золотое сечение

Художнику Мазякину было заказано полотно. Нет не портрет, не пейзаж и даже не натюрморт. А заказан был кусок «баннерной» ткани, которую требовалось натянуть на деревянный подрамник размером метр на семь и затем крупными красными буквами сделать на нём надпись «АПТЕКА», присовокупив в углу стандартную медицинскую эмблему – «змея обвивающая рюмку». Проще говоря, Мазякину заказали вывеску.
Рассудив, что обидеть художника каждый норовит, а вот материальная помощь обламывается нечасто, Мазякин взялся за работу.
Первым долгом он затребовал аванс на покупку материала. Аванс выдали неохотно, настойчиво пытаясь при этом определить конкретные сроки выполнения работ. Мазякин на всякий случай отвечал туманно, ссылаясь на муз, не желающих подчинятся графикам. Но после недвусмысленных угроз со стороны заказчиков высокие договаривающиеся стороны сладились на неделе. После чего Мазякин запил.
Ну, сами посудите ему ли мастеру авангардно-трафаретной живописи тратить такую бездну времени на создание пошлой вывески? Он и неделю то эту вытребовал исключительно из гордости. Профессиональной естественно. Короче последующие четверо суток художник гудел по-полной. А и чего не загудеть – деньги есть.
Правда, во-пятый день, очнувшись, и подсчитав останки полученного аванса, Мазякин прослезился. Не осталось искомых денег ни на покупку гвоздей и деревянного погонажа, ни на покупку красок, и даже на собственно полотно сильно недоставало.
Всякий другой человек (не художник) на месте Мазякина несомненно бы растерялся. Но наш герой как раз был художником, а потому буквально вдохновлённый нависшей над ним невыполнимой задачей в течении дня борясь с жестоким похмельем и оттого сделавшись изумительно красноречивым,   раздобыл у соседей в долг всё необходимое. И одного только «баннерного» полотна ему достать не удалось. Таковое имелось исключительно в магазинах за наличный расчёт. Пришлось брать ровно столько, на сколько хватило оставшихся от запоя денег.
С помощью соседа Феди, весь последующий день Мазякин мастерил подрамник.
Чисто технически это мероприятие выглядело несложным, но вот максимальное приближение к заказанным размерам при минимальном наличии базового материала далось непросто. Полотно вертели и так и эдак, обдумывали возможности склейки, и сшивки, однако размер метр на семь никак не вытанцовывался. Федя, изо всех сил морща лоб, благоговейно  вслушивался в невнятное бормотание Мастера. Тот толковал о какой-то «ленте Мёбиуса».
Против геометрии не попрешь, подытожил, наконец, Мазякин и решительно скроил то, что реально получалось.
Весь четверг был занят раскраской. Для устранения известного синдрома  приобрели в долг две бутылки вина, после чего работа закипела.

В пятницу с утра Мазякин со товарищем поволокли своё сочинение заказчикам. Одна надежда орошала их иссушенные безденежьем души, и только вера освещала  помятые похмельем физиономии.
Поначалу всё складывалось неплохо. Хозяина с утра не было и вывеску удалось водрузить в его отсутствие. На месте она смотрелась вполне прилично. К обеду появился «сам».  Долго разглядывал дело рук Мазякина, вздыхал и цокал языком. За спиной его суетился Мазякин, торопливо повествуя о сложностях выполнения работ. Наконец хозяин оборотился к художнику и выдал, в общем-то, ожидаемый вопрос:
- Не маловата?
После чего  компаньоны хозяина, находившиеся здесь же, замерли в предвкушении грозы, а кто-то из них уже угодливо подсовывал шефу рулетку. Федя, с нетерпением ожидавший результата на скамеечке поодаль, чуть привстал. Самому же Мазякину, надо сказать совершенно лысому, в этот момент  почудилось, что  на макушке его прорезались волосы и встали дыбом. Мазякин впал в транс. Впрочем, вполне кратковременный. А вот затем…
Затем Сергей Владимирович Мазякин выдал речь достойную большого художника. Подгоняемый теоретической возможностью потери гонорара Мазякин совершенно спонтанно вспомнил кое-что из времён своего обучения в художественном училище. Здесь было и про особенности восприятия и про обман зрения и про золотое сечение с приведением соответствующих формул. Композиция, пропорция, Леонардо да Винчи и гармоническое деление всё смешалось в пламенной речи Мазякина. Осенённый атмосферой великого искусства художник был неудержим. И без того «серые», непросвещённые коммерсанты совершенно поблёкли на фоне грандиозных имён и замысловатых терминов употреблявшихся некорректным Мазякиным.
Потенциальные оппоненты были потрясены до всех своих оснований. Никогда ранее им не «втюхивали» «лажу» так вдохновенно.

Ну, ты Владимирыч даёшь – часом позже, по пути в винный магазин, говорил восхищённый Федя совершенно обессиленному Мазякину.
- Это ещё что – расслаблено отвечал Владимирыч.
А вечером сидя за кривым столиком во дворике своего дома, и нечётко попадая горлышком бутылки в гранёный стакан, Мазякин вещал верному напарнику:
- Да я бля, при Союзе, секретаря парткома нах, в полный рост, маслом, на доску почёта. А они мне вывески малевать. Плебеи, мать их. Что мне их метр на семь? Мне  батальную сцену давай! Пять на три, как минимум.
- Обидеть художника может каждый – робко поддакивал Федя.