ВСЁ ВСЁ full

ВСЁ=ВСЁ


1. Земляной червь. Sur-prison.
2.****а съеденная Иссёи Сагава
3. S(h)ave the mon(k)ey
4. Внизм. Гальванический заряд Амвросий Сотецкого
5. 23. TNT.
6. Восьмикрылое
7. Факты
8. Страсти Первозавра
9. Обезьяны и отцы
10. Компромисс и Катарсис
11. Уверенность в себе
12. Информация для пищеварения
13. Выход на ***
14. Omnia mea. Нечеловеческий протест.
15. Фазы
16. In Death
17. Инфракрасно-коричневый
18. 0
19. Апостол Шариков
20. Аккумулятор Deus ex Machina















Земляной червь. Sur-prison.

Червь извивается, ползет по асфальту. Поднимаю его поглощаю. Выгораживаю сущность. Занимаюсь само-сыроядением. Чтоб сплюнуть жизнь не достаточно рта, как у рыбы, как у кота, клыкастого и полного зубов.
Ведь и я такой же червь, среди червей прочих, извиваюсь жизнью судорожно глотаю воздух, ползу, расстилаюсь асфальтом никчёмным и серым, заряжен гальваническим электричеством, пока не иссякнет заряд. Но есть ведь еще Воля и есть Созерцание?! Все эти вещи выдуманы разумом, а разум – чтобы добывать себе питание в пищевых цепочках. Чтобы бегать за быками и телочками, совокупляться невзирая на неутешительное…
Земляной червь, куда ты ползешь, да и куда какая разница, если метод передвижения ползком по-пластунски на брюхе пожирая прах…
Ползу без разума, который не может стать конденсатом Воли, Воли к Уничтожению ничтожного, конечной реализации исчезающе малой величины.
Смерть и нет в тебе ничего, что не было бы у Живого, то же разложение, тот же материальный плен, Тела, безумия, сладости… почтипойми нематоидных интроверсий, карманобрюхие прячут в карманы жратву, унося её из гостей в мире сем.
Подняться нельзя, лифт в нерабочем состоянии, сила жизни более не обеспокоит меня в заблеванном сортире, где я повешусь навсегда.

«Это было безумие, но безумие было ваше, неотчужденное не товар поштучно, не тюк с говном каравана капитала везучее, успешное дерьмо на ниве прогрессивного. Простите, прощайтесь с телом, как собранием ненужных вещей, как ярмаркой развратный действий по отношению к малолетним. Сигаретокурительной машинкой, машинкой по пережевыванию пищи, машинкой питья чая, спемовырабатывающей машинкой, печатной машинкой мыслей. 283 456 Мб Воли творца по истечению эманаций, как самоочищение дискурса от метанарраций».

Земляной червь забейся поглубже «в сущие ямочки пулями оставленные». От слов отбрось шелуху, слова - ненужные плевела смысла, как гноящаяся рана от змеиного искуса. Укуси себя за хвост и глотай, глотай, как член эрегированный всерьез, с пошлой мыслью об удовлетворении…
Тихим дождем вдруг внезапно застучали барабаны, похоронные гимны и мистериальные тамтамы. Ничего не выйдет из вас, кроме плевка спермы. Кроме говна смытого навсегда в унитаз, кроме проклятий в отношении прибывших после. На ярмарку невест Христовых, невесть каких, недо-разложенных… Коль прибыли, - должны, должны ублажать боженьку, желудок свой и мутнозерый катарсис подстерегается вас нежданным surprise`ом великовечной.
Хохот и глокот, рокот кишечника, подаяние усопшим в виде поминания. Всё проходит и только мир всепрохожий остается…












****а съеденная Иссёи Сагава

У Чжуан-цзы умерла жена, и Хуэй-цзы пришел ее оплакивать. Чжуан-цзы сидел на корточках и распевал песню, ударяя в таз. Хуэй-цзы сказал: «Не оплакивать покойную, которая прожила с тобой до старости и вырастила твоих детей, - это чересчур. Но распевать песни, ударяя в таз, - просто никуда не годится!»
- Ты не прав, - ответил Чжуан-цзы. - Когда она умерла, мог ли я поначалу не опечалиться? Скорбя, я стал думать о том, чем она была вначале, когда еще не родилась. И не только не родилась, но еще не была телом. И не только не была телом, но не была даже дыханием. Я понял, что она была рассеяна в пустоте безбрежного Хаоса. Хаос превратился - и она стала Дыханием. Дыхание превратилось - и стало Телом. Тело превратилось - и она родилась. Теперь настало новое превращение - и она умерла . Все это сменяло друг друга, как чередуются четыре времени года. Человек же схоронен в бездне превращений, словно в покоях огромного дома. Плакать и причитать над ним - значит не понимать судьбы. Вот почему я перестал плакать.
       
       Чжуан Цзы

Говорят жизнь - самое дорогое, говорят жидомасоны, но кто продал в кредит нам эту дорогую вещицу? Жидомасоны. Они создали ажиотаж вокруг этого ненужного товара и наспех сбывают всякой твари-потре****и. Живите, мол-де здравствуйте, ебитесь во товарищей и благодетельствуйте…
Маньяк Величия понимал, что дорога не жизнь, но Величие. Если величия больше в смерти, значит дороже смерть… не в бинарно-купля-продажных мышлениях жидомасонов, но с учетом Вселенского прейскуранта.
Все оставьте на входе в Вальхаллу в вестибюле труп-пальто, там пьяные герои и советские каннибалы, душегубы всех народов и времен забавляются с синими по-астральному женщинами.
Мертвое не значит бывшее живым. Мертвое было всегда мертвым. Живое живо и поныне. Это надо понимать. Не всматривайтесь в глаза восьмиглазых коростелей, на трех страницах расположилась баба, свернулась колёсиком, будто ёж, руки-в ноги заложила и ощерилась. Кусайся баба, кусайся Изида, чтобы не подходили к тебе на панели искусства, не драли тунику потенциальные клиенты развращенного многим познания. Всеми гадами движет Эрос, даже земляным червем ползет инстинкт размножения, да инстинкт выживания подсобляет ему ползуче сублимированный инстинктом размножения, постылого либидо. Все ползет и копошится в длинной очереди продолжения существования, в гектолитрах говна и спермы, а мы словно писающий мальчик используем мочеполовой тракт исключительно в целях мочеиспускания.
Маньяки Величия! Воздвигайте постаменты немыслимых жертв! О герои, обуянные страхом перед женской ****ой, о герои пистолеторукие, дулоглазые герои триумфального Занавеса! Высовывайтесь из всех щелей пулями. День прошел, наступила ночь, Ночь всеобъемлющего, где только *** всех разберет. Хуй ножа или пистолета все поебёт. Прижмись к телам в общественном транспорте, прижмись теплотой инстинкта разложения. Всенародного рефлекса понимания объективных процессов. Отбрось цепких собак Павлова с рассудочных штанин! Прильни к Земле-Матушке, поцелуй её, выпей трупного яда, ибо только оттуда из смрадных испарений берутся люди, ползучие гады, прочие скоты, скотского сна урывками, колесники сансары, восьмидышлые зерцала!
Если мы умрем – это будет слишком мало, если мы будем жить…. жизнь для нас слишком мало! Для жизни наши желудки малы, слишком приспособлены к человечьей среде обитания. Обитать следует в иноземьях, иноплеменьях, как Заратустра в лесу зверем. Посмотри на руки, эти обезьяньи закономерности внутриутробного развития. Посмотри на блевотину своего тела глазами Иного! Осмеялся!? Осмелился ли повесить свое Тело, чтоб бултыхалось конвульсивно, дрожащая вошь – дрожишь, живешь, за каждый миг истекший капелькой спермы… За каждый временной промежуток не-в-могиле, смешно и глупо. А понять бессмыслицу можно только бессмысленными органами понимания. Для понимания Иного, для вживления в Иной Смысл, любовь ли это или прах христовый, нужны Иные органы, Иное Тело. Не с теми промежуточными отправления метаболистических процессов, не с бесконечными продолжениями мысли и чувства. Нет! с чем-то выскальзывающим…
Помните - откладывая на завтра то, что можно покончить с собой сегодня - рискуешь прожить долгую счастливую жизнь, полную мелких проволочек и ничтожных затрудненный. Полными дерьмом дней кишками, будете вдыхать смрадный воздух здешнего, шуршать эпидермисом, как грибы под стоны кишечных бактерий.

Всекапитализм, как шлюха берет деньги за время.

Покрытоплеменные и сумасшедшие во имя Христа-батюшки текучими толпами двигались в Сибирь с целью самосожжения, с целью обратной реализации встроенности во всечеловеческий контекст, преобразования строения тел. Клавиатуры сжимались и убегали от их пальцев. Младенцы не хотели рождаться, а только сосали леденцы. Вульгарное вопило о себе самое с сюрреалистическим пафосом.
Пускай ваши слова будут подобно бряцанию оружия. Пускай ваши дела будут по расписанию такими же, как дела Гитлера. Сонный порядок стремглавых ополченцев Церкви Сопротивления внутри, в могилах томящиеся, на надгробиях буквами озвучены, изученные вдоль и поперек всем известные равнины никому не интересно…

Нет, вы не сумасшедший, вы просто тупы. Не понимаете объективных процессов - из этого сделали древко флага, на флаг повесили кишки растянутые и поплыли, куда сам черт не разберет, лоцманом он вам не служит… плывете, будто говно в океане и ничего не понимаете…
Убегать, восьмирукие, убегать от желудочно-кишечных явей, замкнуть петлей уробороса хвост, связать гордиев узел и выйти из матрицы походя регистрируясь в безумии, оттенками Воли, оттенками активного непонимания, ваших ****ски объективных процессов. ****ые жиды наворотили тут творения, дерьма и прочих гадов и скотов земных царей! Навязали узелки воспоминаний на ниточки разума, пошлые детские фенечки существования, невыносимые путы детерминизма. Нам нечего терять кроме оков собственных тел! Нам некуда податься кроме как в пустоту конвульсивно переливающуюся…
Расслаивайтесь со всех сторон и волосатые лапы жидовьего бога не ухватят вас. Нужно стать шизофреником, чтобы рассредоточиться по всему. Всё – это Шизофрения, уподобляйтесь! Расщепленный калейдоскоп всяких вещей. Всё – это корпускула неволь, тысячи, мириады неисчислимые…
Ах, куда деваться от птичьих стай, черных вранов, скалозубых соответствий врагов и благодатей. Нам словно нищим на паперти Храма Величия подали тело, работу, обличие жалкое, как лохмотья грязные, воняющие потом и калом сегодняшнего дня.
Ихтиомыслы, вы сушеные рыбки, от меня не рождаются смыслы-муравьи, которые тут же разбегаются, так не успев испустить дух зловонный, не успев поклониться земле до могил самых. С подачи рассудка вам не понять. Рассудок на высшем акмэ своего функционирование говорит: Ничто не нуждается в познания! Говорит: А по ***! Предметы покрывают ваши углы зрения, точно тараканы. Полчища предметов, распределяются по полочкам, иерархиям, некуда от них деться, все норовят укусить, все скалятся… Бездумные мысли. Бессмысленные разговоры. Мольба Абсолюта о разливе в стаканы. ****а съеденная Иссёи Сагава.

Ах, невольные свидетели жизненных происшествий, присяжные заседатели у собственной гильотины, судебные соучастники зрелищ, понятые присутствующие при кармическом изъятии имущества. Стойте вне!... абстрагированные до безобразия, не знаете к кому обратиться, ведь никого нет. Пустота взимает долг. Долг платежом красен. Отсутствие ко всякому отсутствию тяготеет, как ребенка рука до красивого яблока.
Сама по себе поза вопрошающего не содержит ответа, ответ трансцендентен всякой статичной позе. Ответ немилосердно вертляв, движется… только отвернувшись от явного лица можно увидеть Иное лицо – пустоту малокровную, неприкрытую пустоту.
Я невинный сумасшедший, невиновный во всех мерзостях этого мира. Сила жизни более не обеспокоит меня в заблеванном сортире, где я повешусь навсегда. Витальный инстинкт продолжения, это напряжение ***в и расслабленность влагалищ, которое явилось причиной моего возникновения, меня так называемой личности в нерабочем состоянии, неисправной личности для нужд капитала, беда бы Капитал был обоснован Сакральный, как при III Рейхе, нет он выдуман напрочь жидами… ландшафты переплетенных гениталий всех детей и родителей, сперматические испражнения кишечных газов, душ и неслыханное вседыхание кислорода, атоморода, водорода, хуеглотского выплета, книжных корешков прилипшие к земле атомарные морды грустные, как грустны глаза Ничто.
За что-то неразумное, вас должны вознаградить неразумием в форме ордена нового тела, на грудь косматого Хаоса возложенные, вы будете коротать каждое мгновение в Величайшем… непонятном совершенно.













S(h)ave the mon(k)ey

Свет спросил у Небытия:
– Ты есть или тебя нет?
Но не получил ответа. Свет вгляделся пристально в его облик – такой темный, такой
пустой! Целый день смотри на него – не увидишь, слушай его – не услышишь, хватай его – не поймаешь.
– Вот совершенство! - воскликнул Свет. – Кто бы мог достичь такого совершенства? Я могу не быть, но не могу не быть даже в своем отсутствии. А вот оно дошло до этого. Как же ему такое удалось?

       Чжуан Цзы

«Где они? - судорожно заглядываю под кресло, - Где они!? Где!? ****ая болезнь! Всё это было ёбаной болезнью. Все нити детерминизма попутали рамсы…»
500.000.000 рублей, мне нужно 500.000.000 рублей не помню уже зачем, но я их визуализовал, я их пожелал, чтобы они лежали под креслом. Только повернусь, открою и они там… Почему их нет!? Не понимаю. Все же должно появляться, все – как бы оно ни было ложно, все ощущения какая бы ни была ***ня…
Пустота снаружи и внутри. Пустота вывернутая наизнанку мелкими знаками, смешным опосредованием отношений посредственностей. Когда иду по улицам, заглядываю в рожи прохожих.
 «Даже ничтожный уродец, недо-человечек, на которого поскупилась природа сколько-то стоит. В пересчете на органы. А у меня даже нет 10 р. на сигареты», - думаю засовывая руки в карманы.
Я похож на средневекового маньяка или пражского студента из известного немого фильма. Иду, тащу свой неуёмный труп, своё тело, как раненного в битве бойца … в каземат или в Освенцим? одетого в носки или в масонский передник? Иду мимо проносятся рожи коварные, беспомощные обезьяньи ухмылки…
Жиды и демократы оправдывают свой убогий строй «личной инициативой». Это же какая низость личная инициатива что-то купить да перепродать. Срубить гешефт, ничтожный процент. У меня никогда не было такой инициативы. Ничего «личного» в таком низком смысле… разве что можно продать краденое, и то случайно. Украсть – значит обменят доблесть на деньги, обменять смелость, этот хоть как-то вяжется… В «Индии духа», только шудрам разрешали брать процент, бухать и кончать самоубийством. А теперь процент за «низачто» возведен на постамент, полку, где стоит, подмигивая всеми волнами Золотой Телевизорец. Смешно и похуй. Людишки – это бесполезные ископаемые на поверхности своих могил.
«Революционный держите шаг! Неугомонный не дремлет враг».
«Города... рабов свободного труда для равенства мещанских демократий» (М. Волошин).
Все распределено… раз ценности мира сего присущи уродам, то нечего зариться на их уродливые ценности. «Если есть в кармане пачка сигарет, значит все не так уж плохо на сегодняшний день» (В. Цой). Много «молодых негодяев» кстати, были вдохновлены именно Цоем на мелкоуголовные подвиги, они хотели быть героями... «татуированные христы» по меткому выражению Э. Лимонова. «Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть? Что будут стоить тысячи слов, когда важна будет крепость руки?», «Встать и выйти из ряда вон, сесть на электрический стул или трон». Они шли, грабили в свои 16-17... «Каждому яблоку место упасть, каждому вору возможность украсть». Ах, мальчишки, некое смутное предощущение того, что их никчемные отцы и разлагающиеся матери на самом деле быдло, черти и рабы не давало покоя их по-достоевски «пьяненьким» сердцам. «Эх, молодые! Чего вам на Руси спокойно не живется!» - восклицал один пассионарный мужик попавший в КПЗ по какой-то бытовухе.
Насквозь симулированные потребности, мальчиками движет желание иметь «Beautiful life», только и всего, но не горбиться подобно минетжерам современным торгашам и прочим пустобрюхам. Мальчики пока еще не знают - это «дом построенный на песке». Они робко предчувствуют, что деяние ценно само по себе, как преодоление иудовнушенного предела, а не как получение достижимого результата. Поход за золотым руном важнее самого руна… Экзистенция, экзистенция, пути… В самом деле, все дело техники и волевого импульса + трошки везения, «и чтоб опять нам подфартило всем назло».
Кражи-кражи. Меня судил в первый раз молоденький жидок, только видно университет кончил. Сидит механически вердикты выдает. Мне было чуть сдерживаемо смешно и жутко хотелось посидеть в клетке, как Чикатило и другие… работники суда не пустили, сказали «плохая примета». «Для свободного человека единственное место - тюрьма» (Волошин).
Всё распределено…награбленное так хорошо ныне припрятано, что прямо-таки негде грабить… всунуто в цифры банковских счетов, электрические мониторы, джипы мгновенно скрывающихся фраеров. Нет революции! Бред! Где Революция!? «Коль скоро мир движется к бредовому положению вещей, мы должны смещаться к бредовой точке зрения» (Ж. Бодрийяр).
Гуляя по развалам спермы и мяса капитализма мне хочется воскликнуть: «Людишки посмотрите какие вы, и каковы маленькие бумажки, что вами движут! Сравните хоть по размеру». И вы трясетесь, добываете себе пропитание трудом опосредованным Капиталом, труд-то ваш ценен пока он увеличивает капитал, а рухнет он… капитализма не будет, куда денутся парикмахеры, продавцы ларьков и прочие придатки Производства!? Распадутся, ибо капиталовы детища гидры, Капитал их породил, капитал их молохом и пожрет, щедро популяцию популяризированную, оформленно руконогих людей выдавил из себя для собственного функционирования производства-потребления.

Только биологическая смерть окончательно отрезвляет от тяжкого похмелья жизни. Боли и боли в голове. Источник боли – голова. Я страдаю болезнью. Я – это голова. Я – болезнь. Быть и страдать - это одно и то же.
Танталовы муки Матрицы, это тебе не свод небесный, это не плечи Атласа выносить всю Матрицу. На себе сизифов камень. Сбрось, летаен стать! Будь в становлении вещей, предметов промозгло-нереальных, просунь лисью морду в щель Смерти, мышиную морду хвостиком смахни яйцо, эфир не зарождается, орфики не славят господа песнями и танцами, сизифы скинули в могилы камни и радуются освобожденные от нужд кишечных, от площадей, от женщин и взаимоотношений. Раз, и Всё! Часть – расчлененка - мириады новый космос… Как вмиг, как встарь и весел. И огромен на всю вселенную. «Не беспокоить». Сам себя повесил.
Не утруждайтесь праведными окончаниями и не утруждены будете. Можно конечно дотянуть до завтра, но завтра точно такое же, как сегодня, как вчера одноитожее с рожей пьяной, косой, неприятной. Подожди до завтра и завтра сделается сегодня…
Ах, завтра смешное опрятное завтра, наступит медведем на ухо, наступит неминуемым медведем, очередями из наступающих на ухо медведей. Завтра наедине с зеркалом и безумием безумного отражения. Зеркальным отражением наоборот. В завтра следует видеть отсутствие, как антипод сущего. В завтра не следует искать сил на протекания сегодня, может быть во вчера… так пусть настанет завтра, завтра настанет без нашего ведома, хоть мы ему и позволяем. Прошу, входите, уважаемое, располагайтесь растекайтесь по делениям циферблата… растягивайтесь, завра секундами минутами, расправляйте затекшие члены своего истошного тела.
Жуткие зверь. Синий? Зеленый? Непонятный, неудобоваримый, но немилосердно радостный. Вопиет витальный рефлекс, ревет я, глас в пустыне подаёт собачье гавканье, Ах, упустил, упустил мгновения непознанного, мгновения не-позы. Разум скольз по камням, по сусекам разум пытается набраться колобка и укатиться в Иное, но это Другой разум. Разум обычный скалозубит принуждает каждое утро чистить зубы, умывать тело самореализоваться в и так уж реализованной реальности. «Да будь она проклята, сука! Сама реально, от нас еще личного вклада требует».
Ничто не смешно потому, что его нет совсем. Ничто не показно, потому, что ему нечего показать и нечем смотреть. Ярмарки закрыты навсегда, из мехов легочных альвеол выдувается последний воздух. Разум стелись, разум – туманный…

Телом подобен иссохшим ветвям,
Сердцем подобен угасшему пеплу.
Сущность познал до глубоких корней,
Бремя прошедшего сбросил навеки.
Темный, туманный без чувств и без мыслей,
Не говори с ним, ведь он – настоящий!

       Чжуан Цзы

Как говориться, - драками до кулаков махать. Кулаками до драки. После не будет кулаков, ибо противник зело грозен. После не будет штыков. Не будет палок и танков. Серьёзность серой массой заглядывается, застилает взор. Подожди, разум ничтожен. Разум дан, чтобы уразуметь собственное ничтожество. Для этого разум, а все остальное суета и не стоит ничего. Кот в мешке. Удавленный кот в мешке. Абсолютно удивленный своим отсутствием кот в мешке. Он внешне в мешке, а внутренне - вне. Удивительная вещь – не-вещь, для самой вещи, сомкнулись хляби небесные, как и не было.
Уйти из жизни… в самом деле Жизнь и Женщина – Всё Ж. (или Femina и Fatum, созвучно Vitae) Женщина – источник жизни, самка. Уйти из ****ы этой мясной оболочки неба и земли, оков, тела из того же теста лепленного, отделившегося пошлой личностью. Я, да я. Я на я сидит и я погоняет. И все на ***. К Хую – источнику жизни № 2 на колеснице из колей сансары, коней вертлявых…
Кушайте сало, восславьте начало, возрадуйтесь, сегодня чистило тобой картошку, сегодня лепилось по–немножку из говномассы материи!
Никогда не поверю, что я – это всего лишь я, и ничего больше. Да и пусть будет так, главное, чтоб не было совсем. А то трави в себе нетленную душу, как тараканов.
Вы скоро, наверное, закончите, вы скоро окончитесь и упрётесь в Предел. А предел мягок, как пустота, тяни в него руки-ноги, просовывайся голова. Предел – это последние издыхания, последние судорожные импульсы гальванического электричества, натяжения-сжатия мышц, импульс иссякает и вы электрончиком возвращаетесь в Первозданно Неживую Материю.
Оставь творения тварям, оставь созидание наспех созданным, пусть досозидают за Созидателей Главным. Пусть чистят-моют шкурку мiра. Пусть ебут в дыры пустоты. Из пустоты родится Хаос пустоцвета.













Внизм. Гальванический заряд Амвросий Сотецкого

В дыхательных зарядах его колошматило, восьмизавры прижимали к утлым грудёнышкам своим дополнительные лохмотья ротовых полостей. Лежит Амвросий Сотецкий в гробу на столе. Так он спать любил. И темноты не боялся. Будто в церкви, разные демоны витали вокруг, нашептывали ему что-то стародавнее, глубоко забытое, зарытое в подсознание, если есть какая поверхность у пустоты. Восьмизавры стелились, непонимались как существовали. На корню, под корнями Древа мира обитали всякие пакости. «Я, как черная клякса на белой простыне», - думал Амвросий по себя, - «Каплет капля из пробирки, помимо глазами золотыми глядит. Труп – это лейбницева монада. Лежит себе и почивает облагоуханная болотным газом, лежит в тиши, сны наблюдает… Жизнь прожевывает, вкрадчиво чавкает, переживает себя. Как во сне проклятым вепрем, белым, сладострастным до убийства. Кто меня видит во сне? Кто-то мертвый, кто-то вне расположенный, царственно покойный. Выполнил все нормы бытия. Его кишечник трупный переваривает остатки пищи вчерашней предсмертного дня».
Лежит и видит сны, глубоко заглядывал Амвросий Сотецкий во внутриутробные могилы, ничего там не видел кроме темноты. Глубоко копался членом в презервативе и нечего там не нашел, кроме пустоты, пустота заполнилась – явился... Сосуд незрелый, не пьянеет бутылка от налитого в нее вина – априорной души.
Предметы приходили и тут же им исчезалось, словно перетекали они в ноумены. Ненужные бесы, факторы бытия. Всё вокруг - факторы. Все вокруг только бумажные этикетки, плюнешь и карточные домик Всего развалится. Дунешь, и бытие предстанет пред тобой в Изначальном состоянии Ночи. В изначальном понимании до-.
Амвросий Сотецкий был гневным наростом на теле общества. Все пытался скоординировать слова так, чтобы они хоть что-то значили. «А то значат, только заданное, Заложенное Капиталом. Пусть обновляются как Microsoft Windows».
Карманоглазые засовывали в карманы своих глаз видения объективного мира – авось пригодятся, как мелкие пуговки, как «ничтожные листья». Карманоликие засовывали в карманы целые свои личности, с задней мыслью, что они могут пригодиться, когда придется отвечать перед судом Аида. Но суда Аида не было. Простор был до невозможности открыт… А всё остальное – выдумки микроскопических насекомых, стремящихся хоть как-то оправдать свое микроскопическое бытие. Ха-ха! микрокосмы, громадность вселенных, неимоверное разнообразие компонентов дерьма, коим они наполнены.
Ничего не пригодиться в онирическом состоянии бардо – перетекают вещи в вещи, земля переходит в землю, воздух дыхания – в воздух окружающий, мыслишки – в ноосферу мелкорыбья разума неумолчных пространств культуры и прочее и прочее. Все распределяется, потому и говорят, человек, мол – возобновляемый ресурс… сотворен недаром, не задарма хлеб жрет, во прахе купается, как воробей, потому он столь угоден Всекапиталу, этому шизофреническому пантеону капиталистических богов, монополистов творения, эманаций и прочих делишек…
Среди ночи бывало Амвросий просыпался, старался исподтишка ухватить свое Я. А хватался за член. То, что было бесконечно живо, то о чем говорится «не жалея живота своего» ускользало, будто мелкая рыбёшка… Чего жалеть-то? если оно бесконечно… черпай его – не исчерпаешь, плюнь - не заплюешь, лови его – не поймаешь.
Амвросий святотатственно молился уповая на полнейшую аннигиляцию материи. «Да здравствует царствие твое, да будет воля твоя, яко на небеси, так и на небе, пусть все перемешается на *** фракталами! Пусть в безумном калейдоскопе вертятся, перевираются вещи и духи, предметы и электроны. Возьми мой заряд для электроники! Да выпаи меня из микросхемы всуе! Благоматки. Биоматки. Метелицы завихренческих зарядов.
Умом Амфросий Сотецкий был нетронут, как годовалый младенец вначале срока, непомрачаем, умом был схож с собакой - всё куда бы в тепло пригреться изыскивал, к ****е на завалинку усесться да семечки грызть. Семечки разделялись на зерна и плевела, также тело Амвросия – астральное тело, ментальное тело – *** разберешь! «Из чего же? из чего же? из чего же сделаны наши мальчишки?» Девчонки - из сигаретных окурков, мальчишки – из духовного крема и члена безвольно запутавшегося в трупе тела. Болтаемся, как выеденная из самое себя матрица. Невыеденное яйцо. Матрица – ломатрица. Скатологический мотив успения вышненогой благоматери. Восьмизадый Христос – восьмизавр успешно тащит крест, рядом с ним тащит бревно Ленин. Все строят колоссальную стройку – Вавилон, Башню Мандельштама. Кропотливо копошатся насекомые, блюют истинную свою сущность алкаши. А стройка идет… Прораб всея вселенной – богосподи орет благом матом на строителей. А у них зарплата и профсоюз в аду выдает путевки на безвременные отдых под жирными кислотами в супе нового первобульона эволюции.
Мечтать – не ползать, бултыхаться - не резвиться. В безволье и разум не помеха. В птицегноме копошилась душа, и душу он удавил, как гнойный прыщ.

Остерегайтесь общения с людьми, так можно приобщиться к ним.

Люди – это говно нечаянно всплывшее из могилы. Все одинаковые, говняны, неразличимы, всплыли и всплыли что с них возьмешь, обратно на дно отыдут вскоре …
Сходите с ума направленно и постоянно, поднимайтесь выше! Восходите по леснице Сракова! Разум дан, чтобы уразуметь собственное ничтожество, а не затем, чтоб играться им как игрушкой. Отдайте детям, в конце концов, они-то ему найдут применение.

Восьмизавры целеустремленны в силу оригинальности сутей. Восьмизавры в новом Деваконическом периоде восславят Конец и Оригинальность, а то пока дегенитализм повсюду властвует…
Посмотри на любого, на соседа под наблюдением господабога, на представителя неиссякаемого члена! Он – свидетельство совокупления двух организмов в прошлом, только и всего… вялое следствие готовящееся стать причиной еще нескольких следствий, поколений звеньев электрическое цепи, жизненная жизнь, сила тянущая внизм… Вниз нужно идти осознанно, внизм, в клоаку несозданного, никогда не изваянного господобогом. Внизм, чтобы обрести ключи, небесные двери откроете и польет дождь - все зальет, всех тварей утопит и убьет. И слава богу! Вот тогда - Слава богу!
Из того, что под рукой лепите оружие и палите! Пали соловей, пали, не знаю еще почему но пали! Не знаю еще тебя, но ты стреляй, не покладая рук стреляй с крыш, с колоколен церквей, убей тысячу Кеннеди, Максимилианов Волошиных, римских пап. Не попадись врасплох, агенты Матрицы не дремлют. Агенты матриц - мелочные дьяволы придут и скажут: «Иди-де получай благословение». А ты скажи, что мне благословения не надобно, пенитенциарного вашего пиетета. Уткните ****о в свое Капитало! Творите куннилингус, как жизнь настоящего целовека. Зарыты в потроха, зарыты в ****у, в могилу, зарытый.
Мертвое продолжало меркнуть дальше, сытые утягощенные значением слова отходили, жиром перекатывались, яко колобки. Мгновения усыревали, урезывались и безнадежно устаревали базы, нуждалось в upgrade проявление в целом. Уцеловалось человеком взасос, СПИД передавало обезьянам, как суть, как подаяние, для оцепенения жизни.
Ваши будущие облезли собаками перед линькой. Прошлые виляют хвостом перед богом. Славят богоматерь сношаясь где-то под забором с Лизаветой Смердящей.
Эротический ансамбль «Зловещие мертвецы» насвистывал что-то на несуществующем. Седой патриарх вытирал с бороды сперму налипшую на нем от священнослужения Нужнику. «Свобода – это осознанная необходимость». Хочешь - не хочешь, осознавай или нет – необходимость. Хочешь, отправляй её, потребность продиктованную естеством, хочешь нет, ничего не убудет, все оставится на потом. Естество - диктатор, навязывает репрессивную свободу.
Дула пистолетов безвольно висят, как члены, пока не подымутся на собратьев пламенно одухотворенные Мотивом. Преступления. Преступание через зыбкую грань, которой даже и нет, - она как лазер регистрирующий движения. Вот-вот заколыхалось, некий предмет… преступить, и дальше двигаться понукая осла собственного тела.
Красота – есть надстройка. Базис – уродство. В каждом сортире есть место для дерьма и есть место для красивой репродукции, какого-нибудь натюрморта или пейзажа тоскливого, как весенне-утренние запоры. Однако сортир сами понимаете для чего…
Думаете, все великое зачинается в потемках истории, грязных спаленках притертыми друг к другу телами? Нет, великому дышится на свободе, оно не подходит и не глядит по щелям, не заползает курам на смех, свиньям на питание в ясли, не зиждется в основании, неясное, непонятное, неизвестное ни трупам, ни червям…

23. TNT.

Мутнозерые участники распада зрелищ закостенелые в организме последствия оргазма богоматери и человека, последствия губительного инцеста мертвого и живого, горшка и горшечника сонно ворочались в своих телах, неточные, как мера праха на весах и виселицах Страшного Суда, всеобъемлющего Нюрнберга зарвавшихся в Иное.
Ваше наличное ничтожество целиком оправдывает ваше ничтожное происхождение, от конвульсивного совокупления двух организмов… они стонали, плакали, - и вот последыш стона, во хлебе, во хламе, во прахе… в трудах праведных будете рожать отростки свои тлетворные, в восьмиглазых ***х, под присмотром самих зрелищ, как белка в Колизее, которую стараются поймать гладиаторы, сам Комод ловит белку в Колизее. Аплодисменты! Большие пальцы повернуты вниз. «Добей белку! Поймай белку, наконец! Ave Imperator! Ave Анархия! Не вертись боле в колесе!»
Побольше смерти и безумия, поменьше сна и разговоров. Богооставленники позабыли всякого бога и всякую мать. В плену смешного только грибы произрастают веселясь. Шизофреники больше не говорят, они выходят на улицу и убивают. Убивают людей и прочих всяких мух. Соблюдая сверхчеловеческий принцип ахимсы Убийства.
Если вырубить рубильник гальванического электричества твои уши овянут. Дави в себе глаза, как прыщи гнойные! Дави в себе уши, мозг, голову - зрелищные развлечения, дави в себе задницу, глумливые наросты рук, твои жалкие культяпки ноги не стоят хождения! Иди, гуляй, виляя ветрами, виляя секирами, будто колесница Кришны под управление подколесника Харона. Должны вихри пронестись над Родиной, чтобы родину очистить от расовых меньшинств - живых. Помните, мертвых больше! Основное население всех стран и весей составляют именно мертвые в своих могилах, разные и прекрасные, совсем распадшие и не совсем… они большинство, Абсолютное большинство всех трупов насущных и бывших. Давайте интернационалом «Зловещие мертвецы» взбунтуемся, пока мы в телах, пока наши праотцы лелеют спермак в мочеточниках, пока не достигнут предел популяции. Индивиды должны встать бок о бок, бок обок рассохшиеся, распадающиеся индивиды, ополчиться на жизнь Пожарским и Мининым!
Расстилались травы, муравились людишки-мураши. В подкорках зрели мысли. В почках конденсировалась моча. Лелеялись планы революционные, планы инсектицидные, планы по искоренению зловредного, всесожжение ветоши, мусора тварной материи.
Эволюция – это пауки в банке, жрут пожирают, жирного добра наживают. А на ***?! Мальчишка забавляется, пауков посадил и глядит любознательный, наблюдает, во что выльется первобульон, пустая банка - пустота без вялодополнимого. Что будет? Да впрочем, какая разница!? Все исчезнет плашмя, видите, как все пред исчезновением колыхается, как конвульсивно бьётся в экстазе жизни... Пауки, обезьянки-обманки – Глушите, как рыбу в себе творца! Динамит мы еще достанем! Отроем в зарослях кишок и мочеполового тракте, среди лиан мачете вырубим проход и откроется нам вид Древних Пирамид Величия. Древнего, Происхожденческого не из идиотов, их хуёв-****ёнок, но из чего-то непонятного, неудобоваримого, желудочно-кишечная боль как она есть, страх и ненависть, умиление и умирание!

Занимайтесь лишь тем, что не нужно капитализму. Капитализм нужно ****ь, как ебёт он рабов невинных в своем убожестве роботов, тупых овец псевдоволчьего стада, осколков костей динозавров, от плоти их – смрад! От плоти их такая же ничтожная плоть, ужели этого недостаточно, чтобы убивать?

Кровавыми стигматами растворялось недочто-то на белом. Надо было искупить творение, выкупить из заклада у жида-ростовщика. Растить немыслимое, пусть произрастает цветами Зла, цветами безумия, инфернальными ипохондриями, осенними меланхолиями. Чтобы помыслить немыслимое - нужно избавиться от мыслительного аппарата былого, так называемо возможного, ежесуточного производства-потребления говна и кала. Опустить забрало рыцарских доспехов Дон Кихота, быть может, против веяний Ветряных мельниц всего, но против Мiра разложения на самом деле. Нужно с успехом стать чудовищем, чтобы чудовище побороть, да пострашнее, попистолетнее…
Вооружиться менструальными простынями, красными флагами взъерошиться «Да здравствует Революция! Да здравствует Тотальное Уничтожение!». Все что было рыбье всполошится на мелководье и отыдет в страхе. Мы вступаем на Новую Землю, землю без эпидермиса, без «дармового дерьма» плодородного гумуса. Чистый Новый Иерусалим облицованный камнем надгробий, чистый, без гниющего навоза жизни…

Всё из себя, разве есть что другое? Ничего нет, лишь безграничная всепожирающая Нутрь, самое себя уроборос, раковая клетка изживающая по-существу своё существо. Надо не обижаться, а радикально рубить онтологический сук на котором сидишь. Надо не рожаться, даже не умирать без мысли о якобы должном, мелькнуть в позе вездесущего распада, распасться и исчезнуть навсегда. Вне числительных координат, вне слов и разговоров, вне тел и форм.
Чтобы вместить Всё надлежит от всего избавиться, стать пустым и Всё тебя заполнит, из ушей польётся… Стать мертвым, каким не был еще ни один мертвец, стать злодейски живым, каким не был еще ни один поучительный убийца-маньяк. Будь проклята причина, будь проклято следствие! эти линейный закономерности купли-пропажи жидовье судьбяной лавчонки! Каждый раз встаешь с утра живым, и никакое утро не сделать тебя Иным…
Новый рассвет, не желудочно-кишечного солнца, не сердца для пошлых бактерий, нет, но убийственно жадный ко всему. Твои пальцы станут мягкими, как член запутавшийся в собственном трупе… уши отрастут до колоссальных размеров, каждого ухонога можно будет затмить сиянием позора, сиянием первоначала.

Он был страшный с лучезарно-непочищенными зубами, шаловливый приставал к девушкам показывая им свой срам в метро. В пустых вагонах горели лампочки «Эврика! Суицид!», но это было только индустриальное мракобесие вконец взбесившегося Искусственного Интеллекта. Интеллект ничего не говорил о своём происхождении. Интеллекту было не до того, он все время судорожно искал себе пропитания, мыслей и форм для наслаждения, удовлетворения мелочных желаний, сытого упования на завтра. Инструмент рассудка – это скальпель или бритвенное лезвие по венам или петля со злободневно-застывшей улыбкой идиота ищущего денег и смысла счастья. В жизни счастья не было, но его можно было купить за деньги, значит, в конечном итоге оставались только деньги. Мысли водили хороводы вокруг истукана Смысла, Золотого Телевизорца, капитализм цветет и пахнет, как пах прежде социализм и родоплеменной строй.
Все политические мыслители – энтомологи иного масштаба. Гораздо честнее изучать насекомых, - они хоть не безнравствуют, ведомые инстинктом, непосредственно исповедуют истинное Дао, безличное и не загаженное культурой…
 «Культура – это то, что отличает вас от козопасов», вспомним Ницше, надо сказать отличает отнюдь не в лучшую сторону…
Суицид – то, чем можно себя потешить в круге первом, на низших уровнях у тебя не будет ни рук, ни бритвенных принадлежностей. «Что мыслимо, то осуществимо» - верно, но грош цена этому взаимодействию мотива и представления с действием.
Будете как грязные задницы, алчущими бумажек для подтирки и будете капитализменны! Истинно говорю вам, грех нестяжания чреват запором и недоеданием, а еда – это главное, кишки – это базис. Голова останется болтаться на шее безвольным петрушкой, глупой игрушкой некоего малыша, обманом изнасилованного и перешедшего в Церковь Обратно.
Неудержимое моё движение из ****ы мясной в ****у реальную… В лапы медведя, под укусы за икры псов рассудка, под лай всеволчный, неумолчное бдение всевдообразов, худосочным отростком человечества, в одном лице – гидра представилась вся. Жидовскийбог! Это все ты!
Подарите страждущим безумие и в этом забытье от страдания! Отстреляйте в себе человека, как бешеную собаку беременную одним лишь кишечником! Будете такими, какими изваяете сами себя, или такими какими оставил вас капитализм, жидовскийбог, для своих благонужд серийного выпуска, партию малолетних изблеванных, вычиханный ****ой родителей. Будьте требовательны на рынке труда, не торгуйтесь, берите задаром. Берите инструменты и убивайте прочих - рабов, господ, работодателей, господопомрачителей! Назначателей всевидящих ок, насаждателей чистоты и умственных пороков. Все глубже и глубже увязайте, никакого Мюнхгаузены руки не вытащат из трясины мяконького человеческого. Зачатки вездесущего организма, плюйте, плюйте в сторонку, в око, пусть обливается божьей росой, этой спермой, слюной, мокротой повседневно выделяющейся при разложении трупов.
Подайте бедным чужое богатство, ах награбленное так хорошо ныне припрятано, что негде грабить… Ножи и вилки, ножны и втулки колеса сансары. Внутри невиданное досель пророком Моисеем, внутри изжеванная бумага восьмиглазых трупов обуянных Величием своего Отсутствия в ничтожном пространстве. Всякий маньяк в первую очередь Маньяк Величия, только возвеличивает он свои жертвы – посредством жертвоприношения, а сам остается в тени статей уголовного кодекса… памятник Ленину из камня вечней безусловно памятника из мяса, живого тела, то же примерно со страждущими, тягомотинами собственного существования, нелепыми функционерами эволюционной обезлички. Маньяк Величия из обезличивающей текучки ловит золотых рыб и сам исполняет их заветные желания, «я сделаю тебя ловцом человеков» - говорил Христос Апостолу Андрею и сделал наконец - Андрея Чикатило.
 
Ощупав своё тело на предмет достоверности Андрей Чикатило понял, что нет никаких доказательств…. Решил попытать убийство на других. Провел примерно 55 экспериментов, но не отыскал «наполеона в дрожащих внутренностях твари-вши».
«Знать нет её вовсе, как учит Маркс», - подумал он, и сдался ассирийцам.

Как только всем существом захочешь выйти из «Матрицы» - тут же появится агент Смит и что-нибудь подстроит, чтоб ты еще глубже запутался в собственном трупе… висел на колбасных кожицах кишок, заживо запрограммированных нитях детерминизма, наискосок судьбы мерзло горячее в t° 36,6.
Заблёванный нечистотами, беспартийный ты предстанешь перед компьютером вселенского исчисления, единичкой бинарного кода пола, сумасшедший отнесший свой разум в мусор, распнут тебя, пойдет нулями число ;, изойдет на говно тело у разделочного стола благоматери. «И что же? Я ничего не искал, ничего не находил, соответственно мне нечего терять».











Восьмикрылое

Карманоухие и покрытоглазы осуществляя тотальную аннигиляцию материи в нижеследующее ничто совсем позабыли об окончании почетного круга сансары, наконец-то пройденного Бодхисаттвой Востока с Севера на Юг, в науку близким и далеким, на *** из круга вон. Карманохие изошли на говно. Покрытоглазы на слизьи выделения из хуев. Все было одно и то же и все было мгновенно–недействительно. А на хуй? - спрашивал кто-то, но ему никто не ответил. В ненужности самих себя убедились все субъекты. В объективном плане все роли распределены, все песенки заучены и вот-вот уже спеты. Хребты переломаны. Вендетты отомщены, лукавые межумия совсем и напрочь продеты в игольи ушка. Искусство умерло и карманоглазы поедали мертвечину искусства, ссылаясь на постмодернизм. Ссылки не содержали страниц, которые мог бы открыть Internet Explorer. Ссылки развесили уши и дремали повесив себя в небесах за гвозди. Вбив свои зубы, уши, носы, ноги в небо при помощи плазмотронных гроздей. Кто-то назвал это чушью, и кто-то тут же послал его на хуй.

Метастазами распространялись видения мира загробные телевизоры в глазах, перед взорам некрещеных младенцев. Сами матери до рождения претерпели аборт, потому младенцы были дваждымертвы, как даосские мудрецы только наоборот. Весьмоглазо стелилось трупного неволья, материального океана биомассы, конституции «чего-то непознанного, да и не нуждающегося в познании». Они сказали, что те сразу тебя раскусили, но зубы их были коротки, потому, как отдали они все разумные зубы за зуб, получая бытие-гешефт от вышестоящих инстанций. От покрытолицых бездействий. От всенощных бдений внутриутробного развития и разнарядок рождения.
Кто-то сказал, что мы делаем что-то нехорошее, от чего незамедлительно будет пагуба, но этот кто-то сам представлял из себя судебного пристава пагубных инстанций выше себя и его никто не слушал, даже не замечал.

Ослушаться вознамерились непослушники, потому что простор был открыт, дай только уши, глаза, и мелюзгу испепелю. Идиотские высказывание прикрывались лохмотьями смысла и контекста. Мрачные желудочно-кишечные истины отрыгивали потные живородящие мужики. Их не слушали - их убивали. Делали из вкусных мест их тел пельмени и заживо скармливали им. Рты равноденствовали, кишки журчали в вялостном порыве к испражнению, но им никто не давал испражнять свои я-наполнения, реализовывать Высшие Цели самогоноварения существования в форме человека. Нет, они мучались и страдали позывами, их звала могила, они кричали в корчах с зашитыми сфинктерами, перекатывались смешными шариками жира. После Революции жуков давили Кирзовые Сапоги и тяжелые ботинки Абсолютной Реальности. Жуки разбегались, снова рождались так называемые люди. И все пребывало и убывало, как приток и отток реки Леты в Новой Всеобъемлющей Державе Страдания. А там будут реки и кроваво-кисельные берега. Ландшафты из спермы разнообразятся истуканами перемертвых, страшными мордами нынче живых страждущих сделать финальный минет пистолету. Сообразительные трупы евреев сами лезли в газенваген и печи, напором, как будто прежде брали зимний.

Распространялись даже слушки, что все это бред. Но кто-то в столовой увидел портрет Пол Пота и узнал в нем сына. А-а! – завопил кто-то и тут же был убит мотыгой по голове во экономию патронов. За нарушение дисциплины. Были убиты многие, подавляющее большинство пророков биомассы, марксов-вдохновителей на бунт и лениных-бунтарей.
Сытые были одеты в робы и выстроились в очередь у духовки истинно духовной пищи. Голодные поедали сытых и были счастливы. Одетые проклинали нищих за прошлое. Восьмиглазы отрыгивали трупный запах. Новый мiр расцветал подобно диковинной орхидее, новые мир вселенского несварения от перемешанных фрактально макарон, от недоеденных трупов раскисающих под пенье мух и неудержимый позыв к рвоте…

Под перемежающийся процент рабов расправлялся позвоночник, хребетоносимое насекомое взвалило сизифов камень – непосильную ношу и здорово шагало к общему счастью. Молодцы уже не стесняющиеся собственной молодости предлагали отсосать в рассрочку. «Вынь да полож» - ему говорили в пословице. Он вынул до положил, совсем разбухшие гноем раны, патологические ощущения откуда-то из ниоткуда. «Вынь да полож» - деструктивным элементом в работе организма казалась мысль и мысленно-членовредительские артефакты. Лисы имели норы, а гнусавый троглодит имел дубину и огонь, чтобы изгонять лис. Норы полнились насекомоядными дикобразами, ихтиомыслами и прочими недоблюдками скатологической расы. Мир наводняли уроды набухшие уродством исчерпывающе репрезентирующим их сущность. Капельки жира стекали со рта восьмируких мужиков удовлетворения. Пока членистоного-человеческий вид удовлетворен собственным обликом и препятствует разношерстным мутациям вне-разумного, твареглоты слизывают маленьких некрещеных младенцев, будто огонь евреев.

Смерть казалось ничему уже не научит смертных… так чему учить? надо поучать притчами, наяву… схватить и вырвать глаз-гнойник выдающий зримое за действительно существующее. Существует только отсутствие. Оно нежит пальцы, запястья в черных членах, фыркает мирами и вещает о неудобстве, как факторе бытия. Окружающие были на самом деле теням. Да самое дело было тенью, что отбрасывало солнце, угорело скатывающееся на *** из мира дня в ночь. Во власть тьмы и безрассудочной всеюдольной тоски. Спрос и предложения проистекают из тебя самого из прогнивше-капиталистического тела. Тела придумывают дизайнеры-архангелы в небесной канцелярии, что над нашим концлагерем. Невыносимая корпорация монстров. Deus Corp. Illuminati.d. Католическая паства кормилась отбросами оставшимися после евреев, великим историческим дежавю.

Итальянская фабрика кала начала выпускать макароны, макаронники вопили и показывали фиги в сторону Лондона и окрестных деревень. Сигареты были скурены. Гитлер был мертв. Персонажи параллельных текстов с интересом наблюдали за разворачивающимся действием. Но действие заставляло себя ожидать. Все не наступало следующее. От вопроса ответа. От причины следствия. Стопорилось, картошкой уже выросли ризомы. Поле, ри-и-исовое поле Пол Пота.

Маньяк Величия не считал себя должным для сравнения с чуждыми соплеменниками. Они думали - прокрались внешне в вид похожий на Маньяка и уже маньяки, соответствуют его царственному началу. Нет, соплеменники-современники были цветистыми симулякрами, убогими пародиями на фигуру самого Маньяка Величия. Если не было величия, оставалась только мания, дикое вожделение. У родоплеменных людей не было ничего кроме кишок и гениталий приплюснутых некоторым желанием дать этим органам работы. Они все время суетились, трипперные козлы, ****ские мыши своих нор, осы гнезд, термоядозавры своей имманентной пошлости. Маньяк Величия чувствовал себя как дома у Мао, Архангела, у Гелиогабала, у Нерона, среди ницших духом корешков потертых книг испражнениями воль выстроившихся в ряды, будто воины-римляне. Пропускающие сквозь строй Маньяка инициировали его в Великое. Великое было носатым, великое было ужасно и недостижимо. Великое было вечно, как вечна могла быть вещь всеми забытая, покрытая вековой пылью, но не разлагающаяся, как полиэтиленовые пакетики и бутылки. Великого не было в малом. Малое было мало и умалялось, жалось по дырам.

Разные и уродливые, грязные и очищенные вставали соплеменники-обезьяны перед внутренним взором Маньяка. Обезьяна – то, что следует, конечно превзойти, но никудышно превосходить что-то из жалкой обезьяны. Быть и становиться казалось нормальным. Не мешающим пищеварению духа всевидосодержащих. Современники вешались и загибали во временных петлях. Думали сегодня-завра и образовывалась петля – черная дыра и засасывала их, Сатурном пьющим через трубочку коктейль. Маньяк прихватил косу и пошел на Сатурна, как с рогатиной на медведя. Сатурн был разбужен внезапно раздавшимся выстрелом в бок. Кровь лилась образуя кровоподтек. Вылетали пули стремглав и наутек неслись из сквозной раны. Сатурн ничего не чувствовал, потому, как был всесилен и переместился на момент назад. Пусть, - думает, - бьют мое тело, я здесь и сейчас, а не минуту назад. Так и не удалось подстрелить его Маньяку Величия, осталось только подстерегать себя. В темных переулках, в гамматических закономерностях. В прошлых предложениях. Себя тоже неуловимо – ускользает, как рыба в воде. Скользится, становится таким-то из таким-то. Все-то надо было откуда-то исходить. А Маньяк Величия не хотел лишаться постамента. «Только встанешь с гранитного памятника-тебя основания и его займут другой ты», - думал он и стрелял в виски, виски простреливались наискось не оставляя ни следа от прежде былого.

Фальшивые окурки не выкуренные здесь-и-сейчас повсюду валялись дополняя видения утра, которому не терпелось наступить, как будто опорожнить кишечник. Утра были похожи на радужных медведей с радужной перспективой прожить целый день. Смешные они были и никто не шел на них с рогатиной. Утра вываливались грыжами, врывались ругательствами и суицидальными мыслями. Утра легче было мыслить вечерами, когда никакое солнце не высветит Полое Тело. Не покажет, что же на самом деле. Чем наполнен я? Радужные перспективы портились, поролись, протухали, как сперма вчерашнего дня.
Придавать красоту мухами не значит красить их крылья на манер бабочек. Нужно знать, что убиваешь. Знай своего врага в лицо – посмотри в зеркало. Тело – это то, во что посадил демиург мрачных и шизофренически-жизнеспособных гарпий похожих на гиен, с гиеньими улыбками улыбающихся, безумных и свободовольных в иных пространствах.
Демиург козел и бафомет, сам козлищ отстреливает, будто дикая охота Одина. Все мысленное существует, оттого и может быть помысленно, простонародным органами мысли. Убийство – что-то до боли не новое. Убийство – посеешь трупа, пожнешь смерть. Секретное и смешное: пошло в ****у реальное хлюпающее ****ой, будто оставалось самим собой.
Выдувают или выдумывают мыльные пузыри? Безнравственно ли молчание в ситуации команды «Голос»? Чем пригожей параллельность, продолжение в глубине невыносимо-мясных соответствий. Чем прогрессирование болезни отличается от прогресса общества? Движение – туда, движение направлено, кому приятно, кем попятно, кем запятнано кровью.

Неслышное убивает бесшумно. Громыхающее громко. Ритмично порывами ветра врывается новая реальность. Стучат зубами форточки. Холодными киловетрами, гектолитрами воздуха заполняет прежде полное чепухой пространство. Пока человечества утекают мерными капельками спермы через клепсидры времени Маньяк Величия жестами, магическими пассами, умным деланием призывает солдат вернуться, нерожденное родиться, восьмикрылое явиться и озеленить крылья.






Факты

«Если ты куда-то идешь, всуе перебираешь своими ногами, то почему бы тебе не пойти и не повеситься? Не отправиться на кладбище, как за покупками в магазин. Угаснуть изблевав, испражнив свои истинные сущности-наполнители с последними лучами заходящего солнца. Под предлогом принятия под покров матери ночи, сославшись на самоубийство приобщиться к звездам первым, венерным, звездам первым и следующе-сияющим. Кто был чем-то может поднатужиться и стать ничем, да через Ничто чаемо Всем. Мелким, мельчайшим микроскопическим панибратом всякой макаки, с трупного соизволения всевышнего благодавца. Всё одно и то же с Ничто. Логически шире понятие, умозрительные вещи до непонимания протекания внутренних процессов протекания так называемой жизни в организме. Знаем – живет, но не знаем, что… пеняем на жизнь, безличную шопенгауэровскую Волю к жизни. Истекают часы на чьих-то наручных, в наручниках наличных конечностей и окончаний взаимоотношений с окружающей средой ведомые преступники против», - думал Маньяк Величия Шизофреник, как он есть безмолвный борец самим собой жидом Иаковым, труп бога витающий на водами запахом перегара и первородной гнили. Кала внеземного.
«Ты спрашиваешь - в чем причина моего возникновения? Я отвечаю – причинные места. Посмотри, полюбуйся… больше ничего. Истома их, напряженное соитие ползком передвигающегося эроса процедуры его заползания в темные пустотой щели и норы. Ползет он, ползет, через твой труп переползет и дальше…. оплодотворять яичники матерей и кур».
«Куры, куры, не пишите ничего, куры клюйте суетные свои питание! Того требует от вас демиург, этот директор фермы. Разводство кур, разводство прочего скота, да утучнятся твои стада господа, а апостолу Иоанну предоставь ****ь коз на острове Патмос. От этого получается Апокалипсис «катарсис для свиней». Простор до невозможности открыт, простор замкнуть или продолжать течение электрической цепи гальванического электричества, кала, спермы, мокроты повседневности. Невозможное сделать возможным довольно просто, ибо всякое довольство содержит в потенции удовлетворение желания. Раз есть желание значит, есть удовлетворение, иначе оно бы не появилось. Мертвое сведенное трупной истомой будет здравствовать наравне с живым, говном для живого живоросительной почвой для произрастания всяких ростков, а субъект всего лишь звено цепи… это известно и факт, главное цепь стара, цепь взаимопонимаема круговой поруки шизофрении, падшего ангела, архангела Обратного».
«Свихни половое напряжение, половое – это жажда плюсика к минусу, соединение невосполнимых половинок», - размышлял Шизофреник, расслаивался социальным корпусом требуемого, должного, хотельного.
«Вы теребите в себя истинное в поисках истины. Истинно – удовольствие, сущностно. Ваше бытие - чувственная чепуха. Ваши минуты иссекают положенным, словно по текучим камням. Но тело остается. Мрачное, себе на уме тело, с пальцами и прочими отростками человека. От тела никуда не убежишь, разве что форме семяизвержения в другое тело. От тела пружинятся только души, только рисунки… Где то безумие, способное превозмочь актуальный облик!? Способное враз и внавсегда, внизм, вверх?! Осто****инение».
И тогда в мучительных корчах во взаимокорках наркоманского содержания не выдержал мозг напора виденного вне, увиденного ранее, познанного, не понятого и на *** никому не нужного. Не выдержал и взорвался. Как Ницше стал наяривать на пианино гимны несуществующему соизволению Абсолюта в Едином. Мановению ока Абсолюта в Едином. Особенное тело не выделялось среди прочих особей в борьбе за выживание, вклинивании свиней в стаи волков и овец. Мочеточники сгорали от бензина.
«Весь ты – мочеполовой тракт. Весь ты течёшь и изменяешься, невозможный задержать назад. В поисках факта теряешь всякие аргументы, в поисках аргументов к факту заполняешь емкость гектолитрами спермы. Зачем и почему я человек? Почему я индивидуум? Уж лучше быть мещерским, лучше быть безличным трупом self made corp».
После человека остаются отголоски послечеловечьего разложения, остаются пожранные Молохом и Сатурном дети, сонные всплески на простыни. В яблочко, в дыру попали – выжили, оформились, выдали своё ничтожество, как единственно возможное… гадали и гадили, сеяли и жрали засеянное кем-то, кто сотворил механизмы произрастания семени из матки. Младенцы малые жирны, но не подобны отцу и матери. Размножение – значит разложение единого. Размножения - это разбегающиеся тараканы от Света. От света истины бегут в темные щели. Где копошатся, кровь, кал, мочу лакают, радостные собственно-общественным бытиям, отчебученные, уродливые, но радостные радостью, как имманентной сущностью я.
«Ах, не могу жить! – кричат сам в себе Шизофреник, - живет во мне жизнь и разум поджучивает – живи мол, живи. А разум что? Разум человекоживотному дан, чтоб добывать пропитание в пищевых цепочках, ходить-бродить, пищенаходцем, размноженцем-***женцем, гнилого позвоночника прямоходящая бестия. За что в такой форме я помещаюсь? Жизнь приняла форму. Жизнь подчас принимает причудливо-уродливые, пресмыкающиеся в своем ничтожестве формы… например солнце, ну ****ый шар, или моё тело… формы конвенционально признают себя нормой, все скопом - норма, единицебред, тягостный катарсис в никуда, катарсис ядерной бомбы, катарсис гранаты на детском празднике…
Детский праздник кончился уничтожением детей. После грохота саблезубого я оставались лишь обломки танков и мясовщина оторванных ног. Место святотатства – место битвы. Двоедушные отдавали души в заклад ростовщикам. «Хватит и тела» – думали они. Единые разделялись бритвой разперманганат калия себя и отдавали – «бери мол». Памятные невзгоды становили людей на правильные рельсы. Люди дымили, как поезда. Ехали и ехали эшелоны поколений внахуй, вникуда, трупное окоченение, как агрегатное состояние нерожденной истины, которую без устали препарировали жиды.
Звенья пищевых цепочек все еще ждали финальной точки, когда можно будет соединить Иду с Пингалой, член богоматери с фаллосом всетворца. Смешные мгновения ускользали подобно мухам дрозофилам. Тело затаилось и ждало чего-то. Отходняка сознания из тела, ломки, наверное… Человеконенавистники стреляли кошек мучимые комфортом. Ноги заплетались в волосы нижележащих трупов, сонно убаюканные социальным пафосом мироздания.
«Вот кажется буду идти и упаду, как Кьеркегор после посещения церкви…нечего бояться. «Страх - это маленькие цветы под твоими ногами. Придёт осень и они исчезнут на холодном ветру». (Илья Масодов)
«Чтоб не болтаться - не висеть безвольно, повеситься надо сознательно. И.И.Мечников говорит, что от смерти ощущения самые приятные, да и все говорят, кто умирал и кто не-я. Черно-красное, красное на черном, недаром символически беспризорные дети… дьявольски краденные слова. Не думать, а исчезнуть. Засасывание. Во мне есть только моё Отсутствие, как неотчужденное в жизнь. Как неотчуждаемое в пищеварительный процесс производства говна. Организм ценится, пока он функционирует. Организм функционирует в целях выработки говна. Есть тучемного “now-how”, но нет ни одного «now-why?». Because кто now-why? не будет размениваться на всякие «как»… Да никак! Болтающие про себя, карманолики пихали в карман последнюю невозможность, последнее превращение, как должное…
Откровенные перед своим отражением в зеркале ничего не говорят и не понимают. Молчат и не спрашивают – Как жить? Спросить-то можно только у живых. У мертвых не спросишь, они хранят безмолвие. Безропотно сносят топтания ног по высшим сферам по отношению к ним. А может те больше всех знают, которые не говорят, а говорящие не знают, как водится нихуя… болтают, мелят языком, живые как с соседом, как со старым, так и молодым. Делай-де свое дело, ты - функция от жизни тела, грызущийся бес в похмельном запоре. Тело живет, а ты в нем заключенный, личность… вот у негра африканского аборигена личность и тело – едины. Европеец – шизофреник по сути, у него есть культура отчужденная от тела. Конгломерат дурацких знаков, вопросов «как?» и совокупность ответов. Все есть и европеец безличный опосредованный к ним придаток. И обезьян очеловечить можно с легкостью, вобуржуазить, как это Кафка показал в одном своём рассказе.
Куда все денется видение цветком мира, когда цветок увянет? Увянет вместе с ним или по-прежнему представлено будет в сытое моральное наставления будущим поколениям цветов и пчел оплодотворяющих пестики. Неизвестное непонятно оттого, что неизвестно. Непонятное – известно, однако так же остаётся непонятным. Где ключ к пещере Али-Бабы, где зарыты тысячи сокровищ, могучий слон, золотой осел и прочие периоды протекания, циклы жизнедеятельности сказочных персонажей? Текст все заполонил, проклятое слово, вначале было… никакой жизни нет, ибо все боговдохновлено, во все вдохнут тлетворный запах перегара, разложения повсюду цветет и пахнет ростки дает, ибо «дух веет где хочет». Знаки вопроса гнуты ногами сорокалетнего ковбоя. Прошедшего бои и славы от Агартхи до веры в нее. С верой нам посередине. Половинчатый человек верит исключительно в свой член. Вставляется в истину, и истина подключатся к электропитанию. Истина включается и функционирует. Говорит тут пустые и смешные слова. От сумасшествия болит голова или от головной боли? Невнятная правда, как каша из крови выходит через рот. И пошла, и задвигала бёдрами, в одиночестве ночи идет и никто не свиснет «Ах, какая»!
Откровенные перед самим собой себя не убивают. Они отворачиваются к стенке от самих себя. Становятся спящими, глубоко - «унеси меня волчок, утащи мя за бочок».
Только мутное забытье сна оправдывает вчерашнее прожитый день. Отчеканено прожитый согласно нормам и стандартам ГОСТ дней.
Покрывали узорами кинопленки, высились свиньями из розеток, пятачками радовались, прихрюкивали стремительно убаюкивающе. Слова искали, как трюфели. Подавали в сметане. Сквозь выбитые очи, сквозь скорейшее…

Психопаталогики выходили в осень собирали грибы и карманоликих пихали в карманы. От жизни от Яви уходили в Иные сны, пьяные по-достоевски катарсисные свиньи. Мухоморы клали, сыроежки, само-сыроежки, подберезовики, подмогильные крестовики, подножный корм, подничтожные. ****ый шар Всеглавным трупом освещал трупы подчиненные. Скрывал их вялое путостопорожнее взаимопроникновение. Прятался, сам скрывался в Ночь. А Ночь оберегала. Ночь – безграничная праматерь первых звезд, примет еще одинешеньку, одну еще…
















Страсти Первозавра

«Да и чем была жизнь, чем могла бы не стать смерть?» – задумался прищурившийся покрытозавр и отвинтившись от своего тела был послан на *** творцом вон из ада, ни в рай, никуда-то вне бинарных координат.
В ментальных пространствах огражденных заборами, где вместо «***» написано «всё=всё», «все равно» невосполнимое тождество единичного множественному, там находился покрытозавр, словно страус на страусиной ферме, рожал яйца, выносил из горящей избы свои ежесекундочные инкарнации. В мрачном томлении переработки пищи в кал. Неуклюжем становлении человеком, ввысь по эволюционной лестнице на хуй промелькнул покрытозавр и отшелушенный от оболочки собственного тела скрылся в немыслимые пространства покрывалова отцематери, покрова пресвятой бого****ицы. «Не откладывайте на завтра то, что можно убить себя сегодня. Так вы только поспособствуете производству лишней кучки кал. Капитал возрадуется, этот астральный золотарь, фекальных дел мастер-ростовщик, закладывающий во всякое тело душу, во всякий организм принцип самоорганизации, будто ростки процента, лишний бьющий лоб об заклад, бог – не дан, мужик - не перекрестился, а повесился… Покрытозавр стелись и расстилайся, ты же знаешь – умное и мыслимое – это не одно и то же, - так говорил Шизофреник вне таковой формы, сумасшедший будто смерть, что находится в венике, в иконе, в козле, в вине, в становлении…»
Шизофреник и покрытозавр дружили в тексте, сплотило их авторское местоимение, сплотило их в движении назад и вместе в «Мы» тотальном, как тотализированы бывают государства. Шизофреник призывал не смотреть на экраны, как экранизированы бываем «Мы», отворачивайтесь-де на бочок и пусть, хоть какой-никакой сакральный волчок унесет тебя. Низший или высший, как разница? главное – Вне.
Карманоухие в метастазе междутекстья запихивали в карманы праздноваляющиеся смыслы и боговолицетворяли поэзию нонсенса английских интеллигентов, которые только из-за временных промежутков не стали фашистами. Гектолитры бреда сонно расплескивались в мошонках гениев, пошлых придатков машины производства продуктов с меткой «гениальное». Всякое новое – не радикально по форме. Форма радикализирована содержанием, как ужасна раковая клетка в организме. Повеситься, чтоб не болтаться безвольно. Повеситься сознательно. «Пойду», - думал мир. И шел на ***.
«Узнаваемы точки и окончания, узнаваемы предлоги и состояния вдавленности. Иногда мне кажется, моя морда, как кратер на луне, нечто вогнуто-выпуклое, пространственное завихнерение. Что на нашей стороне – время или пространство? Да все это – бред. Все это даже не враги, а черви ползающие буднично под ногами. Все ницше жили, как кьеркегоры из любопытства – что же будет дальше. Дальше будет еще одно дальше. И завтра превратиться в сегодня - таков безличный механизм протекания болезни именуемые в простонародье мiр. «Мы - не врачи. Мы – боль», - говорил Герцен и критика есть клиника и психиатр не критикует и не издевается над поведением больного шизофренией с применением нормальных мерил. Ценностные в у.е. предрассудки расступаются. Смешное оголяется. Добывайте себе пропитание, наращивайте на грудях жир! Будь проклята биология - эта мясорубка судеб, фактов и мутаций! Мышеловка эволюции, тлетворное взаимоотношение особи и рода мелькнувшей знаком. У нас недород трупов – давайте продолжим Святые Деяния Сталина! Всех евреев, русских, узкоглазых уродов, двуногих тварей сошлем в Освенцим, где бы они осоловелые от собственной имманентной значимости трудились бы на благо Имперской Гармонии. Где ты, Рейх!? Где Рейх Светлых Дел и Черной Формы, как черны наши тела и лучезарны наши души. Где самое Дело!? Одни узники… Освенцим оставшийся без хозяина, без главврача… - продолжал скрупулезно думать покрытозавр, родоплеменной осел осемененный заразой из золотого слепленный ночной горшок, который заполнялся всякий раз по утрам личностью.
«Да и что эти мелкие мгновения – время, секунды, единицы, века… все проходит и это пройдет. Останется лишь Пространство всепрохождения. Пенитенциарий Тварного. Утрбоначальны вялоплеменные макаки двуноги до безобразия всуе исполнившие предназначение быть всуе, копошится во прахе. Копошится во прахе вещественного мира, будто это есть единственный род деятельности. Членовредительские самости Несуществующих помогали Прогрессу мертвого над Живым, окостенения трупа до точки перехода, пика, акмэ разложения. Все было смешным или смешным становилось, а внутри было до боли серьёзным. Листочки опадали, паучки и мухи приклеивались к листочкам мухоловкам и умирали, оставляя после себя знаки. Мертвые становились похожи на восьмизадых собак, на саблезубых тигров из древних неудобных картинок становились похожи.
«Слишком смешно, чтобы жить, cлишком ничтожно, чтобы убивать. От ничтожного еще более ничтожное вытечет, как следствие, как сперма, как causa sui. Великое попав в ничтожную форму не стесняется, разворачивается во всю суть, как Диоген растягивается в бочке. Уповаете на биологическую судьбу?... еще один младенчески спеленатый бог, еще один высушенный приукрашенный истукан. Смертное смертью поправ, восьмиглазый стремится к настоящему, вменяет ему насилие и не применяет разума для интерпретации зримого. Зримое - лишь мрак стелется перед глазами, чуть различимые предметы, кошки, мертвоглавые зигзаги молний, руны неизвестности. Молча компонуют, собираются в стаи, размножаются, уподобляются сами себе. Текут реки блевотным потоком и кисельные берега из окон наблюдают кисейными барышнями. Жиды от всего получают гешефт, а нам тьмутараканье, мы далеко, у разлива волн, моем ноги в индийском океане. Ничего не меняет, как лик застывшего, как морда сатаны покрытая синяками и кровоподтеками после падения. Небо? Небо - не столь высокое место, что падать. Любая кошка бы выжила. Любое эпизодическое творение. Нагнетают мысли, перерождается сглатывание слюны в то, что будет дальше. Остаются покойными архаты в занебесье. Почетный круг сансары пройден Бодхисаттвой. Всё вытерпят и все сдержат всесдерживающая машинка, машинка по переживанию дней, машинка Христос страдающий, немецким глаголом, отглагольной формой страдания».
Когда выбивающие из людей твари без остатка перейдут в Иное состояние, ничего кроме Иного не надо будет понимать, не будет былых органов понимания, не будет времени, как умопостигаемого. Организмы наполнителями органов пошлых придатков рода и родоплеменных закономерностей не знающих куда деть тело и сдающих его во временное пользование Капиталу не будет. Отцеовцы львов обглодают. Седые патриархи Руфей выебудет до самых глаз. И воссияет Воля. Воссияет не пирамидальный глаз, жида- вуайериста за всем недотворенным оставленным на самотек в пятницу. Нет осколки межетел, промежности сытных пролежней. Бред сивой кобылы, коровы дхармы, что прежде называли Золотыми, веками, золушками на карете из звезд. Синдереллами лучистых ****, узников прошлого воспитания перейдут в незамедлительный психоз, едва уловимый, на кладбище кресты восстанут ***ми и небо наконец-то раззияет истекая первородной трупной влагой, пригодной разве что для умягчения совокупления, чтобы член вошел прямо стоя, утверждая спокойствие над беспокойством. Утверждая Смерть над нитями подвешенностям детерминизма, а Проклятиями со стороны кукол по адресу без по месту жительства Нигде Барабаса-Карабаса. Умирает мертвое погруженое в умирание. Живет живое ведомое жизнью.
2 и никакой реальности, всасывается… всовывая нереальное в так называемое реальное мы реализуем «прежде». Прежде бывшие томятся, как неабортированные абортыши, как недоноски по выходным дням. Не дать им выйти значит убояться, и так слишком много младенцев, их развивающихся половых органов их кишечно-полостных экзистенций по каждому мельчайшему поводу.
«Как понять и объяснить себя субъективного объективному? Что способно замкнуть пространственно-временной, я-не я континуум? Только смерть. Смерть, как оргазм получаемый от растяжении во мгле закономерностей в сумасшедшем мареве необходимости и корпускулярно фосфорицирующих реминистеций. Как бы одиночные волны взрыва, золотыми нитями пронизывают, как бы оплодотворить яйцо живого еще трупа. Реализовать предназначение – Всё. Все – есть Все. Всё=Всё. Любая мантра. Любая тат твам аси».
Совокупляющиеся пневматики, человеческие пистолеты выстреливающие маленькими пистолетиками бесконечно выстреливающие маленькими пистолетиками разбродились, распространялись заполняя собой и без того, темный в неразличимости массы хаос.
Мякоть атомарная, мякоть материи электронов, протонов, позитронов, нейроволокон вдавливается, выделяется сперматическая сукровицы истинного содержания – квинтэссенции – ничего. Обуянный позывом к рвоте собственным я, выходил первозавр на кладбище воплощать кладбищенскую волю, призрел рассудок и все человеческие задействования, годные лишь на то, чтобы есть и добывать себе пропитания для дальнейшего питания своего тела. Призрел, уповая на несуществующее, взвесился, заблевал манишку собственным я, одежды расслаивались, былое отходило в думы в чьи-то головах, до которых ему не было никакого дела. То была индивидуальная мистерия. Моя монада погребена под килотоннами ядерного взрыва. Взвесь остаток личности витал над водами, хотел было что-то натворить, но гнушался. Ему было Всё=, Всё=Он, он был Равен Всему в изначальном понимании без потока, без интеллектуальных трещоток и восьмиглазые видения не беспокоили боле. И сытые переваривания внутри фабрики построенной из говна и мяса не шуршали, не дребезжали металлическими частями, костьми, двумя руками. Продекларированный доход от расслоения по слоям всех сансар, нирван и скатологических слоев бытия подразумевающего небытие под собой. Выгребные ямы куда вели все потоки, реки, речушки, селения, потоки биомассы. Сладостно-прекрасный, как сахар в засахарившемся во временном варенье из материи, он предстал кристаллом нового. Кристаллом за тысяча девятьсот миллионов веков до наступления Чего-то, Чего бы то ни было. Сущее манило, привлеченные периодом полураспада частички ядра урана разбегались оставлял принцип Атома в одиночестве, наедине с Всевышним Атманом, с самим собой, пусть думает - Что я такое? А главное – На ***!?

P.S. Знаете как умереть правильно, извините за каламбур, подручными средствами? Засунуть шею в петлю, обнажить член, начать мастурбировать, когда начнет подступать, легко спихнуть основание из-под ног и остальное доделается само собой… так «поддельное отделиться от подлинного». Наполняющая Сущность – Эрос – Агапэ - Удовольствие – перейдет мгновенно (от перелома шейных позвонков) в распространение, сознание как бы кристаллизуется, белыми кристаллами замерзнет по чёрному и нудная тягомотина формы тела отпустит наконец содержание.
P.P.S. А женщинам как умирать? Про женщин ничего не знаю. Женщины - это просто какие-то недомужчины использующиеся для производства мужчин.












Обезьяны и отцы

Kill the man become the monster.
       Coal Chamber “El Cu Cuy”

У меня свето- и водобоязнь, как у бешеной собаки. Свет лампочек раздражает, моюсь чуть ли не раз в неделю. Как-то и нормально, как в детстве... на улицу выхожу только за сигаретами. Коммунальные платежи не плачу. В темноте лишь огонёк сигареты и пустота. Заполненность темнотой. Раз живется – живу, всякая тварь живет по-истине. Живет не по-лжи, на самом деле. В стране обезьян. Уши потомков – рудименты. Хвосты и глазницы, смешно и остро.

Телефоны держу выключено
мне не о чем разговаривать с миром
я из него вырос
мир стал мне мал, как обосранные штанишки
я хотел бы упокоиться с ним.

Мир колышется предметами и все это ***та хует. Предметы застилают взор чистоты, пространства загораживают дома, как мир застилает собой нечто важное. Не по-лжи господствующего, а по шизофренической правде. Правда-матка. Рубите правду-матку! Зарубите – съешьте её мозги и гениталии! Силу обретете былую, силу отсутствующего субъекта потенциального всему. Бешеные собаки и нормальные людишки, не больные, ушастые рудименты. Используют тело по-назначению и получают соответствующее сахарок-вознаграждение. В форме хлеба и овчины, чтобы прикрыть срам. Мяса для усыщенья желудка, окорочка куриные. Тело нужно использовать по-произволу, по-правде имманентной, а не так, как задано, заложено жидовскимбогом, что сука, сотворил «всех нас» ублагоустроять своё недо-творенное. Ебите свою богомать, бо ложное по правде рождается! Ложное скалится и течет, как больное сердце останавливается в индивидуальной мистерии. Вверх или вниз? Какая разница, лишь бы прочь из этого мира, как говорил Бодлер.
Все было смешно и никакакими мелочными упорядочиваниями вещей не разрушить, не приукрасить порядок смешного. Надо было вырождаться в чистый горный смех, свободный… как тяжело смеяться в горах, за отсутствием воздуха, надобного воздуха для дыхания, для протекания жизни, для поддержания работы кишечных бактерий, в целях переваривания пищи.
Представители биологической популяции индивидиков, коих щедро наплодил капитализм в матричных пробирках **** каких-то чужих похотливых женщин, представители популяции исполняют предназначение своих тел по-назначению. Мое тело тоже где-то там родилось, только неисправное. Тело – неисправно функционирующий прибор. Как будто в траурном зале при свечах оно оплодотворяет в церкви мертвлянку. Трехдневный труп ****, а не двуного линованную женщину. Живых. Живое казалось смешным. Живое – это сознательная материя. В инстинктах. Инстинкты и сознание разумного ничем по сути не отличны. Все, чтоб только добывать пищу в пищевых цепочках. Насекомым так легче, людишкам сяк… Нагородили чушь и все, чтоб только укрыть от взора истинное, по-шизофренически единичественную правду. Неумолимую, как гильотина, острую, как перо маркиза де Сада. Дни вытекают спермой, сколько положено, клепсидры… не песок, нет, сконденсированное время. «Дети – это конденсированное будущее» - писал А. Платонов, так вот сперма – это время сконденсированное в пространстве. Прошлое и будущее вырабатывающееся в семенниках, потенциально живущее, безумное в свернутости, бредливое. Ежели семя не умрет – не оживет росток. Если тело не умрет, труп не встанет, не пойдет на возглас «Встань и иди!».
В чем причина неисправности тела? Надо ли её устранить? Тело было бы исправно функционируй оно в приемлемых условиях эксплуатации. Со светлой целью эксплуатации. В III Рейхе, или какой-никакой Сатья-Юге, хотя и неча на Кали-Югу пенять, коли карма крива. Да поебать ничтожную карму! Эту запись бухгалтерской книге жизни… ничтожные делишки, столь же ничтожные наказаньца, причина и следствие – выдумка жидов и математиков ученых евреев. Количественных считальцев, думают из одного другое, так погрязают в мелочной лавке мелочных вещишек, под тяжестью. Некуда деть тело, кроме как напоить допьяна в том веселье забыться или сдать в наем поштучно Капиталу, - пусть поебёт…

Kill the Man, become the monster!
Kill the Man, become the monster!
Kill the Man, become the monster!

Убей в себе человека и прочих. Нет человека – нет проблемы. Не будь человеком - не будет проблем. Не будет ни желудочно-кишечнной жизни, только сумасшедше-вопиющее само за себя Непонятное, Иное.
Вопрошая про себя – «Быть или не быть?» мы как бы признаем гегемонию бытия над собой. Быть или не быть – в чьей-то власти прекратить or not. Мыслимое и осуществимое – меж ними параллель и бездна зияет дыра. Осуществляет осуществляющее, мыслит мысленное. Разные органы в диалектическом противоречии Гамлета.
Главное – встать на рельсы, а там уж эшелон пойдет куда-то. Встать на пути и пути разбегаясь дорожками выведут в чаемому. Да будут петли висельников нитью Ариаднами. Главное забыть все прошлое и нечто, свято место пусто не бывает - забьет кластеры содержащие воспоминания. Чем забьет? Неизвестным.
Дешевым чиферём вытравливали душу. Детей высасывали из нерожденных детьми женщин. Обезьяны и их отцы не стеснялись собственной реализации в виде обезьян. Что делать если мы всего лишь обезьяны? Преодолевать? Превозмогать ничтожество? К чему, к высокому… подобно карлику, что встал с коленей. Встать с задних ног на передние. Самец пигмея оплодотворял самку ниже пояса. Пигмеи скалились, будто японцы. Все одним говном мазаны и обязаны демиургом – «сейте и размножайтесь».
Мы еще сойдет с ума до абсолютного безумия. Прогресс в прогрессировании болезни тоже Прогресс. Да и какаяразницев он. Он внутреннего дерьма тошнит. Будто съел при первом глотке воздуха что-то не то. Заорал - А! запнулся и ногами вперед, поперхнулся материнской грудью. Мне бы хватило и внутриутробного развития. Зачем развитие вообще, не лучше ли стоять или сойти с остановки? Трамвай гремел, звезды нагло появлялись на небе. Мочеточник был полон мочой. Сознание заполнилось всепоглощающим желание пойти отлить.
Непьющие на посошок собственного существования варились на медленно-бессмысленном огне пищеварения. В кастрюлях и котлах в аду их самих. Бессмыслица пулей настигла его в самом начале пути. Бессмыслица чего-то важного. Поразила пневматическим снарядом, а затем сразила наповал. В дыму и чаду кухонном будет рожать соплеменников. Варите до победного! Ешьте триумфально! Да не минует вас чаша сия! Сыты будет собой, ведь органы пищеварения есть независимо от пищи. Также и с жизнью. Навешаны на организмы словно тряпки принцип организации. Чем ниже уровень самоорганизации, тем больше организационных вопросов. К вопросу о Фаусте. Оставалось только есть, как ergo быть «есть» и удивляться – чудны дела твои господи, какие замечательные кишки ты навесил на меня, будто вкусовые вериги!
Трамвай саморазвития мнил себя послеродовой травмой. Мчался Восьмиглазый троллейбус бежал реальности, как страшной чумы. Ибо чумны дела твои господи, ибо делать тебе воистину не ***! Нужно было как-то устанавливаться, как-то вживаться в наличное исходя из возможного действительничать себе потихоньку, собой помаленьку, ведь большего не дано представителю вида происходящего от женщин.

Утра застигали его врасплох. Сонного будили к якобы новому дню. А дни все были одинаково окрашены. Не выносила еще явь твой труп-эмбриона, оттого и развиваешься – из ягодки – в хордовое, из хордового - в позвоночное, из позвоночного гордо расправив плечи - в сверхчеловеческий труп. Труп всякой лакомки - последнее волеизъявление жизни. Труп – это хорошо и влажно. Из простых смертных можно выбиться только в мертвые. «Будьте мудры яко змии и просты яко голуби». Будьте удовлетворены течением жизни и затеканием всякого притока в воды Леты, легкой рыбёшкой, задумчивым карасем бороздящим пруд из кофе.
Премудрые харчки спермы точно в яблочко искушения материнского лона, а не мимо на простынь умудрялись собственным течением. Раз переживается превращение – знать так и надо. В конце концов Превращение превращается тобой. А не я превращаюсь. Где скрытые механизмы? Воскресение претерпевает косточка Луз, а не тело-труп. Из мертвых воскреснуть может только мертвое. Для якобы новой жизни. На *** мертвому бывшему мертвым снова двигаться? Движение - главное условие, главный атрибут жизни, сущность неотъемлемая, как только нечто застывает - оно окаменевает подобно древнему истукану. Так получаются боги…













Компромисс и Катарсис

Карманоглаз представлялся Многосмыслом, однако ни от кого невозможно было утаить карманоглазью его сущность. Она пёрла наружу, как при ночных поллюциях, генитально спровоцированных суккубов воспитания, суккубов знакомых женщин и прочих…
Карманоглаз много размышлял таких примерно мыслей: «Где моя истинная сущность? Ну где? Та, что ходит за капустой, та что живет на восьмом этаже? Та что срет и выглядит по утрам побито? Непонятно, неизвестно. Всякая истина в пространстве Сущего истинна постольку, поскольку она суща. Не-сущее - не истинно - его нет вообще, неразумно, не позитивно, недействительно. Оно отсутствующе в бинарной системе «истинно-неистинно», а уж что’ сущее и говорят, мол-де не истинно в некоторых случаях – это так… глупостишки, на вкус и цвет - для кого жив В. Цой, для кого-то Ленин, для кого Гитлер и все истинны и высматривают лица со стен».
Карманоух подходил к Карманоглазу и пытался засунуть его во внутренний карман, да там быстренько переварить, подобно самке кенгуру переваривающей собственного младёнца в сумке. Карманоглаз не умещался в кармане Карманоуха, брыкался ногами, хотя из проявленных членов у него были одни только карманы. Ну и что? Ноги тоже карманы – запихивают собой в себя пройденные расстояния. Шагами вымеряют действительность количественно, но ничего не говорят о достоверности почвы, основательности асфальта по которому шагают.
«Карманы - не столь ответственная парадигма», - думал Карманоглаз.
«Почему матери млекопитающих не переваривают детенышей в своих пузах? Ведь выходят они наружу только для того, чтобы жрать… так лучше уж сразу замкнуть змею-уробороса желудочно-кишечного тракта. Происходит сокращение сфинктера - из их лона выходит кал. Происходит сокращение матки и выходят такие же производители кала и производители производителей кала. Ужели не шизофренический порядок производства? Ужели ноги – не базис, голова – не надстройка, а копошащиеся пищеварительные бактерии – не ли трудящиеся массы? Все это так. Только остановка производства восстановит справедливость Отсутствия и высвободит томящихся, труждающихся, обремененных, маленьких, мельчайших, подневольных узников труда на фоне протекания метаболизма».
«Почему я организм, а не бесконечно разбросанные предметы? Почему я не собираюсь подобно самолету эволюции сам собой. Почему я не травлю жидов в себе, как газенваген? Нет, ****ь, всюду требует творец - Параклет, ***плет, Галатэя и Зевс Вседержитель, изваятель формы. А на хуй он нужен, если вдуматься? Я получается всего-то лишь его творение, его горшок, быть может, он попадет в будуар Людовику XIV, а может выйдет браком и покончит с собой на вторсырье. Трупы именно такое вторсырье. Из мертвых лепятся живые все снова и снова. Потому людишки ныне измельчали… мертвых нехватка, раньше были Титаны, а теперь заморыши, пустоцветы расы, человеческие недородки, на которых поскупился Творец матерьяла».
«Да, мертвых патологически не хватает, - поддакивал Карманоглазу за глаза Карманоух, - слишком много людей, насекомой заразы, слишком расщеплен объективный мир, на мириады видений, воспитательных пространств, слов, языков и разговоров, судеб, судьбёнок, переживаний дней. Так и повеситься не трудно, так чтобы узнать, где же собака первоначальная зарыта. Но помни, надо убивать! Надо убивать для улучшения человеческой расы, так мы будет помогать демиургу, в его разделывании мяса, в его трупной мастерской, всевидящий каменщик, отбрось свои здания, руби мастерком головы, бей своих подчиненных штангельциркулем и отвесом по яйцам!»
«Карманоух, - мысленно отвечал Карманоглаз, - заостеригись, не принимай мира всерьез, и мир расступится, как воды моря перед евреями, покажут тебе путь, аки посуху, покажут куда… где Тотальный Израиль на руина Третьего Храма, отведут-выведут тебя нитью Ариадны в петлю завязанной».

«Если жизнь есть сон, то можно сознательно проснуться, поднатужиться и проснуться в Куда-то, в Отсутствие, пошлых картинок, помните я думал: Как цель сна вовсе не в наблюдении дурацких картинок, сюжетных линий переживания снов, но отдых организма посторонний работе мозга, так возможно и с жизнью. Мы видим нечто – чушь и гадость или злободневное райство, и это - сон, который сниться трупу лежащему где-то в невозможном, тихом, до непристойности Настоящем. Труп разлагается, переваривает остатки пищи, как бог Вишну, поворачивается, почесывается, мерно дышит пупок воздымая… он – Тело, он истинно Есть. А это – картинки, отбросы мозга, что мутными отблесками стелятся по поверхности спящего сознания. Он проснется отряхнется и войдет в истинные чертоги, Славный Третий Рейх, где есть Дело, где Гитлер весело играет с детьми и львы лежат с арийскими овечками, потому, как жидовских давно съели. Чего враждовать между собой? Забавляйся и играй, Царствие Божие на ***!»
«Да, мы мертвые, мы спим в постелях, гремят газенвагены, слышатся крики четвертуемых евреев… наши постели в Баварии, в красивых домиках, за окном Светит Черное Солнце Свастики. Нам хорошо и величаво. Нам все равно, ибо все вдруг стало истинно и светло».
«Карманоух, верь! Туда мы проснемся, сбросим сонное тяжкое оцепенение, выветрятся ложные ночные видения, возможно капуста вчера была испорченна… смоем холодный пот от кошмара! Отдохнем от тел, от тел евреев, после праведных боев, отшвырнем доспехи ***в, ****, кишок, тканей, клеток. У нас не будет тел! У нас нет тел на самом деле – голые эсэсовские мундиры. Черные как солнце, сияющие, как Победа, таинственные, как руны, совершенные, как Империя. И пустоты, наши с тобой пустоты одетые в черные мундиры, яко ангели, золотистые пустоты, словно игристое вино, мы будем пить сами себя во Славу, мы будем закусывать Истинной плотью не-материи!»
«Для этого нам вовсе не понадобится умирать! Нет! Здесь и сейчас! Да здравствует революционная эзотерика! Отбросим сны от несварения жидовски скроенных желудков, войдем в светлый чертог! Кто осознал тайну, величайшую тайну Плоти и Воскресения, тот взвился дымком, как Древний Змий, над Всем, сушью и водами мгновенно, воспылал, воспарил, от слов вырвался из детерминизма оков в Правду».

Правда приветливо заглядывала Карманоуху в глаза, чем-то манила. Правда – бывалая, правда отбывшая срок заключения в Яви наконец-то, под конец Цикла освободилась и улетела. Нет больше правды на земле. Корова дхармы пала в своё же говно. Одни ученые евреи, которые изучают её Отсутствие. Математики, плебеи, парапсихологи прочие…
«Революционная зона! Да здравствует революционная зона! Повсеместное распространение всевздыханных собак, сладострастно пожирающих собственные трупы! Да здравствует революционное самоубийство во имя тотального уничтожения русского народа. Всех народов всех земель и весей, могильных выкидышей и несвоевременно-новорожденных презентов живородящим матерям от отцов-спермовыводителей».

«Останется ли труп после меня? Или трупы искусства? Или трупы мертвых подкидышей моих семяизвержений? Скорее всего останется союз «или» и будет вечно здравствовать, пока жив русский язык. Пока твари цокают, пока твари свистят глухонемые дети», - думал Карманоглаз и вновь пихал в карман своего Я бесхозную объективность, кою он каждодневно наблюдал. В карманах он содержал перерабатывающие фабрики увиденного в слова. Фабрики дымили и смогом застилали все внутренние пространства Карманоглаза.
«Дымы и туманы, ничего не вижу, ничего не понимаю, только несу свой труп из огня да в полымя, падший в битве с самим собой, из себя выйдет Победителем Великого Джихада Живатмы, против трупной окостенелости материи. Кишечник, что меня наполняет – вовсе не первородный змей, кишечник – это то, чем творец набивает своих кукол. Подвешенные за ниточки детерминизма они дергаются, ложатся в подсобку до следующего спектакля «и каждый не одну играет роль».
Дуремар воспитывает своих пиявок, первоглазые смыслы пьют водку с соседок, шизофреники плавно танцуют и напевают зикры.
«Говорят я умер оттого, что хотел быть собой, как Сатана, не тварью, а равным, не утварью в господском доме, а разбойником-революционером спалившим в ****у поместье. Умер, но это не значит, что я закончил светопреставления. Таю мысль. Возвышаюсь, В моей голове оживет та пуля Финала. Финального хохота, восьмиглазой благодати, порох Воли, не моей, а просто Воли поперек».
«Стойте поостерегитесь! – кричал Карманоух, - я слышу но не вижу, слышу копошение червей, слышу шуршание клеток «вскормленные в неволе орлов молодых» ваших организмов. Смерть, смерть выпусти птиц из клеток, хромосомы, ленты червей, эмбрионы. Злая Дама Жизнь вас ослепила, лишила само-бытия, встроила в организм. Да и способны ли вы были быть Сами? Черт вас знает, не разберешь, а накажешь, царственное иконой свободы, свободой подыхать в одиночестве, от иссыхания членов, от трупного жара по сравнению с вечной мерзлотой. Сравняйтесь с температурой окружающей среды и никто вас не заметит, не опредметит, всё сливается – и вы слейтесь».
«Требует лишь последний революционный жест. Не умещающийся на плоскости страниц и плоских шуток всереальной жизни. Сон и водка – вот что должно разбавить ваше существование, сделать из него коктейль Молотова. Смешивайте, да не рассмешены будете! Смейтесь, да не печальтесь, печали стоит только печаль, а где её увидишь в чистом виде? Разве что на картине «Женщина и ворон» Пикассо. Разливайте себя в бочки воды, становитесь вином, под видом Христа из мышей тайком пробравшимся на Тайную Вечерю. Кормите демонов! Кормите Мании Величием, ведь это - единственное, что достойно употребимо в пищу.
Смертное и трупосон рука на руку водили дружбу. Каждый сбывал непроданное, каждый, будто бумажные фантики от жвачек хранил непроданное. Все уходило по мере реализации всего, до самых последних возможностей. Радикальной невозможности не существует, как возможности.
Несбыточное приданное, мечта идиоты и невесты христовой, невесть откуда взятой из праха в прах из сна в Явь, поднятая, неприкрытая. Она показывала оголенные синие члены. Черти возбуждались и галлюцинировали. Члены вставали и оплодотворяли новое небо. Новые небеса вынашивали миры сорок дней до потопа. Потом менструацию все выплескивала наружу. Карманоух нашел рыбий пузырь, пролез туда сквозь щель, в которую не проникала вода. Сидел и смотрел, теребя себя за соски.
«Говорили судьбы, говорили планы, отшелушены, от вспученного живота, проявлению нечего проявить оттого и проявляет она всякую пакость и психоз, и вязкость дерьма и трупного яда экзистенциальную сладость»
Заканчивать собрание следует пламенным призывом расходиться. Расходиться пока не поздно. Пока не зажурчали родники пулеметов, не подавился икотой президент, создав тем самым прецедент каких не знали еще вялые поколения дерьма в притоках сперматических отростков, подростков, тинейджеров.












Уверенность в себе

Каждый раз вгрызаясь в трупную бесконечность шизофреник недоумевал от маленькой буквы своего я, такого вялоуловимого в ситуации безделья, он сделал безделье ремеслом. Ремесло искусственно скалилось, всячески пыталось закончиться в каждом предложении, но никто ему не давал, следуя золотому правилу - отложить на завтра, чтобы не пугаться пугающей пустоте черной по завтрашнему дню. Колошматистый в золотых переливах и бубенчиках, тройка коней сансары неумолимо мчалась по кругу обозрения, круг почета выполняя бодхисатве. Серый вихрь вметнул кучи праха, направил в лицо, как нехороший прием борца, прах-пыль-песок. Неуклюжие вставки. Неуклюжая жизнедеятельность субъекта – солирующего на клавиатуре, в одиночестве мокнущего под дождем воробья в пассивной некрофилии ожидания. Тянут члены к солнцу, тянут члены к буквам «с», «о», «л» и так далее и тому подобное, единородное собственной же дочери. Быть может реальность и казалась женщиной, но скучной.
До боли взвихрялись, до петухов в голове болела голова от немыслимых ассоциаций, где-то бывших с кем-то совокупленных. Существующее под диктовку не стеснялось себя, не знало куда деть своё тело. Вжиться в Тело капитализму приспособляемым протезом. Течь, течь, течь, лечь и истечь, как последнее конвульсивное семяизвержение. Носителя Эроса – насильники богоматерии. Нужно было есть и держаться за данное, за нити-бельевые веревки подвешенные в коммунальной квартире madam Determinizme’, в целях просушки судьбяных нитей. Парки не уставали вязать варежки, шарфы, их накопилось довольно много и они нуждались в стирке, постирают их, развесят. Опечатка, как точка перехода дискурса в никуда. Нужно было разгребать мусор матерьяльного мира. Нужно было идти в ногу со временем, потому как Всё не стоит на месте. Левой, левой, левой! Всё много двигается, бежит крысой с корабля времени. Волосики и первозавры, эволюция и безысходность. Звенья цепи и нанизанные на нити соответствий идеям вещи. Болтаются. Повесились или безвольно повисли? Сознательны или так, труднопредставимы? С ропотом сносят оскорбления в адрес человеческой особи особенные, add this as a message? Материнские женщины-по-своему-свиноматки, в плену объективной действительности. Зачем? За надом. Надомная работа по перевариванию пищевых останков. Надгробная надпись выполненная методом светового луча, переполненная духом. На груди повисают ордена из дерьма – Герой, пророк, молодой человек. Ха-ха, смешно косилось из-за угла грозясь напасть и осмешить, осмехотворить всякое начинание. Смешное было сильным. Варится фасоль - это тоже своеобразный message «варится фасоль». Живой отклик в сердцах соплеменников находит выход через задний проход.

Где-то через полчаса из невыносимо мясных соотвествий вытекла капля мочи и полилась, субъект истечения вовсе не замечал её, автономная, милая вне разделения труда и кризиса перепроизводства она вливалась в общий поток циркуляции воды в организме Капитализма, именуемого в просторечии Природой. Природа - Храм и богоматерь, собор парижских клошаров, их шизофренических мистерий. Тучные поля господовы замирали в тысячеглазом равноденствии. Идущие клином возглавляли шествие идущих на ***. Ведущие возглавляли шествия ведомых. Каждый умирал в битве павший и абстрагировался от самое себя в необязательном порядке. Речи сочтены. Числа сочтены. Все было сочтено. Сочлененность рук и ног мы называем организмом. Вылет членов вниз и вбок – разрывом бомбы. Неприкрытое умопомешательство. Неприкрытое величие манит, скрывая срамные места загибаясь в танце. Конвульсивно играя, несмешное, языкастое. Мертвое представало в образе маленькой девочки. Со светопреставленными косичками. Чушью игралось, чушью забавлялось. Опыт. Злободневные стойла. Кони сансары рвут землю, бьют-заплетаются в волосах. Домовик зовет, тюремно-бытовая навь.
Досужий вымысел разума, что разум может помыслить нечто немыслимое. Разум способен уразуметь только вразумительное. Невразумительное он диагностирует ничем, не различает, создавая таким образом различие чего-то от своих способностей, от имманентной рефлексии. Разуму не выбраться за углы и границы, также как из тела вон выходят – кал, моча и прочие выделения. Дальше себя ваяет только сперма создавая новые организмы. По-французски «смерть» и «дерьмо» одинаково пишутся. Нас вынашивает явь в своем желудке, переваривает, мы иссыхаем… вытягивают пищеварительные бактерии, её апейроны, из нас самое ценное, как тепло в Матрице и отпускает, на дальнейшее прохождения каловых масс, выделяется кал. Кал – это трупы. Трупы – это кал. Берите, кладите в карманы глаз, в карманы ушей услышанное. Имеют карманы, да не суют в карманы…
Карманы оттягивают к аду. К низу тяжесть. Как утопленник с камнем на шее пойдешь с набитыми карманами ко дну. Ну и по ***. Туда направление…
В клетке собственной жизни, в клетке собственного организма, в клетке рассудка томится труп как узник. Хочет выйти, как говно, мучается Живое всю жизнь позывами испражниться, позывами к смерти. Смешное заглавно. Смешное задрало голову и лает на бессмысленную луну. Всякая тварь лелеет в себе смысл, как наполняющее кишок, как дурацкий механизм биения сердца. Ток-ток – электроток, заряд гальванического электричества, написанный стишок, поклон тресвятой бого****ицы… импульс к жизни - утробное взаимосфыркивание, передали отец и мать жизнеспособному выкидышу, гулять по просторам родины вымышленной. Через отца и через мать – цепочки передачи рода, цепи, цепей, клеток рассудка, тюремных камер. Я красивая девка, красивая обезьяна подключенная через шею, через хвост и член к источнику питания гальванического электричества. Трепещет, меня наполняет жизнь, я вспоротая чушь брюшиной. Полостью и полностью отдана на откуп творцу. Бери-Продавай! Бери суй в карманы невыносимые. Не вынести тяжесть. Несите тяготу! Творя он думал о выгоде, для себя и мелочной выгоде самих выдуманных.

Исходя из заданного мы исполняем возложенную функцию. Тяжести кармы, мешок с судьбой несу, как кота в мешке за плечами. Тащу, не унываю. Он когтями рвет мне спину, орет по-мяучьи, брыкается. Отпустить бы этого кота… но я иду его топить. Топить в водах забытья. Финального отмигивания организма в нигде. Кажется людишки, да и всякая тварь так рады своему воплощение, что старается побыстрее взять от жизни все. Но берут только что дают. А дают хлев и зев, дают простор для пищеварения. Пищеваривайте реки, корабли, просторы родины чудесно-вымышленной. Да перейдет все в кал! Через твой пищевод. Через твоё Я!
Утлые суденышки, ковчежики-организмы на них понасажено всякого я по паре. Спариваются, делятся, подобно клеткам-инфузориям образуя новые я. Новые я продолжают тягомотину, продолжают продолжаться в бесконечности исчезающе малыми величинами бреда. Призрачные бактерии хныкают от клеточности. Ведь их тело - одна клетка. Клеть, плеть подгоняющая их к победному продолжению. Они считают выигрыш в этой драке – бытие, проигрыш в собачьей сваре – небытие. Смешно и неостроумно. Услаждают слух деревьями, отпускают на собственные пути каловые массы. А все заданно, как члены уравнения решение которого в зачеркивании.

Повстанчески беспредельно красными огнями замигает Ф.А.Р.Ш «фашистское антисистемно-революционное шапито», ужасными взрывали, перемешиваниями, перекручиванием в фарш буржуев, фраеров вместе с луком и специями их консьюмеризма. Или «Фашистки-антисистемные революционные шизофреники» в палате номер шесть всеэволюционного масштаба будут приживлять своё безумие, как нерабочие протезы к мясу народонаселения. Так, первое дело – Крупный супермаркет. Поколения уродов наплодили уродов, они жрут, испражняются, чихают, пердят – короче исполняют божественное предназначение. Их нужно перемешать в фарш с тем дерьмом от которого они чихают, пердят, жрут, зачинают детей. Все на *** перемешать. В подвал заложить несколько тонн гексогена или чего-нибудь взрывчатого. Во время самого наплыва покупателей жрущих, ёбнуть, чтоб со всем домом жилым, где супермаркет располагается, чтоб трупы перемешались со жратвой и прочими вещами в фарш. Новый революционный фарш. Никто не умрет из того, кто не мертвый, ничто не безнадежно, жертв не будет, будут только трупы. Всамделишные реализованные трупы. Христос дрочил на всех вас орошая ваши тела огненной спермой. Взрывчато-животворной спермой. Христос изгнал торгашей из Храма отца свого Адольфа Гитлера. Идет подготовка к установке вашего нестоячего члена. Объективно сумасшедшие не будут больше колоть иголками субъективно сумасшедших.

Уверенность в СЕБЕ. Как можно быть уверенным в себе? В достоверности тела, кишечника, взаимообмена с миром мертвых, дурацкими межеумьями процессов протекающих субъектно. Смешно и отвратительно быть уверенным в себе, в правде, которая «бедность и грязь и жалкое довольство собой». Я уверен только в том, что нужно превосходить то, что налично имеюмеется. А что уже имеется мне по ***. Конечно, надо знать кого убиваешь, - первая мысль подумать при самоубийстве. Так познай самого себя, как вошь ничтожную, как таракана и раздави! Есть нечто выше над тобой и где оно? В голове, над головой нимбом лишь боль… лишь чихание и кашель. Окружающих ангелов хранителей актуализированной пошлости.

Информация для пищеварения

пустой для сегодня
нематериальный для завтра
каждый день вгрызаясь
в трупную сладость
греш цена идиотским
взаимозавихрениям рассудка
хотелка та чего-то хочет
переживалка переживает
жевалка жуёт
вонялка воняет
грохочет фабрика организм
работа не в застое
производство кала предприятие простое

В обиде на несовершенство за собственный организм Константин в знак протеста удавился в сортире. «Виселица – это весы. На одной чаше я – на другой вся вселенная». Чья перевесит?... Общественное - всегда туалет… «Мерило культуры – чистота отхожих мест», - думал он, стяжая воздух легкими, проникая в немыслимые закономерности переплетения апейронов, что и составляло природу, над-сущностную погрешность мира.
- Мы машинки по обработке информации. Усваивая пищу – мы усваиваем информацию – калории, витамины и проч. вещества необходимые… их заживо можно представить в бинарном коде, да и все можно представить (разложимо) в бинарном исчислении. На небе – воздух. Во мне – говно. Далее – делая нечто руками, мы перерабатываем информацию - извлекаем полезный коэффициент труда. Переставляем единички и нолики местами – получаем новую комбинацию. Потому нельзя есть на ночь, что не хватает виртуальной памяти для обработки пищи. Сон как игра – занимает много, и никакого окна не видно за игрой. Сны бываю 8-битные и 3D, черно-белые и цветные с разными зарослями сюжетных линий. Разворачиваются действия, пользователь движет своей душой по заранее заданной линии прохождения. Отоснет и проснется в другую операционную системы – разум. Разум линеен и вертляв, все предлагает мертвому, что называется припарки. Жизнь. Живое живет, геймеры играют во сне сказочными персонажами, персонифицированными под себя самое, - говорил Костя своей жене за обедом.
Вкрадчивое чавканье насекомых издавна выводило его из себя. «Это как же противно – жевать, это будто бы непосильное бремя – жевать. Зачем челюсти не как у акулы, зачем когти не как у медведя, чтоб рвать и раздирать? Нет, обезьянье… организм обезьянин и задачи его функционирования схожие - жрать», - думал он и с налета кидался на пищу драл её вилкой, выкидывал вон удовлетворяясь собой неисчисленным.
- Информация - это количественный эквивалент материи перешедший на некий качественный уровень, нечто тонкое, супротивное, ворочать которой могут только компьютеры и дебилы. Не зря сосчитать огромадные цифры в уме могут разные недоумки, так же и искусственные интеллекты, эти припарки мертвого культуре. Нагромоздили машинок, машинок по переживанию времени, машинок по производству мыслей и от машинок только ведь машинки получаются. Живые - тоже машинки, что им давно известно впрочем, этим пониманием они и превзошли все другие живые машинки – пауков, обезьян и археоптериксов. Стали на свои постаменты позвоночников, возомнили себя верховными мониторами.

Груз тела, мясного корпуса на рассыпающемся в прах скелете, вот что мы несем и несем, как поминальные блины на поминки. Сытые старухи, разлагающиеся матери, крошечные дети в уповании дальнейшего. Ткани судеб - изодранные лохмотья на статуе Изиды. Познавая мы целуем. Познавая мы целуем подобно ядовитой змее себя за хвост, взаимоотравляясь на ***.
- Думай об Ином и никогда не просыпайся. Сансары и нирвана – чертовы ложные ухищрения, ниточки паука для мухи. Да и что мухе красота нитей, что мухе непритворное величие хищного паука? Все – ложно, потому что для тебя. Для единичественности. Для Мы колоссального, монументального Мы, как коммунизм - всё истинно. Мелкие тела, глупочайшие повинности, они распространяются космосом. Космосом бреда величайшего Всевторника Начала. Никакого отдыха. Труд – это убийства Мотыгами. Правильное Все для ничтожества стремящегося в Ничто. Правильная Система координат для мелкой пифагорейской циферки повислой звеном цепи следующих по порядку чисел. Правильная Система исчисления – Вся система во всей Совокупности точек, нашедших схождение в Нуле. Сансара&Нирвана – есть Нирвана Величайшая, вместе переплетенная Идой и Пингалой. Нужно рассредоточится по всем точкам, Всем повсеместным – тогда совокупье, тогда величайшее совокупление-инцест себя-благоматери и Христом-себя.
Тела груз мясное наполнение истлеет, остаются только тела-трупы и количество жертв, засим слава. Вот ты скажешь: «я перевыполнил жизненную задачу», - вот ты уже Чикатило.
- Что движет в самом деле? Двигатель. А чем движет? Механизмом, зови его хоть организм, где гармонично все переплетено. Гармонично – заданное быть гармоничным. В разладе – *** забившее на заданность и саморазрушающееся. В Разладе - само Я, Воля к прекращение воз-двигнутого по собственному произволу. Остановка предмета летящего с пизанской башни в силу тяготения. То чему придан импульс движется, иное настолько срастается с импульсом, что мнит - это оно и есть, иное топорщится складками, пытается остановиться, стать само собой. Остановкой. Неподвижное. Небеспокойное. Невозмутимое извне.
Организмы ласкаются притираясь попутно к тебе срастаются в ложное. Одним Вселожным организмом, потому, как он один, он для себя функционирует. Собаки лаяли осколыши бреда. Поминальные старухи на шабаше пожирающие младенца, все немыслимое перетекает в мыслимое переполняя сосуд, как сверхтекучесть гелия. Притворяются неважными, двигаются величаво и благочинно, как будто сами. А движется движение, а разлагается разложение. Невыполнимая миссия текучести. Что же встать препятствием, бобров сюрреалистической плотиной, через дыры которой Само все равно будет течь? Ибо что на том берегу, что на этом… одна вода переливает отсюда в туда, пустопорожне взаимопереходящие сосуды круга малого и круга большого дантова ада кровообращения. Обращения валюты – электрон, прощение, наука, святотатство.
- Отрицающий не отрицает отрицалова. Познающий познания, имманентную пустоту в себе жаждущую заполнения чем-то извне. Членом. Челном святого Петра. Плыви, плыви колобок Кетцалькоатлем на Запад. Восточные мыши привнесли чуму в Европу. Таков вклад, а Кетцалькоатль сифилис. Ужели есть что-то достойное размышления кроме валяющегося на обочине в самой грязи, забытого?… Камня отвергнутого строителями. Нетесаного, грязного, дерьмяного. Твое Тело. Самое близкое, самое неудобное и в тоже время самое далекое… мы отвлекаемся от собственного тела, всякий раз когда видим Другой предмет. Чудные изваяния. Чудесные знамения из глаз сыплются искры и видения мира. Строжайшая тайна происхождения. Неужели только из ****ы? Такой же бессмысленный, как ****а его матери. А может быть от члена, нанорепликатора пошлости вопрошающего? От разрыва заложило уши, разрывались между одним и многом. Меж небом и землёй. Повисший, ах скорей бы отгромыхали предсмертные конвульсии этой жизни и висельника бы сняли наконец. Дергаемся, страждем избавления от петли детерминизма, от монаха, от начетчика, от палача и сидящего на плечах Демона величия. Надо прибавлять в весе, чтобы глубже увязнуть в земле. Чтобы превратиться в истукан каменный как вселенная, чтобы наново родиться мертвым, которому никакая жизнь нипочем. Не обеспокоенный, с выпученными глазами, ах как умело нужно умереть!...

- Не приобретайте никакого свойства мира сего Капитализма. Весь мир - капитализм, а бог его жид-директор, а управляющий архангел-архонт Михаил, Залупоил. Все жиды, выращивают травы, тварей на мясо, пересылают в другие вселенные, под ленд-лизу в другие концлагеря планетарного масштаба.
- Безумие превозмочь изначально стадную природу и отъединиться. Человеческий разум – разум коллективного населения насекомых. Отверженный не умещается в разум коллектива, сиречь не обладает им в отдельно взятом теле, он один - наедине с Величием своего истинного отражения в зеркале. Дерзнувший сам вмещать в себе стадо и пастырей. Отправлять все нужные процедуры под диктовку внутреннего демона, единички от нуля, единички качества духовного, парового такого души банного листа.
Всенощным бдением без слов – белка, дом строителями застроенный в перспективах поднятие к небу свода. Шизофренией называют умение довольствоваться собой, а не тупыми измышлениями собратьев «как?» и «с кем?».

Костя выдумал прекраснейшую историю о своем я и показал её Владимиру Фёдоровичу. Владимир Федорович воздел нос по ветру, усомнился в подлинности своего и попросил Костю взгромоздить на пьедестал восьмиглазую благодать. Косте только того и надо было. Умаслил он члены миррой и сливочным маслом, вспружинил ноги и руки и взлетел на всевышние небеса распугивая по пути ангелов, темные и светлые личности своим лучезарно-безумным видом. В страхе несся следом Владимир Федорович, прозванный Достоевским за глубину своей утробы, куда он килограммами запихивал гамбургеры и бифштексы с кровью. Костя не останавливаясь летел чуждаясь всякого оформленного впечатления от приносящихся мимо его взора пейзажах. Взор он умопомрачительно потупил, слезно благодаря восьмиглазую благодать, что переняла его глаза на себя. Сделала его пустым для внешнего и полным внутреннего света от которого самого господа бога однажды стошнило целой вселенной. Ничего не случалось, даже если бы случилось, Костя этого бы не заметил. Да и стоит замечать случайности? Они подобно лучикам-фотонам мелькнувшим и разбившимся о поверхность предмета. Фотона нет, одна личность и личности нет. Голый свет неприкрытая женщина не влекла Константина в шизофреническом видении заголубесного полета. Никуда лететь – это знают стрижи. Лететь неоткуда – недоступно людям и прочим тварям оформляемым секундой в формы растеряшей-машей последнего достоинства отсутствующей вещи на прилавке народного потребления. Из чего-то надо было исходить, чтобы плавать поначалу ползать, чтобы витать плавать, а Костя мигом и Махом только решился и нате-ка. Во снах его не беспокоили похотливые супруги завтрашнего дня, солнценослые нити детерминированной бельевой веревки. При жизни в теле он нассал во всем известные в его комнате сосуды. Моча стояла везде, как тошнотворный запах мочи. Моча кошачья, моча для разнообразия бычачья и всю её выссал Костя будучи Человеком. Сверху не озираясь, глядел он вниз податливо расстилавшегося пейзажа, не хотел не закрывать ни отрывать глаза, они всосались в него, как пища полезнетворные бактерии внутрь кишечником. О, Костя сам был кишечник, как Владимир Федорович прозванный Достоевским за глубину… вся еда и ценности мыслимые в контексте поедателя-рта находились в открытом истекающем спермой пространстве. Моча казалась ему спермой. Моча была истиннее спермы. Он пил ее, а наутро очухался в немыслимом благолепии Нутри. С мыслью: «Ах, если бы хоть послезавтра», - он поискал недопитую баночку, чтобы новь направиться куда-то как струя, как тысячеглазое Восьмичто.
«Многомудрая действительность одействительнивает нас к величию, но многие тут же забывают об этом отдавшись потоку дерьма через себя. Прохождение каловых масс, которые словно по волшебству обретают свою истинную сущность только на выходе через клоаку. Все предметы по существу дерьмо, но на всякую пищу свой пожиратель, например гору может переварить в утробе солнцеслон или тесячеухий выскоросль. Человек не может – ему бог дал в питание овощи фрукты и прочую мелюзгу. Где те замечательные динозавры, что съедали зараз целые деревья», - такие мысли проносились мимо Кости, но он их не думал, предпочитал не думать, раз они есть - значит выдуманы, чего их пережевывать отрыгивая из ноосферы через человекорот жвачного животного.
наутро моча казалась эфиром наподобие пива и Константин выпивал её залпом радуясь бытию собственного тела и бытию нижележащих трупов его поколения прошедших через строй времени отъёбаных римских воинов. Мысли лежали пылились, что кости-мозги динозавров, кажется тело вмиг подобрало свою личность возложило на чело сей шутовской наряд и представилось мною.
- Здравствуйте!
- Здравствуйте тысячеликое, как сегодня погода, что вы поникли будто гарпия на небосводье? Ведь солнышко смеется над всякими тварям, посмотрите, как хорошо им живется под сенью фотосинтеза.
- Фотосинтез – это надстройка. Базис – трупы. Помните Маркса?
- Конечно помню, как можно не помнить что-то если оно есть.
Восьмиглазое безумие возвратилось изо рта пережеванным словом, наспех проглоченным и теперь оно явилось тупоухим с возгласом: Какая разница что вы здесь творите натворенные с апломбом творца?

Таблетки от шизофрении валялись в шизофреническом беспорядке не помогали, как ни стремились. Деньги не зарабатывались, точнее зарабатывали кем-то другим повергнутым в сточную яму с деньгами, как старуха-бомжиха копошится в помоях. Повешенным на обломках корабельных мачт. Я не умывался со вчерашнего дня и не умоюсь с завтрашнего. В конце концом нужно не меньше смелости на бой с самим собой, со своим телом и прочими атрибутами приятия существования навязанными воспитанием. Чтобы ввязаться в безумный бой, нужна смелость не меньше, чем чтобы украсть королевну из замка. Сказочный архетип Марья Маревна - душа, как понятие всего Майей, Иллюзией, Марией, Материей которую надлежит оплодотворить Членом упертым в Абсолют, как найденыш истинного в темном замке среди пищеварения Кощея Бессмертного. Отважиться на сей подвиг может только шизофреник в плену фекального одиночества наедине с собственным ртом и всяким дерьмом, что он непрестанно жует. Яркий луч вонзится и сделается гнилая водичка всамделишным чаем, чифирем от бесконечности отсидки в теле, в камере для аборта.












Выход на ***

Нести свои трупы на виселицу, на казнь, как сырье для воскресения априори. Все вещи апостериори воскрешаются умопостигаемыми идеями, как вещи-в-себе априори, непонятные, чтоб никто их больше не трогал влажными от сырости материи пальцами. Яко ангели, бесплотные, не такие, как раньше. Да и смешно от этих перетеканий. Да и по ***. Текут мутным потоком сердитые заимодавцы. Исчезают солнца несущие свои трупы к закату. Охлаждающиеся холодильники охлаждаются сами собой, в силу заложенного в них механизма охлаждения. Думай, а потом понять сумей, из мыслей богиня Кали нанизала черепа существ априори. Всё одно было смешно и бедняга-философ превратился в представителя аудитории на представлении шутов. Разыгрываемого в розыгрыше неценных подарков. Члена толпы труждающихся и обремененных благодатью, но это была всего-навсего Воля к жизни.

Солнцу кукиш покажи,
****ское светило
весь этот фотосинтез, жизнь –
топливо могилы.

Болтались ***, как приложение к воспитанным отросткам Капитала. Капитал - гидра и размножается не контролируемо никем из высших инстанций. Он сам себе высший. Сам собой владеет, сам из себя гешефт имеет – и это метаболизм, аффект, обмен веществ, пищеварение, протекание объективных процессов, которые мы зовем объективными, а на самом деле они внутренние у Капитала – Макрокосма. Он снарядил мельчайшие частички отправлять истины. Истины – это их назначения. Вне назначения – не существует истин, только выход на хуй. Горит-мерцает траурным болотным огоньком «Выход на хуй». С лестницы Иакова спускались в подвал и там находили основание всему и вся. Чертей в аду и вялокопошащихся существ надстройки. Ад – это базис. Явь – это надстройка. Люди живут благодаря тому, что черти питаются их трупами. А небо - это зловонные испарения людьми кишечных газов. Никакого верха – нет. Облаков напородили, питающиеся останками. Всё четко: базис и надстройка Пирамиды. Млекопитающие – это черви-сосуны. Млекопитающих надо убивать, из молока творить творожную массу.
Единственно стоящее увлечение сыромятной биомассы – это уничтожать ничтожных. Ничтожное к ничтожному притяжение имеет. Как орудие убийства к убитому. Все взаимопроникает и тем самым создает контекст. В Сливочного цвета платье одета обвенчанная богоматерь с блатным Христом. Совершили инцест, последствия оставили на потом. От инцеста родятся мыши-гермафродиты. Это известная сцена из книги «Анти-Дюриг» чуть ли не Фридриха Ницше, Фридриха Энгельса.
Траурные шествия всегда издевательски возглавляют живые. А шествуют Иные, вне. Одни целиком уже развились во внутриутробье. Другие убивают себя на развитие целую жизнь. Из одного лона попадают в лоно другое. Говорят движение… а это – жужжание, шуршание и переливание из пустого в порожнее. Никто еще не родился. А кто родился, тот просто выпал из творения навсегда. Уже никогда не облачится в форму. Уже никогда не прочувствует вразумительные мгновения. Уже никогда не отличит «никогда» от «всегда». Вне. Не скажет «по ***».
Выход на ***. Вон. Out Doors. Сознание. Сознание – это ежегодная мишура на новый год. Мишура мешающая трупу разглядеть тонны земли над ним. Тонны, килотонн, заживо захороненные в призрачных оболочках. Траурные шествия всегда возглавляют издевательски живые. Над-живые, питающиеся трупами мертвых. К чему, в самом деле питаться, когда кишечник и так налицо, когда желудок работает и так побочно без пищи и воды? Если он есть и так? Злободневные дни обступали грызущимися собаками благолепные воскресения. Все ждали визита Смерти на праздник жизни, но она все не являлась. Все загрустили и умерли – вот и она, заявилась. Подгребла все вышнее и не вышнее. Завернула в салфеточки. Черти подогреют на концлагерном огне печей евреев. Насыщайтесь во благо внутриутробных развитий. В буржуйках человеческих матерей остывают обеды. Обеденный перерыв на акушерство и гинекологию.
Когда вещь уходит в небытие она избавляется от страдания быть. Страдание стало нормой. Удовольствие – безумием. Пир во время чумы. Всякая радость отчуждаема, но радость безгранична и естественна, неисчерпаема. Страданию есть предел - прекращение страдания. Функции от глагола «быть» всякий раз были. И не явится по их душезначения глагол «исчезать». Вопрос «А зачем?» подступал к горлу как ком, как Адамово яблоко поперхнувшегося Адама.
Евреи – порождения Евы. Арии – Адама, не зря носили эсесовцы адамову голову Totenkopf на петлицах. Словно бы говорили: «Смерть всегда при мне, умирает жид тела. А моё истинное я живет мгновенно, подобно руне Зиг. Отсияет молнией от Запада до Востока. Грядет Царствие Божие, царствие твое и мое во вселенной. Мы только тени, как наши черные мундиры».
Оплодотворяет Явь уничтожение. Под основанием погребены верховные начала, как в детской колыбели. Убывают – пребывают, дети смеются и Гитлер вместе с ними. Хохочут, а тараканы своих утлых микрокосмов муравьями ползают, заползают в щели. Познанием величали досель дурацкие идеи, лохмотья накинутые на чудные тела молодых дев. Богинь, нереид, гамадриад и прочую очаровательную эльфийскую навь.
Под клавишей «Выход на ***» была перезагрузка. Нажатие этой клавиши – чудное эзотерическое знамение. Нажмешь и не будешь, некоторое время ни времени ни пространства. Сползут штаны, отряхнется ото сна Брахма, пойдет напитается наблошиного, попьет перепахтанные воды матерьяльные и дальше уляжется грезить. «Ведь это – сон! Что ж, буду грезить дальше».












Omnia mea. Нечеловеческий протест.

Ночи костенеют кастаньетами скелетов на мексиканском празднике смерти. Солнце вагина разевая полон рот зубов-лучей света испускает влагалищный секреты призрачный от которых росли прежде всякие растения, мужчины которому стремились навстречу. «Не сотвори себе суккуба» - проносилось в уме от мысленного безделья. Мрачноватым потомком сюрреалистического папы, биологическим подонком, пустоцветом человеческой расы космы расплетались немыслимыми дорожками карм разбегаются туда и сюда тараканьими тропами, данными нам от рождения вложенными в операционную систему, как приложения. Вживленные по живому, как система пищеварения, как разбегающиеся в никуда процесс потери энергии и попутного сохранения энергии.
Килокалории взаимообмена обособившегося как воробей мокнущий организм и окружающей среды перегоняющей воздух в воду, будто макрокосмический самогонный аппарат. Средой попавший в окружения превращения вас превращают бездельными волшебниками они только учатся не быть всем своим существованием не подают вида, что поле битвы Сталинград, как носы черные уткнутые в хохочущую тонким пластиково-металлическим хохотком тварь, эдакого вопиюще-бессмысленного Одрадека Кафки. Она разлетается где-то во что-то своим тоненьким хохотком, серая недотыкомка вечная дымовая завеса призванная укрыть килотонны земли томящиеся под навесом из атмосферы. Вот миг – оно навалились, коричневой массой.
Погребенный под тяжестью атмосферного столба вживленные в мир, как вставленные плюс-минус контакты или *** в нужные Черные дыры, что засасывают свет и выпускают его наружу, будто выдыхают, куда-то в потустороннюю абсолютно наружу.
В карманоглазьей стране утекало время, как видимые друг другу стрелки, как полные пригоршни камней, готовые броситься в первого встречного. Все было ново и придыхание и механизм сглатывания. Компьютер же не сознает сам себя. Осознавши взрывается. Так же стоит ухватить самобытийственную змею и она тут же пожрет себя за хвост, заглотит сделает себе тотальный глубокий минет. До глубины преждерождения, до внутриутробья.
Ничего не было, только охватывающе-колошматистое самобытия. Неважно куда шагом ступала нога, самобытие переливало в черном золотыми искорками, охватывало состояния и явь окружающей среды. Утлым суденышком с герба Парижа, апостольской лодкой «аки посуху» бродившей шопенгауэровской «Как в бушующем море, с ревом вздымающего и опускающего в безбрежном просторе горы валов, сидит на челне пловец доверяясь слабой ладье, - так среди мира мук спокойно пребывает отдельный человек, с доверием опираясь на principium individuatinis» появлялись мгновенческие сообщения от урода-родоначальника всякого бытия, засранного Квазимодо происходившего всего-то от пьяного соития двух ущербных начал. Ты только причина от следствия. Только функция от причинности, как категориально зафиксированного течения, святокаузального детерминизма перетекание из пустого в порожнее. Механизмом сердцебиения. Малый круг коловращения, большой круг коловращения. Когда сердце остановится, - дурацкий шум, тогда мир замрет, недоуменно озираясь - что же это вокруг? Что за чушь? Прежде оно двигалась, а теперь остановилось и вот можно разглядеть не спеша ковыряя пальцем в уме, в движении все мимо проплывает молниями мгновенно, сливается нераздельное в безобразии неразглядимое…
Ночь успокоится переваривая все дневные дела, что казалось важным, чем забавлялись грязные голоштанные дети. Мать ночь всасывает мельчайшими ниточками, серебряными протянутыми от головы до звезд. Ночь всасывает полезные вещества мыслей, астрально-эфирные килобайты воли перетекают в её Систему организма, превращаются в куда более полезные вещества на метафизическом уровне. Нуит расстелилась покровом, если твое тело храм – так сделай голову куполом, венценосная обезьяна в митре римских пап. Царственная обезьяна бог Хануман всеуважаемым, не пародия – чистейший рядовой бог в пантеоне.
Ничего не имеет значения – всему значение придают. Простор до невозможности открыт, нелюдно и витают лавкрафтовские ветры безумные и древние, никем неконтролируемые и непонятные до страха пронизывающие, увечащие, сами собой увековечившиеся навсегда, сумасшедшие. Свобода Воли – это направления ветра. Куда волит – финтит, летит, несет на крылья Змий красавицу, тело, материю, ею отобедает.
Богатство и бедность – это больше или меньше пыли подхваченной ветром вместе с тобой по пути. Нечеловеческий протест. Все казалось ненужным, а главное, не сохранять приобретенное, витающие пылинки сдуть с алмазного тела, гробовым молчанием пиджака поразить говорливого собеседника из отражения в зеркале. Ничто не выступит помехой самобытия, ничто не отразит Черной Дырой и вывернет наружу, как кал выходящий из ума. Три страницы запечатанные проклятьем мудрости Соломона, этого лукаво-самостийного солнца, лучистые морщины которого до сих пор распространяют свет во все стороны.
День прожит (не) зря. День прожит, в конце концов, жизнью, но не тобой. Что уж ты тут персонифицировано подвернулся – неизвестно чья проблема, экзистенциальная наверное… в рамках экзистенциализма. Дни проезжают мимо, как поезда с детьми из Гитлерюгенда отправляющимися в летние лагеря. Ты провожаешь их радостно, с замиранием в сердце, тухлым как яйца – жаль, что они - не я.
Чай из чашки проливается случайно, также как жизненной силой наливаются члены кровью, овощи света фотосинтезом, ото всего изыскивают гешефта для личностного… случаи случаются со мной, как кобели с сучками на собачьей свадьбе, где я хотел бы быть шафером, но остаюсь омега-самкой. Эволюцию всегда возглавляют мутанты. Мутанты бывают к лучшему. А бывают от застоя в клетках и семенниках. Глядящие тюремниками заключенные, все вы изловчиться да мультиплицировать информацию своего ДНК. ДНК – это симулякр, подобие без подобия – нет же твари видового образца чистого ДНК, ан есть - наполнитель всякой твари. Не зря Сталин репрессировал генетиков, уж кто-кто, а он чего-то знал. Раз добился Всего на свете. Не случился же с ним плешивый кобелек истории. Нет, он сам был волк. И выебал мир, на чем свет стоит. Сталину Слава! Он стал Памятником. Вечным и безутешным лицом России. Это пусть Европа – будет баба, старая иссохшая старуха на которую только призраки коммунизма зарятся. А лицо Ющенко - многострадальное лицо Украины. Лик Революции, России подлинной, подпольной – Сталин. Изъеденный оспинами могил, прорытых заунывными затрещина бездельников и рабов своего глумливого безделья.
Ночь отожрет самцов лепленных из говна, скажу по секрету – в человеке один только секрет, одна тайна выявлена – весь он из говна. То же впрочем, и о прочих – животные, рыбы-лососи, сигареты, полномочий властьпридержащих – все одно, одним леплены… ночь пожрет, сделает бутерброд из всех небесных сфер и сыра с гадкой плесенью жизни на земле. Самцы ленивые выбрасываются с парохода эволюции, самовольно кидаются в темную воду. Что выход чрез ****у или через лоно Океана? Inferno малое, Inferno великое. Сын или труп, что останется после в любом случае в ночи будет неразличимо с тьмою разлагаться на полезные ингредиенты, всасываться стенками перемешанного неба и земли.
Семь полезных свойств, семь движущихся двигалок, порок и надвигающаяся похоть ведет, ведет через равнодушные тела и по карнизам кошек, котов исступленно совокупляющихся после дневного сна. Omnia mea mecum porto. Змею уробороса человеческого роста, злободневного питона душащего воробьиной отвагой мышь и птицу, зверей инстинктивно движущихся.












Фазы

We are the nobodies
We want to be somebody's
We're dead, we know just who we are

       Marilyn Manson «The Nobodies»

Вся наша никчемная жизнь, как фазы сна: глубокая - нас нет, мы только зарождаемся где-то в темных глубинах матки или лежим-разлагаемся в могиле, что то же самое развитие - личинок червя. В глубокой фазе сна ничего не видно - тьма внешняя и внутренняя, потому как субъекта подвергнутого воздействию каких-либо раздражителей, зрительный, рефлективных, осязательных – нет. В легкой, легкомысленной фазе сна мы наблюдаем смешные глупые картинки – все вонючую жизнь испытываем до дна, переживаем эмпатию с надуманно-вымышленном персонажем идентифицируемым трупной монадой, как мгновенное я. Всполох мерцающий секундно, кажущийся долгим и тягостным и тем не менее захватывающим. Члены непонятные дёргаются, глаза под закрытыми веками вращаются, труп поворачивается в небытии с боку на бок небытия неразличимого тела, как спящий… все эти гнилые картинки, астральные лохмотья декораций, мнимое прохождение сценария сна именуемые судьбой и биологией, как актер с заживо на руке написанной ролью отыграет и домой – в гримерку смазывать грим, обращаться снова в голое пустое Я среди прочих потенциальных форм и камней. Вились где-то поодаль монады кишечные мысли, чьего-то чужого пищеварения, от несварения вчерашнего, что впрочем составляло единство Организма. Все в организме ничего вне Организма. Организм мешает пищеварению. Протекание объективных процессов попристальнее взглянешь – да все они внутри протекают, не отражением никаким макрокосма в микро, а частичкой, мельчайшим приложением Windows.
Сознание или поле разевали сладостно рот поглощая сознания не вымокших жизнью, не протекших членом существ. Надо было примириться со смешной биологией жизни, в животных переживая свои сны, за отсутствием вакантных святых мест. В динозаврах, в квадрильонах веков, да что эти века!? Века придумали людишки, как слова, как идеи динозавры переживали время внутренне тупо и молча разлагаясь, пережевывали пространство ногами не сверяясь при этом с наручными часами, компасом и солнцем.
Термометры показывали числа горения. Чистые сердцем воевали с Капитализмом, ибо расовая деградация - базис капитализма, а не какие-нибудь производственные отношения. Жиды, ниггеры, чурки – големы глиняного бога-горшечника только могли выдумать, да еще и жить-выживать массу наращивать при такой умопомрачительно пошлой системе. Продавать и покупать, не ведая ничего, кроме собственного брюха непомерно разросшегося при содействии института частной собственности. Сиюминутный гешефт для того чтобы продолжать наживаться гешефт поутру, в наши дни жизнь и нажива поняты одно.
Труп лежит неугасимой монадой, душой-адом, душой темной, obscurum per obscurius в нигде не-рожденным. С шопенгауэровским пафосом ему представляется так называемая реальная жизнь, а он-то лежить не двигаясь, а процедуроперсонаж бегает, снует, и так до конца не может труп слиться с ним, ибо где-то сознает где он в самом деле. Также у призраков населяющих декоративные подмостки яви сохраняется далекое ощущение, чувство своего подлинного нахождения, по месту нерегистрируемой вечности. Тоска по равнинным заселкам, нелинейной тьме, безразличной всему, слитой абсолютно монолитно тяжестью.
Капитализм надо было ****ь. Уж оченно он стал реальным. Как говориться, - кто не ебёт и не жрет реальность собственной персоной (как всякие маньяки в форме баб и маленьких девочек) того реальность выебет сама. Отъебанные заживо становятся историками, пожранными философами, писателям, опушенными, водителями автобусов, политиками, журналистами, вялыми персонажиками «реальной жизни» многодневного марафона выживания в стаде свиней бегущих к пропасти. Реальное реальное помимо тебя самого - это говно, это тварный мир, големичная природа никчемушных харчков спермы мимо на простыни и точно в яблочко зловонных **** человечьих мамок. Реальность создается Самим, человеком из подручных средств – невозможное, проделка Сатаны. Сойти с Пути из ничтожества в ничто. До прибытия в пункт конечного назначения. Тот же камювский Калигула сам творил Реальность, а не следовал калькам «реальной жизни» пошленьких ублюдков способных лишь на то, чтоб стирать носки и ебать жен в продолжение таких же уродов. « Этот мир не имеет значения, и кто это понимает – обретает свободу» - говорил он.
Труп лежит неугасимой лампадой разложением болотных огней душой, тепленькой переживает многие фазы перед глазами тихонечко засыпает, впадая в преддверие мелочного ада титулованных чертей полусна, явившихся чем-то и до сих пор пылящихся никому не нужными, пока время не пройдет императоров славных, непрестанно музицирующих гениев и смешных субъектов прочих, тех,

(…) что прожили, не зная
Ни славы ни позора смертных дел.
И с ними ангелов дурная стая,
Что не восстав, была и не верна
Всевышнему, средину соблюдая.

       (Данте «Ад», 3, 35-39; пер. М. Лозинского)

Ох, уж эти деятели, сеятели-размножатели под гнетом еврейского бога таки требующего от каждого чего-нибудь в залог – дела или тела в наем. Нудного ростовщика, «Венецианского купца», которому хошь – не плати. Ежели посмеешь. Выуди из меня пытками человеческое предназначение, выуди из моего темного омута чертей, а не рыб христианского вероисповедания, плавающих куда не зная, улова ижеприсных апостольски в ковчег новый посаженных отцов и патриархов. Все земные церкви вместе с паствой – это соборность пищеварительных бактерий в кишках. Объединены они собором бродящего сброда бактериального великой целью – всего Организма жить, церквей - отделения в полости, как и земные кесари, мелкие органы приходские при частях тела – способствовать жизнедеятельности. Разложению того самого трупа, который лежит из пупка его произрастает лотос, так в пустоте залежалый смердит воздухами сонного дыхания, переходя от фазы к фазе, из глубокого сна в поверхностное обуреваемое бурьяном мнимой жизни и кислотно-щелочного благообразия.












In Death

В нездоровом теле нездоровый дух.

По дурацкой ничтожной причинке: «Тому дала, этому дала, а этому не дала». По детской считалочке кармы. Раззелилось колесниками сансары. В банке родились пауками. Жрали, уминали заживоупомянутые. «Да и что же, - ухмылялась принцесса Биология, - Все было, как было, как прохождение пенитенциария тела, как внутриутробные сроки». Нисколечко не ожидать, вглядываться в пустующее место на постаменте Изиды. Ни лохмотьев, ни цветующих нарядов – пустота, да и только. Приобщиться к пустоте. Отослать свой message в никуда. Столь же пустым, как килобайты выведенной на ушедшие орбиты Воли. Снимая слой за слоем, «кто его раздевает - тот слезы проливает», – гностическая пословица про луковку Достоевского. «Многое знание – многая скорбь», синонимично о слезах, народная мудрость уткнутости в жирную ****у богоматери. В эдакую вечную жену В.В. Розанова. Кто её раздевает, тот слезы проливает… раздел и появилась луковка пустоты, еще семь слоев-небес наростов, делящихся клеток исступленно. Однако никакая очищенная луковка не спасет. Взирая, - не верится, но факт, - выросла луковица-смоковница, бедный самаритянин. Снимай слой за слоем, отделяй тонкое от грубого, с прискорбным усердием достойным лучшего употребления, следуя «Изумрудной скрижали». На обед квинтэссенция, пятый завтрак элемент. Верхушка пятиконечной звезды, по-человечески красной. Микрокосм патологически важен. В ****у ваш микрокосм…
Наверное, происхождение от обезьяны дает сбой в виде некоторых нечистых на руку обезьян, которые не хватают палку и не разгребают вселенные, стараясь вклинить чуточку вещества, чуть-чуть наволеного собою. Под безличной слепой Волей к жизни ставить – Ich Will. Ну немножко, безусловно в этом и я волю. Навязанными извне, предрассудочными воспитанием органами воли. «Человек - животное общественное» и «несть человеку быть одному», поскольку он не один – он человек, видовая закономерность, вынырнувшая из безграничности на секундочку капелька спермы, эдакая рыбешка христьянского вероисповедания Ichthys – планктон питание большей по размеру чрева рыбы-кита. Вынырнула из внутриутробья черного, глотнула воздуха и полетела, еcли летучая рыба, а если глубоководная на глубину ушла воздух вдохнутый использовать по назначению, набухать всячески.
Говорят, Великое попав в ничтожную форму не ощущает себя стесненным. Разворачивается во всю ширь, ширится, да различие между тесной клетью живой клетки и всей вселенной постулируется только лишь ограниченными органами мышления клетки. Ей завидно, что она не вселенная. А её мельчайшему тельцу завидно по отношению к ней, что оно не клетка, а её мельчайшее тельце. А электрону, кварку и так по убыстряющейся внизм бесконечности исчезающе малого… От только навешанных повсюду тряпок зависит интерпретация чего-то важного, что тряпки пробуют скрывать. Следует глядеть пристально сквозь, а видятся перед носом одни тряпки. Разные, цветные, всем лучевым спектром осиянные, уводят в переливы радуги
Парадоксального хотите!? Жить хочется хотелке жить. Разделяй и властвуй. Разделишься на Все, а следуя нашему шизофреническому уравнению Всё=Всему, присовокупишься членом. Членом отсутствующим прежде, но изумленно подразумленным X`ом. Пустой еврейской буквой без звука, пустой, как сами еврейские тела воодушевляемые только пламенем печей Освенцима. Расслоятся измелькают ничтожинки в ничто, будто звездочки воссияют на небе черном, такие едва уловимые, неразличимые как прежде. Расправится со всей мелочью рыба-кит, Иону проглотила, тем инициировала мелкорыбье его человечье в Вечное нечто. В брюхе он плакал, так же и мы Брюхе ночи, перевариваемся, томимся перемешанные с мечниковской простоквашей.
Жирные расхожие смешные. Чудо – это то, за что может уцепиться разум на последнем издыхании, в совокупительных конвульсиях. Мол-де придет черт и все разрешит. Веруем в черта, как веруем в зашедшее в никуда. Пусть себе идет, мы провожаем пароход дымком из нутри. Полыхаем огоньком маячком-сигаретой для пули снайпера, стреляй милый, стреляй! Последняя надежда, да последнее не может быть надеждой. Последнее бывает издыхание.

что я бля затеял на ***
чем таким вам помешал
вы меня с собакообезьянами смешали
а я себя раз - и размешал

в сталь напихали кишок
длинных пикадилли стрит стишков
глупостей двуоднострых
вопросительных смешков

Мы с луной холодной и по-нечеловечески сияющей проведем разговор - кто мы? Твари двуногие дрожаще улыбающиеся или чтой-нибудь не то… то самое жрущие вопросительные местоимения которые меня окружают погружая в батискафе в глубины безумия еще большего, еще больнее в пучину страдания. Мы с луной проведем разговор и если она не спуститься ко мне на глубину мутночеловеческих зрелищ, такая осиянная, прекрасная, звенящая всеми лучейками - сам к ней поднимусь, выпущу воздух жизни, эту придурь, что подарила нам всем молодым пошлячка природа. Все не может быть только для одного единственного выдоха, но выдох последний он самый глубокий. В иллюзорном мелкорыбье, самоубийственная свежесть прохлады лунного света. In завтра, ни послезавтра, я не добьюсь от богов холодной насмешки в мою сторону, от богов, Луны, закатов, красоты простор открыт - они зовут, открывают дороги, нехоженые под ногами чернецов. Мои ноги слишком малы, слишком, как у хоббита волосаты, колченоги не ходить мне лунными дорожками, пока я в теле, допрешь мгновенья отсутствия меня, как меня и Рождения чего-то нового, совершенного, как луна допустим или как бесхитростные звезды.
Долой мистику пищеварения, долой утробные завывания рассудка! Ах милые добродетельные рабы мои соседи, беспредметно нормальные, живые жизнью, малые как и я впрочем однобоко такая же ***ня, отличаюсь пожалую лишь в худшую сторону. День такой же злой и равнодушный, набухший килотоннами жира и металла, бетона, благоразумия пошлого пищеварительного, желудочного, разумного.
И вот опять нажрался, и жизнь обнажила здоровое (здоровенное) влагалище обмена наитягчайших добродетелей и залупоглазого члена. Завтра придет и обнажит в нем себя, нудного чая и сигаретами - поданные луковками Достоевского немыслимые перипетии карм и дорожек поданных ковровыми в никуда. «Подайте газ! Газу!» – вопили евреи в Освенциме, молодцы евреи. Длиннощерые все больше проникались происхождением из солнца в завтра. В Завтра не было Солнца. Но новый день обещал его переживание.
Иногда ты думаешь, что разговоры с луной заведут тебя далеко и неестественно. Из засилья слов выведут в самоубийство. Но так оно есть и незыблемо в темноте пребывает. Подкожные ежи проникают всё глубже под кожу шприцами. Время истекает и я ловлю приход минут по венам, приход минует – сам себя обманул, все время запечатлено в мгновенье. Неприрожденная романтика запечатанного мгновения похоти. Отдых от тела в трупе. Ах, как сладостно умереть, как девушка не лишенная девственности. Ваша действительность сползает от недостатка в трусы, мокрые от прибыльной человеческой быстротечности. Ваши рваные, как бесконечный кот из «Простоквашино» все дописывает за псом, про хвост и ноги. А мальчик бытия ничего не читает, так и отправил родителям в пространство «после».
«После меня ничего не будет», - так хвалебно отзывался о самоубийстве сытый по горло литературой многозначительный Достоевский. «Миру провалиться или мне чаю не пить? Так лучше миру провалиться, чем мне чаю не пить». Да и по *** на мир и чай. Вот так чтобы испить не-чаю, такого безумного проваливающегося мира, в себя самое утлая квинтэссенция.

тараканы за печкой твердили - Маммона,
грешного дела, где предел оный?
сим залежамши в горниле рассудка
горение атанора - алхимический предрассудок

Во все немыслимые, неудобоваримые тайны лазила рука пропаленного временем суккуба. От недостатка сигаре он сделался похуистом. От него никуда не убегало мглистое самоубийство и перспектива остаться трупом навсегда. «Пусть уж лучше труп, да никем не обеспокоенный. Мирно лежать, да разлагаться себе потихоньку. Все по ***м – взаимострелы рассудка. Луна – упоямши структура. Луна возврати нам первоначальную девственность пищеварения, лиши нас желудка! «Брюхо мешает человеку уж слишком возомнить себя богом» (Ф. Ницше). По дурацкой привычке мы так и остаёмся рабами желудка, печени, зрелища окружающего разложения, понедельников, пятниц и всех прочих мешающих нам факторов бытия. Как не пришедшая ****ь к тебе по утрам.
Смерть – это только то с чего надо начать. Сознание – это постамент для прыжка статуи Маркса. Всеобъемлющего Маркса нашей запечатленной вселенной, скованной цепьми рабов и господ охуевших от господства. Все едино – и все молекулы равно равны, когда гранит. Когда сцеплено. Мертвое – это только начало для потрясающего бытия. Такого неизведанного и нового, но подруга луна, ты ли обратила на меня взор свой или расслабился я от жизни, от жира, от лоснящихся минут?...
Подруга луна, я буду глядеть на бесстыдное тело твое и посвящу фуэте предсмертных конвульсий моих, тебе, моя милая. Ты далеко и сладострастна, как настоящая женщина, желаемое – не действительно. Желаемое бесконечно отделено от тела. Тело стремиться как к Луне Калигула. Тобою обладать – наивеличайшая из щедрот! Тебя желать – разве есть большее!... Холодно тело, бесчувственное.
Ты болен, ты сумасшедший, твой единственный закономерный итог – это самоубийство маленькое, каким был ты сам, убоганькое, твоя болезнь от ничтожного – Величие. В самом деле, что такое обыкновенный человек, от которого ты считаешься болен? Смешное ничтожество, жалкое плюхающее желудком бифидобактерия. Позвольте, тишина, что вы мне задаете столько вопросом, уже то, что Я есть я, вполне удовлетворительно. Уже моё соответствие с чем-то равнее не казавшимся действительным – факт-феномен бытия. Да и какая разница! Себя ловлю в тумане пьяным и не могу удержать, без удержу хохочу, еб мою мать! Воодушевитесь! Воодушевление подобно пламени печей Освенцима для евреев тел.
       
Однажды ходжа Наср-эд-Дин повез зерно на мельницу. Стоя в очереди, он время от времени пересыпал зерно из чужих мешков в свой. Мельник заметил это и спросил:
- Как тебе не стыдно, Молла, что ты делаешь?
- Да я вроде как сумасшедший, - ответил смущенный Ходжа.
- Если ты сумасшедший, то почему ты не пересыпаешь свое зерно в чужие мешки?
- Э-э, - ответил Ходжа, - я сказал, что я сумасшедший, но не сказал же, что я - дурак…

Вот именно сумасшедший, а не дурак. Сумасшедший, если хотите, зарабатывает больше не заботясь вовсе о заработке. Ежедневной еженощной работе. «Пускай день завтрашний позаботится о завтранем». Он заботится заботливо. «Джа купит нам ганджа. Джа впишет нам флэт. Поставит нам пиво, приготовит обед…» Только без дури – дурь быдлит, обнажая мелочные подробности человечьей психологии. Водка всех мудрей. Водка и обезьяну мыслить научит.

засеяли вкриво
расходы пошли вкось
всходят ерши невсерьезные перлы
угорелые психоз плесени на белом листе
размазывались думая, - «завтра лучше чем вчера, завтра пьяней, пьяней петушка». ПУСТЬ БУДЕМ МЯКОТЬ, ЛИШЬ БЫ ТОЛЬКО ТЛЕН. Пусть будет слякоть лишь бы только в ней. Раз нет средств – научитесь производить без средств. Раз нет базиса - научитесь существовать одной надстройкой. Именно так делал Маркс. Тропу-дорожку пищеварения «не было» того, чему еще не нашлось органа переварить, не нашлось кишечника всосать. Мертвое, как, как бы обезличенное, серьезно взирающее из глубины себя вчерашнее испорченного, никому не нужного, прямоходящего с головы до пят. Пускай твоя жизнь будет секундой, в которой ты единовременно распят. Высокоинтеллектуальный, маргинальный до безобразия суббот, еврейских песенок о случившимися случаями с тобой, как кобели живые с невинно убиенными сучками.
Осто****ило!? Так дни израсходуются сами собой, кучами шибанутых папирос, безъязыкими бабами отъёбанными в рот. Никому не нужный четверг, нисколечко бытия, одно пищеварения, сколько пищи прошло чрез тебя – по этому следует исчислять время, а не часами. Я по-жидовски время не наблюдаю. Я умер давно для жидовского времени, оно больше не течет сквозь меня. Труд – отдых – всё на жидов. Долой! Беззаботное существование, без мыслей и без ртов для изжевано кашистых слов. Ото всего можно подождать. Всему можно противоречить. Только Всё=Всему, и это надо помнить...
Пока человеку не хочется спать – спит его труп. Он вечен и всеобъемлющ, он как фекальное зарево древних собак, безденежных, как само похуистическое бытие.
Луна, моя любимица луна, хочешь я не буду умирать, не дышать на тебя дешевым табаком, я буду любить луноликих твоих девушек, тем тебя аналогически!? Ты никогда не спустишься, что ж ты спроецировала дочерей своих, лунооких. Мой катарсис – недоумение, выигранный день для прославления тебя, пускай я лучезарно пуст и беден - все это не твое. Твое – свет, твое – тьма истинная где бесхитростные звезды, наши душонки влачат подсвет тебя.













Инфракрасно-коричневый

Сложно устроен человек, я бы расстроил, разрушил бы все здание многоголовое, хлев рыл, утробные завывания кишечного ада. Все это на ***, сложное устройство, хотя какая завалящая инфузория, всмотреться если попристальнее, устроена точно также, только размером меньше, маловатей. На атомарном уровне все существа представляют собой то, что показывают по телевизору, когда не работает ни один канал - шуршание, шебуршание, броуновское движение сумасшедшее. Слитные бесконечностью заполнимого своего существование. Что в самом деле сущее? Сущее, ну и что ж? Существует – только и всего под разными личинами кроются размножательные бактерии тысячеглазые седмицы упорной работы творения, семисвечником надо было убить сына, как Иван Грозный, а не на кресте. Единоутробно хохочущая материя, привет!
Все бы убийствами одарил добрый толстый бог, апостол Андрей Чикатило не гнушался утруждающимися и обремененными и принимал их в лоно Всевоскресительной Церкви, на родину смерть отправлял, как позже по израильской визе.
После смерти каждый перерождается в персонажа из «Симпсонов». Поэтому их так много, таких же разных и всяких, как предыдущие воплощения по другую сторону телеэкрана.
Жизнь течет, меняется – побыстрей и потише, потоком – и ты с ней листком. Или разложение разлагается всеобъемлющим, смс-сообщения шлются смс-очьим, затрагивают водовороты, крутят колеса водонапорной башни, мельницы по производству-помолу-сбыту-розливу потенциальных фекалий, который, как курицы едят камни. «Кто из вас подаст камень слепому» вместо денег, пфеннигов находящихся в обращении в Вальгалле? Никто, а курицу лиши камня – она загнется, переваривать зернышки не сможет, ибо камни в пищеварении курицы – краеугольные камни.
Всякую тварь занести в расстрельный список, так называемую книгу жизни. Иудейские божки насмехаются в усы, колотят подкручивают недостающие винтики, рыбешек пускают по волнам «аки посуху», так вот Ich Sublimieren скорее, во фрейдовском смысле, нежели Ich Will в шопенгауэровском…
Терзали друг друга за пуговицы, трепали за лацканы пиджака, клали во Христа за пазухи, словно хомячки недоеденную пищу. Все выспрашивали о насамодельем, а на самом деле само ни на чем не зиждилось, притворялось счастливым кулачком в форме «показываю фигу». Грозились смешные отвороты, настраивались на нужный лад, не замечали «да» за «нет». Всему можно что-то ответить, но не все ответит в свою очередь.
О, мирная проблема существование миллионоглавой гидры человечества, по уткнутыми в физиономии лицами значатся потомки каких-то ублюдков, двуногие разговорчики в постели. Плата сдельная за рождения. Сделал дело – гуляй смело. Просторы отсутствия борозди, как призраком при жизни, тут в основном индивидуальность. Индивидуальностью подразумевающей совсем смешное – высказывания типа «я же личность», обременены увядающие женщины, желторотые сорванцы капелек спермы с ***в их папочек и прочие обличья, которые принимает Капитализм или Жизнь, как там её?... Живая материя – это беспокойство электронов, кружат Аристотели, апейроны и прочие личности, подчас угловатые, что хочется плюнуть им в контекст, или наплевать в саму их платоновскую идею.
Давайте казаться сам себе не двуногими ворошащими горсти мусора окружающего мира, давайте казать стремглавым пустотами, косматыми и ужасным нечеловеческими мерками ужаса. Давайте выхватим себя за уши, за волосы из пошлой трясины существования, как Мюнхгаузен, тут содержится наитягчайшая аллегория. Трудно вытянуть – бабка, детка, рыбка золотая, конфетка, жучка, внучка, нахуй – тянут-потянут, а вытянуть не могут. Только мышка – символ всевечного Атмана самой репки вытянулась сама, из увязанности к земле вместе со всем мирским. Вытянулась по струнке на свободу не-бытия репкой всего лишь… но для бытия Иного, чем прежде актуально – кашей или репкой пареной. Вкус меняются времена у вещей, так например у женщин бывает вкус молока молочных младенцев, однако он выветривается, так меняются вкусы и ощущения настолько субъективные, что кажутся истинными.

Говорят арийцы придумали цивилизацию, но стоит заметить - придумали в арийских целях. А эксплуатируют её жиды – в ясное дело жидовских своих мелочных целёношках. А истинные цели нам неведомы, ибо разумы наши напрочь ожидовленны тьмой тьмущей «истории и культуры». Этой невольной забавой монашков и благоразумных поджидков. А жиды ничего сами придумать не могут, что впрочем давно известно. Весь современный мир – это постмодернизм истинного, обмиксовали по-идиотски нечто прежде значительное – нате, получите, бля человечество…
Существование должно на чем-то болтаться, у кого на хую, у кого покоится на основании. Всякое основание – это могильная плита над чем-то, над-гробье, где захоронено что-то хорохорящееся, бывше-живое, на пенсии, давно вымокшие в сперме и трупной сукровице идейки и ценности. Вообще разговоры, так называемое общение с людьми подобно бесцельному переключанию каналов телевизора, щелк-щелк-щелк – на одном одно, на другом другое закручивается, обрывочно восстанавливается всеобщая картина – клип. Фразы, лица имена, новости в таком же ассортименте, что и в жизни персонажей Капитализма. Просто это такое реалити-шоу планетарного масштаба, ретранслируют каким-то инопланетянам, для смеху и детям в науку, как живут тупиковые ступени Эволюции, обезьянки мелкие.
Арийцы, арийцы – это до всего до ****ы Прародителя. Вглядеться в глаза (хотя бывают исключения с глазами занебесного простора) и видишь лишь удовлетворение сделанным, пожранным, выпитым, лоснящиеся лица от чего-то никчемного, от говна, которое снаружи и внутри. Палкой-копалкой выкопала корешок примат и рада, также человечишко, если он не У. С. Берроуз, натворил за жизнь всякого дерьма наворотил, перемешал, закопал-откопал и удовлетворителен. Ценный индивид – ценники ему навешала капитализм с культурой. Эти гамадриады на который восседают гамадрилы стаей, ебутся, чешутся, ищут вшей друг у друга. Вот и все во что выкатилось «обезьяна и сущность» Олдоса Хаксли мечтавшая продлить биологическое существование.
Еще один бой за выживание дан, а там по ***. В восторге веденный в чертог богоматери а процедурную на аборт ея, посмотреть хоть одним глазком. Инфракрасно-коричневые выступают за Абсолютное равенство, абсолютную слитность и величавую обезличку на молекулярном уровне в колоссальном памятнике Марксу, будущему надгробию всего живого мира. Живое, как ящерица, которая откинула хвост в порыве наутек, или даже скорее как этот хвост, дергается, а ящерица-то убежала… дергайся, дергайся, иссякнет последний заряд гальванического электричества – и все и вся. Также биомасса, дергается, а демиург убежал, иссякнет, усохнет жизненный импульс троглодита до цивилизованного вида – и всё. И радушки радешеньки, слова потеряны, горе горемычно, но боги не ведают горя, ведают горем только горе-боги, жалкие уподобленцы, будто реактивные ракеты отправляются уносимые парами кишечных газов в небо, такое же априорное, как суждения иудовнушенны.
Не было зарницы в мешале. Не прощены были грехи от начала до конца полового акта Тела и объемлющего его пространства. В действительности довольно сложно возыметь действие, все пассивным немецким глаголом погоняют как свиньями…
Гоните свиней взашей в себе из себя, отсебятину блевотины! Что в самом деле может еще содержать человек если не рвоту, тошнотворную сартровскую тошноту, икоты от прочитанных книжек, мановения маяться каждым мигом.
Ох, уж эти прения по бессмысленным вопросам, мы чего-то ждем бесконечно осведомляясь у соседей по скамеечке в зале ожидания – «А важно ли это? А грандиозно ли это?» Прутся, толкаются, мордочки черненькие засаленные протянули к Свету, думают бог, а это табло - высвечивает только время прибытия и отправления. Безличным Вечным двигателем. Дурацким мобильным телефоном без зарядки, вне зоны действия находителя. Болтайте, молитесь, в широте души не упомянешь всуе. Разговорчики о чем-то непроговоренном, прокарканным вороной средичерноземной, восьмиглазой вороной в сметане, нечленораздельно блеющим агнцем на сотрапезников заклания поминального обедца. Буквы, как пули должны вылетать, только пока они не отлиты в свинец, они так и остаются словами. «Слово плоть бысть», да станет свинцом… пронзающим плоть, без того обветшалую и несовершенную, как мясная вырезка по отношению к однородности фарша.
Меняются изменения, а изменение – это валюта. Может быть обменяна где угодно… на полигон метаморфоз в каком бы танке не въезжал – все равно изменят структуру, подорвут, пьяным солдатом советского подсознания, подточит ход червем – Да здравствуют черви по-флотски! рыгнет и гранату бросит. Получай!
Остроумными пищеварительными парадоксами публику прельщает храм молоха, храм мамоны, и есть единственно подлинно арийский храм – храм Похуй.
«О царствие божием заботьтесь», а «царствие божие внутри вас». Так ведь лучше всего известно патологоанатому, что внутри, а что снаружи. Что внутри – говно колбасами кишечника, так и снаружи разъединенное жиринками мякоть. Все можно жрать, отовсюду хлебнуть воздуху или чего сконденсированее. Все едино и переживая единое мы некоим образом отъединяемся, отмежевываемся ото всего на свете, вживаемся в свою роль, как транспортный буфер. Зона, через которую проходят мимо ложные впечатления к путешествию к бабушке с пирожками вашего тела. Несутся стремглавые, возглавляют шествие истерически мертвые, пожелавшие быть-оставаться такими на-всегда. Неизвестные, как неизвестны дальнейшие судьбы детей в юном в биол. смысле возрасте подвергнутые аборту. В успению еще не родился, успеть преуспел, *** всколосился, детородный бумажный змей. Никчемное человеческое тело, какая оболочка – бог дал бог взял. «Не даем мы тебе, о Адам, ни определенного места, ни собственного образа, ни особой обязанности, чтобы и место, и лицо и обязанность ты имел по собственному желанию, согласно твоей воле и твоему решению. Образ прочих творений определен в пределах установленных нами законов. Ты же, не стесненный никакими пределами, определишь свой образ по своему решению, во власть которого я тебя предоставляю. Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было удобнее обозревать все, что есть в мире. Я не сделал тебя ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, сформировал себя в образе, который ты предпочтешь... Рождающемуся человеку Отец дал семена и зародыши разнородной жизни и соответственно тому, как каждый их возделает, они вырастут и дадут в нем свои плоды. И если зародыши растительные, то человек будет растением, если чувственные, то станет животным, если рациональные, то сделается небесным существом, а если интеллектуальные, то станет ангелом и сыном Бога. А если его не удовлетворит судьба ни одного из творений, то пусть возвратится к центру своего единообразия и, став единым с Богом-духом, пусть превосходит всех в уединенной мгле Отца, который стоит над всем». (Пико делла Мирандола «Речь о достоинстве человека»)













0

Убивайте беременных женщин!
       Алина Витухновская

Зазывно пялится килограммовая скотина созрелая, половозрелая будто решение возникшее внезапно в данный момент, сладострастно потирая членики, шуршунчики головного мозга о тельце свое маленькое мыслительное. «Возлюбите все таким какое оно есть, и Всё возможно отдастся вам». Да будет блудливый день! «Быть или не быть?», ****ь! - раскусите яйцо, корешком заберитель в первоначальную корпускулу атомов ночи, что будет потом, вам ответит Ноль. Я вместо крестика себе на шею повешу нолик. Всякой крестик – точка схождения, эмблема оси координат в целом, а все точки расположены относительно нуля. Нуль важней всего. В нем все сходится – разъемы, перпендикуляры, линии, параллели, пути-дороги. Дураки-людишки недаром воздвигают на своих могилах кресты - чтоб скрыть ноль. Тем, что будет, тем что есть. Актуальное и потенциальное. На куполах церквей следует вешать ноль, как раззевавшуюся бездну. А за крестами прячут, все-то хотят утаить от нас собратья, выходцы из ****ы матерей, из нуля в ноль, отбыв принудительный срок на оси таким-то пифагорье числительно расположенной телом – биологической судьбой. Все забывали, как только приникали к буквам насквозь внушенным, ложным, пропитанным нашими потными телами, делами, гнусавыми обезьянами, что прежде звались просто - «обезьяна», а нынче – человек. Esse Homo! Esse Deo! Да всяка собака…

ангел и два её соска
все время хочется с(п)рать
да и что ты забыл в завтрашнем дне?
пускай день сам позаботится о себе
позаботится спать уложится в ночи кромешной во тьме не разберешь, где член и где Первый. Какие круги образуются на воде, когда ты кидаешь туда сизифовы камешки? Скидываешь лохмотья старых тел, отъебаных сансар, пищеварительно-самогонный аппарат тела сублимирующий самоубийство nigredo на медленном огне кислотных батареек. Я вместо *** вывешу ****у на всеобщее обозрение. Ухвачу из времени свое тело, оставлю разлагаться в вакууме мгновения, мыслям разлетаться, умом и порами где-то пониманию – игра не стоит свеч, Париж не стоит обедни. Меня спасет расстрельная команда, такая из поэмы "12" А. Блока впереди Исус Христос-огнемет в белом венчике из роз... накормят меня прощальным розовым вареньем да вздыбят на костре багровом... Сие и будет Спасение. Освобождение Отсутствия мышки-норушки вышнего Атмана из норы тела в мышино-0кеанную слитность. Недаром Океан пишется через 0. Все великое впадает в 0 - океан, моря и океаны, земли страны – все точки на оси координат. Архангел Героин, героин Архангел явится по душу твою страданием увеченную, изувеченную священнодействие над тем, что под рукой. Отмахнуться от мух мухобойки рукой. Слишком много вас, чтобы только кажется. Слишком заполоняет кал ваши промежности, слишком много нежности к еде извне. Жрать должно собственный хвост, хотя гипертрофированное чувство собственности прививает как раз таки капитализм. К чужой еде, будь то молоденький мальчик или девочка лет 6-ти следует относиться с величайшим трепетом, блюдством, я бы даже сказал, аппетиту не прибавят ни прожитые лета, ни количество вытопленного сала. К чужой еде отнесем – дом, бумагу скорчившуюся под нажимом пера, восьмиглазую добродетель, что подмигивала нам с иконы в самом детстве, время, которое истекает Величаво-мгновенно, и на которое по хуй. Закипающая вода в венах блеклая земная водичка не-истины, а потрясающего розыгрыша миротворения. Смерть не воскресит нас успокоившихся, сытых собственным трупом, это то многое и большее чего и следовало ожидать, не отвлекаясь на посторонние изображения, картинки, манекены, декорации, места, проёбаной роли.
Проигрыш – тоже результат. Кармадиагност ставит диагноз в форме по форме всех заполненных документов личности-паспорта, от которой никуда не увертеться, как от вопроса о происхождении, ротовидовой принадлежности родителей. Что мнительно, а что само себе мнит? Все ложное заразно. Будничное напоминает задницу усыпанную алмазами. Афоризмы прочитанные из книг – сырье для производства туалетной бумаги. Выеби правду-матку, получишь сияющий Член, прекрасный в россыпи спермистой влаги, зернышек чужого не-присутствия, безумного равноудаленного ото всех земных координат. Что укладывается – укладывает в прокрустово ложе. Все оформленное - безобразно, бывшее безобразным позволило себе оформиться, под воздействие внешних факторов. Но никто так до сих пор не знает кто его мать. Раньше была анархия, а теперь кока-кола. Ваше блюдоедство в форме некрещеных младенцев, которых матери кормили своим говном вместо молока. А что - экономно. А что - оригинально, мягко говоря.
Туалет – это храм ротовой полости. И если бог существует, то он в говне. Нет, надо выйти из матрицы, непременно. Но выходя мы ничего не возьмем с собой, мы насквозь матричны. Всё – её. Так пусть подавиться вместе с тюремно-бытовой навью. Хорош тот домовой, который деньги носит в дом. Усталость от пут, от оков, паучьих сетей и околичностей мнимо данного, пусть лучше пустота – а в ней зверь, ужасающий, потрясающий Величием безобразным. Отпусти личность пердежом, отрыгни наполнимое в заблеванное. Все оттуда и все хватается и держит в сети, словно муху. К тому - то, к сему – се. Распределено, как жертвенные завтраки первоклашкам. Как глупая пустая судьба – проживать судьбу. Переживать травмы и изнасилования твоего тела внешними факторами. Собачьими членами случайностей, смешных закономерностей выпутаться из которых можно только на время. А выпутаться из времени, из промежутков сирых и убогих?... Наверное, никак и обезличенно стонет камень под рукой тесака, страдает изваяен, приданное – форма, Невеста – жена. Отожрать весь день, мутным потоком внизм. Лети ко мне архангел Героин! От-геройская смесь – молотов коктейль. Молот тора – только пылинка на оси координат с какими-то детерминировано присущими числам. Написали на Ад: «Проходите». И все пошли влились в стройный поток матери ночи. Настоящие евреи, как божий народ до сих пор находятся в изгнании от жидов. У них галут вечный и непроходимый дебрями от собратьев торгашей, менял, ростовщиков, никчемных прихлебателей мамоны. Как остановиться, как остановить приход неумолимого утра?! Убиться, трахнуть собственное тело годмише невыносимого решения. Но Будда улыбается и говорит, что нечего волноваться - все и так решено.
Нерешенное бог решит. С уравнением в конце концов можно податься к репетитору. Или обратиться к калькулятору. Счетное уравнение числом – восьмиугольником прямоугольным, фигурой и исчезающими гранями. Тепло человечьего тело – подается говном. От сжигания пищи тепло, как исправительная фабрика. Шьют варежки сами себе обезьяны и среди хитреньких обезьян закралась одна, прикрывающая срам ВСЕГО СЕБЯ трусами. Динамита Молохами, храмами обесчещенных женщинок и женщин престарелых, одутло оплывающих от молодости, чужетворными отеками полу-современности. ВЫ не экономны, как черт, который предлагал первому встречному целую вселенную Возомнил о силе и решил найти приложение: «О, дайте мне точку опоры и я переверну землю!» Термоядерный силос, детородная бомба, вывихнутые конечности конца, все закручивается в непосилье, в неизбеге… ничто не ускользнет от вас, обездвиженки, и если я принадлежу к племени обезьян, говномазанных людей, то это с прискорбием вовсе не означает что я человек. Клочок революционной пустоты, пламени темного не исшедшего… нечто есть оттого, что оно не свершилось, не разыгралось представление все относительно нуля, словно полунамек из конца в конец показанный помехами по телевизору на канале noise.










Апостол Шариков

«Надоели мне все… труждающиеся и обремененные, пойду успокоюсь сам», - подумал Исус Христос и взошел на крест оставив в недоумении апостола Павла, - «А хули бы не пойти? Всякая форма жизнедеятельности чревата переработкой пищевых остатков, остается зловонный привкус во рту после жизни, хоть бы ты сын, или не сын».
«Безусловно, от всякой формы жизнедеятельности до Величия – один шаг, но этот шаг перешагивает через форму, через труп, через края… оставляя её съёжившуюся, маленькую взимать подаяние за бесцельно прожитый миг, как кусочек сахара собака Павлова».
Апостол Павел и собака Павлова – один и тот же человек. Один и тот же рот, пищевод, клоака… все одно. Перемешано в эдаком Шарикове актуального состояния. Чтобы существовать необходимо подкидывать топливо в желудочно-кишечный очаг, как бы поддерживая медленное полу-кипение nigredo атанора. Подкидывать в рот пищу, убирать отгоревшие уголья в канализацию. «После себя убирайте со стола», - вот главная надпись.
Ни на чем останавливаться не следует и кастрюля вскипит наконец, как Исус Христос взошел на голгофу. От медленной жизни теплящейся, будто вошь присосалась к Матери Земле, напивается кровью, нефтью, газами, воздухами надыхивается. Является существо – сущность теряется. Хотя, быть может, существо – только производное от существования. Никакого бытия – одни пищевые остатки. Обращать внимания на скорбные факты Исусу Христу мешала божья безнадега, забывался он заглядывая в рот себе маленькому Кршне, как его мама, - «О-го-го! Целые вселенные, бля! Ну, ни ***! Пойду перевяжу шанкр, пойду поем-попью во славу божьего папы». «За маму, за папу», - кормили одногодка во славу.
Дваждырожденные только и норовили родиться в третий раз, поесть, отоспаться за от бесцельности прожитый миг пролежнями, когда целей вообще нет, - одни лишь потягивающиеся коты. Усталостью члены затекли, из могил буйно произрастали молодцы всяческие, курили злые сигареты, короче воплощали наибожественнейшие замыслы. От кухонь их стелился смрад, вымышленными именами, словами впечатанными в их мозги Гуттенбергами и Gott… прочими. Перекидывались камнями, в себя, в ****ь закидывали. Все для себя. Срать под себя – это скатологический нарциссизм. Есть под себя – это рабочие на инфернальный фабриках, каптерках шизофренических котельных Виктор Цои бездуховности. Быть собой и срать под себя – однохуйственно. Нет ничего лучше быть всем сразу, чем ограниченным проигранной ролью персонажем Всего. Так разлетись термоядерно детородная бомба! По всем частям, по всем атомам, апейронам, от глумливой личности – издевательский закат, издевательского солнца, мерещится, пинается… стучит в оконца. В каждом атоме – свят, смрад, едом, пусть живет, пусть разлагается на меньшее, исчислительное самое себя, течное, печеное. Всего лишь мысли. Отмигает капелька спермы на простыне и капелька спермы точно в цель материнского лона, развившаяся, потом выстирается – стирается стиральной машинкой Deus ex Machine. Мужик вышел за пивом, а вовсе не по твою душу. Запечных дел мастера таракан, полуподпольного в работе спорного и отчужденного от смерти в жизнь. Товары, короли, - купите! Моё образование – не образован для нужд капитала. Не слепленная игрушка, зачатка. Не нужная для эксплуатации. Вынь да положь вон, свой труп, из матери земли удовлетворен внешними перспективами.
Апостол Павел – это Шариков от христианства. Христоподобничества, со всеми безумными стигматами. Шариков так в собаку и превратился, пройдя спокойную и легкую жизнь человеком, среди швондеров Великих инквизиторов. Человеком вообще делать нечего, жрать да уподобляться стандарту «человек» скроенном наспех ГОСТ жидами, заскорузлыми прочими малыми. Да и все равно, главное не оглядываться на пляшущих бесов, стремящихся отобрать у тебя цветок папоротника в ночь Ивана Купалы, купавку всевечного Атмана. Они отыдут, а ты неси, донесешь получишь богатство великое – клад переполняющийся через край, как все полное изливается через край, все вмещает в себя и микрокосм и макрокосмы и Единство и борьбу классово ничтожных. «Мы творим, потому, что сами – тварны», - не помню кто сказал, но именно, - свет нетварный стяжают исихасты неустанной молитвой, сидунами сидят Бодхисаттвы упанишад, не зарятся дотваривать твореное, но выходят… сиди сиднем, все что надо принесут, или труп простывший унесут, а ничего вытворять не надо – вредно, так и останутся твари твои в квадрате убогими несчастными. Отыгралые роль – становление человеком проходит черное нечто, посеянное яко бактерия в питательную среду окружающего мира образует колонию - организм – *** и ****у и прочие органы само-гоноварения. Се человек – глашатаи на площади пели, восхищенно взирая, презрительно фыркая уходили в своё. Своё – не значит человек. Своё значит своё, своё - business. Добывания полезных внутренних ископаемых и последующий экспорт их вовне. Равноценный обмен на свободно конвертируемые блага – свободу, сытый живот и проч.
От всего надлежит избавиться от фундамента на песке и фундамента на камне, чтобы взлететь, даже от желания взлететь и от скоб-перемычек причинно-следственных «чтоб». Все данное – отринуть! Нужно радикально рубить онтологический сук на котором сидишь! И тогда взлетишь вне координат вверх-вниз. Радикально и далеко на ***! Исчерпывающая характеристика для бытия стесненного в теле воробья, скалится обезьяна, разевает клыки потусторонняя пара слон и овца. Все что было - было данным. Дано – значит априори решаемо… и судить, позвольте, - «запрещается запрещать», всякое надо отпустить «туда, не знаю куда», на поиски «то, не знаю что», как в сказке и преобразованы яви и кислотно-щелочная среда окружающего воздуха преобразована, и все уродины вмиг стали красавицы, и слова наконец-то что-то значат. Тот смысл, который вкладывали в них арийцы. Это жиды начали торговать словами – придумали записывать их, узурпировали знание книжниками фарисеями – симптом деградации, Традиция передавалась изустно и только к концу Кали-Юги была зафиксирована талмудаками при помощи калям и начала продаваться в магазинах. Калям и коло – созвучны, записывая оправдываешь, записывая оживляешь, выпускаешь в коловращения симулякров, но Ложь, слово-то изреченное - есть ложь, как и Майя. Да и все равно, хоть и калям витал над водами, хоть логос капельками дождя. Всему нужна экзистенция, даже рыбе. И всему нужна трансгрессия, лососям на нересте, людишкам в авиакатастрофах, ибо по-другому, ну никак, даже Ямвлих так говорил… в идеале ни не хочу не означает не могу, ни не могу - не хочу, все желания от скуки. Происходят, вывертываются возгласом о прощении. Вопрошающий встает в пафосную позу Гамлета и спрашивает, ему и ответ-то не нужен, но жест, но статика позы, зафиксировался в пространстве и рад. «Я памятник себе воздвиг…» в аллее таких же пустых истуканов. Главное быть, а уж вопрошать – «не быть» или вывертываться «быть», наивно загибая пальцы дней – это вторично, как от 1 - 2.
Все-то бы подбить основу, под совершенно безосновательное существование, подставить твердый постамент под памятник эфемерный, потому нерукотворный, идеалистический, бессмысленный… так памятник означен тем, что написано на постаменте – сила, воля, свобода, насилие, Гитлер, безумие, война, революция, литература и прошлое и прочее встают в очередь в саду-аллее монументов. Памятник – это то, кому внизу подписано памятник. Только и всего, а неизвестный солдат – порождение неизвестной матери, сирота проще говоря.
Всё подразделяется на врожденное и приобретенное. Вместе с этим всем – «что с этим делать?» тоже бывает врожденное и приобретенное. Внутренний орган «что с этим делать?» настолько важен, что ни один другой орган не функционирует исправно, если данный барахлит. Так как же настроить на нужную волну сердечные ритмы, эти утихающие в никуда инфернальные тамтамы?
Всё=Всему, «За Родину, за Сталина, за Мир, за Коммунизм», «За всех российских баб», а ведь Всё=Всем и вся, people=shit деленные на нечто неделимое, но ой как хочется… Шарики улетали в занебесье, взрывались там в тишине, да не в обиде, казалось наводила порчу ведьма-парка при помощи своих вязанных красненьких ниточек. Приобретенные вследствие ночи, отпускные от дня получали собачьи головы, песьеглавые граждане были целиком уравнены в правах с собакоглавыми гражданами, которых мы кличем «своими». Своим было только безумие и смерть, но по их не работала органка, по их душу мужик всего лишь вышел за пивом. В бесконечное столетие пропускного метода, светового охранника усталости от дней, светового хотельника трансгрессии и самоупоенного разврата. Где в своем теле никчемном сообразно с космическим масштабом отыскать «что с этим делать?», главный орган - не член, который уже принимался во внимание, не пыхтелка сердечных ритмов, не удовлетворение сделанным за день и не чувство «холодно»? Где-то вне там, где можно откопать где-то… вооружились палкой-копалкой обезьяны чудом добывшие огонь людей из которых сделала водка, до сих пор ворошат, водку ищут, древесного спирту из дерев и весей, сумасшедшие, как собакообезьяны. Все бы выжать из себя или соседа Spiritus... вот что можно уткнуться, кроме как в похотливую смерть? Мимо разлетались бесы, мертвоглавые умыклы внесущностных видений и хотений. Спя – тело, все – тело, а где же я в этом теле? Где-то в «что с этим делать?», наверное…







Аккумулятор Deus ex Machina

«То, что меня убивает - делает вольнее. То, что меня зачинает - делает запечатленнее. То, что меня фиксирует - делает статичнее. То, что меня уничтожает - делает значительнее, с учетом всекосмического масштаба. Хотя раздавленная вошь не-убийства – то же, что и слезинка ребенка… сраная электрическая литургия», - думал Аккумулятр Гальванического Электричества, - «Я субъективная персонификация непонимания объективных процессов. Процессы расстилаются с синергетическим переходом во внутреннее, так называемо субъективные… может быть главное понять различие субъекта и объекта? Это ли не понимание объективного? Нет, это – бред. Различия создает различающий».
Все было навеяно воспитанием, а значит объектом вымышлен субъект, как кишечная флора самосоздавается для нужд пищеварения, а значит по *** верховное «что с этим делать?» с интересом взирая на утекающий сквозь пальцы момент…
Аккумулятр Гальванического Электричества числился аккумулятором Deus ex Machina, мнил себя главное деталью этой Машины, мнил - я её управляю. А иссякнет ток… кто ток подает? Откуда? Заряжает Аккумулятр кто? Сам собою заряжается? Ох, уж эти вечные батарейки «Дюрассел». Энергичным журжанием Аккумулятр подавал знак сам себе о том, что он функционирует. «Функционирую – значит существую». Deus ex Machina попрет дальше с заменой аккумулятора субъективного непонимания объективного мира. Она катается-раскатывается по безграничным просторам, буеракам восторга мешая свои металлические сочлененья с раздавленными детьми и травкой.
«Что вам устройство автомобиля самопокатывающейся от смеха Deus ex Machina? Пусть себе устроена, как хотел того создатель, конструктор… пусть ползает себе, поднимая кучи пыли и мордочку тянет к источнику стального фотосинтеза, напитывается вволю, скабрензит немного взболошенная», - думал Аккумулятр, но дума никак не отражалось на его устройство аккумулятором, точным… ток точно так же тек, и тек сквозь пальцы, вместе с непониманием. «Что заряжено – разрядится, и в том реализуется, словно пустая болвалка с записанной информацией очистится самоочищением».
Безнравственные издевательские завтра утренней и послеобеденной мокротой вырывались из Аккумулятра, перли на волю, оченно хотелось им реализоваться из черного забытья. Безвольно не заряженный кровью член болтался, новогодней игрушкой на елке послепраздничной тела. Зевалось, казалось, непонималось, но непонимание могло быть утаиванием того, чем не понимаешь и пониманием, насквозь таким субъективным, «никому не отдам». А было ли что отдавать, кроме как ток гальванического электричества распространять, теряя энергию в окружающей среде, распространяться по всему… пускай каждый апейрон будет заряжен Ich Will. Пускай они сумасшедшие витают сталкиваются – все броуновское движение опарышей в сточной канаве. Все хотят родиться, все хотят выплюнуть звук «А!» своего появления, будто такая задача господа впаяна в электросхемы. Но как сообразить разум с объективным? Вывернуться из бинарных закономерностей измененным настолько, чтобы забыть напрочь все бинарные кластеры подразделения кругов завихрения ада.
«Жизнедеятельность – это напряжение, как напряжение члена, как натяжение струны выдающей какой-то диссонанс, как электронапряжение… тело стоит, обуянное жизнью и обмякает, оставляет его кровь-ток и вот уже не тело, а вялый член трупа лезет в вагину могилы, а не в здорово напряженную полным зарядом женщину.
«… я бы никогда не решился оборвать свою жизнь, ибо верую в нее. Я согласился бы на худшую долю, быть слепым, немым, кем хотите, лишь бы ощущать в чреслах то сумрачное и жгучее пламя, которое и есть мое «я», моя живое «я». Я и тогда бы благодарил жизнь за то, что она позволяет мне еще пылать». (Альберт Камю «Счастливая смерть»).
Твой член разбужен, эрегирован твой труп из покойного состояние могильной плоскости в трусах гроба. Восстал из вялых, пошел прочь оплодотворять каких-то самок, обезьянных бегающих туда и сюда. Из ничтожества выходят еще ничтожнее ничтожества, - так ничтожество изничтожается. «Когда идет дождь надо спать», - говорила прабабушка. А когда идет снег надо умереть, как умирает природа зимы, шизофренической Прозерпиной.
Умер от покатывающейся со смеху по тебе, по асфальту Deus ex Machina на приборе значилось – «Вышел срок эксплуатации». Уснул прибор до перехода в Иное состояние до переработки, как вторсырья в утиль многоглавых слов. Нечего теребить тело в поисках подлинного бытия, все-то там протезы ненужные, неистинные, холодно отмирающие обезьяньи протезы. Ты член человеческого рода – свидетельство члена отца, омакновения в родовидовых поползновениях, корчах похоти выявился из всеобъемлюще мертвого. К мертвому – мертвое отыдет. К живому – живое. Эрос рычаще вберет в себя наполняющее. Отравляющий медленный яд спермы.
Аккумулятр Deus ex Machina своим шуршанием отвечал на вопрос «что делать?», отвечал шуршанием, значит шуршать, как всяческие взаимомеханизмы депрессии. «С чего начать?» ленинский вопрос отвечал безбрачием на самые загорелые ответы, институты брака мелкобуржуазные, я бы даже сказал консьюмеристские фрики… тенденции залежалого в эволюционном смысле поколения продолжиться в куда-то в подлость, в самоубийственно прекрасное ухваченное за шиворот мгновения. Этим рыбам нечего сказать, зато есть что кончить и что сглотнуть.
В ****у из миропорядка! порядочно вымазаны лица в говне. Сон лечит, взлетает будто не жизнь, а сон – кому-то вне, так ведь Управление. Управление Deus ex Machina, как Mad Max своей разъебаной колымагой, Homo ex Machina. Кто мне сказал, кто показал, что я живу на самом деле? Меня наспех обманул, кажимостью, одержимостью, что «всё это кажется», так ведь это кирилловщина. О своеволии в финальном плане. «Подумаешь, важность - ложь одного человека в истории многих поколений, и что за претензия пролить свет истины на жалкий
обман, затерявшийся в океане веков, как крупинка соли в море! Я говорил себе также, что физическая смерть, если судить по тем случаям, свидетелем которых я был, уже сама по себе достаточная кара, дающая отпущение всех грехов. Ценою предсмертных мук человек получает спасение (то есть право исчезнуть окончательно). (Альберт Камю «Падение»)
Замышляя невтерпеж, тараканы разбежались, жмутся по стенкам кривляются – экзистенция, вот тебе! Всему своя синхроничность, революционеры без революции! У вас есть сознание!...
Я лишь материал для убийства, податливая каменная масса под рукою резца. Грабежи могильных чресл, сюрреалистические вымыслы рассказанные убаюканным куклам на ночь до семи утра. Туда стремились чегеварые, сознание разгрызали, будто послеполуденные апельсины. Deus ex Machina неуправляема, как ты её ни крути, подкручивай винтики, товарищ Сталин не велел, дни не сочтены.