Любимец боярыни

   
   Ой, что это такое? - я не успела удивиться, как оказалась на улице.
   Смысл всего происходящего в отсутствие смысла. Погода хорошая, солнце пробилось сквозь облака школьной жизни. Прошлая неделя состояла из дождливых дней. Хотя, как сказать, кленовые листья наливались красками. На одном клене было до трех ярких цветов: зеленый, желтый, вишневый. Березы желтели через лист: один зеленый, второй желтый. Красота в лиственных просторах нарастала. И в моей личной жизни школьная осень. Ой, да, что там. А там, вот что происходит.
   Никола к плетню подошел, говорит:
   - Марфа, жить без тебя не могу, на улице - благодать божья, а тебя нет, пришла бы, утешила молодца, погуляли бы мы с тобой около мельницы.
   А я ему и отвечаю:
   - Милый, любимый мой, так уж и соскучился? Да почто? Не сомневайся, приду, как только солнце к дубу подойдет, подле него и ждать буду. А к мельнице я не пойду, страшно там.
   Да, сподобилась, значит, и у меня ныне девичья осень. Николу то я больно люблю. А он меня? Да неужели он не любит? Я к сундуку бросилась, отварила крышку и затихла перед нарядами. Зипун новый достала, платок вытащила новехонький. Что еще Никола у меня не видел? Тятенька давно на базар не ездил. Я вытащила из сундука ленту, переплела косу, затянула ее на конце крепко лентой, бантик завязала. Покрутилась, ситцевая юбка колоколом закрутилась подле ног. Я опять к сундуку, юбку новую смотреть, словно я не знала содержимое сундука. Я юбку себе сама сшила, выкроила из ситца, да и сшила руками. Бабушка меня стежку крепкому обучила. Юбку я лентой по подолу обшила.  А тут и отец зашел в горницу, посмотрел на мои девичьи хлопоты и раскатисто рассмеялся.
   - Дочь, куда ж это ты засобиралась? Неужели под венец с Николой идти надумала, а мать не спросила?
   - Отец, мы с Николой встречаемся. Люб он мне.
   - Да уж верно ли? Пусть сватов засылает, хватит вам желуди с дубов околачивать.
   Встретилась я с Николой под дубом. Он в рубашке новой пришел, ремешком золотым подпоясанный, а сам в лаптях. Ремешок ему боярыня Василиса Михайловна подарила, он и носит его постоянно. Очень Никола боярыне приглянулся. Боярыня в столице белокаменной зимой живет, а летом к нам в село наезжает. Только Никола поцеловать меня захотел, как откуда не возьмись боярыня в кибитке подъехала. Выхватила она у кучера хлыст, да по моей юбке и врезала им, ноге больно стало. Я отпрянула от Николы. А Василиса Михайловна засмеялась и дальше поехала. Никола испугался за меня, испугался и гнева боярыни. Он стоял в полной растерянности под дубом, с которого медленно падали листья. Мне стало зябко и обидно, обидно за себя и за беспомощность Николы. Я как то сразу поняла, что он зависит от боярыни больше, чем от меня. Его страх перед нею был сильнее его любви ко мне. Никола с того дня от меня отдалился, взгляд при встрече отводил. А я решила в тот момент, что непременно буду сильнее боярыни! Я буду сильнее Николы! Я - Марфа и все тут.
   В зеленой еще траве лежали желтые листья, словно золотые иконы. У нас в горнице в переднем углу висела икона, срисованная с иконы Рублева. Печь занимала четвертую часть жилого помещения, в ней можно было мыться и греться после того, как испекут хлеб. Пол был выстлан широкими половицами, немного черноватыми от времени. Я сидела на крыльце и поджидала Николу, я еще надеялась на его возвращение. Отец вышел из дома и сел рядом со мной. Мы стали рассматривать новый, каменный собор с золотистым куполом. Возле него толпилась воскресная кучка прихожан. Звон колоколов иногда радовал тишину своим проникновенным звучанием. Платки, сарафаны были одеты на женщинах. Редкая женщина была в кокошнике. На мужчинах высокие лапти, длинные рубахи, подпоясанные веревкой или ремнем. А на Николе уже был золотой ремешок, словно золотой гребешок у петуха.
   - Отец, Никола боярыне Василисе Михайловне служит, - нарушала я тишину вместо колокола.
   - Это верно. Хорошо, что ты это узнала, - сказал отец и тяжело вздохнул.
   - А ты чего вздыхаешь? - не удержалась я от вопроса.
   - Эх, Марфа, знавал я нашу боярыню, служил ей верой и правдой, да состарился.
   - Отец, и не старый ты вовсе, твои ровесники мужики седые, а ты молодой еще, русоволосый. А меня сегодня боярыня Василиса Михайловна хлыстом отходила.
   - Эх, мать ее! Помалкивай!
   - Знамо дело, промолчу, но отмщу! - воскликнула я.
   - А вот этого делать не надо. Тебе еще хуже будет, забьют тебя розгами.
   - А я замуж пойду за боярина, и не забьют.
   - Эх, куда хватила! Очнись, дочь!
   - Тогда служанкой в боярский дом пойду.
   - Это можно, слуг они завсегда любят, но кто тебя возьмет?
   - А я Николу попрошу, он за меня словечко замолвит.
   - Замолвит, так замолвит, - сказал отец, закряхтел и поднялся с крыльца.
   Я стала думать, как понравиться боярину, во что одеться. Одежды такой, как у боярыни у меня никогда не было. Я взяла деревянное ведро, поставила его на голову и стала ходить по двору.
   Мать увидела, закричала:
   - Марфа ведро расколешь, протекать станет!
   - Матушка, я статной боярыней хочу быть.
   - Ты и так не последняя невеста, приданное у тебя есть. Очнись! - Крикнула мать и пошла к корове, которую пригнал пастух.
   Я тоже погладила кормилицу, корова меня не ругала. Отец мой кучером служил у бояр. Боярыню возил, а теперь уж она его с собой не брала. Он все больше навоз из конюшни выносил, да за лошадьми ухаживал. А я к рукоделью была приучена, могла рубаху сшить и расшить ее. Первую рубаху я отцу сшила, да так ее узорами вышила, что боярыня Василиса Михайловна вновь взяла отца на облучок своей повозки. Я тогда расшила рубаху и для боярина, да и поднесла ее боярыне. Она меня плетью хлестнула в знак благодарности, да рассмеялась громко.
   - Марфа, ты у меня мужа отнять хочешь?
   И как она догадалась, - подумала я и пошла прочь среди летящей листвы. В нашем городе одни соборы большие, белокаменные. Чуть ниже ряды торговые, каменные. Я в монастырь заходила к настоятельнице, так видела каменные своды и келью монашескую. Оставаться я в монастыре не стала, не по мне святая жизнь. Несколько домов в городе стояли каменные, красивые дома, прочные. А у нас дом бревенчатый, но просторный, есть большой хозяйский двор под навесом. Еще дед начинал строить, а отец пристройки сделал, и двор камнем вымостил. Бабушка моя еще живая и с нами живет. Она прядет пряжу, покручивая в руках веретено, сидя на широкой лавке. А мама у меня любит половики делать, у нее маленький станок деревянный, вот она на нем полосатые половики и делает. Все в нашей семье ремеслу обучены.
   Никола сын кузнеца, отец его подковы для лошадей делает. У них есть своя мельница, они муку мелят. И мы у них зерно мелем на муку. Никола со своим отцом иногда у горна стоит, помогает. Чем мне не жених? Так нет, боярыня на мою голову объявилась! У нее своя земля, свои деревни и мы все принадлежим боярыне Василисе Михайловне. Слухи ходят, будто боярыня колдовать умеет и своего мужа она приворожила зельем любовным. А если она и Николу к себе приворожит? Он справный парень. Боярыня, рассмотрев рубашку, сшитую мной для ее мужа, заказала мне пять рубашек для себя, для сна и чепчики. Засадила она меня за работу, и стала я ее портнихой, а не служанкой. Узоры заказала сложные, вышивать мне их теперь всю зиму! Вот как дело обернулась, а боярина я так и не увидела. К нам в село он редко приезжал, люди говаривали, что он самому царю Борису служит!
   Я бы и для царя рубашку справила, так дел много и без царской одежды. Но между дел я себе кокошник сделала и расшила его бисером. И рубашку под сарафан я тоже себе расшила, я быстро наловчилась вышивать. Отдала я заказ боярыне, а тут и весна пришла. Надела я на себя обновы: сапожки сафьяновые, сарафан расписной по подолу и впереди полосой весь расшитый. На голову надела кокошник и во двор вышла. Отец как увидел меня, и пошатнулся от неожиданности.
   - Марфа, красавица ты наша! Ох, какая ты стала! - удивленно воскликнул отец.
   - Знатная из меня боярыня получится?- спросила я у отца, павой пройдя по каменному двору.
   - Страшно за тебя, дочка! - замахал отец руками, а потом вдруг спросил. - Хочешь дочь грамоте обучиться у дьячка нашего?
   - Хочу! - ответила я с вызовом, - мне нужна грамота.
   Стал дьячок к нам приходить и грамоте меня обучать. Мать ему за учебу сразу половик подарила, а потом молочко в крынке подавала, когда он к нам приходил. Дьячок маленький был, да шустрый. Знал много, рассказывал интересно о том, что за горами за долами делается.
    На следующее лето меня признали первой красавицей среди девушек. А Никола на праздник солнца изображал всадника на коне. Я расшила себе и ему белые одежды. Никола босой сидел на коне, ездил по улице с пучком пшеницы, люди выходили ему навстречу и кланялись в пояс, словно он само солнце доброе. Боярыне он больше прежнего приглянулся.
  А меня в белом расшитом платье к дереву привязали на солнечной поляне. На голову мне надели венок из цветов и вокруг меня парни и девушки хоровод водили, песни пели. Никола отвязал меня от дерева, тогда нас стали дразнить 'жених и невеста тили-тили тесто'. Вечером жгли соломенные чучела, факелы пылали. Красота.
  И вдруг в круг праздника врывается повозка с боярыней, лошади зафыркали, заржали. Девушки и ребята разбежались, а боярыня - матушка на глазах у всех в ведьму превратилась, а бричка в ступу. Схватила она Николы, посадила вместе с собой в ступу и улетела за леса, за моря.
  Я так и села у костра, а в нем бревна потрескивали. Ко мне отец подошел, это он боярыню привез. Лошади стояли и хрипели. Я подошла к лошадям. Погладила их по холке они и успокоились. А отец сказал, что боярыня полетает и сама вернется, не век же ей в ступе сидеть, да еще с Николой. Страху я натерпелась и не передать, смотрю, а у меня в руке ремешок золотой остался от Николы.
  Показала я ремешок отцу, а он взял его у меня, перекрестил им костер. Ремешок и превратился в ужа, а ужей у нас всегда много было. Я так и отпрянула от отца, а он засмеялся:
  - Не пойдешь ты дочь с Николой под венец, не пара он тебе, ох, не пара.
  Тут парни вокруг меня заплясали да песни запели, что я их невеста.
  Просили меня песнями жениха среди них себе выбрать, а мне они все на одно лицо, не могла я сразу Николы забыть, ох, не могла. Тут и боярыня в ступе вернулась, схватила меня за ворот, да и подняла над лесом. Бросила она меня за лесами, в горах…

 Я проснулась, Соня еще спала. Я думала о своем.
   В любви виновных - нет, если любви нет, а если любовь есть, то какая может быть вина? Да никакой. Хоть вой, а выть не хочется. Его взгляд пронзает меня насквозь, он все хочет что-то сказать, но не решается. Он говорит одними глазами и флюидами, но так долго продолжаться не может, мог бы и слово молвить господин Никола. Но он промолчит до конца дней своих. Брать его на свои плечи я не могу, он большой и тяжелый. Нет, он не дворник, я не знаю, как его зовут на самом деле. Все, что касается личности Николы для меня сплошная тайна, кроме его взглядов. С тех пор, как я опустилась на дно океана, у меня ничего не пишется. Потому, что я - не я. И взваливать на себя собственную ерунду - нет, не могу.