Сибирская бывальщина

… Основательный бревенчатый пятистенок на окраине Рогожки уютно вписался в лесистое предгорье. Под стать дому - просторный двор с хозяйственными постройками. В окнах, обращенных на закатную сторону, - оранжевое марево от уходящего за Верблюд-гору скупого на тепло осеннего сибирского солнышка.
Величавые, почерневшие от времени тесовые ворота грустно смотрят узорными глазницами на обезлюдившее перекрестье дорог, будто упрекая кого-то:
«И почему никто не едет? Куда все запропастились? … »

Возводил это хозяйство более полувека назад Павел Егорович Рожнов. Для молодого, полного сил участника Великой Отечественной жизнь в те давние времена только начиналась. Вернулись с ратных полей и братовья. Живы были отец, мать. Строиться помогала вся Рогожка. Время было такое, когда чужая беда, чужая забота становились общими, когда делились не только куском хлеба, но и радостью. Было такое время, да всё разом вышло: надоело мирянам жить в дружбе и согласии. Наскучило …

… В пахнущие свежей хвоей хоромы сразу после венчания Павел Егорыч внес на руках рогожскую красавицу Ульяшу Клейменову, ставшую хорошей хозяйкой в доме, мужу - добрым другом, а детям - заботливой матерью.

Давненько это было. Да было ли? Будто сказку кто между делом рассказал. Где они все? Жизнь-то идет своим чередом, не спрашивая, успел ты на этот поезд или нет.

В этих стенах шумно играли свадьбы да крестины, проводы да встречи, с грустью провожали в дальние дороги и последний путь. Если собрать все воедино, то интересное кино получилось бы. Это теперь здесь пусто.

Нынче вся семья-то Павла Егорыча - это кот Семен, буренка Тамарка, да верный друг Шарик.

Давненько уж упокоили свои мятущиеся души родители да многочисленные родственники. Отошла в мир иной милая Ульяша, оставив о себе светлую память да красавцев-сыновей, разлетевшихся по всему белу свету в поисках собственной судьбинушки.

Теперь-то эти почерневшие от времени стены совсем отвыкли и от детского гомона. Все, вроде, в прошлом. Быстротечна река времени. А ведь зажмурься на мгновение, только руку протяни - вот оно, все прошлое рядом.

Егорычу часто видится то время, когда в доме суетились его сыновья-погодки. Кажется, что это было вчера. Нет. Не вернуть прожитого. Разлетелись родные кровиночки из отчего гнездышка. Кирилка где-то в Таймыре по морскому делу промышляет. Матвей уж давненько обосновался в Москве. А последыш, младшенький - Николка и вовсе за тридевять земель: укатил всей семьей в земли немецкие учить тамошних ребятишек премудростям химии.

Раньше-то почтарь Никишка чуть ли не каждодневно с весточкой прибегал в рожновский дом, а теперь и он редкий гость. Нет. Не то, чтобы забыли Егорыча. Нет. Просто сыновей закрутила суета новой жизни, а близких да знакомых раз-два и обчелся…
Эх! У каждого свой век. Многих Егорыч вспоминает теперь только по выцветшим черно-белым фото. Человеческая память - хитрая штука. Все норовит поглубже упрятать воспоминания, оставляя, ровно на поверхности воды, лишь рябь от прошлых событий... Жи-и-знь…

ХХХ
… Мы сидим с Егорычем в уютной горнице за большим тесовым столом, уставленным соленьями и маринадами. Посреди этого диковинного для горожанина благополучия - пышущий жаром большой алюминиевый чайник да огромный берестовый туес пахучего горного меду.

Электричества не включаем. По мере угасания дня в горницу вползает полумрак. В печи весело потрескивают березовые чурки. Все отчетливей на бревенчатых стенах прорисовываются озорные танцующие блики.
- Вот ведь предзимок выдался! - дивится хозяин. - Покров прошел, а на улке теплынь. Пчелы тоже никак не угомонятся. - раздумчиво произносит Егорыч, затягиваясь папиросным дымом, и снова надолго замолкает.

Все отчетливей в свете печных сполохов прорисовывается сосредоточенное лицо милого моему сердцу старика. Теперь оно кажется литым из бронзы. Если бы не хитрый прищур не по годам живых, чуть раскосых голубых глаз, его можно было бы принять за изваяние.
Уж восьмой десяток разменял, но на вид - немногим боле пятидесяти пяти. А в работе - и молодому спуску не даст.

- На могилку-то к Петрухе давно заходил? - интересуется хозяин, продолжая смотреть на огонь в печи.
- Заезжали недавно с Мариной. Цветы подсадили. Палисад поправили. В Новосибирске теперь тоже редко бываем. В основном - на Сокуре. Дачку там небольшую сгондобил. Внукам нравится…
- Да-а. Не одну сотню верст пришлось с им на пузе проползти. - с теплотой в голосе говорит Егорыч о своем фронтовом друге. - Надёжный был человек! Зря не таежник. Нынче-то днем с огнем такого не сыщешь. Царство ему небесное. Жень, а может махнем по махонькой за помин души? Мне Кирилка тут оставил кувшин «Смирновской».
- Нет, Егорыч. Спасибо. Сердчишко.
- Эх, все у вас, молодых так: то конь спотыкается, а то телега колесо потеряла.
- На нашу долю тоже кое-что перепало. - пробую робко возразить я. - Афган-то сродни Великой Отечественной будет?…
- Да. Жалко, когда молодые гибнут… И за что? … Беда-а-а…

За окном уже темень. Здесь, в долине резкая смена дня и ночи - дело обычное. Вот, только что были сумерки и на тебе: за окном уже ночь, хоть глаз коли. Солнце-то за ближайшую гору отдыхать ходит.

Теперь на стенах и оконных стеклах единоправно господствует печное зарево. Все предметы принимают колеблющиеся, причудливые очертания. Пушистый Семен, примостившийся рядом с хозяином, теперь кажется размытым сказочным призраком…
- Чё-то ты ре-е-дко нынче наезжаешь в Рогожку. - с горечью произносит Егорыч. - Бывалочи-то, помнишь? Когда Ульяша жива была…
А меня ить в запрошлом годе чуть не грохнули. Слышал, поди? - неожиданно меняет он тему разговора.

- Нет. Как это? - искренне удивляюсь я.
- А так. Чаще наведываться надо. Таперича для вас, городских Рогожка будто за тридевять земель переехала. – не зло выговаривает мне старик за всех земляков-«бегунков», покинувших это чудное сибирское село.

Он не спеша берет длинную кочергу, ворошит угли в топке, подбрасывает несколько полешков.
- Разный люд стал навещать нас. Боле на «Мерседесах» да «Джипах». Всё какие-то недоделанные. Словом, - мусор, сметье разнокалиберное.
- Почему?
- А-а-а…Поди узнай у их. Всё заморыши да пьянчуги. Погань перекатная. Тьфу-у!…

Егорыч снова закуривает.
- Там, у вас - в больших городах, сказывал мне Пашка Тартышев, их «отморозками» кличут. Для таких - ничего святого. Им плюют в глаза, а они говорят, что это божья роса. Такому мать родную порешить, что до ветру сбегать. Они-то, вот, безвременно и открывают охоту, зорят гнезда, поганят таежную прелесть…

Егорыч тяжело вздыхает и снова надолго смолкает.
- Ну, так что в запрошлом году? - нарушаю я затянувшуюся паузу.
- Слушай, коли интересно. До сих пор душа болит. Фронт прошел, а тут …
Старик в сердцах машет рукой и неспешно начинает излагать…

ХХХ
… День был на исходе. Первая охотничья зорька прошла на редкость спокойно. Не было ни суеты, ни той беспорядочной стрельбы, какую можно часто наблюдать в компаниях случайных охотников.
Намаявшись за день хождения по топям да болотам, Егорыч решил шабашить. Выйдя к Черному озеру, он разыскал в прибрежных кустах сухое место, сложил в сторонке патронташ, ружье, охотничью суму и принялся ставить брезентовый полог. Сладив шалашик, довольный отошел в сторонку, полюбовался своим творением. Бросил в средину сосновых лап, а на них - пуховый тюфячок. Славное получилось жилище!

«Не мешало бы чайком побаловаться.» - подумал старик - «Эх, жаль, что Шарика не взял с собой. Всё веселей было бы …»
Подхватив котелок, ружье, несколько патронов, старик направился к крутому бережку, ища пологого спуска к воде. А вокруг - такая благодать!…
Вот и аккуратно устроенный чьей-то заботливой рукой спуск. Остановившись у самой кромки воды, Егорыч залюбовался чудной картиной уходящего дня, отраженной в зеркале озера. Зачерпнул водицы. Присел. Достав из портсигара «беломорину». Закурил. Смачно затянулся дымком …

Вдруг, с противоположного берега донеслись обрывки речи. Камыш раздвинулся и Егорыч увидел группу молодых людей. Всего их было шестеро, трое - с ружьями.
«Старшему и двадцати-то не будет.» - прикинул старик.
По бестолковой суете и сумбурному разговору стало ясно: пьяные гастролеры.
«От таких оглоедов чего угодно ждать можно.» - подумал Егорыч. - «Вот такие же ходоки в прошлом годе перед посевной всю технику разукомплектовали. Брали алюминиевые детали да медные бензопроводы. Суд был, да что толку?…»

До противоположного берега не более пятидесяти метров. Далеко-о-о окрест разносится по зеркальной глади грубая перебранка незванных гостей, сдобренная непотребными выражениями.
Тяжелое предчувствие трогает душу старика:
«Не к добру, однако, все это».
Вдруг, один из юношей, тыча рукой в сторону Егорыча, истошно орёт:
- Гляди, ребя, гу-у-сь!
Из-за густой прибрежной осоки старику ничего не видно и он незло ворчит:
- Вот до чего водяра-то доводит. С пьяных глаз и коза на крыльях привидится. Откуда гусю здесь взяться?

А на том берегу начинается суматоха.
- Сейчас я ему горбатого залимоню! - истошно орет старшенький, переломив двухстволку и лихорадочно вставляя в нее патроны.
Следом железно цокают курки остальных винтарей. В сторону Егорыча начинается сумбурная стрельба.
- Как бы не задели ненароком! Что возьмешь с этих недоумков? - ворчит Егорыч и бочком продвигается в сторону густых зарослей. Но планы его разом ломаются, когда в двух шагах от себя, в просвете камыша он видит ослепительно белого красавца лебедя-кликуна, пытаюшегося укрыться от свинцового дождя. В сумерках уходящего дня старику кажется, что птица будто светится изнутри.
«Господи! Откуда он тут, бедолага? Подранок!»
А канонада с того берега не прекращается.
- Что вы, ахламоны, делаете? - скорее не закричал, а выдохнул Егорыч, вставая в полный рост навстречу свистящей картечи. - Что делаете?
Стрельба на время прекращается. Огромный бело-серебристый красавец, как бы поняв, где искать защиту, осторожно подгребает к Егорычу.
- Иди сюда, горемышный. Что с тобой… - протянул старик руку в сторону лебедя. - Иди поближе…

Неожиданно, стрельба возобновляется. Свинцовый град снова полоснул по прибрежной камышине. В ответ старик сорвал с плеча ружье и, не целясь, для острастки пальнул дуплетом в сторону противоположного берега.
- Мочи, Колян, эту старую корягу! - орёт старшенький.

И огонь переместился с лебедя на Егорыча.
Старик, упав ниц за ближайшую кочку, быстро автоматически перезарядил ружье и прицельно выстрелил под ноги обидчикам.
- Ложись, пацаны! - истошно заорал кто-то на том берегу.
Воспользовавшись паузой, Егорыч подполз к воде.
- Иди сюда, Кликуша!
Лебедь словно понял смысл ласковых слов старика, пытаясь выбраться на сушу, тщетно помогая себе своими мощными крыльями.

Егорыч рывком подхватыватил птицу и поставил её рядом с собой. В наступающих сумерках он увидел запекшуюся кровь на голени птицы и неестественно вывернутую левую лапу. Левое крыло тоже в неестественном положении.
- Так вот почему, бедняга, ты не можешь взлететь!» - сокрушается старик…

А на том берегу снова суета. Теперь сумбурную матерную речь разбавляет тревожный собачий лай. Пару раз пальнули в сторону Егорыча. Один из наиболее суетливых подростков заорал пьяно:
- Ну, штопаный пидор, сейчас ты получишь!

Старик видит, как вся гоп-компания, побросав ружья и снаряжение, налегке ринулась в сторону перешейка.
«Ну, Егорыч, жди гостей. Минут через десять будут здесь… Куда же девать Кликушу?»
Скинув фуфайку, старик пересадил в нее лебедя, и аккуратно отнес сверток подальше от берега. Положив притихшую птицу под разлапистой сосной, для верности присыпал пожухлым листом. «Жди меня здесь. Не шелохнись…»
Егорыч спешно вернулся на полянку и стал ждать незваных гостей. Тяжелые шаги пьяной, сквернословящей компании приближались. И когда юнцы выскочили из мелколесья, Егорыч зычным голосом скомандывал:
- А ну-ка, стоять! Порешу как собак! - и для пущей важности взвел курки, будучи уверенным, что оба ствола пусты. «Ничего страшного, попугаю малость, Охолоню их пыл…»
Металлическое клацание курков отрезвило компанию. Словно натолкнувшись на неведомую стену, юноши остановились.
- Ну, вот что сынки: погуляли и хватит. Будем считать, что конфликт исчерпан. - перешел на миролюбивый тон Егорыч. - На дворе уже почти ночь. Отдыхать пора…
Совсем неожиданно, слева, почти у самых ног старика раздвинулись камыши и из них показалась ощеренная клыкастая морда овчарки.
- Взять его, Найда! - заорал один из «отморозков». - Взя-я-ть!

Собака сгруппировалась в боевой стойке и через секунду-другую готова была кинуться на старика. Егорыч автоматически перевел ствол в сторону овчарки и нажал спусковой крючок. Неожиданно прогремел выстрел… «Как же так? - недоуменно пожал плечами старик - Ведь ружье-то не было заряжено…»
Так и не начав прыжка, овчарка замерла в хищной позе, высоко подпрыгнула на месте, резко дернулась всем корпусом назад и тут же рухнула замертво.
Растерянный Егорыч отбросил в сторону свою двухстволку и наклонился над собакой.
- Как же так? - недоумевая обратился он к компании юнцов. - Как же так? Ружье-то не было заряжено… - бормотал Егорыч, стараясь разглядеть рану.
- Коцай его, мужики! - заорал старший. - По балде глуши…
Сзади хрястнули чем-то тяжелым по контуженному плечу. Пинок под дыхалку был жестким и точным. В глазах поплыли цветные круги…

Больше он ничего не помнил. Липкая пелена мягко окутала старика и унесла в сладостную бездонную глубину… Последнее, что мелькнуло в затухающем сознании: «Закрыть голову руками…» Он упал лицом в густую осоку уже не чувствуя боли от кованых туристических ботинок.

ХХХ
… Очнулся Егорыч поутру, когда скупое на тепло осеннее солнышко уже позолотило кроны мелкого прибрежного ивняка, сохранившего еще на себе часть желто-красной листвяной одежки.
В голове гудело. Лежа на спине, старик смотрел в безоблачное небо, пытаясь восстановить события вчерашнего вечера.
«Ох! А Кликуша-то где?»

Первое желание - вскочить на ноги… Но не тут-то было. Тяжелое, чужое тело будто налилось свинцом. Саднил правый бок.
«Неужто ребра порушили?…»
Дрожащими пальцами Егорыч расстегнул гимнастерку. Провел рукой по грудине, бокам.
«Вроде нет…. Надо вставать…»

Превозмогая острую боль, старик поднялся на четвереньки. Присел. Сполз к воде. Разбитыми губамии припал к спасительной влаге. Вроде, полегчало. Тут же присел на мокрой осоке. Отдышался. Нащупал в кармане гимнастерки целофановый мешочек с сигаретами и спичками. Закурил. Теплый дым приятно щекотал ноздри, успокаивал боль.
«Надо двигаться… Кликуна, поди, растерзали?…»

Как ни странно, лебедь сидел на старом месте. Правда, в скрадке был беспорядок. Видимо, Кликун пробовал самостоятельно выбраться на волю, но из этой затеи у него ничего не получилось. Распушенное левое крыло сильно кровоточило.
«Милый ты мой. Намучился …»
Егорыч разорвал медицинский пакет. Достал йод, бинт. С большой предостороженностью обработал раны Кликуна. Выстрогал плоскую палочку и прибинтовал её к поврежденной лапе птицы.
«Терпеливый ты, однако! Вылитый я в молодости!» - подивился Егорыч.
Он осторожно прижался горячей щекой к влажному крылу горемыки. На старого солдата накатила волна чувств. Впервые за долгие годы одиночества к горлу подступил теплый комок, а из глаз покатились слезы.
«Ничё. Ничё, брат. Мы с тобой и не то в своей жизни видели. Держись. Вместе-то сподручней. Одолеем…»

Безмолвная птица, будто поняв старика, повернула к нему свой мощный клюв и слегка ущипнула его за китель. Далеко-о-о окрест по озерному зеркалу разнесся гортанный победный лебединый клич:
«Держись, старик! Одоле-е-ем!»
«Свят, свят, свят! - прокряхтел Егорыч. - Может же такое причудиться?»

Старик с удивлением заглянул в лебяжьи глаза. Немигающие серо-голубые бусинки, как показалось Егорычу, с укором и хитринкой спрашивали:
«Ну, что, старый вояка, хвост опустил? Держись! Жизнь нынче такая! Выстоим!…»
- Погодь малость, друг. Я сейчас…

Старик нашел в себе силы встать. Суковатая палка от кострища теперь служила ему тростью. Он проковылял до злополучной поляны, надеясь найти свою двухстволку, но увы.
«Уволокли, подонки. Тьфу-у! Да бог с ней. Справим другую…»
Неожиданно он наткнулся на труп овчарки.
«Вот отморозки! - в сердцах выругался старик. - Друга оставили…»

Егорыч вернулся к месту планировавшейся вчера ночевки. Достал из охотничей сумки саперную лопатку и вернулся к скорбному месту. Земля была податлива. Стоя на коленях, Егорыч вычерпывал из ямки сырые рыхлые куски чернозема и размышлял о превратностях судьбы, о людях, которые придут ему на смену, чтобы жить на этой грешной земле: любить, страдать, повторять ошибки отцов…
Уложив застывшее тело овчарки в ямку, старик присыпал его землей, утрамбовал холмик и воткнул в него для приметы высокую палку. Широко перекрестился. 
«Прости, дружище. Ты честно выполнил свой долг…»

Когда он снова вернулся к стоянке, был почти полдень.
- Намаялся, бедолага. - ласково приговаривал Егорыч. - Сейчас пойдем до дому. Жаль, что хозяйки нынче уж нет. Она бы тебе ближе родной матушки была.

ХХХ
Старик собрал свои нехитрые пожитки и сунул их в заплечный мешок. Потом, как можно осторожней свел концы фуфайки, сделав подобие птичьего гнезда, бережно взял живую ношу на руки и, опираясь на посошок, отправился в неблизкий обратный путь.
Самый сложный отрезок до Студёного ручья он одолел часа за три. Далее - по Тарскому тракту - повезло. Буквально на втором повороте его догнал грузовик. Незнакомый молодой водитель, резко притормозив возле Егорыча, весело заорал:
- Никак с охоты, дедок? Что-то припозднился?
- С охоты, веселый человек. С охоты. - вздохнул Егорыч.
- Решил живьем трофей доставить? - тыкая пальцем в сторону ноши, заулыбался паренек.
- Да-а. Так сподручней.
Дверь кабины широко распахнулась.
- Прошу-у-у.
- Не, сынок, в кузове попросторней будет.
- Как знаешь. Помочь?
- Подержи бедолагу пока я барахлишко свое заброшу.
Паренек вышел из кабины, подошел к Егорычу.
- Ты токо поаккуратней. Крыло перебито.
Старик бережно передал ношу пареньку.
- Ух, ты! Килограмм на восемь потянет!
Потревоженный лебедь высунул из фуфайки длинную шею и, нахохлившись, клюнул водителя в плечо.
- Смотри, дедуля, он со мной дерется! - захохотал парень, отворачивая на всякий случай от грозной птицы свое лицо. - А красавец какой!
- То-то и оно. А есть ведь мухоморы, которые на эту красоту плюют. Подай, мил человек, друга моего.

Встав на подножку, парень бережно передал сверток.
- Где высадить?
- А как въедешь в Рогожку, аккурат с правой стороны.
- Дак ты чё, Рожнов, что ли?
- Он и есть. - проговорил Егорыч, поуютней усаживаясь и пристраивая своего Кликушу на коленях.
- Надо же так! А я вас и не признал. Я с Николаем был дружен. Кстати, где он теперь?
- В городе Гамбурге.
- Ух, ты! Не женился?
- Как же. Вы молодые скоры на ногу! Двоих парней уж настрогал.
- У меня тоже двое. Только девахи… Сватовьями запросто могём быть! - захохотал водитель. - Как вас по имени-отчеству?
- Зови Егорыч, не ошибешься.
- Ладно, Егорыч, поехали.

Путь до Рогожки одолели за час с небольшим.
- Зашел бы. Чайку сообразили. - предложил старик.
- Не, батя. Я и так задержался на Анисьином перевале. Снег ведь уже. Мне бы к ночи, дай бог, до Карасука дотопать.
- Счастливо, сынок. Как кличут-то тебя?
- Алексей Батурин. Алешка. Не хворай, Егорыч. И другу твоему здоровья. А Николаю отпиши про нашу встречу. Поди помнит…

ХХХ
За калиткой к Егорычу кинулся с громким лаем Шарик, как бы выговаривая старику за долгое отсутствие. Услышав брехню лохматого, подала свой голос Тамарка. Заволновалось некормленое куриное общество.
- Сейчас. Сейчас я с вами займусь. А ты любопытствуй меньше. - обратился старик к Шарику, прыгающему с визгом вокруг него. - Придет время, увидишь. Нет. В дом я тебя пока не пущу. Посиди на улке. Вот как устрою гостю жилище, тогда и добро пожаловать…

… Просторная клеть для Кликуши вышла ладной во всех отношениях. Егорыч примостырил ее сзади печного обогревателя, чтобы птице потеплей было. Потом он сбегал к своему приятелю-ветеринару.
- Слышь-ка, Алексей. Помощь нужна.
- Никак захворал?
- Если бы. Тут у меня посложней задача будет.
Егорыч вкратце обсказал другу своё приключение на охоте.
- Это мы изладим враз. Надо бы и тебя осмотреть. Годы, брат. Го-о-ды! С этим не поспоришь. - решительно заявил ветеринар.
- На мне-то, как на собаке. Зарубцуется. И не в такие переплеты попадали.
- Э, в молодости всё иначе было. Помнишь, после планового осмотра на ферме успевали на тырлу слетать. Как же не потанцевать? Помнишь? А сейчас за день так натанцуешься, всю ночь по горнице хороводишь. Не спится. Особенно в последнее время…
- Ладно тебе жалобить народ. Уже слеза прошибла. Идем…

Приход врача Кликун воспринял настороженно: прыгал на одной лапе по клети, распустив раненое крыло, трубил во всю мощь своих лёгких. В конце-концов, обессилев, присел. Тут-то друзья и повязали непослушного пациента.
- Да, Егорыч. Серьезные травмы… - задумчиво произнес ветеринар. - Но… - он сделал паузу и поправил очки. - Не смертельны. Ладную шину ты ему к лапе приспособил. Хвалю! Через пару-тройку месяцев твой подпечный-подопечный встанет на ноги. А к весне - на крыло…

ХХХ
… Почитай, до самого Крещенья Кликуша похрамывал, да приспускал больное крыло. А уж после Святок совсем оклиматизировался, сделавшись полноправным хозяином горницы. Даже несговорчивый крупный сибирский котяра Семен и тот сдался, согласившись с бесхарактерным Шариком и, смирив свой гнев на милость. Теперь мирное сотоварищество скопом проводило длинные зимние ночи за печью, в лебединой клети.

Особенно весело было вечерами, когда после сытного ужина всем семейством собирались в просторной горнице. Правда, из-за уважения к хозяину программу «Время» смотрели в тишине. Кликун восседал в центре, а по оба его крыла мостырились впритирку Семен и Шарик. Но уж после…
Начинался самодеятельный концерт с пируэтов Семена, заскакивавшего на спину Кликуше, и, тут же, перелетавшего на загривок Шарику. Ошалевший от такой наглости Шарик неуклюже гонялся за котом, по пути пихая Кликушу, который в свою очередь успевал мгновенно вытянуть шею и ущипнуть за мягкое место своего обидчика...

По весне, когда во дворе появились зеленые проплешины, дружная семейка перекочевала во двор. Жующая свою вечную жвачку кормилица  Тамарка, недоуменно пучила глаза на веселую компанию и не могла понять причину их неуемного веселья.
Заигравшись, Кликун на бегу делал два-три тяжелых взмаха своими мощными крыльями и поднимался на пару метров над удивленными не менее, чем Тамарка, Шариком и Семеном. Видимо, травма еще давала о себе знать.
Но к концу апреля, где-то к Егорьеву дню неожиданно для всех Кликун, энергично разбежавшись, взмыл в небо. Егорыч, увидевший из окна эту сцену, как был в рубахе, выскочил во двор и с тревогой, приставив козырьком ладошку ко лбу, наблюдал грациозный полет друга.
«Не случилось бы чего. Вернется ли?…»
А далеко окрест разносился трубный клич Кликуна, впервые за долгое время снова почувствовавшего прелесть свободного полета.
Целых три часа сидели во дворе мигом осиротевшие Семен и Шарик, пристально вглядываясь в безоблачное небо. Только на закате в вышине раздался знакомый гортанный звук!
Услышал долгожданную музыку и Егорыч, прибиравшийся в коровнике. Выйдя во двор, он увидел, спускающегося с высоты Кликушу. Опередив старика, и мешая друг другу, к прогульщику кинулись Семен и Шарик.
- Милый, ты, мой! - присел на корточки Егорыч. - Проголодался, поди…

Кликун, не обращая особого внимания на Семена и Шарика, подошел к старику и, вытянув шею, потерся о его колено.
- Кликуша… - ласково погладил по напряженной лебяжьей шее старик. - Клику-у-у-ша…

ХХХ
… Дальше - больше. После Семика, поближе к Троице Кликун стал улетать невесть куда на более продолжительное время. А накануне Ивана Купала - вовсе исчез. Подолгу сидели на солнцепеке Семен да Шарик устремив свои мордочки в бездонное небо. Часами курил на крылечке в ожидании друга Егорыч. Нет. Пропал Кликун….

Объявился он только к концу сентября, когда перелетные птицы вместе со своим потомством покидают насиженные места. В один из теплых осенних вечеров из пролетавшего над Рогожкой лебяжьего каравана неожиданно отделился крупный самец и спикировал в рожновский двор. Сторожливый Шарик первым кинулся на незваного гостя, но в двух шагах от него резко остановился и, помешкав, лег на пузо, весело виляя своим пушистым хвостом. Ревнивый Семен метнулся было на подмогу своему другану, но тоже замер в немом ожидании.
- Что за наваждение? - пробурчал Егорыч, наблюдавший эту диковинную картинку из коровника. - Никак Кликуша?

Бросив вилы, старик кинулся к птице. Осторожный лебедь разбежался и взмыл вверх.
- Кликуша! Это же я! - закричал старик, поднимая вверх руки. - Я это!
Словно поняв кто перед ним, лебедь кругами стал снижаться. Сел в другом конце двора.
- Кликуша, друг ты мой сердешный! Иди ко мне…
Гордо подняв голову, переваливаясь с лапы на лапу, птица прошествовала мимо притихших Семена и Шарика в сторону Егорыча.
- Дорогой ты мой! Здравствуй! Где же ты куковал-то все это время?
Старик присел на корточки и стал внимательно разглядывать красавца-лебедя. Кликун, помешкав малость, осторожно приблизился к Егорычу и, снова, как в тот раз, вытянув шею, потерся головой о его колено. Сердце старика сдавило железным обручем….
- Лети, милый! Лети! А то отобьешся от своих. Лети… - с грустью проговорил старик.
Словно поняв смысл слов своего спасителя, птица развернулась всем туловищем и, почти не разбегаясь, взмыла в небо…

ХХХ
Мы сидим с Егорычем в полутьме, переживая каждый по-своему эту историю.
- Да. Птицы как люди. Тоже чувства имеют. - раздумчиво произносит Егорыч
- Уже больше года, выходит, прошло с тех пор? Интересно: как сложилась судьба Кликуши? Был бы человек, весточку заслал бы…
- Как же. Присылал. - хитро улыбается старик. - Совсем недавно всей семьей залетал на побывку.
- Как? - с удивлением переспросил я.
- А вот так! - заговорщецки косит глаза Егорыч на сидящих рядом Шарика и Семена, вроде спрашивая у них подтверждения своим словам. - В гости залетал. Справлялся о моем здоровьи… Совсем недавно…
- Не может быть!
- Может. - спокойно возразил мой собеседник… - А ты послушай…

ХХХ
… Лето в этом году выдалось на редкость сырое. Почитай, день-через день - дожди, хмарь. Прямо мочи нет. Сено гнить начало. С утра до ночи ворошить приходилось. Забот - полон рот… Но нет-нет, да привидится Егорычу Кликуша. Вспомнинал как о человеке. Болела душа:
«Что там с ним? Не случилось ли чего?..»

В начале сентября неожиданно, без телеграммы прикатил из далекого Заполярья Кирилка. Да не один, а с красивой девахой:
- Принимай, батя, пополнение! Лидуха - мой верный товарищ по жизни!

Свадьбу гуляли дня три. Почитай, вся Рогожка перебывала в эти дни в рожновской усадьбе. А к концу месяца Кирилл засобирался в дорогу:
- Извини, отец, вре-е-мя. Заеду ещё по пути к Матвею в Москву. Да и домой спешить надо. В пароходстве-то мне должность новую определили. Теперь в начальниках на старости лет похожу.
- Ладно тебе, Емеля. Какая старость?
Почти всю ночь перед отъездом просидели во дворе. А наутро собрали стол, пригласили друзей. Попрощались как принято у таёжников: будет ли еще возможность свидеться?

К обеду гости разошлись. А Кирилл с Лидой стали собираться в дорогу.
Расстроенный Егорыч вышел на крыльцо. Закурил.
«Может в последний раз…Чё лукавить-то? Жи-и-знь! Теперь - каждый день богом дарен…»
Из задумчивости его вывел трубный птичий клич. Он глянул в небо… И обомлел. Над двором кружилась стайка белоснежных лебедей.
- Кирилка! Лида! - закричал что было мочи Егорыч. - Ребя-я-та!
- Чё, пап? - выскочил на крыльцо сын.
- Смотри, сынок, Кликуша прилетел! Кликуша! - радовался как ребенок старик. - Да не один!
- А я-то думал что случилось…
- Так случилось же, случилось! - ликовал отец. - Ты что? Не видишь? - кричал он, указывая рукой на делающую круги над двором стаю. - Не видишь?
- Действительно диво! Лидуха! - в свою очередь закричал в глубину сеней Кирилл.
Появилась невестка.
- Ты посмотри! Лебедь вернулся! Помнишь, отец сказывал?
- Да ты что?

Теперь все трое завороженно смотрели вверх.
Тем временем, оставив одну птицу в воздухе, четыре лебедя приземлились во дворе.
- Вот. Вот мой дружок Кликуша! - воскликнул Егорыч. - Вот он. Видишь, лапу ставит чуть наискосок? А это его дети. Ну, и дела!
- Погоди. Я фотоаппарат принесу.
Через мгновение Кирилл вернулся с «Зенитом».
- Попробуй, пап, подойди поближе. Я сфотаю.

Как только Егорыч спустился с крыльца, сверху, оттуда, где осталась еще одна птица раздался громкий тревожный крик и вся стая взмыла в воздух.
- Нет. Что ни говори, а лебедь - осторожная птица. - заметила невестка. - К ней просто так не подойти…
- Как не подойти? - рассердился Егорыч. - Много ты знаешь! Да мы… Кликуша! Кли-ку-ша! - умоляюще поднял вверх руки старик. - Чё ты меня испугался, дурачок?… Иди сюда…
Стая сделала еще несколько кругов над рожновским двором и взмыла в небо…

ХХХ
…. Чай давно простыл. Мы по-прежнему сидим в полумраке. Егорыч подкидывает в печь пару поленьев. Огонь вспыхивает с новой силой. На играющих желваками скулах Егорыча - розовые отблески.
- Погоди. Сейчас… - говорит старик и, включив электрический свет, идет к комоду. - На прошлой неделе Кирилка прислал фотографии. Можешь взглянуть.
Он достает большой конверт и извлекает из него две цветные фотографии:
- Вот, видишь? Это Кликуша. - тычет он пальцем в центр снимка. - А это - его дети. А во-о-н там, в углу - белый комочек в воздухе. - Его жена, выходит. Невестка моя, однако. Не меньше… Жи-и-знь, Женя, жизнь!… Не угадаешь: где найдешь, а где потеряешь… А ты, я вижу, тоже не поверил моему рассказу? …