Гильотина. Часть третья

Куда ни глянь -
Гроза в глаза,
Как с нищих дань
Под образа.
Да с пьяных глаз
Все хорошо.
Горим на раз,
Лишь только дождь прошел. (с)

В самый первый день нашего знакомства я пристегнул тебя цепью к моей шее. Но оказался сам на привязи. Ты немилосердно тянешь цепь на себя, так чтоб я задохнулся, чтобы кровь проступала на коже и окрашивала холодный металл. Но вчера, пока ты спал, я всю ночь сидел и вставлял новые звенья. Чтобы хоть немного удалиться, чтоб не было так больно. Но если ты вздумаешь убежать от меня, воспользовавшись тем, что цепь стала длиннее, то я дерну её на себя так, что ты оглохнешь от звука собственного падения. Ты знаешь, меня сложно разозлить, но если это случается, то это очень больно и страшно.

То, что ты никогда не идешь на уступки, вызывает во мне усмешку. В первый раз в жизни лично я стараюсь идти на компромиссы и искать пути к отступлению своих идей. Хотя наши желания зачастую совпадают. Скажи же, что мы идеальны, рыжая язва?

Дорога простирается цветной вереницей огней и табличек. Когда наступает вечер – город празднует ночь всех святых. Мимо проносятся страшные рожи, выглядывающие из окон соседних авто. Кровавые потеки тянуться от красных фар торможения за всеми машинами, что едут впереди. Скорее всего, моя машина оставляет больше всего крови. Так тоже можно распознать палача – если видеть то, что невозможно увидеть человеческими глазами и осознать куриными мозгами. Мне незачем смотреть вперед, не я веду этот гроб на колесах. Поэтому я смотрю в окно, или сплю, мечтая о тебе, мой восточный павиан с оранжевым хвостом и стройными ногами.

Где-то сейчас падает очередной самолет. Откуда я знаю? Я пессимист-затейник. Привык в падающих звездах видеть смерти людей в авиакатастрофе. Мой спутник предлагает мне яблоко. Червивое, перезрелое, жутко невкусное. Но я с улыбкой вгрызаюсь в него зубами. Мой единственный клык безжалостно буравит рыхлое мясо, а кончик языка ласкает дохлого червяка по бледной головке. Я чувствую его смерть на вкус. Так упоительно.

Но всё портит мой кашель, который рвет легкие на кусочки. Я чувствую как теплая солоноватая жидкость заменяет собой воздух, но моему спутнику незачем знать, что такое «красный смех».

Вскоре я свернусь клубком на заднем сидении авто и мир перестанет для меня существовать. Лишь гудение мотора, фальшивое тошнотворное радио и темнота солона. Всегда проще притвориться, что спишь, нежели выслушивать какие-то нелепые коментарии и тупые вопросы от моего спутника. Я люблю его, но он меня непомерно раздражает. Кто виноват в том, что он ниже... Однако у него нет выбора и он до конца жизни будет слепо помогать мне.

На наше с тобой венчание, рыжий, я подарю тебе грубую петлю из грязной, уже окровавленной веревки. Это "ожерелье" как нельзя лучше подойдет к твоему образу. Да, ты прав. Это "подарок" мне от одного неудачника, что свел счеты с жизнью. Не без моего участия надо сказать. Но это лишь мои мысли, не обращай внимания. Я иногда становлюсь слишком сентиментален.

Меня тошнит от воспоминаний о тебе и я вновь сажусь, лишь бы не лежать, просунув и зажав запястья между ног. Я не знаю чем ты занимаешься сейчас, но дьявол тебя дери - вылезай из моей головы. А то я из палача превращаюсь в цепного пса. Если такое продолжиться, то даже мой оскал начнут воспринимать как добродушную улыбку. Вывернуть бы тебе руки вверх локтями, перевязать красными лентами и подвесить так, чтоб танцевать на цыпочках и корчась от боли. Ты будешь танцевать только для меня, не удаляясь дальше той цепи, которую я вымеряю каждую ночь.

Мы приехали раньше, чем то, что я съел вырвалось из меня. Несколькими липкими глотками я утихомирил свои внутренности, приказывая держать яд при себе. Если что, то плеваться очень удобно, мой милый. Ты не знаешь чего ждать от меня. Либо миллионы роз к ногам, либо плевка под ноги. Который будет угрожающе шипеть и дымиться, пока из прожженной дырки не появится змея.

Глотаю чужие слова как бородавчатых лягушек, чтоб потом ими давились другие. У меня нет нормальных слов для "нормальных людей", пускай получают своих жаб. А свою желч я оставлю при себе.
Шатаясь я иду до железной двери и прислоняюсь к ней лбом.
Прохладно, мило, трогательно.
Процарапываю ногтями борозды с отвратительным скрежетанием и наконец нахожу ручку. Открываю дверь и скрываюсь во тьме.

За этой дверью вскоре послышаться скрытые крики и полезет наружу желание бить посуду. Мои глупенькие влюбленные голуби не любят меня, рыжый стервятник, они готовы выклевать мне так любимые тобою глаза, лишь бы я не мешал их слепому приторно-сладкому счастью.

Повыдергать бы им все перышки и выкрасить клювы в ярко-алый. Нет, не из зависти, а просто потому, что противно. Высовываю язык до подбородка, чтобы в него впитался вкус примитивного счастья. Как только мой язык разбухает, я улыбаюсь и смачно отхаркиваю всё это дерьмо в урну.

Я начинаю злиться, оранжевая плеть по моим голым нервам. Хочешь ли ты видеть как я с безумным блеском в глазах заношу топор?