Алкоголь

1.

Вот — первое воспоминание. Мне три года. Поздний вечер. Мать волнуется, потому что нет отца. Отец на субботнике для родителей из моего детского сада. Наконец раздается звонок в дверь. Необычно долгий и настойчивый. Мы бежим к двери, мать открывает замок, распахивает дверь и — пятится назад. Я смотрю из-за спины матери. Отец, улыбаясь блаженной улыбкой, стоит на пороге и раскачивается всем телом. В обоих карманах темно-серого пиджака — по бутылке. Мать что-то недовольно кричит, но отец не меняет счастливого выражения на лице. Он пытается переступить порог квартиры. Это ему удается, но от радости он теряет равновесие и падает плашмя на пол. Бутылки издают жалобный звон, но не разбиваются. Мать подбегает, резким движением вытаскивает их из отцовских карманов и бежит на кухню. Я рассматриваю поверженного алкоголем отца.  Отец лежит монументально и непоколебимо. Матери не удается пробудить его. Я радостно возбужден, очевидно, переняв эстафету отцовского хмельного счастья. Я ставлю на спину отца свой детский стульчик, прыгаю, карабкаюсь и скатываюсь с отцовского тела. Отец стоически спит. Мать с трудом успокаивает меня и ведет в спальню. «Я хочу как батя!» кричу маленький я. Мать недовольна. Но она молчит, не зная, что ответить. Утром отец прячет свои глаза, когда я возбужденно рассказываю ему о вчерашних событиях. Я начинаю понимать, что алкогольное счастье — это тайна.


2.

Волею судеб, я посещал в детстве ясли-сад при Ленинградском Ликеро-водочном заводе. Это было двухэтажное кирпичное здание серого цвета. Оно располагалось неподалеку от завода — на последней, Десятой Советской улице. Я очень плохо помню дни, проведенные там. Кажется, в цементной трубе, почему-то лежавшей на территории игровой площадки, я нашел книгу без обложки и первых и последних страниц. Она называлась, скорее всего, «Приключения Гвоздика» и была оригинальной версией «Пиноккио» — только на сей раз творение «папы Карло» было из железа. Буратино-Гвоздик был очень силен, очень глуп и очень наивен. Он пил бензин и спирт вместо молока. Он мог один выпить за раз пятилитровую канистру неразведенного спирта! И устроить потом какой-нибудь погром, например в продовольственном магазине. Просто чтобы накормить голодную девочку. От воды Гвоздик ржавел. 


3.

Отец мой не работал на Ликеро-водочном заводе. Он был инженером-химиком-силикатчиком. Я же оказался в садике при фабрике алкорадости по той причине, что там работала моя мать. Опять-таки не на производстве, а в собственно детском садике. Воспитателем. Но вот субботники для родителей проходили почему-то именно на самом заводе.  И каждый раз отец выносил оттуда две бутылки водки в карманах и неизвестное количество спиртного — в организме. Из продукции завода особенно котировались водка «Старка», пахучий «Русский бальзам», уважаемый даже домохозяйками, и экспортная «Столичная». Вообще-то отец пил не часто. Приходили друзья, взрослые начинали много говорить, спорили, горячились, чего без выпивки за ними не наблюдалось. Меня укладывали спать, и я засыпал под беспокойный шум пьяного многословия.

4.

Будучи химиком, отец притащил как-то домой химическую посуду для перегонки спирта. Помню, как он впервые поставил бражку в пятнадцатилитровом бачке для соления грибов, следил за бурлением дурно пахнущего месива, затем выгнал мать с кухни и устроил из скороварки, резиновых шлангов и сложной стеклянной трубочки спиртогонную лабораторию. Весь вечер я восхищенно следил за отцовскими манипуляциями. Проснувшись утром, я обнаружил, что отец все еще бодрствует, наблюдая медленную капель с конца стеклянной трубочки. Трехлитровая банка была наполнена наполовину прозрачной жидкостью. Отец чрезвычайно гордился своим домашним спиртом, всем знакомым приходилось льстить ему. Впрочем, многие зачастили к нам в дом. Например, крупный человек дядя Толя Коковкин, бывший сокурсник отца по Технологическому институту. Он считал себя гением и изобрел нечто вроде вечного двигателя, основанного на каких-то химических процессах. Ученые пили разведенный спирт и говорили о науке и политике. Я их не понимал.

5.

Отец занимался таинством перегонки браги примерно раз в два месяца. Я помню многие подробности этого великого процесса. Холодильник Либиха со стеклянным змеевиком в виде мерами утолщающейся и мерами утончающейся кишки. Обязательная кирпичная плитка на дне скороварки. Регулировка уровня пламени на газовой плите. Слив первой и последней фракции. Двойная перегонка. Тройная перегонка. Добавки сахара, квасцов и глицерина. Очистка активированным углем. И главное — сам процесс, в который нужно было вложить частичку жизни. Счастье надо чувствовать сердцем. Капля за каплей слезы дьявола (а, значит, смех Бога) заполняли трехлитровую химическую стклянку, которую отец закрывал притертой стеклянной крышкой. Банка стояла в холодильнике, и отец периодически наполнял из нее дореволюционную бутылку из-под кюммеля в виде стоящего на задних лапах прозрачного медведя.

6.

Невинность я потерял при обстоятельствах, начавшихся прозаично, но перешедших в поэзию. Это произошло в девятом классе. Шел ноябрь 1982 года. Раз в неделю мы обязаны были проходить уроки производственного труда — в так называемом Учебно-производственном комбинате. Я учился на радиомонтажника: паял, изучал производственную электротехнику. В тот день в начале большой перемены мой товарищ Полищук отвел меня в сторону и показал горлышко бутылки, лежащей в сумке. «Это вишневый ликер», сообщил он, «вкус — не поверишь!». Я понюхал напиток и вдруг решил, что попробую. Мы выбежали без верхней одежды на набережную французского революционера Робеспьера и заскочили в первую на нашем пути парадную. Полищук вытащил бутылку, заполненную на две трети густой темно-красной жидкостью. Она действительно была чудно хороша. Именно в качестве начала. Сладкий ликер с ароматом искусственной вишни, карамельно-младенческий вкус… И можно было не закусывать. Мы возвращались в класс через двадцать минут, уже не чувствуя холодного осеннего ветра. Зато мы продолжали слышать раздававшуюся почему-то из динамиков на домах классическую музыку. Тогда мы еще не знали, что означает эта неинтересная музыка. В здании учебно-производственного комбината нас встретило необычное оживление. Школьники и взрослые почему-то возбужденно переговаривались и бросали друг на друга лукавые взгляды. Мы некоторое время наблюдали за таинственной суетой, не решаясь начать разговор, ведь нас мог выдать запах алкоголя. Но тут к нам подошел еврей Боря Скляревский и запросто сообщил ошеломляющую новость: «Брежнев умер».

Все, кто хочет, пейте вволю.
Кто не хочет, тоже пей  —
Люди града Митилены —
Пейте! Сдох тиран Мирсил!

(Алкей, конец VII — начало VI в. до н. э.)

7.

В этот день во мне соединилось два радостных чувства. И оба — запретные. Сейчас мне сложно разобраться в том, какое из этих чувств было первичным — опьянение алкоголем или опьянение непокорностью властям. Смерть культовой политической фигуры, вызывавшей уже много лет только смех, стала возможной для меня в каком-то пьяном восторге. Мы бегали по зданию, смеялись, шутили. Брежнев стал у кормила Советского государства еще до нашего рождения. Занятия в школе отменили, кажется, дня на три. В стране был объявлен траур. Придя домой, я дождался отца (мы к тому времени уже года три жили без матери). Он, к моему удивлению, тоже был пьян и счастлив. С ним пришли его коллеги, принесли вина. Отец посмотрел на меня и спросил: «Что, Колюня, может выпьешь рюмашку?» И я выпил второй раз за день. Отец считал Брежнева политическим преступником, извратившим социалистическую идею. После этого дня отец не предлагал мне выпить лет семь. До моей демобилизации из армии.

8.

Отец мой не был диссидентом, но с диссидентами общался. Один из его, по некоторым сведениям, родственников, Георгий Бендецкий, поэт и переводчик, спивавшийся по провинциальным городам, был изгнан из СССР в 1975 году. Писательские товарищи дяди Жоры, напуганные опасениями стать непечатающимися, прекратили всякую связь с эмигрантом. Отец, верный родственному долгу, единственный переписывался с Джорджем Беном (каковым Георгий Бендецкий стал за рубежом). Дядя Жора присылал мне из Израиля, Америки и Англии видовые альбомы и фотографии всех животных — у меня было собрание из тысячи двухсот фотографий представителей земной фауны — от шимпанзе до небывало красивых морских звезд и медуз. Позже я наклеил несколько сот любимых фотографий на раздвижные дверцы своих книжных стеллажей. Отцу Жора высылал этикетки от спиртного. Я помню сотни названий зарубежных напитков: Бифитер, Перно, Курвуазье, Белая лошадь, Джонни Уокер, Смирнофф… В начале восьмидесятых это звучало, наверное, так же, как сегодня «вилла на Канарах» или «две тысячи долларов в кармане». Теперь эти названия лишились запретной экзотики. Вкус дяди Жоры не был особенно изысканным — по-видимому, он вполне доверял массовой рекламе. Когда отец в 1988 году смог погостить у Георгия Бена в Лондоне, он привез с Запада бутылку Смирновской водки, виски Джонни Уокер и бутылку французского Перно. Классика жанра. Я иногда достаю стопку иноязычных этикеток и перелистываю их, ощущая ностальгию, какую, вероятно, мог испытывать только советский человек. Он ставит на стол бутылку «Русской» или портвейн «Агдам» и хвастается перед собутыльниками этикетками Смирновки и портвейна «Оффлей». Этого было вполне достаточно для стабильного утверждения социального статуса.

10.

В девятом классе я и сам перепробовал многие виды спиртосодержащих продуктов, имевшихся в советских магазинах. Пиво «Жигулевское» и «Золотой колос». Вино «Ркацители», «Рислинг», «Алиготэ», «Фетяска». Крепленые вина «Ркацители-квадрат», «Кюрдамир», «Айгешат», «Кагор». Портвейны «Агдам», «33», «72», «13», «Аист». Водка «Русская», «Столичная» и «Московская». Коньяк грузинский. С коньяком было справиться сложнее всего. Выпивали обычно большой компанией, человек пять на одну бутылку спиртного. После шли в кино или гуляли в Таврическом саду.

11.

В эти годы мы не боялись того, что нас застанут за алкоголем родители. Мы боялись общественного позорища. И изгнания из комсомола. Это означало стать изгоем. Никогда не получить престижной профессии и «теплого местечка». За пьянство в школе могли легко исключить из комсомола.

12.

В 1984 году, при (вечная ему память) Генеральном секретаре коммунистической партии Юрии Гладимировиче Андропове, наступили странные времена. В ленинградских магазинах неожиданно и массово появились иностранные напитки самой высшей пробы. Тогда мне было шестнадцать лет. Я выглядел молодо, но был по-своему боек. Точнее, я имел вид умного парня. Прочитав к этому времени несколько тысяч книг, я мог смотреть на собеседника очень тяжелым, давящим тоннами интеллектуальной макулатуры, взглядом. Продавцы-мужчины в водочных отделах советских магазинов отпускали мне спиртное без промедления. Даже с готовностью. Продавщицы обычно дожидались звука моего голоса. Я отвечал на вопрос о возрасте «конечно, есть восемнадцать» или «а вы что, не верите?» Этого тоже было достаточно. А выпить в этот удивительный год было что. Всплыл на прилавках Елисеевского гастронома пузатый Камю Наполеон. Стояли, отсвечивая золотом, бутылки венгерских токайских вин, начиная с простенького Харшелевелю, и заканчивая изысканными Самородни и Асзу. Чернели прекрасные португальские портвейны. Манили взор игривые бутылочки с шаловливой надписью «Рубин-Шерри». Появилась болгарская «Плиска» и румынский мускат «Оттонель» винзавода со странным названием «Мурфатлар». Появился тягучий кипрский мускат и египетский бальзам «Абу Симбел» в тяжелых темных бутылках, насылающий воспоминания о бессмертии. Простой же народ радовался божественному явлению на прилавках скромной зеленой «андроповки» в пивных зеленых бутылках. Она стоила четыре рубля семьдесят копеек, вместо пяти тридцати за «Русскую». Теперь на пятерку можно было взять бутылку водки и два плавленых сырка. Андропов имел все права называться  вождем народа…

??.

…В какой-то момент, скорее всего, еще в школе, я понял: алкоголь, это реальность. Человек мыслит, желает, мечтает, фантазирует. Человек постоянно уносится от реальности в свои нереальные планы. Но вот, на замутненное сознание мечтателя и мыслителя нисходит дух вина. И человек обретает реальность. Всегда ту же самую, неизменную, достоверную и несокрушимую реальность. Перед этой реальностью все выдумки разума — только пьяный бред. Истина в вине. Алкоголь притягивает не к иллюзорным мирам, это наркотик вечно реального бытия. Требуется отвага и талант, чтобы выносить на себе тяготы бытийной реальности. Немногие герои рискуют испытать ее до дна. Долгое время я был одним из таких героев. Когда я прочувствовал реальность до конца, лет двадцать спустя, я бросил пить. Теперь я  постоянно живу в мире вымысла.