Правдивая история страны хламов

----------ПРАВДИВАЯ ИСТОРИЯ СТРАНЫ ХЛАМОВ-----------------------------
ВИКТОР ГОЛКОВ,ОЛЕГ МИНКИН
КОРОТКО ОБ ИСТОРИИ И ГЕОГРАФИИ СТРАНЫ ХЛАМОВ
Есть на свете такая Страна Хламов, или же, как ее чаще называют сами хламы — Хламия. Точнее, это даже никакая не страна, а всего лишь небольшое местечко, где теснятся одноэтажные деревянные и каменные домишки, окруженные со всех сторон Высоким квадратным забором. Тому, кто впервые попадает сюда, кажется, будто он ока­зался на дне глубокого сумрачного колодца, выбраться из которого невозможно, — настолько высок этот забор. Сами же хламы, родившиеся и выросшие здесь, к подобным сравнениям, разумеется, не прибегают.
В ста шагах от Высокого квадратного забора парал­лельно ему располагаются четыре улицы, также образу­ющие квадрат. Это улица Верности, улица Тонких-до-невидимости намеков, улица Цветных мыслей и улица Туманного парадокса. На углу улицы Верности и улицы Тонких-до-невидимости намеков размещается кабачок "Сердцебиение", где жители местечка любят проводить время за приятными беседами и распитием "Горькой полыни", любимого напитка хламов. На углу улицы Тонких-до-невидимости намеков и улицы Цветных мыс­лей возвышается громада Фабрики-кухни парадоксаль­ных идей -- хламской академии. На углу улицы Цвет­ных мыслей и улицы Туманного парадокса — семейное общежитие мусорщиков. И, наконец, на углу улицы Ту­манного парадокса и улицы Верности находится Пруд.
Пространство между Высоким квадратным забором и вышеозначенными четырьмя улицами покрыто деревь­ями и кустарником. Это Нескучный сад — остатки древ­ней пущи, на месте которой возникла Хламия.
Кабачок "Сердцебиение" и семейное общежитие му­сорщиков сообщаются между собой широким бульваром Обещаний. Другая диагональная улица, соединяющая ФКПИ (Фабрику-кухкю парадоксальных идей) с Пру­дом, носит имя Моралистов-эквилибристов. На пересе­чении бульвара Обещаний и проспекта Моралнстов-
эквилибристов лежит небольшая Площадь с Дворцом Повелителей с одной стороны и особняком иностранца Шампанского — с другой.
Кроме уже перечисленных улиц имеется еще одна, берущая начало от улицы Верности и упирающаяся в единственные в Высоком квадратном заборе Ворота. Эти Ворота постоянно заперты и, возможно, поэтому жители местечка упомянутой улицей почти не пользуются и называют ее улицей, Заросшей сорняками.
Флора страны состоит из Нескучного сада, Пруда, деревьев, высаженных вдоль бульвара Обещаний, а так­же кустов и цветов под окнами домиков.
И фауна Хламии весьма небогата: в заросшем тиною Пруду не водится никакая рыба — живут здесь лишь несколько сотен лягушек, а в прибрежных кустах пор­хают золотистые бабочки да стрекозы изумрудной окраски; в Нескучном саду обитает довольно большое количество зеленых кузнечиков; в кронах деревьев на бульваре Обещаний распевают по ночам какие-то хох­латые, с пестрым оперением птицы.
Коренное население Хламии — хламы и иностранец Шампанский, который, хотя и родился в Стране Хламов, является, однако, владельцем заграничного паспорта.
О том, что происходило в стране, начиная от первого легендарного государя Висуса Пропащего до нынешнего правителя Бифа Водаёта, можно узнать из шестнад­цатитомной "Истории Государства Хламского", выпу­щенной недавно историческим факультетом ФКПИ.
Но, к сожалению, многие исторические события в этой "Истории" изображены не так, как это было в действительности, а некоторые из них так и совсем остались в безызвестности: каждый новый правитель переписывает историю хламов заново, в зависимости от своих привязанностей и вкусов.
Вот, пожалуй, и все, что можно сказать о хламской истории и географии. Добавим только, что из-за непо­мерной высоты Высокого квадратного забора солнце никогда не заглядывает в Хламию и, случается, днем на квадрате хламского неба можно различить бледные лам­почки звезд. По этой же причине летом здесь весьма сыро, а зимой местечко по самые крыши заносит снегом, и оттого-то хламы вынуждены регулярно впадать в дол­гую зимнюю спячку.

НЕЗНАКОМЕЦ В ПОЛУВОЕННОМ ФРЕНЧЕ
Разумеется, поскольку существуют ворота в какую-либо страну, то в эти, пускай и постоянно запертые, ворота обязательно кто-нибудь да войдет. Поэтому не исключено, что Смок Калывок проник в Хламию через Ворота в Вы­соком квадратном заборе. Впрочем, есть и другие версии:
а) Смок Калывок попал в страну через лично им про­копанный подкоп, б) просочился сквозь неразличимые гла­зом трещины в Высоком квадратном заборе, в) он вообще ниоткуда не проникал, а родился и вырос в Хламии. До­подлинно же известно только то, что первым его увидел иностранец Шампанский, который вечером прогуливался, как обычно, по безлюдной улице, Заросшей сорняками. Было уже довольно темно, и иностранец заметил Смока Калывока только тогда, когда лоб в лоб столкнулся' с ним. "Sorry", — сквозь зубы процедил Шампанский, "потирая ушибленное место, и пристально посмотрел в глаза незна­комцу в наглухо застегнутом полувоенном френче.
Незнакомец ничего не ответил, и Шампанский в ко­торый раз подумал, что было бы нелишне использовать наконец свой заграничный паспорт и навсегда покинуть опостылевшую Страну Хламов.
Несколько позднее на улице Верности загадочный незнакомец до полусмерти избил профессора ФКПИ Уха Перекидника. Репортеру газеты "Правдивый хлам", взявшему интервью на месте происшествия, Смок Ка­лывок заявил: "Я лишний раз хотел убедиться, чего стоят пресловутые хламы с их бесконечными разглагольство­ваниями про философию, искусство и вечную любовь!"
Следующим местом, где объявился незнакомец, был кабачок "Сердцебиение" — приземистое строение с крас­ным, пробитым черной стрелой, сердцем вместо вывески. В тот вечер в кабачке собралась практически вся местная богема. В сизых кольцах сигаретного дыма столики, за которыми сидели богемовцы, казались маленькими под­водными лодками. Закуренный сводчатый зал был за­полнен густым однообразным гулом. Со стороны могло показаться, что завсегдатаи кабачка, не слушая и перебивая один другого, высказывают самые невероятные противоречивые мысли и суждения, давно уже не понимая, о чем, собственно, идет речь. Богемовцы на­зывали это творческим контактом.
Коренастая фигура, обтянутая полувоенным френ­чем, выросла как бы из-под земли. Суровый и незнако­мый богемовцам хлам остановился посреди зала и застыл в самой угрожающей, на какую только был способен, позе. На его лице зловеще блестели черные очки, а по губам гуляла жестокая улыбка. "Смирно, интеллиген­ты!" — казалось, сейчас выкрикнет он. В этот момент всем известный художник Крутель Мантель оперся на Смока Калывока, стряхнул с сигареты столбик пепла на его полувоенный френч и с задумчивой улыбкой обратился к аристократке Гортензии Набиванке: "Ужас вечера в том, что вслед за вечером неизбежно наступает утро. А что может быть хуже неизбежности?"
Зловеще блеснув на Крутеля Мантеля черными очками, Смок Калывок круто повернулся и направился к выходу.

КРУГ ЗАМКНУЛСЯ

В прихожей кабачка незнакомец в полувоенном френче легким движением вскинул на спину бочку "Горькой полыни" и, оттолкнув к стене ошеломленного кабатчика Лажбеля, вышел вон. На улице он согнал с губ жестокую улыбку, пригасил угрожающий блеск своих непроницаемо-черных очков и, немилосердно тол­кая встречных хламов и хламок, строевым шагом двинулся к семейному общежитию мусорщиков.
Мусорщиками назывались хламы, весьма далекие от парапсихологии и других утонченных наук, буйно проц­ветающих на границе разума и таинственных глубин подсознания. Возможно, поэтому они занимались самой простой физической работой: прибирали захламленные за день улицы, ремонтировали старые постройки, варили "Горькую полынь", а также чеканили "осьмаки" ~ монеты с изображением нынешнего правителя Бифа Водаёта. И хотя эти осьмаки согласно закону должны были распределяться между хламами в зависимости от направления ветра и цвета глаз, большая часть их осе­дала почему-то в карманах профессоров ФКПИ, богемовцев, хламов, близких по духу к богемовцам, и других аристократов. Поэтому ясно, как обрадовались му­сорщики, когда незнакомый хлам, одетый в простой
полувоенный френч, выкатил им дармовую бочку "Горь­кой полыни". Такое случалось нечасто, а, возможно, и впервые в истории хламского государства.
Вскоре в семейном общежитии мусорщиков раздались крики и застольные песни. А еще через некоторое время Смок Калывок был признан "своим в доску" и большинство мусорщиков поклялось ему в вечной дружбе. После клятвы все до одного, кто еще держался на ногах, причесались одной расческой, что символизировало у хламов единство взглядов и полное взаимопонимание.
На следующее утро иностранец Шампанский проснул­ся от непривычных возгласов: "Направо! Налево! В две шеренги становись!" С удивлением прислушавшись к неприятному, как скрипящая пружина, голосу, Шам­панский, тем не менее, от души себя поздравил, ибо он вообще любил себя поздравлять. "Никто этого не сделает лучше меня", — справедливо полагал он. Затем Шам­панский заглянул себе под подушку, чтобы убедиться, что его заграничный паспорт находится на своем обычном ме­сте, ласково погладил аксамитовую, с гербом какой-то страны, обложку и выглянул в окно. Он был весьма удивлен, увидев мусорщиков, которые короткими пере­бежками, согнувшись, как бы прячась от неизвестного вра­га, со всех сторон приближались к Дворцу Правителей. По характерному блеску в кустарнике, растущем перед окном особняка, Шампанский узнал вчерашнего незнакомца в полувоенном френче — так могли блестеть только его чер­ные очки. И тут иностранец вспомнил, что Дворец испокон веков никем не охраняется.-Он еще немного понаблюдал за взбесившимися мусорщиками и направился на кухню, ибо жизнь его была расписана по минутам, и завтрак был для Шампанского важнее самых извилистых зигзагов хламской истории.
Тем временем под звон оконного стекла, разбивае­мого мусорщиками, Смок Калывок ворвался в Тронный Зал. Повелитель Страны Хламов Биф Водаёт как ни в чем не бывало тихо посапывал, откинувшись на бархат­ную спинку своего уютного трона-качалки.
~ А ну, слазь! — выдохнул прямо ему в ухо Смок Калывок.
Биф Водает заспанно глянул на приземистую, туго обтя­нутую полувоенным френчем фигуру, тряхнул головой и собрался было снова уснуть, но претендент на трон грубо пнул его в плечо и как можно более грозно пробасил:

~ Слазь, тебе говорят!
После этого повелитель хламов окончательно прос­нулся. Он с тоской оглядел широкие плечи и увесистые кулаки нового претендента и покрепче ухватился за под­локотники трона-качалки.
Не могу, я всегда здесь сижу.
Посидел, теперь дай посидеть другому, ~ злобно прошипел Смок и обеими руками ухватил Бифа Водаёта за грудки, пытаясь оторвать его от трона. Однако, хотя трон вместе с повелителем и поднялся над полом, тот не отпускал его.
~ Все равно не слезу, -•- прохрипел повелитель и, набрав воздуха, заорал: — Воротник оторвешь, болван!
— Я тебе покажу болвана! ~ взревел Смок Калывок и кулаком огрел своего врага по лысому блестящему затылку.
Пальцы повелителя разомкнулись, и трон-качалка шлепнулся на свое обычное место. "Круг замкнулся!" ~ прошептал Биф Водаёт. Это были его последние слова.

Я ЗАВИДУЮ МУСОРЩИКАМ

Очень хочется описать настоящие живые чувства. Но поскольку существует страна, обнесенная Высоким квад­ратным забором, приходится примириться с тем грустным фактом, что никаких настоящих чувств в этой стране нет и быть не может. И хотя художник Крутель Мантель и аристократка Гортензия Набиванка охотно и много рас­суждают про искусство и вечную любовь, но совершенно очевидно, что каждый из них попросту практикуется в красноречии' и, одновременно, любуется самим собою.
Да, — говорит Крутель Мантель, ~ неплохо было бы поговорить о смерти в ее философском аспекте.
Мне не страшно умереть — мне страшно умереть, — отвечает ему на это Гортензия Набиванка.
Почему?
Потому что мое сердце разбито и мне вовсе не до игры.
Ну и что? Души хламов ,- это беспомощные ба­бочки в синей пустоте одиночества. И каждый из нас — беззащитная бабочка, заблудившаяся во мгле... Но все же какое это счастье — жить и любить!
А мне дурно от оптимистов, которые всю жизнь только и делают, что притворно улыбаются. Я знаю: под упругой оболочкой их жизнерадостных улыбок прячется та же бездна взаимной черствости и равнодушия. Я завидую мусорщикам: как это чудесно — делать что-то своими руками, чувствовать, что ты живешь на свете не зря, а приносишь пользу, — вместо того, чтобы долдонить с утра до вечера о смерти, искусстве, парапсихологии и всяких там взрывах трансцендентального сознания.
Вот и я хотел бы стать таким, как они, упроститься, что ли? Но боюсь, что с нашим багажом обратного пути уже нет.
Раздается грохот. Двери слетают с петель, и два пьяных мусорщика, радостно гогоча, хватают влюблен­ных и, невзирая на их протесты, волокут на улицу.

ПОСЛЕДНИЙ РОМАНТИК
Последний романтик и гений страдания Гицаль Волонтай с огромным рюкзаком за плечами брел наугад по застланной плотным предрассветным туманом улице Тонких-до-невидимости намеков и напряженно вслу­шивался в то, как скорбно шаркают при каждом шаге подошвы его стоптанных башмаков. Он казался себе призраком, случайно угодившим в сырой и мрачный ко­лодец хламского государства, прилетевшим из какой-то далекой загадочной вселенной и тщетно ищущим выхода из молочно-белого месива, замкнутого со всех сторон неприступным Высоким квадратным забором. Он казался себе одиноким духом, обреченным познать тоску и боль всех времен и всех поколений. И единственным реаль­ным выходом отсюда, единственным спасением невольно стало видеться ему самоубийство...
Однако, что там — за таинственной чертой, отделя­ющей мертвых от живых? Вечная музыка или небытие, безрадостное и глухое? Вот он — тот самый мучительный вопрос всех бывших и будущих поколений! И что в сравнении с этим вопросом и эта мостовая, и он сам, и вся Хламия, — мираж и ничего более. И это существо, которое приближается к нему, Гицалю Волонтаю, этот бедный мусорщик, он" тоже осужден рано или поздно

перейти роковую межу и исчезнуть там, откуда нет воз­врата. Так-то, брат мой, мы с тобой оба лишь скитальцы на этой пустынной земле...
С глубокой всепрощающей скорбью глаза гения страдания остановились на плотно сбитой фигуре дюжего мусорщика, а тот без лишних слов схватил Гицаля Волонтая за ворот, скорее всего случайно защемив при этом прядь длинных белесых волос, и куда-то поволок его. О чем в этот момент размыш­лял последний романтик, навсегда осталось тайной.

И НИКАКАЯ Я НЕ БОГЕМА

При первом же известии о смене государственной власти народный писатель Хламии Свинтарей кинулся на поиски наиболее надежного убежища.
Прекрасно зная, что за долгие годы его неутомимой писательской деятельности ни одной его книги так никто ни разу и не прочел, Свинтарей- решил спрятаться под грудой своих собственных произведений. Практичный от природы, знаменитый писатель прихватил кроме воды и сухарей также и скляночку чернил.
Во время обыска никто из мусорщиков, естест­венно, не догадался бы искать писателя в куче книг, беспорядочно сваленных в одной из комнат его про­сторного особняка.
И скорее всего его так бы и не нашли, если бы одному из мусорщиков не захотелось покурить. Он взял с груды книг,
под которой спрятался знаменитый писатель, один из его романов, выдрал страницу, свернул "козью нож­ку" и, прикурив, по складам прочитал: "Смешно только мне" — заглавие объемистого романа, который держал в руках. Затем перевел заинтересованный взгляд на высившуюся перед ним груду.
Просто не верится, ~ обратился мусорщик к на­парнику, — что такую прорву книжек мог написать один хлам. Наверное, только считалось, что все это написано им одним, а на деле ему помогала целая уйма народу: сын, дочь, теща да еще и свояки.
Ясно, помогала, — убежденно отвечал ему второй мусорщик. — Знаю я эту богему!
При этих словах книжная гора зашевелилась, и отту­да, как из подземелья, донесся глухой голос:
— Вранье! Писал я и больше никто! И никакая я не богема — мой отец был такой же мусорщик, как и вы.
После чего Свинтарей вылез из-под книг, стряхнул пыль со своей знаменитой писательской куртки и принял тот самый торжественный вид, какой он принимал всегда при вручении ему очередной награды.
Судя по этому виду, ему много чего еще хотелось высказать, но, к сожалению, эта возможность не была ему предоставлена, и то, о чем он собирался сообщить, так и не стало достоянием истории.

ИНОСТРАНЕЦ ШАМПАНСКИЙ ЧИТАЕТ МАНИФЕСТ

Иностранец Шампанский не был арестован только потому, что он был владельцем заграничного паспорта и числился "персоной грата". Мстя ему за это, толпа разъяренных мусорщиков неоднократно выбивала стекла его особняка. Причем та же самая толпа всякий раз вставляла стекла на место, разумеется, за особую плату. Все это, тем не менее, не мешало Шампанскому регу­лярно прогуливаться по улице, Заросшей сорняками, улице Верности и по бульвару Обещаний.
Купив во время одной из прогулок газету "Правдивый хлам", Шампанский прочел там набранное жирным шрифтом объявление: "Ненавистный тиран свергнут и уничтожен! В честь победы новый правитель Смок Калывок приглашает всех на праздник, который состоится завтра в восемь вечера. Явка обязательна. Форма одежды — сиреневые шаровары". Далее в манифесте излагались мероприятия, составляющие осно­ву программы нового правительства:
Перекрасить Высокий квадратный забор в сирене­вый цвет и срочно заделать все щели в нем.
Объявить непримиримую войну всему, что на­ходится за Высоким квадратным забором, ибо если все, что находится за ним, не будет вовремя уничтожено, то оно само уничтожит Страну Хламов.
Национализировать и выкорчевать Нескучный сад ~ место, где праздно шатаются всякие лентяи и без­дельники, а затем силами лентяев и бездельников про­копать канал, который соединит Пруд с самим собой. (Здесь же уведомлялось, что бывший художник Крутель Мантель, бывший романтик Гицаль Волонтай, бывший
народный писатель Свинтарей, бывшая аристократка Гортензия Набиванка и еще некоторые недоноски уже трудятся на строительстве этого канала).
Переименовать улицу Верности в улицу имени Смока Калывока.
Выселить из страны всех до единого иностранцев.
Из всех пунктов программы нового руководства Шам­панскому меньше всего понравился последний. Сложив газету и не теряя чувства собственного достоинства, он медленным шагом вернулся домой и начал упаковывать чемоданы с модными иностранными наклейками.

МЫ СТОИМ НА ПОРОГЕ ВОЗРОЖДЕНИЯ
Спустя неделю после издания манифеста над Страной Хламов поползли громоздкие снеговые облака. Подмо­розило. Закружились в воздухе легкие белые хлопья. Все хламы, исключая только бывших богемовцев, заканчива­ющих строительство канала, начали срочно готовиться к очередной зимней спячке. И когда из мглистого квадрата неба вместо медлительных хлопьев посыпались мелкие кристаллические опилки, все хламы до единого спали сладким сном. И лишь строители канала, время от времени дуя на обмороженные руки, все еще долбили ломами смер­зшуюся глыбу бывшего Нескучного сада.
На закате поднялся ветер. Домишки утонули в белой круговерти.По площади зазмеилась поземка. К ночи местечко по самые крыши занесло снегом. Один только черный квадрат Высокого квадратного забора по-преж­нему проступал из снега да сиреневая портянка на ржа­вом шпиле Дворца испуганно колотилась на ветру.
Перед рассветом пурга поутихла. Из-под низких облаков выбралась надкусанная луна. На снегу, подсине­нном ее сиянием, замигали огоньки, которые перемигивались с далекими лампочками звезд, и если бы не черный квадрат на голубом фоне, залитом лунным светом, то могло бы показаться, что никогда и не было на свете такой страны, как Хламия.
Ранняя зима и спячка помешали неутомимому диктатору Смоку Калывоку осуществить все задуманное им по части коренного обновления Хламии.
В бывшем Нескучном саду уцелели три дерева, под кронами которых тихо стрекотало несколько полуживых кузнечиков. В Пруду плескались шустрые головастики
— потомство последней, не съеденной строителями ка­нала, лягушки. Западная стена Высокого квадратного забора так и не была перекрашена.
Зато канал силами бывшей богемы был целиком про­копан, хотя воду в него так и не пустили.
Именно способностью хламов впадать в зимнюю спячку историки позднее объяснили тот факт, что они вообще сохранились как разновидность, и так называе­мая Новая жизнь, про приход которой начали уже всерь­ез поговаривать, так и не наступила.
Проснувшись, хламы узнали про Возрождение, начатое мало кому известными до этого "подвижниками" во главе с Хитером Смитером. "Таким образом, мы стоим на пороге Возрождения!" ~ торжественно говорили они, обрадован­ные возможностью разговаривать, почти утраченной во время кровавого правления Смока Калывока. "Ах, как это романтично — Возрождение", — шептали хламки, смакуя полузабытое слово "романтично" и озирались: а вдруг их истолкуют не так, как следует?
Благодаря Возрождению был посмертно реаби­литирован и возвращен в число граждан гений страдания и последний романтик Гицаль Волонтай, а также ху­дожник Крутель Мантель: именно они перекорчевали едва ли не половину Нескучного сада. Реабилитировали без права гражданства бывшую аристократку Гортензию Набиванку. И бывший народный писатель Свинтарей получил возмож­ность вернуться домой и заняться творчеством, хотя этому сильно препятствовали застарелое несварение желудка и хронический насморк, заработанные им на строительстве канала. И иностранец Шампанский, запаковавший было свои чемоданы, остался в Хламии.

ПОДВИЖНИКИ
Смок Калывок, как уже упоминалось, был свергнут подвижниками во главе с Хитером Смитером. Точнее говоря, никто Смока Калывока не свергал: перед тем, как впасть в зимнюю спячку, он, опасаясь врагов и претендентов, приказал завернуть себя в дюжину ват­ных одеял и положить в саркофаг из гипсолитовых плит. Когда же мусорщики из особой охраны повелителя взло­мали саркофаг и развернули одно за другим ватные оде­яла, то выяснилось, что их повелитель бесследно исчез, оставив на память о себе одни только блестящие черные

очки. В связи с тем, что правдоподобных объяснений этому удивительному исчезновению так и не нашлось, ответственность за исключительное происшествие взяла на себя единственная разрешенная в стране подпольная организация подвижников. С этого момента Хитер Смитер вышел из подполья, а все тайные явки организации были закрыты.
В прошлом Хитер Смитер был посредственным поэтом, так и не получившим признания. Разочаро­вавшись в писательстве, он решил, что его истинное призвание ~ борьба за свободу и независимость хламского народа. Причем главным пунктом его программы было требование позволить ему всенародно взойти на трибуну в черном камзоле. Кроме того, он настаивал на необ­ходимости перекрасить Высокий квадратный забор в зе­леный цвет и засыпать силами мусорщиков канал, со­единяющий Пруд с самим собой.
Именно в тот момент, когда Хитер Смитер сделался политиком, диктатор Смок, несмотря на закон, согласно которому все граждане Хламии объявлялись потенциаль­ными врагами Хламии, -- начал ощущать острый дефицит той силы, которой он мог бы объявить решительную и непримиримую войну. Поэтому ясно, что за предложение Хитера Смитера о создании подполь­ной организации по борьбе с существующим режимом Смок Калывок с радостью ухватился. После чего были выбраны два мусорщика для строительства подполья под полом дома Хитера Смитера, а также утвержден состав подпольного комитета, члены которого принимались на работу и получали зарплату в одном из филиалов Двор­ца Повелителей. Там же, под домом Хитера, разместили типографию, издававшую подпольную газету "Возрож­дение", каждый номер которой редактировался лично Смоком Калывоком.
Узнав, что повелитель страны куда-то бесследно исчез, Хитер Смитер вышел из подполья. Причем глаза его настолько отвыкли от дневного света, что он был вынужден надеть черные очки пропавшего. В этих очках он стал так похож на Смока Калывока, что с первого взгляда можно было подумать, будто Смок вовсе никуда и не исчезал. И только хрустящий камзол, сшитый из шкуры последней выловленной в пруду лягушки и немед­ленно надетый им, отвращал от этой ошибочной мысли.
К ТАКОМУ В БРИГАДУ Я НЕ ПОШЛА БЫ
Таким образом, очнувшись от зимней спячки, жители местечка узнали, что они стоят на пороге Возрож­дения. Причесав всклокоченные волосы и старательно вычистив обувь, хламы все как один вышли на Площадь. И все как один были в сиреневых шароварах, ибо какой будет их новая одежда еще никто точно не знал. Под порывами весеннего ветерка широкие шаровары хламов пузырились и начинали хлопать, как паруса. Вот почему в тот день по всей стране было слышно беспрестанное дробное похлопывание. Однако, несмотря на весь этот праздничный кавардак, настроение у хламов было дво­яким: с одной стороны, они были довольны, что осточер­тевший всем образ жизни навеки уничтожен; с другой - было обидно, что такое значительное событие, как Возрождение, началось во время зимней спячки.
Причем большинство хламов винило в этом Хитера Смитера и подвижников, не пожелавших своевременно разбудить их. По этому случаю бывшие богемовцы, считавшие себя более талантливыми, чем новый повелитель Хламии, обменивались саркастическими улыбками, не осмеливаясь, однако, сказать вслух то, о чем они думали.
Когда Хитер Смитер взошел на трибуну, то на не­которое время хруст его камзола заглушил похлопы­вание многих сотен сиреневых шаровар.
"Ах, это похрустывание напоминает шорох крыльев бабочек, разбуженных весенним теплом", — сошлись во мнении пораженные хламки. И только бывшая аристок­ратка Гортензия Набиванка, недавно вернувшаяся со строительства канала, навела на повелителя неизвестно откуда добытый лорнет и, перекинув сигарету из правого угла рта в левый, пробасила хриплым голосом: "К тако­му в бригаду я не пошла бы". После чего смачно сплю­нула на начищенный штиблет Шампанского. Иностра­нец при этом невольно отодвинулся от нее и рукой, засунутой в карман, потрогал свой заграничный паспорт.
Между тем, правитель Хитер Смитер неподвижно стоял на трибуне. Черный камзол красиво облегал его коренастую фигуру. Свое кредо он давным-давно вы­сказал на страницах подпольной газеты, и говорить ему в сущности было не о чем. Поэтому он молчал и, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону,
принимал самые эффектные позы, заставляя хламок глубоко вздыхать и ахать от восхищения. И только в самом конце, когда толпа собралась уже разойтись, Хитер Смитер громовым голосом воскликнул: "Гражда­не! Сменим сиреневые шаровары на сиреневые платки!" После этого призыва хламы дружно зааплодировали и в едином порыве сорвали с себя сиреневые шаровары. Несколько пар найденных тут же ножниц пошли по рукам, и спустя короткое время на шее каждого из присутствующих на площади красовался сиреневый, завязанный на три узла платок.

ПРОЧЬ С ИХ СТОЛБОВОЙ ДОРОГИ

Последовательно осуществляя подпольную програм­му подвижников, Хитер Смитер переименовал улицу Смока Калывока в улицу Энтузиастов, а в скором вре­мени организовал и засыпку канала. Для этого му­сорщикам были выданы носилки и лопаты.
И закипела работа. Мусорщики, обливаясь потом, за­капывали проклятый канал, а празднично приодетые, с платками, повязанными вокруг шеи, хламы прогуливались возле них и с каким-то наивным удивлением повторяли: "Скоро мы построим то, к чему стремились веками!.." Разумеется, хламы никогда ни к чему не стремились, тем более веками, однако, очевидно, они полагали, что именно таким образом они также участвуют в непрерывном процессе великого Возрождения Хламии.
Тем временем, над головами хламов-энтузиастов на­чал кружиться сияющий, неизвестного происхождения эллипсоидный предмет. Безусловно, само по себе доволь­но удивительно, когда в воздухе парит серебристый эллипсоид, однако если в это время, в самый разгар Возрождения, происходит историческая засыпка канала, — то тогда в этом нет ровно ничего удивительного. И поэтому хламы вскоре перестали следить за реющим над их головами странным эллипсоидом и принялись вновь доказывать один другому: "Теперь каждый из нас — пружина истории!"
А всеми забытый серебристый эллипсоид, радужно сияя, стремительно подплыл к стене Высокого квадрат­ного забора, бесшумно столкнулся с нею, приземлился и сделался величественным старцем в темных очках и с дорожной тростью в руке. Негромко постукивая своей
тростью о мостовую проспекта Моралистов-Эквилибристов, он вернулся к тому месту, где происходила историческая засыпка канала, и, пугая хла­мов своим высокомерным видом, несколько раз про­дефилировал по бровке канала, как бы невзначай спихивая зазевавшихся в не закопанные еще ямы. При этом он не просил прощения, а только глухо повторял: "Прочь с их столбовой дороги!"
Вечером бывшие богемовцы, которые снова начали собираться в кабачке "Сердцебиение", по-разному трак­товали загадочную фразу надменного старца, однако правдоподобного объяснения так и не нашли.

ВСЕ ДЛЯ МУСОРЩИКА

Поскольку новое правительство объявило, что всякое мнение имеет право на существование, то сразу же появилась масса таких мнений. Они касались в первую очередь так называемой "духовной жизни" или "жизни духа", а также знаменитой "духовной жажды". И хотя вопрос заключался лишь в том, основываются ли выше­указанные понятия на реальности или они — попытка скрыться от темных инстинктов, от пустоты бытия и извечной приверженности хламов к "Горькой полыни", ~ споры о духовной жажде так захватили всех, что спустя короткое время в стране совсем не осталось хла­ма, который бы о чем-нибудь не спорил и не отстаивал каких-либо убеждений. При этом ни один не занимался своей обычной повседневной работой. В результате улицы местечка, которые теперь никто не убирал, ока­зались погребенными под слоем мусора и заросли такими сорняками, что под их непроницаемым покровом не бы­ло возможности различить, кто и с кем спорит.
Для того, чтобы спасти положение, правительство подвижников создало в одном из помещений семейного общежития мусорщиков издательство под названием "Все для мусорщика!" Во-первых, там выпускались произведения каждого, кто работал в издательстве, во-вторых, был налажен выпуск еженедельника "Как рабо­тать за семерых". Этот еженедельник предназначался прежде всего для мусорщиков, и по мысли его основа­теля профессора Уха Перекидника должен был значительно продвинуть вперед дело Возрождения. Однако мусорщики в большинстве своем были, как и
прежде, неграмотны и только молча разводили руками, когда симпатичные работницы издательства приносили им все новые и новые кипы пропахших типографской краской журналов. Но сказать что-либо вслух они, по старой привычке, не отваживались. На их счастье, изда­тельство "Все для мусорщика!" после выхода шестнад­цати номеров еженедельника из-за недостатка бумаги было самораспущено.
Ключевая роль в деле дальнейшего внедрения Воз­рождения с этого момента перешла к Фабрике-кухне парадоксальных идей. Там были срочно созданы два но­вых факультета по изучению богатого политического, гражданского и духовного наследия нового правителя Хитера Смитера. Студенты первого факультета назы­вали себя "хитероведами" и изучали влияние политических идей лидера подвижников на солнечную активность. Студенты второго факультета, "хитерологи", исследовали связь стихов Хитера Смитера и аномалий в толще земной коры. По большинству вопросов между двумя факультетами существовали острые разногласия. И только по вопросу об использовании "Горькой полыни", ставшей в это время страшно дефицитным про­дуктом, установилось полное единодушие и взаимопонимание.

С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ ДОРОГОЙ ИНОСТРАНЕЦ ШАМПАНСКИЙ

Иностранец Шампанский, заказав еще одну бутылку "Горькой полыни", уютней расположился в кресле и рас­крыл толстую тетрадь в голубой обложке: "Что нужно хламам для счастья? Немного любви, горстку звезд над головой, каплю сострадания..." Шампанский на­смешливо, но с нескрываемой грустью улыбнулся, ибо эти строки он когда-то написал сам, а тетрадь, которую он держал в руках, была дневником его юности. "Ни отсутствие "Горькой полыни", ни так называемое Воз­рождение не помешает мне, иностранцу Шампанскому, отпраздновать как следует мой собственный день рож­дения, потому что день моего рождения — важнейшее из всего, что случалось и будет случаться в этой прок­лятой стране!", — приблизительно так подумал Шам­панский, когда на минуту оторвал взгляд от своей бес-
ценной тетради. В этот момент кабатчик Лажбель, почтительно согнувшись, поставил на стол заказанную бутылку.
— Жизнь, гм, жизнь, — с оттенком сарказма пробор­мотал Шампанский.
С днем рождения, дорогой иностранец Шам­панский! — Лажбель обрадовался, что Шампанский за­говорил с ним, и без приглашения присел за его столик. Ему было давно известно: раз Шампанский пришел в кабачок с тетрадью в голубой обложке, значит, сегодня его день рождения.
Жизнь прожить — не поле перейти, — развил Шампанский свою мысль и, налив себе стопку, тут же осушил ее. После этой фразы он собрался было вновь погрузиться в чтение, но дверь кабачка внезапно с гро­хотом распахнулась, и в зал ворвалась толпа обросших волосами подвижников. Они заказали огромный жбан минеральной воды, сдвинули столы, шумно расселись и начали обсуждать последний памфлет Хитера Смитера "Общественный мусор, или общество и его шелуха". Шампанский прислушался и понял, что лидер подвижников утверждает, будто невысокий интеллекту­альный уровень мусорщиков в настоящий момент можно повысить лишь путем снижения высокой интеллектуаль­ности хламов-богемовцев. Насмешливая улыбка пробежа­ла по губам иностранца, и, видимо, заметив ее, поднялся из-за стола коренастый подвижник, челюсти которого напоминали выдвижные ящики письменного стола.
~ Ты, я вижу, интеллигент. Пожалуй, даже иност­ранец, ~ начал подвижник, остановившись у столика Шампанского. — Почему бы тебе не перейти к нам? Нам как раз таких не хватает...
— А вот ты — для чего ты живешь? ~ не выдержал Шампанский.
Установилось тяжелое молчание.
— Это не вопрос, — как-то уж очень спокойно спустя некоторое время отозвался подвижник. Затем круто повернулся и направился к своему столу. Челюсти его при этом непрерывно двигались взад-вперед.
Когда подвижники, забыв расплатиться за жбан минералки, ушли, Шампанский тоже поднялся. Настро­ение было испорчено, и ему хотелось поскорей попасть
домой. Но в прихожей кабачка его остановила уже зна­комая квадратная фигура. Зажав между тяжелыми че­люстями самокрутку, подвижник процедил сквозь зубы: ~ Ты зачем меня спросил, для чего я живу?
Это не вопрос, — утомленно отозвался Шам­панский.
Это не вопрос! ~ твердо повторил подвижник и тяжелый, как утюг, кулак опустился на голову Шам­панского. Вслед за этим другой утюг проехался по его правому глазу.
Перед глазами иностранца заплясали серебристые звез­дочки, а затем опустилась глубокая и теплая тишина.
Когда Шампанский с трудом раскрыл глаза, он увидел перед собой участливо склоненное лицо ка­батчика Лажбеля. Схватившись, как за спасательный круг, за шею кабатчика, он кое-как доковылял до убор­ной. Там он остановился у зеркала, потрогал огромный синяк под правым глазом и скривился от боли. И вдруг ему показалось, что избили его не впервые, что он уже когда-то отвечал подвижнику на его вопрос или на что-то подобное этому. И в тот раз подвижник курил такую же самокрутку. Неожиданно самокрутка в воспаленном мозгу Шампанского раздвоилась, утроилась, ~ и вот уже перед ним сотня, тысяча, тысяча тысяч самокруток и подвижников, сжимающих их зубами. Все они задают ему один и тот же вопрос и затем кулаками, напомина­ющими утюги, бьют его по голове. И Шампанскому стало совершенно ясно, что привычка видеть в сущест­вующем некую конкретную цель, надежда на то, что Хламия постепенно приближается к состоянию совер­шенства, — это нахальный самообман. Нет и никогда не было под хламским небом ничего такого, чего бы уже не было прежде. Как будто удивительная цепь событий и поступков вьется по земле и бесконечное множество раз пересекает сама себя, и нет у нее ни конца, ни начала... "Круг замкнулся", — прошептал Шампанский, сунул голову под кран и пустил воду.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Страна Хламов
Сундук
Портрет
Один день писателя Свинтарея
Великий магистр
Каждый прощается по-своему
Смешно только мне
 Кружева на заборе