коммунисты не сдаются

Коммунисты не сдаются!
I
Узкая, каменистая дорога петляла, и вилась все выше и выше, чтобы потом вовсе потеряться в белых, кучевых облаках, которые обнимали скалистую вершину. Совсем недавно пошел дождь. Маленькие капельки небесной влаги искрились серебристыми точками на листве деревьев. Темно-зеленую траву лениво пощипывали овцы. Они были издалека похожи на белые шарики  одуванчиков. И со стороны казалось, что вся лужайка была покрыта крохотными шариками этих неприхотливых цветов, больше похожих на сорную траву. В отдалении чернели стены монастырский ограды. Они  могли бы многое поведать. Однако безмолвным памятником вздымались среди окружавших их скал.  Мох ровным пластом облеплял северный склон  полуразрушенной ограды, когда-то сложенной трудолюбивыми руками монахов из дикого камня. Вдалеке показалась старая, скрипучая повозка. Она, тяжело и натужно поскрипывая колесами, медленно взбиралась в гору. В повозке сидели двое.  Это была белокурая девушка, и темноволосый, еще безусый, молодой лейтенант. Марина, а именно так звали ее, восторженно воскликнула:
- Посмотри, как хорошо вокруг после дождя! Как свежо, и чудесно! Однако ее спутник был мрачен. Именно сегодня должен был получить распределение, и распрощаться  с подругой. А душа ныла, болела от этого. И он решился.
- Послушай, Марина! Девушка пытливо взглянула на него. Нежная улыбка тронула кончики ее губ.
- Ты что-то хотел мне сказать? Парень, покраснев, замолчал. Все слова  застряли в горле. – Так говори же, Володя! – Его спутница внимательно посмотрела на раскрасневшееся лицо юноши.  Он, поборов смущение, продолжал говорить.
- Марина, выходи за меня замуж. 
- Замуж? – Тонкие светлые девичьи брови взметнулись от удивления вверх. – И она, рассеявшись, резковато проговорила, - это невозможно! Я не буду твоей женой.
- Но почему? – Брови юноши изогнулись от удивления.
- Да потому, что я не хочу замуж. Я еще слишком молода, и не думаю о таких вещах! В это время повозка поравнялась с дорожкой, ведущей к монастырю.  - Спасибо, что подвез! – Марина, легко и непринужденно спрыгнула на каменистую тропу. И, махнув на прощанье, скрылась за поворотом.  Начинался ее обычный трудовой день.

Сделав уколы, раздав больным лекарства, стала заполнять рабочие журналы. И не заметила, погруженная в это дело, как на вечернем небе постепенно высвечивались звезды, а вдали разливался трелью соловей. В дверь осторожно постучали. Только этот негромкий стук вернул в действительность. Марина открыла. И ахнула от удивления.
- Володя, ты? Да каким это ветром? 
- Попутным. Пришел, чтобы проститься. Мне дали назначение в Минск.  Ты не изменила своего решения? Девушка капризно изогнула бровь.
- Нет, пока что изменила. Да входи ты, не стой в коридоре! Он вошел в поцедурку, и присел на кушетку. Опустив голову, начал тихо говорить. 
- Я боюсь тебя потерять. Душой чую, если уеду, то ты меня позабудешь. Раньше люди обещали друг друга, верно, любить, и обручались.  Марина скептически улыбнулась:
- Вот еще чего! Да это же недоверие друг другу. 
- Нет, это не так. Это даст мне надежду. А этого так мне не хватает. – Владимир подошел к ней, и взял руку, прижал к груди, и продолжил говорить. – Прошу тебя. Не отнимай у меня надежду.  Если ты не хочешь быть моей женой. Так будь моей невестой. Марина посмотрела в его глаза. В них жило пламя любви. В ее душе боролись противоречивые чувства. Любопытство и досада смешались воедино. Однако победила жалость. И любовь. 
- Я согласна. – Тихо ответила девушка. Он достал из нагрудного кармана маленькое колечко. 
- Эта безделушка когда-то принадлежала  моей бабушке. И, надев его на девичью руку. Прошептал. – Если у тебя будут сомнения, посмотри только  на него, и вспомни, как я тебя люблю. Вспомни меня. 
- Спасибо. – Только и смогла ответить Марина. – Отпусти мои руки. Ты делаешь мне больно.  Мне больно. 
- Прости. – Владимир выпустил девичьи ладони. Она отошла к окну и распахнула его.  В комнату ворвался аромат летней ночи. 
- Марина, я впишу тебя в свой аттестат. 
- Но я ведь тебе никто. Ни сестра, и ни жена.
- Но ты сейчас моя невеста. И ты знаешь, что у меня никого, никого нет. Я совсем один. Мне пора уходить.
- Я провожу. – Девушка взяла теплый халат. Они вышли во двор. Ночи прохладны.  Вдали, на горизонте, появилась тонкая, как лезвие, узкая полоска зари. Где-то затрещал сверчок. Ночные цветы издавали терпковатый, как сама полынь, аромат. «Так пахнет разлука!». – Промелькнуло в голове одна-единственная мысль, когда она протянула на прощание руку. 
- До встречи.
- До встречи. – Он нежно пожал ее ладонь. – Я напишу, как только прибуду на место. – И, вскочив на лошадь, пришпорил ее. Марина стояла под кипарисом. Мужская фигура исчезла в предутреннем тумане. Она вернулась в корпус. Нянечки мыли полы, шаркая швабрами по длинному коридору. Когда-то здесь скользили тени монахов, идущих на молитву, а теперь кельи стали палатами для больных. Она начала делать уколы, когда в процедурку вбежала санитарка.
- Ой, Марина, беда! Война началась. Девушка вздрогнула от неожиданности. Шприц упал на квадратные кубики кафеля, рассыпаясь на тысячи осколков.
- Да не кричите вы так! Видите, что я наделала? Какая война? О чем вы говорите? Это провокация! Ведь подписан договор с Германией о ненападении. Так что не болтайте глупостей.
- Ты мне в дочери годишься. Так что послушай  простую сельскую бабу. Это по радио говорили. И сказали, что Киев и Минск бомбили.
- Так, значит война?
- Война, дитятко, война.
Это страшное слово словно пахнуло в лицо кровью, страхом, болью и страданием. Война…. Она уже кружила черными мессерами в небе. Вражеское нашествие с быстротой грозовой тучи. Миллионы беженцев двигались на восток. Больницу тоже эвакуировали. Не хватало машин. И вереница повозок потянулось в сторону станции. Марина сидела в самой последней, старой, дребезжащей на все  лады повозке, которую тянула взмыленная кляча. И так случилось, что, не доезжая до Майкопа, лопнула ось. На ее починку ушло несколько часов, и на эшелон опоздали. Когда повозка остановилась  у вокзала, поезд, куда погрузили всех остальных больничных, ушел с добрый час назад. Всех отставших отправили в другой. Заняв свои места, больные уткнулись в окна.  Серая, однообразная жизнь сменилась дорогой. Однако через три часа состав остановился. Санитарка выбежала узнать, что же там произошло, и выяснить причину задержки. И вскоре вернулась.
-    Господи! Это же сам перст Господень охранил нас. Эшелон-то тот, на который мы припозднились, разбомбили в щепки.  Марина выскочила из вагона. Впереди  военные разбирали завалы из вагонов. Через несколько часов пути были свободны. Эшелон двигался на восток, в Сибирь. В дальнем городишке эвакуированных разместили в здании школы. Классы превратились  в палаты. Жизнь налаживалась. Больных  постепенно выписывали. На их место поступали раненные. И работы было столько, что на сон  не хватало времени по суткам. В один из таких тяжелых дней, когда Марина выходила из операционной, на ходу вытирая мокрые руки, к ней подошла санитарка.
- Марина, выйди в коридор, тебя зовут.
- А кто? – Удивилась она.
- Да военный какой-то.  Девушка кивнула.
- Пусть подождут. Нужно укол сделать. Скажите, буду минут через пять.
- Иди срочно. Важный чин тебя требует.
- Ладно. – Марина натянула серый теплый халат, и вышла в коридор. К ней подошел невысокий капитан.
- Я военком Знаменский. Душа почему-то заныла. «Что-то с Володей? Что? С самого начала войны нет ни одного известия, ни слова, ни полслова. Ничего!». А военный говорил, - Марина, вы получаете аттестат? Она пожала плечами, -
- Да, получаю. А разве что-то не так? Или документы не в порядке?
- Да вроде так. И документы в порядке. Но… Он немного замялся. А потом добавил: подавайте документы, и оформляйте пенсию. 
- Пенсию? Что с Володей? Говорите, что с ним?
- Владимир попал в окружение, и погиб. Коммунисты не сдаются! Вот вам пришло письмо из канцелярии. – Протянул он серый армейский конверт. Марина достала белый лист. Погиб. Смертью храбрых. 
- Нет. Я не верю. Не мог он умереть. Не мог. – Она посмотрела на кольцо. И вспомнилось прощание, и его тихий голос. «Если у тебя будут сомнения, только посмотри, и вспомни меня». Твердым, ровным голосом она проговорила, - Я не верю вам! Не мог, не мог Володя погибнуть! Это ошибка. Я отказываюсь от пенсии. 
- Кому нужен ваш широкий жест? Оформляйте документы.
- Нет, не уговаривайте. Не уговаривайте меня! Девушка выбежала из коридора. Слезы застилали ее глаза. «Нет, нет, это неправда! Это ошибка! Володя жив! Жив! Коммунисты не сдаются!».
II
Сигнальная ракета разорвала черноту небо, покрытого, как колючими иглами, звездами. Автоматная очередь срезала, как будто ножом, дубовую ветку. Приказ – ни шагу назад. А куда только идти, если попали в окружение? Что делать? Владимир затаился на дне неглубокой траншеи. Плен? Нет, только не это. Лучше уж смерть. Некоторые торопливо рвали документы, закапывая их обрывки в жирную лесную землю. А он достал партбилет. Из него выпала маленькая фотография. Маринка. Она сидела на лесной полянке в окружении белых лесных ромашек с огромным букетом цветов на коленях. «Нет, застрелиться я всегда успею. Вот ради тебя стоит жить. Ради тебя». Он привстал, и посмотрел на уставших, почерневших от пыли, усталости и копоти солдат. И тихо сказал:
- Оружие к бою! Идем на прорыв. Через шоссе, болото. А там и малость отсидимся. За мной! – Он бежал, стрелял, падал и вновь поднимался, увлеченный целью достичь края болота. А там, на время спрятаться, затаиться, переждать. Его толкала в яростном порыве выжить любовь. Тонкое, нежное чувство, возносящее человеческую душу над бытием, над пропастью отчаяния. Она дала силы добежать. Она хранила от пули.  И он добежал. Все нырнули в черную болотную жижу. Немцы заметались на берегу. Куда ж эти русские Иваны подевались? Не провалились же они сквозь землю! Час, два, три. Вода, холодная, как лед, пронизывала до костей. Пиявки впивались в тело, высасывая кровь. Минута казалась часом,  а час вечностью.  Наконец-то голоса немцев и лай собак затихли вдалеке. И можно было вылезти из вонючей жижи. Люди вылезали, отжимали гимнастерки, выливали воду из сапог.  Залегли в кустах бузины. Вдалеке раздавались одиночные выстрелы. Фронт уходил на восток.
- Ну, что ж, старшой! Спас ты на этот раз наши шкуры, а что потом? Что? Мы в тылу. Все равно переловят, как тех зайцев. – Шепнул один солдат ротному.
- Отставить! Раз выжили в этой переделке, то будем жить долго. Ночью будем идти, а днем отлеживаться.  А там видно будет! Вы пока что наблюдайте за шоссе. А по дороге тянулась вереница машин. И все на восток. Однако поближе к вечеру он понемногу иссяк. А к ночи прекратился. Они вышли из кустов, и пошли туда, куда уходил фронт. На восток. А по шоссе катил одинокий фургон. «Видно, снабженцы». – Наметанным взглядом определил Владимир. Залегли. Вдруг грузовичок круто съехал на обочину. Из кабины выбежало два немца. Легкий свист, и два тела полетело в овраг.
- Ребята, быстро, быстро! В грузовичок – командовал ротный, переодеваясь в немецкую форму одного. Взводный натягивал форму другого немца.
- Ты садись в грузовик, и молчи! Конвоируем пленных. Понял?
- Так точно! – ответил взводный. И залез в кузов.
- Авось прорвемся. – Владимир завел мотор, и началась гонка со смертью. Фронт откатился далеко вперед. Немцы заняли большую территорию. Машина мчалась вперед по ночному шоссе. Там, впереди,  громыхали танки. Поэтому пришлось свернуть на примыкавшую к шоссе лесную дорогу. Через несколько часов в радиаторе закипела вода, и лишь тогда сделали привал. Уставшие люди повалились на траву. В кабине  Владимир нашел несколько банок консервов и буханку хлеба, и по - братски разделил на всех. А после еды коротко скомандовал: - подъем! Осталось совсем немного. И снова дорога. Снова ветер зашумел, загудел: «Не уйти, не уйти, не уйти!». «Нет, уйдем, прорвемся! Коммунисты не сдаются!» - Закусил упрямо Владимир губу.  И дорога вела на восток. Вдалеке показалась какая-то прогалина. Послышалась стрельба и крик: «Фрицы!». У Владимира похолодело в душе. «Будем отбиваться до предпоследнего патрона. А последний – для себя. Только не плен! Только не плен!».  И в этот миг грузовичок резко накренился набок.  «Прострелили колесо? Попали в карбюратор?» - Владимир резко ударил по тормозам, и машина остановилась. К кабине подбежали два красноармейца.
- Эй, немчура проклятая! Хенде хох! – Открыл дверь кабинки один из них, рослый, плечистый мужичок. Другой же держал свое ружье наизготовку.
- Я такой же фриц, как и ты. Окруженцы мы, вырвались из окружения вот таким макаром, ответил ему Владимир, снимая ненавистную для себя фуражку с немецким орлом. Солдаты удивленно переглянулись.
- Вот это да, браток! – Удивленно протянул здоровяк, опуская трехлинейку. Ротный  вышел из кабины, и стал срывать чужую форму. Из кузова стали по одному выходить остатки  его роты. Всего пятеро, и то с взводным.  Всего пятеро.
- Это все, что осталось от моей роты.  Покормите людей, а потом делайте с нами, что хотите.
- Да что ты, за кого нас принимаешь? Пошли к котлу! – Здоровяк вскинул винтовку за плечо, и потопал впереди, показывая дорогу. А там, сидя у походного костра, и наскоро перекусив, Владимир впервые за эти дни спокойно уснул. Однако и война не стоит на месте. Утром часть атаковали, и завязался тяжелый, кровавый бой. Остатки разбитой части отступали. Мелькали города, села. Поля несжатой пшеницы. Когда кончится это так затянувшееся отступление?  - Не раз сам себя спрашивал Владимир. Но не мог ответить. А поток шел и шел на восток. Но битва и победа под Москвой возродили надежду на силу славянского оружия.  И если в огромной нацистской машине, несущей смерть и разрушение, произошел сбой, то конец ее недалек. Владимир оформил аттестат. Городок, в котором жила Марина, попал в зону оккупации. Однако через месяц его вызвали в полковую канцелярию. Полковой писарь, прищурив красные от усталости и недосыпания глаза, виновато проговорил:
- Ваш аттестат возвратили. Адресат погиб. Ваша родственница была эвакуирована в Сибирь. Этот эшелон разбомбили.
- Это ошибка. Этого не может быть! Марина жива!
- Почему не может быть? Все мы смертны. А война не  выбирает, кому жить, а кому нет.  Случай слеп. А человеку много ли надо? Хватит девяти граммов свинца, чтобы отправиться к праотцам. Владимир молчал. Перед его внутренним взглядом стоял образ  Марины. Ее нежная, чуть тронутое румянцем, лицо.  И ее светло-синие глаза в овале темных, слегка загнутых ресниц. «Мертва?». Он, как в полусне вышел из канцелярии. В его глазах мир внезапно потускнел, потерял всю свежесть красок. Небо стало серым, как во время дождя. Не хотелось жить. Он вышел не березовую опушку. Белые деревца опустились нежные ветви, потерявшие листву. И казались вытканными  из кружев на фоне темнеющего вдалеке сосняке. Подойдя к ближней березке, погладил шероховатую ее поверхность ствола. Холод немного отрезвил разгоряченную голову. «Нет, я должен выжить.  И бить эту погань до последнего вздоха! Пускай эти гады заплатят вдесятеро за смерть Мариночки! Я должен жить! Должен! Коммунисты так просто не сдаются!». Владимир вернулся в свою землянку. Время шло. Из тыла по весне поступило новое пополнение, давшее подпитку сильно потрепанной части. В тот памятный день, в короткий  момент роздыху между боями Владимир, сидя в окопе, извлек фотографию Марины, и мысленно прошептал ей «Я жив. Пока что жив.  А что будет дальше, не знаю. Как хочется, чтобы все это было ошибка, и чтобы тоже была жива!».  Рядом с ним докуривал самокрутку молодой старшина, недавно прибывший из госпиталя. Он с интересом покосился на фотографию, и слегка присвистнул:
- Красавица. Жена, поди?
- Нет. Не судилось. Невеста. Она погибла. Эшелон фрицы разбомбили.
- В том госпитале, где я был, видал одну сестричку. Точно, как твоя невеста. Прям, копия!  А холодна, как та ледышка! Никаких тебе там вольностей! Говорят, что жених  нее погиб в окружении. Так она от пенсии отказалась. Не верит. Все ждет его. Эти слова заставили насторожиться. Кровь прилила к висками и застучала крохотными молоточками в висках.  «Она, она, она!».
- Имя скажи этой сестрички? – Хрипло пошептал, почувствовав, как в душе сжимается огромная пружина ожидания. 
- По-моему, ее зовут Марина. Постой, точно вспомню. По- моему, Марина.
- Ты не врешь? Точно Марина? – Владимир схватил его за плечи, и так тряхнул, что у ошалевшего парня слетела ушанка на самое дно траншеи.
- Да, точно! – Ответил он, не понимая, что это на ротного такого нашло. А Владимир уже бежал по узкому ходу сообщения в штабную землянку. Выслушав его сбивчивый рассказ и объяснения, полковой командир махнул рукой.
- Пиши. Сделаем запрос. И если подтвердится, оформим аттестат.
III
Наступила весна. Снег днем таял, а ночью брался ледяной коркой. Городской водопровод давно не работал. Трубы в лютую зиму промерзли и полопались. И все население городка ходило за водой к местной речушке. Поэтому Марина, надев рваный ватник, взяла пару ведер, и отправилась в сторону реки набрать воды. Вдыхая свежий весенний воздух,  размышляла: «Как хорошо, как чудесно на этом белом свете!».
- Марина! Марина! Постойте! Кто-то окликнул ее, возвращая из мира грез в этот грешный мир. Она оглянулась и увидела местного военкома. При его виде она слегка поморщилась.  Точно, как от внезапной зубной боли.
- А, это вы? Обратно по поводу пенсии? Я не буду оформлять ее. Владимир жив.
- Да, да. Ваш Володя жив. И вот, прислал на вас аттестат. Так что приходите, получите все, что вам причитается. Вы правы – коммунисты не сдаются! 
- Володя, Володя мой жив… Жив!!! Господи, Он жив! – Марина подняла голову вверх. В небесной голубизне летело несколько журавлей. Они летели в сторону востока. Из-под снега выбился цветок весны. Скромный подснежник. Он ласково кивал головой. И, казалось, тихонько позванивал: «Жив, жив, жив!». Весна. Стает снег. Уйдет ручьями, обнажая черную землю. Так и война уйдет туда, откуда пришла. На запад. А на восток будут лететь только эти легкокрылые журавли. Коммунисты не сдаются!
Мороз Людмила, пос. Раздольное, АР Крым.