Трансплантация сознания

Посвящается всем, кто это пережил,
а также тем, кто поймет.


Матвей лежал поверх высокой двуспальной кровати, накрытый тяжелым и чересчур жарким одеялом, всеми участками своей кожи ощущая прикосновения уже не совсем свежего, но еще довольно сносного и чистого постельного белья. Чуть левее и едва не дотрагиваясь до его руки лежало женское тело с длинными и, как казалось, весьма приятными на ощупь волосами на голове. Можно было подумать, что тело мертво, но в действительности это было далеко не так - тело дышало и даже трижды пыталось обнять Матвея, которому, впрочем, удавалось, пусть и не без труда, увернуться. Матвей не знал наверняка, чего можно ожидать от обнаженных женских рук и потому держался поодаль. Поворачиваться было страшно, но, скосив глаза, он успел разглядеть лицо незнакомки; это несколько успокоило его - лицо оказалось знакомым или, по-крайней мере, не единожды виденным, хотя все равно каким-то посторонним.

Матвей совершенно не помнил, как попал в эту маленькую, не более чем на 27 кубических метров комнату, единственным "украшением" которой была кровать, занимающая собой столь обширную площадь, что становилось неясно, каким чудом в контур стен были втиснуты два стула, тумбочка, старый пылесос и чем-то туго набитый мешок, из тех, в которых запасливые люди хранят сахар или муку. Матвей никогда прежде не видел и даже не знал о существовании таких миниатюрных пространств, но догадался, мысль неприятно обожгла его разум, что находится в индивидуальном мирке, обнесенном со всех сторон защитными перегородками. Наверняка такие же перегородки были и в его мире, но он ни разу не натыкался на них, может оттого, что его мир был несравнимо больше, а может просто не обращал внимания... Больший ужас нагнетала перегородка над головой - такой точно не было в мире Матвея; она держалась в воздухе и почему-то не падала, согласно закону притяжения, открытому на прошлой неделе.

Матвей оказался здесь абсолютно неожиданно - не произошло ничего, просто одна из неисчислимых точек атмосферы вывернулась и раздулась до размеров незнакомого мира, плотно обволокла Матвея. Раньше подобное тоже случалось, но тогда все было по другому, и миры, куда он погружался, пусть и не вызывали в памяти радужных чувств, все-таки представлялись не столь отвратительными и более удачно устроенными.

Раздражала темнота, скрадывающая все цвета, а может и напротив дарящая очертания и иллюзорную видимость предметам, незаметным при обливании их светом. Даже сам воздух, чуть заметно колышащийся от неизвестной прохладной силы, зарождающейся у стены, наполовину прозрачной, в отличие от остальных, сквозь которую видна была вогнутая черная поверхность, крапленая белыми точками, имел довольно неприятный серый цвет со слабой примесью желтизны. Матвей глубоко вдохнул - воздух, самый обычный, не имеющий постороннего привкуса, показался ему настолько противным и инородным, что его едва не стошнило. Вдруг он зацепился за чувство, сию же секунду выродившееся в неопровержимое знание того, что этот мирок-коробка и все его окружающее существовало всегда, одновременно с тем большим, светлым и многокрасочным миром, средой его каждодневного обитания. Миры существовали параллельно, независимо друг от друга и взаимно необозримо. От появившейся злополучной мысли Матвея передернуло. Он понял, почему провалился безо всяких на то веских причин и не успев сообразить, что произошло, на эту кровать, под это жаркое одеяло, в смущающее его соседство с существом, жаждущим объятий, - просто наступила темнота. Темнота скрыла тот, обыденный мир, а поверх него проявился, став реальностью, мир неуютный и чужой. И вовсе не Матвей перенесся из одного мира в другой, а миры поменялись местами в Матвее.
Побег был невозможен по причине незнания, что расположено за границами этого мира; весьма вероятно, что там прекращало свое существование все, что могло существовать, - и это привело бы к гибели. Бесконечен только Космос, соседство миров бесконечным быть не может и непременно где-нибудь обрывается. Матвей знал об этом не понаслышке - однажды он выпрыгнул из мира несовершенных каменных переплетений, одетый в грубую грязную одежду и жесткий головной убор - это единственное, что осталось в памяти от того мира - , на секунду застрял в пустоте, в которой не было, да и, пожалуй, быть не могло миров, но тотчас немыслимой силой был отброшен в неизвестный мир, белый и пахнущий неприятно из-за кругло-твердых и жидких веществ, хранящихся тут же в банках. Сила, подействовавшая на Матвея, принесла ему немало физических страданий и вынудила выносить общество людей в белых нарядах довольно продолжительное время... Больше совершать таких ошибок не хотелось и Матвею ничего не оставалось, как лежать в ожидании.

Прошло не многим менее получаса. Знакомая незнакомка плавным движением положила свою теплую нежную руку на грудь Матвея. Он не предпринял никаких попыток сопротивления, ему попросту было безразлично; словно окутанный паутиной, Матвей погрузился в состояние, при котором становится нечеткой и еле заметной грань между практически бездвижной и неизменяющейся на протяжении уже долгого времени действительностью и чуть зачавшейся иллюзией. Женская рука ни мало не нарушила его покоя, напротив, ее прикосновение превратило все вокруг в нечто мелочное, незначительное и до приторности пустяшное, что...

Внезапно исчезла кровать, исчезло жаркое одеяло, исчез даже серо-желтый воздух - все, все, окружающее Матвея Исчезло, попросту распалось в сознании. И теперь он чувствует, как ветер упорно тычется ему в лицо, а во все стороны растекается цветастая свобода, безудержная, безо всяких перегородок... Матвей скачет на черном, сравнимым разве что с антрацитом, мускулистом красавце-коне по безбрежному пшеничному полю, а из безупречной синевы неба выглядывает своим единственным глазом довольное Солнце. Сердце, счастливое и будто ожившее после зимней спячки, радостно подпрыгивает в груди...

Вот Матвей уже сидит на скамейке в старой аллее и пытается ухватить рукой плывущий в пространстве красный кленовый лист, мелкой искоркой отсоединившийся от ритуального пожара по-имени Сентябрь. Рядом - человек, совсем не знакомый, но Матвей знает, что это его лучший друг, пусть и не такой, каким было бы привычнее его видеть. Друг говорит что-то, но запомнить не удается, да и зачем, смысл здесь имеет лишь сама жизнь, сиюминутная и не имеющая привычки оборачиваться назад.

Подходит красивая, умопомрачительная девушка, Матвей берет ее на руки, и они летят. Как оказалось, летать было совсем не сложно, нужно было только неспешно, но довольно скоро перебирать в воздухе ногами, как при езде на велосипеде... Это был тот привычный мир, полный счастья, безмятежности и оголтелой воли, приятно свербящей в затылке.

Только теперь Матвей понял, что окончательно и бесповоротно проснулся.