Голова

Сатирический рассказ

«Для хорошего воина «ты должен» звучит приятнее, чем «я хочу»: и на всё, что вам дорого, вы должны сперва выслушать приказание».
                (Фридрих Ницше. «Так говорил Заратустра».)

Едва Ваня Богатырёв подошел к контрольно-пропускному пункту своей воинской части, как сразу же вокруг стало твориться что-то неладное. Прежде всего он увидел летящего по воздуху человека. Это был прапорщик третьей роты Олля. Прапорщик перелетел через высокий кирпичный забор воинской части, напоминающий кремлевскую стену, и смачно шлепнулся у самых ног Ивана Богатырёва. Следом упало два чемодана и спортивная сумка, в которой зазвенела какая-то посуда. Вид прапорщик Олля имел бледный, с желтоватым отливом, почти как у покойника. Потирая ушибленный бок, он с трудом поднялся на ноги и принялся собирать «манатки».
- Здравия желаю, товарищ прапорщик! - кинув руку к головному убору, бодро проорал, пораженный поведением прапорщика, Богатырёв.
- Пошел вон, дурак, - зло огрызнулся прапорщик Олля и, не взглянув на Ивана, прихрамывая, поковылял прочь от воинской части.
Иван Богатырёв прошел на КПП и спросил у дежурившего там младшего сержанта:
- Друг, не знаешь, что это с прапорщиком случилось?
- Ветром сдуло, - ответил тот и загадочно подмигнул Ивану. - «Куски» теперь часто вылетают на гражданку. И офицеры случается.
Распрощавшись с сержантом и стрельнув у него по армейской привычке сигарету хоть были и свои, Ваня пошел дальше. Сразу же за Контрольно-пропускным пунктом его поразило дерево - невысокий молодой клен - сплошь усыпанное большими, зелеными, похожими на лопухи, листьями, Богатырёв сморгнул, чтобы прогнать видение, но зеленые листья среди декабрьского мороза не исчезли. Чуть поодаль стояло еще одно дерево, по которому лазили два молодых солдата в грязно-желтых заношенных бушлатах и клеили к веткам зеленые бумажные листья.
В это время из располагавшейся неподалеку двухэтажной казармы выскочили на снег четыре мордатых, мускулистых молодца в одних кальсонах. Ухватившись за руки, они образовали своеобразный хоровод и, бегая вокруг дерева с бумажными листьями, кричали, обращаясь невесть к кому: «Дембель давай! Давай дембель! Дембель давай!..»
Этими заклинаниями они, как древние язычники, видимо, призывали весну, слепо веруя, что приход ее приблизится.
Полюбовавшись хороводом, Ваня зашагал дальше. Ему нужно было отметить отпускные документы и он направился прямиком в штаб полка. Каково же было изумление и даже ужас Ивана, когда он увидел на полковом плацу перед штабом заместителя командира полка по политической части майора Карамануцу. Точнее, это был не весь майор целиком, а одна только его голова, торчащая посередине плаца наподобие степного кургана и увенчанная огромной офицерской шапкой, в которой запросто уместилось бы по крайней мере десяток Иванов. Голова зорко следила за всем происходящим на плацу, страшно вращала своими крупными глазищами и время от времени подавала короткие, отрывистые приказания, от которых опрометью во все стороны разбегались насмерть перепуганные солдаты, прямые, как телеграфные столбы, не гнущиеся прапорщики и не попадающие дрожащими руками в карман офицеры, прикуривающие почему-то вместо сигареты карандаш, вытащенный из планшета. Иногда майор Карамануца на кого-либо гневался, и тогда несчастного подобно прапорщику Олля ветром сдувало с плаца. Благо легкие удивительного майора Карамануцы работали, как добрые кузнечные меха.
На противоположной стороне плаца, возле солдатской столовой, была еще одна голова, неумело намалеванная на гигантском транспаранте кем-то из дембелей. Нарисованная голова была без головного убора, - с зачесанными назад волосами, с дряблыми, мешкообразными щеками отвисшими, как у хомяка; с бровями сросшимися на переносице сплошной жирной чертой и с пятью золотыми звездами на левой стороне груди.
Тот, кто заходил с обратной стороны транспаранта, замечал еще одну голову - уже третью по счету. Эта голова была совершенно лысая, гладкая и блестящая. Нос имела картошкой, щеки мясистые, надутые будто два биллиардных шара. Поверх головы крест-накрест были прибиты две длинные рейки для укрепления деревянного каркаса, но со стороны казалось, будто они зачеркивают лысую, как бубен, голову. Подле нее на грязном, вытоптанном снегу стояли две опорожненные бутылки из-под «Московской», да лежала большая куча старых, окаменевших на морозе человеческих экскрементов, в которую был воткнут окурок.
По плацу, между нарисованной головой человека со сросшимися бровями и головой майора Карамануцы, медленно расхаживал часовой в огромном - до пят - овчином тулупе с поднятым воротником, напрочь закрывающим от белого света его голову, так что было непонятно: имеется ли у часового собственная голова, или для охраны столь крупных голов собственной головы не требуется.
Впоследствии Иван Богатырёв узнал, что обслуживанием головы майора Карамануцы ежедневно занималась целая рота солдат. Причем, когда после ноябрьских праздников взвод старшего лейтенанта Богатько сунулся было вскрывать голову замполита, дабы в порядке профилактики прочистить ему мозги, выяснилось, что таковых в голове майора Карамануцы почему-то не оказалось. Этим тут же занялся особый отдел, следствие длилось три дня и три ночи, после чего старшего лейтенанта обвинили в клевете на государственный строй и пособничестве врагу, дали семь лет и отправили в места не столь отдаленные, где Макар телят не пас.
После этого происшествия, когда страсти вроде бы утряслись и жизнь воинской части вошла в привычную колею, майор Карамануца простудился. Вызвали начальника полковой санчасти капитана Приходько-Уходько. Тот определил острый катар верхне-дыхательных путей и прописал лекарства но, ввиду того, что обычная человеческая доза, естественно, не могла взять майора Карамануцу, - на следующий день ему стало хуже и, в конце концов, он потерял голос.
Следствие по делу капитана Приходько-Уходько продолжалось девять дней. Капитана обвинили в измене Родине и дали пятнадцать лет. Голос майору Карамануце со временем восстановили, а до этого использовали чужой, записанный на магнитофонную ленту. Майору приходилось только раскрывать в нужных местах рот, правда, он не всегда вовремя это делал и порой опаздывал за записью, отчего сильно походил на рыбу, когда ее вытащат из воды.
Питалась голова майора Карамануцы по особому пищевому аттестату, который был выписан как бы на тридцать три единицы офицерского состава. Для этих целей в полку соорудили еще один свинарник.
Такая же картина была и с денежно-вещевым довольствием майора Карамануцы. Правда, мундиров с брюками и сапогами ему теперь вроде бы и не требовалось, но всё равно их исправно ему выдавали, согласно остающейся в силе инструкции.
Никто не мог сказать точно, когда именно с майором произошло такое несчастье. Вначале он отличался от других офицеров полка разве что зычным, командирским голосом, скрупулезным знанием всех воинских уставов, а заодно и всех политических документов государства и, естественно, более крупной чем у простых смертных головой, в которой едва умещались все эти благоприобретенные знания.
Любимым местом майора Карамануцы бил полковой плац, точнее самый центр плаца, где он всегда стоял подле, но несколько впереди командира полка подполковника Волка.
Регулярно, после каждой вечерней поверки, когда Волк со всеми своими замами и командирами рот и взводов уходили спать или пить водку, майор Карамануца, не взирая ни на какую погоду, часами держал личный состав полка на плацу, прививая ему идеологическую сознательность. Какие только виды политического воспитания не использовал майор. Он по памяти, целыми газетными полосами, цитировал последние доклады руководителей государства и постановления соответствующей общественно-политической организации. Он рассказывал о героизме и подвигах в Великую Отечественную войну, на озере Хасан, реке Халкин-Гол и острове Даманский. Причем часто путал даты, перенося остров Даманский в сорок первый год, а оборону Севастополя времен Крымской войны смешивал с той, которая происходила в Великую Отечественную. Таким образом, матрос Кошка получала у него звезду героя Советского Союза, а адмирал Нахимов топил в севастопольской бухте советский черноморский флот, дабы не отдать его в руки немецко-фашистских захватчиков. Майор Карамануца пугал своих слушателей коварными происками империализма, восхвалял Сталина, а однажды заставил всех петь новый гимн, но ввиду того, что слов никто толком не знал, полк простоял на плацу до самого утреннего подъема. Причем всё это время играла, многократно повторяясь, музыка нового гимна, а майор Карамануца, как дирижер, взмахивал руками и то и дело затягивал: «Союз нерушимый республик свободных...» - в надежде, что вслед за ним подхватят и остальные.
На заре кое-как и кое-что затянули стоявшие в первых рядах «салаги», в большинстве татары, ногайцы и гагаузы. Это звучало примерно так: «Саюсьнелюши мая рисьпю пликафапотни сплатильная фехи филики урус. Тастьрастуй цосьтана ефолий нарёти...». «Черпаки» с «кандидатами» тоже что-то пели: кто гимн, кто блатные песни. «Старики» молчали.
Постепенно майор Карамануца вообще перестал уходить с полкового плаца. Ноги его укорачивались, а голова разбухала от всё новых и новых документов, докладов, речей и постановлений, впитываемых в нее, как в губку. Так что в конце концов ноги исчезли вообще, сошло на нет туловище, а отягощенная знаниями голова приняла свои теперешние положение и размеры…
Оформив в штабе отпускные документы и явившись в роту, Ваня Богатырёв перездоровался со всеми сослуживцами, посмотрел по телевизору программу «А ну-ка, девушки!» и лег спать.
Ночью случилось невероятное. Поднявшись где-то после двенадцати по нужде и выйдя в коридор казармы, Иван остолбенел и, сморгнув, уставился на невиданное зрелище. Что бы вы думали он повстречал в коридоре? Ни за что не догадаетесь. Самое настоящее привидение! Причем не одно, а целых три штуки. Привидения - все в белом - страшно размахивали длинными бесплотными руками и усердно натирали войлочными суконками плиточный пол в казарме.
Само собой разумеется, что на следующий же день Иван описал всё увиденное в заметке, добавил сюда летающего подобно Икару прапорщика Олля, дембельские бумажные листья на декабрьских деревьях, голову майора Карамануцы, НЛО и сына Ивана Грозного, виденных перед возвращением в часть, и отнес свое произведение в редакцию дивизионной газеты.
Заметка наделала много шума, Ваню благодарили за внимание к газете и просили зайти в особый отдел.
Когда рядовой Богатырёв явился куда ему было велено, следователь особого отдела капитан Каланча, подписывавшийся почему-то через «о» в первом слоге: «Коланча» и бывший, невзирая на свою величественную фамилию, что называется от горшка два вершка, тщательно, с лупой в руке, изучал Ванино послание в дивизионку. Позади него, в дубовой раме, висел портрет Дзержинского старой, по-видимому, времен репрессий 1937 года, работы. Под рукою была пепельница в виде человеческого черепа, в углу - сейф, с которого ножом плохо соскоблили какую-то птицу, возможно, гитлеровского орла - сейф был трофейный, привезенный доблестной краснознаменной гвардейской частью ещё из Берлина.
Капитан Каланча, логически рассуждая, искал в Ваниных действиях состав преступления, который отыскать было, увы, не просто. Всё равно, что иголку в сене! Но Каланча был трудолюбивый особист и за всю свою кропотливую службу из его цепких рук не выскользнул ни один подследственный - все получили свои сроки.
В деле Ивана Богатырёва, которое составляло уже три тома, его заинтриговала загадочная фигура сына Ивана Грозного. Это была зацепка! Каланча рассуждал примерно так: «Если сын Ивана Грозного, значит, сын царя. Царя у нас шепнули после Октябрьской революции как врага народа, - значит, сын врага народа. Если сын врага, значит, и сам враг! Итак, рядовой Богатырёв встретился в городе с врагом, - значит, уже два врага, значит, на лицо – организация! Что могут сделать два врага? Боже мой, даже страшно подумать. Могут пробраться в Москву, захватить Кремль, уничтожить правительство и, в конце концов, - свергнуть советскую власть! Одним словом, могут всё!»
От подобной мысли капитан Каланча покрылся холодным потом. В то же время эта мысль уступила место другой, - более приятной, и перед мысленным взором его запылала золотая звезда и орден с ликом человека с лысиной во всю голову и бородкой клинышком, который никогда не носил никаких орденов и медалей.
Негромкий но решительный стук в дверь прервал его приятные размышления. Вошел смущенный Ваня Богатырёв и, щелкнув каблуками кирзовых сапог и приложив правую руку к шапке, доложил по уставу:
- Товарищ капитан, рядовой Богатырёв явился по вашему приказанию!
- Садитесь, рядовой Богатырёв. - милостиво разрешил Каланча, кивнув на стул возле письменного стола, и сразу же ошарашил Ивана вопросом, заданным прямо в лоб: - Расскажите всё, что вам известно, о преступной подпольной организации, поставившей целью свержение советской власти и уничтожение правительства, с которой вы вошли в тесный контакт такого-то числа сего года здесь, в городе.
Ваня похолодел и со страхом взглянул сначала в ехидно-самодовольное, притворно-суровое лицо Каланчи, не сулившее ничего доброго; затем поверх его - в мужественно-печальное, непритворно-суровое лицо Дзержинского, казалось, вот-вот готового осуждающе вымолвить: «Сознавайтесь, молодой человек! Нам всё уже про вас известно! Решительно всё...» Да-а, ничего не оставалось как действительно, сознаваться.
Ваню Богатырёва тут же поместили на дивизионную гауптвахту и содержали там до окончания следствия. За всё это время на гауптвахте, попросту - на «губе», по ночам происходили такие чудеса, что куда там в сказке сказать или пером описать - вспомнить о них жутко!
Каждая ночь на «губе» превращалась в дьявольскую вакханалию, когда в караульных, казалось, вселялся сам бес! Прежде всего, они отпирали все камеры и заставляли заключенных работать. Одному поручалось вычистить зубной щеткой туалет, да так, чтобы, глядя в унитаз, можно было побриться; другой мыл с мылом караульное помещение; третий что-нибудь стирал, четвертый шил, пятый рисовал, шестой плясал и так далее. Когда все задания бывали выполнены, начинался второй тур этой своеобразной викторины, внешне сильно напоминающей «А ну-ка, парни!» Здесь от участников требовалось уже не столько умение, как смекалка. И в самом деле, попробуйте догадаться, что нужно предпринять и куда с каким ведром бежать, когда орут на тебя с перекошенной от ненависти физиономией: «Дембель давай!», - и попробуй сообрази, что ты «только с поезда», когда справляются: «Сколько служишь?»
А чего стоит одно ночное вождение!.. Как, вы не знаете, что такое «ночное вождение»?! Популярно объясняем, что «ночное вождение» не имеет ничего общего ни с каким другим вождением в мире, ни - вообще с вождением как таковым ввиду того, что натурального вождения не происходит вовсе! Берется обыкновенный табурет, поставленный на «попа», и обыкновенный солдат первого года службы в грязных кальсонах и нечищеных кирзовых сапогах, который, ползая на четвереньках по ночной казарме, толкает перед собой это сооружение. При этом он издает голосом звуки, имитирующие работу автомобильного двигателя, сигнала и тормозов. При трогании с места «водитель» страшно скрипит зубами, что должно заменить включение передачи, при повороте отчаянно моргает левым или правым глазом, а в момент прекращения движения - обоими глазами делает стоп-сигнал. В случае нарушения правил, он наказывается одной либо сразу несколькими «просечками», от чего, за отсутствием удостоверения, страдает собственная голова водителя, по которой отпускаются знаменитые армейские щелчки - «фофаны» или «макароны».
Ах, какая прелесть эти «фофаны»! Сколько умения, сколько сноровки требуется, чтобы палец ложился на бритый лоб несчастного «ночного водителя» точно, сильно и резко, подобно римской или греческой катапульте, от чего голова если и не отрывается от туловища вообще, - но отлетает в сторону с такой быстротой, как если бы по ней, к примеру, стукнули кулаком. В некоторых полках находились такие «фофанщики», которые одним щелчком могли бы запросто свалить с ног не то что человека, но даже лошадь! А в соседнем артдивизионе один грузин даже убил как-то «фофаном» какого-то не то хохла, не то крымского татарина, но вполне может быть, что и армянина…
Перед самым окончанием следствия и судом Ваню Богатырёва, как того и требует закон, подвергли скрупулезному медицинскому обследованию на предмет выявления шизофрении, эпилепсии, психастении, кретинизма, дегенерации, идиотизма и прочих психических заболеваний и что же вы думаете – нашли!..
Военно-врачебная комиссия Н-ской дивизии признала рядового Богатырёва душевнобольным в явно выраженном маниакальном состояний, выставила диагноз: «шизофрения», и, освободив от судебной ответственности, комиссовала из вооруженных сил.
Поначалу Иван был направлен на стационарное лечение в один из психоневрологических диспансеров, но маниакальное состояние не проходило. Мало того, к нему добавился еще и острый психоз! У больного прогрессивно развивалась неуверенность в себе, его не покидали навязчивые мысли и страхи, а вскоре проявилась агрессивность до отношению к окружающим; Ваня стал социально опасным и, в силу психических расстройств, склонным к самоубийству.
Врачи решили, что дело дрянь и препроводили его в городскую психиатрическую больницу.
Здесь у Вани Богатырёва разросся еще целый букет симптомов шизофрении как то: отгороженность от общества, чудаковатость, манерность, прожорливость, неопрятность, повышенная самооценка, рассеянность, обидчивость, раздражительность; появился нездоровый интерес к философским системам, религии и литературе.
Что и говорить - сумасшедший!..

1988 г.