Тяжелые судьбы часть 7

Отец ждал его. Мать в это время заворачивала в тряпицу деньги, кое- какое золотишко, чтобы спрятать во дворе.
-Нахум, запрягай лошадь, сынок. В телегу постели соломки, да побольше, а сверху одеяло брось. Давай, побыстрее! Не мешкай! Время не для нас торопится.
Сын не сразу понял, что задумал отец.
-А потом, так, чтобы соседи наши золотые- бриллиантовые все хорошо услышали, Хоня, ты позови Фриду, да крикни, чтобы поторопилась, да усаживалась, да на дочь наори, чтобы шевелилась. Лошадку огрей как следует кнутом, пусть поржет чуток, ничего, перетерпит. Ей в этом спектакле самая лучшая роль достается.
Только теперь сыновья поняли, что затеял отец. Но оказалось, что лучше всего справилась с вынужденной ролью Шева. Недаром в ней жил актерский талант, который она раскрывала только своим детям, когда маленькие были, чтобы интересно им было слушать ее рассказы.
Она взяла платок, набросила на голову так, чтобы лица не видно было, а в руки, чуть скомкав, взяла подушку. На крыльцо вышла тогда, когда Холон стал громко звать жену. Мелкими шажками, покачивая бедрами, дошла до телеги, прислушиваясь. Где- то открылись и снова закрылись окна, освещенные изнутри горящей лучиной. Завтра кто- то вспомнит об этом. ..
А Холон в это время громко и нещадно ругал лошадь, рассекая воздух плетью. Когда телега отъехала от дома, он остановил лошадь, подождал, пока мать тихо спустилась и нагнувшись, вдоль заборов, пробралась обратно в дом. А сам он выехал за околицу, покружил чуток и тихо въехал в отцовский двор. Распряг лошадь, подбросил ей корма и вошел в дом.
Все в напряжении ждали утра. До рассвета оставалось совсем ничего…
А уже с первыми лучами солнца, со свистом, с гиканьем и выстрелами в воздух, в еврейское местечко ворвались солдаты с шашками наголо...
Это потом будут вспоминать оставшиеся в живых, что почти два дня продолжался погром. Горели дома и подворья, из которых предварительно было все вынесено и был выведен весь скот, растаптывались заботливо ухоженные посевы и огороды, избивались старики и дети. Многих загоняли в хлев, где еще не выветрился запах скотины, чтобы не мешались под ногами. Женщины, не зависимо от возраста, красивые и не очень - подвергались насилию. Не избежали этой участи и девочки- подростки, которых солдаты вытаскивали из погребов и печей, куда их прятали обезумевшие от ужаса матери, вырывали их из старческих и дряхлых, немощных рук бабушек.
Два дня жгли и разрушали дома, покрывая дороги людской кровью. Распущенность солдат не имела предела, а действия толпы напоминали поступки безумцев. Не в каждом селе находились такие, как Глаголев и Едлинский, которые не побоялись ворваться крестным ходом в полном облачении, с крестами и хоругвями в разъяренную толпу? «Ату их, ату! Евреи хотят завоевать весь мир!»- подбадривали себя пьяные солдаты.
На дорогах, прилегающих к базарам, были рассыпаны крупа, горох, семечки и мука, которые смешались с придорожной пылью. Валялись туши коров, вытащенные из мясных лавок. Сломанная деревянная мебель- столы, стулья, табуреты, тряпье и осколки битой посуды- все поломанное и покареженное валялось возле разграбленных домов.
Все было как тогда, когда разрушали храм, когда скрипел и плакал, извиваясь, под ногами красный песок, попадая на обоженные солнцем ноги, обутые в мягкие открытые сандалии из буйволинной кожи. Теплый, приторный запах земли смешивался с запахами цветов в масличной роще и с запахом запекшейся крови...


Йосифа порубили шашками на пороге собственного дома, когда он попытался образумить солдат, ворвавшихся в дом. Он все еще надеялся спасти своих сыновей. Он не думал о себе. Его жизнь была прожита. Надо было спасти детей, которым предстояло за него идти по дороги жизни вперед.
Шеву, полуголую с разметавшимися, спутанными волосами потащили по дороге, потом выстрелом в голову, завершили ее мучения и бросили в пыли ее труп.
В Нему, когда он бросился к отцу на помощь, попало сразу же несколько пуль и он упал рядом, у входа, загорадив собою путь в дом. Его оттолкнули ногами, думая, что он умер, но не одна из пуль не оказалась смертельной, все только задели кожу, лишь одна, попав в ухо, срезала всю мочку, обезобразив его. Он лежал в луже крови, но был жив.
Йосиф прожил три дня, из них два он был в полном беспамятстве, только на третий пришел в сознание на короткий промежуток. Когда едва шевеля губами он спросил у своих сыновей:- «Где мать?» и не услышал ответа, он все понял, но у него хватило силы задать еще один вопрос:- А Фрида? Мои внуки? Моя Рахель?
Хоня отвернулся, а Нема, видя, что отпущенное отцу время отсчитывает уже минуты, а может и того меньше, взял грех на душу:- Отец, они сейчас придут.
-Хвала всевышнему…Агута мейдэлэ (девочка моя хорошая), главное, что ты жива... Мне можно уйти... Шева там... Вы должны уехать... На родину... только там место для ваших детей. Им будет таки там хорошо... Я знаю... Дайте слово...
-Но отец... - возразил было Хоня. Он уже знал, что его дочь, его любимая кровинушка, его красавица Рахель тоже далеко, в царстве мертвых, там же, где и Шева. Они заждались только старого Йосифа, которому всевышний отпустил всего несколько минут разума, чтобы успеть дать последние наставления детям, которым удалось вырваться из когтистых лап смерти.
-Слово...- еле выдавила из себя окровавленная масса. С рыжей бороды стекала на пол алая кровь.
Оба сына, стараясь не встречаться глазами, кивнули ему, не посмея даже в мыслях перечить отцу.
-Масличные деревья... Красный песок... Мои внуки должны увидеть их... моими глазами, потрогать... моими руками. Должны... Не бойтесь долгой дороги. Удел Израиля- вечность. Когда войдете в землю Израиля, посадите дерево...Вы дали... дали мне слово. -Он закрыл глаза, в которых навсегда отразились, как в зеркале гладкого Мертвого моря стены Храма, рощи деревьев, призрачно- прозрачный утренний свет свободной и столь желанной Иудеи. К ней он стремился всю свою жизнь. Там ветер с пустыни приносит на своих крыльях легкие, невидимые крупинки красного песка и они ровным слоем ложатся на надгробные плиты людей, которым посчастливилось умереть на своей родной земле.
Призрачное еврейское счастье... Оно, как тот красный песок, который закрутит ветер, завертит на высоте, да и выбросит, сам не ведуя куда.
Старый Йосиф даже в последние минуты своей жизни помнил о масличных деревьях. Он столько говорил о них своим детям, столько рассказывал, словно сам видел воочию рощу деревьев, как и густые Гефсиманские сады Иерусалима, чистое и прозрачное озеро Кинерет, воды которого отражают проплывающие в голубом небе белые кучерявые, как борода Йосифа, облака. На масличной горе, Иисус, прикрыв рукой глаза от слепящего солнца, смотрел, не отрываясь на Иерусалим- город земли обетованной, на толпу людей, которые вышли за городские стены, чтобы увидеть мессию. На крутой, серпантинной дороге росли старые, как жизнь оливы. Они пережили разрушение первого Храма, новое строительство и повторное разрушение второго храма. Они были немыми свидетелями истории.
Но не осталось от Храма камня на камень. Казалось бы, евреев лишили главного, но возможно уничтожить, растоптать и искоренить воспоминания людей, их мысли и надежды пока в них горело желание помнить. Пока жива история, свято предание. Даже не увиденный собственными глазами храм продолжал оставаться в памяти.
Еще при Навухудоносере пророк Иеремия предрекал гибель Иерусалима и Храма. Он успел спрятать ковчег, скинию Завета и семисвечник в одной из многочисленных пещер под Иерусалимом. Узкий лаз закрыл большим камнем, забросал все землей с проросшей травой, а сверху еще набросал мелких камней и насыпал сухого красного песка, которого здесь было в изобилии, чтобы долгие годы не было обнаружено спрятанное, чтобы рукой варвара не было разграблено святое место, чтобы с унесенными песками не умчалась прочь надежда на возрождение. Он предвидел, что еще долго придется евреям цепляться за судьбу, уповая в ежедневных молитвах на бога, отстаивая свое право на пребывание на этой грешной земле, которую веками делили и отнимали у них.
Много, много времени должно пройти, прежде чем они обретут покой, придут на свою землю, на ту, к которой шли долгие годы, пытаясь обрести свободу для своих детей и подарить хотя бы им спокойную жизнь под родным солнцем. Ведь только тогда откроется вход в пещеру, а доселе... Им надо набраться терпения, ждать и верить...
Время шло своим чередом. Такое полосатое, как бока у зебры, причем светлые полосы казались совсем тонкими и еле видимые на фоне мрачных и широких черных.
Сыновья Йосифа похоронили своих родителей, положили в землю тело невинной маленькой Рахель, родителей Фриды. Каждый в селе, плача, предавал земле тела близких и родных под причитания женщин, стоны мужчин и кадиш ребе.
Местечко, некогда бойкое, шумное, как- то сразу опустело, сгорбатилось, покрывшись многочисленными рядами свежевыкопанных холмиков, возле которых весной следующего года уже зеленела вездесущая трава, напоминающая цвет глаз Шевы, а осенью, слетевшие с деревьев листья покрывали мацейвы сухим золотистым ковром с багровыми разводами, так похожие на кровь с рыжей бороды Йосифа...
Оставшиеся в живых должны были жить. У них не было другого выбора. Опустошенные, они с трудом заставляя себя просыпаться утром и заснуть вечером, когда в сон, словно в живое тело впивались болезненные иглы памяти.
-Так будет всегда, пока евреи не будут иметь своей родины.- звучал в ушах голос Йосифа. -Человек должен жить на той земле, которую ему выделил Всевышний. Только там он может быть счастлив. Он там должен жить и там должны покоиться его кости. Не рассеется по миру еврейский народ, как то предсказывал Амос после разрушения Израильского царства, не потеряется. И на новых землях найдут они силы, чтобы поднять головы...

Продолжение следует...