СИЗОшная перекличка, или Луна светит всем одинаков

Подслеповатые окна угрюмо пялятся в горизонт. Длинный, высокий забор впился колючей проволокой в небо. Ворота визжат при каждом прикосновении к ним. Ступеньки в комнату свиданий привыкли к обуви разного фасона. Сюда всегда очередь. Погода, время суток не имеют значения. Следственный изолятор № 1 немым укором торчит почти в центре города, напоминая всем и каждому о бренности вольного существования. Аномалия.

Соседство с СИЗО — факт, прямо скажем, не из радостных. Но, говорят, привыкаешь ко всему. Поспорить на эту тему, наверное, можно. С другой стороны, ну какое напряжение может исходить от здания, ворота которого закрыты наглухо круглосуточно (за редким исключением). Преступники томятся в камерах, конвой всегда начеку. Психологическая нагрузка? Возможно, поэтому жители близлежащих домов иногда привечают назойливых гостей примерно так: “Будете у нас на СИЗО...”. Часто срабатывает.

Впрочем, если нет нужды, то мимо СИЗО можно ходить–ездить сутками и не замечать его чинно–сурового вида. Он то скромно прячется в листве деревьев, то сливается со снегом. А ближе к полуночи здесь разыгрывается нечто вроде спектакля. В театр ходить не надо. Только пьесы, подобранные жизнью, не придуманы и всегда трагичны. Аж плакать хочется.
Как только ночь опускается на город, к забору грязно–белого цвета подтягиваются люди. Они бредут из разных концов города, приезжают из окрестных сел и еще Бог весть откуда. Мужчины, женщины с детьми, матери, отцы, друзья–товарищи идут туда с одной–единственной целью — услышать голос родного или близкого человека, который томится в застенках в ожидании приговора. И начинается сизошная перекличка.

“Один, два, три”, “триста двадцать второй”, “Вася, сынок, как ты там?”, “Азамат, я тебя люблю...” — говорит воля.

Содержание разговоров самое разнообразное. Отчаяние — одно. Как–то женщина пришла “поговорить” с сыном. Ее настроение менялось, как погода в мае. Сначала она рыдала и билась в истерике, потом вдруг переходила на отборный мат. Оскорбляла сына Сереженьку, обвиняла в содеянном: “Допрыгался, козел, я ж тебя предупреждала...”. Потом опять начинала причитать. И так пару часов кряду. С разбитым сердцем ушла родительница восвояси с низко опущенной головой.

“Один, два, три слушает, говори”. “Триста двадцать второму передам”. “Мамочка, как со здоровьем?”. “Чолпон, не плачь, все будет хорошо”, — отзывается тюрьма.
Деревья вокруг изолятора отдаленно походят на пальмы. Высокие, мощные стволы (не одно десятилетие росли) абсолютно голые. Ветки, блатные места типа “партера”, остались только на уровне высоты забора. Сам ствол для многих служит “амфитеатром”, что тоже неплохо. “Галерка” кричит с земли. А вообще–то все дело в голосе. Чем громче, тем больше надежды быть услышанным.

Как–то из общего гама и шума вдруг прорезался тоненький детский голосок: “Папа, — звонко пищал мальчишка, — папа, когда же ты вернешься домой?..”. Голос дрожит, но пацан отчаянно борется с подступившими слезами. Остальные молчали, понимали щепетильность ситуации. Ребенок их не перекричит. Непривычно тихо стало на время как с той, так и с этой стороны. Наверняка у многих в тот момент стоял ком в горле.
В  прошлом году, кажется, в праздничный день “тюрьма” и “воля” пели хором какую–то старую патриотическую песню. Неплохо получалось, слаженно. Но это единожды. Обычно каждый “поет” для своего узника, иногда под гитару. Приходила раз компания молодых, разбитных, не в меру эмоциональных парней. Гундосили под Новикова, “косили” под блатных. В девятиэтажке–соседке враз светло стало. Ну и сторожевые псы по ту сторону забора подвывали, все как положено.

Приходить на перекличку одному бывает опасно для жизни. Ночью у ворот изолятора разных придурков хватает. Отморозки тут и пасутся, выискивая жертвы. Ведь знают же, что бдительность у “посетителей” ослаблена.

На прошлой неделе под утро громкий женский крик взорвался в ночи. “Отпустите, что вы делаете! Помогите! Помо...” — последнее, что можно было разобрать спросонья. Потом глухой звук захлопывающейся двери легковушки, визг шин и... “Сто сорок седьмой, говори”. Как будто и не было воплей о помощи. Все на своих местах, все при деле...
Пока еще темно. Перекличка продолжается. Но лишь забрезжит рассвет, вокруг СИЗО станет тихо и пустынно. Утренний туман примет в объятия изолятор. Он станет невидимым для тех, кому нет нужды знать, что таковой существует.

Через час первые прохожие пройдут мимо на работу. Через два — школьники, не обращая внимания, что к воротам прибыл “воронок” за подследственными, засеменят в школу. И все пойдет в обычном темпе. “Триста восемьдесят второй, скорее бы перекличка...”