Отрывок из романа

Тьма ночи постепенно отступала. Предрассветная мгла плотной пеленой окутала лес, заглушая голоса ранних птиц. Ещё дремали деревья, дремал даже лёгкий летний ветер. Но чуткие римские стражи, всю ночь не смыкавшие глаз, не обманывались этой сонной тишиной Тевтобургского леса, готовые при малейшей опасности поднять по тревоге легионы.

Вскоре ветер, стряхнув наваждение ночи, зашелестел верхушками деревьев, разгоняя туман; в лесу сразу посветлело -  словно вспомнив, что нужна если не здесь, то где-то там, далеко, ночь стремительно понеслась на запад, желая продлить время своего властвования. В прозрачной бледности неба медленно угасали звёзды, а на востоке вспыхнуло багровое зарево нового утра. Необычным и пугающим был этот рассвет – ветер вдруг снова утих, смолкли голоса первых птиц, и на горизонте появилась темная туча с кроваво-красной каймой, готовая вот-вот поглотить багровое солнце. Что-то нехорошее обещал грядущий день, одним  лишь своим началом внушая неясный страх, смутную тревогу.

Это необъяснимое чувство тревоги разбило крепкий сон кентуриона 5-й кентурии Второго Парфянского легиона Антония Лация. Он проснулся внезапно, сразу, будто ему приснилось что-то плохое. Открыв глаза, он прислушался и понял, что единственная причина его тревоги – лишь сон. В остальном все было спокойно и тихо, только рядом мерно посапывал его контубернал – могучий двадцатичетырехлетний Кассий. Антоний встал, ополоснул лицо водой, накинул на плечи паллий и вышел из палатки. Вдохнув свежий утренний воздух, он отправился проверить посты, ибо на страже стояли солдаты его кентурии.

Через некоторое время Антоний вернулся к палатке, но заходить не стал – не хотел будить верного Кассия. Опустившись на землю, он вдруг снова вспомнил тревожный свой сон и задумался.

Его размышления прервал шорох, донесшийся из расположенной неподалеку палатки. Спустя минуту из нее вышел зевающий и потягивающийся со сна Ливий Котта – кентурион 6-ой кентурии и друг Антония. Увидев его, Антоний приветственно махнул рукой.

- Аве, Ливий. И тебе сегодня не спится.

- Аве,  Антоний, да уж, не спится, - Котта кивнул и, нахмурившись, стал прислушиваться к звукам утреннего леса. – Хотел бы я иметь хоть десятую часть уверенности Квинтилия Вара для спокойного сна после всех его заигрываний с этими варварами.

Антоний с осуждением посмотрел на него, но ничего не ответил, считая, что его друг говорит чистую правду – Квинтилий Вар без видимой оглядки привечал в своем шатре посланников Арминия, будто и думать не хотел об их коварстве и возможности злого умысла.

- И разрази меня гром… - фразу Ливия оборвал какой-то звук, донесшийся из глубины леса.
Оба кентуриона резко обернулись и замерли в напряжении. Антонию показалось, что среди деревьев что-то блеснуло, что-то, похожее на…

- Тревога! – громовой голос Ливия всколыхнул просыпающийся лес, неимоверно переполошив птиц и вмиг заставив оживиться спящий лагерь.

- Тревога! – еще один крик согнал последний налет снов и солдат с их походных постелей.

А через минуту двум одиноким выкрикам ответили сотни германских глоток – лагерь наполовину был окружен. Ливий и Антоний, не дожидаясь чьих-либо приказов, собрали свои кентурии и бросились на германцев,  желая не дать им возможности сомкнуть кольцо. Солдаты, не нашедшие своих офицеров среди воцаряющегося хаоса, последовали за ними. Кто-то пытался криками и бранью навести хоть подобие порядка среди воинов и, собирая небольшие отряды, бросался на врага; германцы, усиливая панику, поджигали палатки и рубили направо и налево не успевших опомниться римских воинов. Последние сопротивлялись с отчаянием и яростью людей, которым отступать некуда, пытаясь втянуть противника в затяжной бой, едва ли еще осознавая всю бессмысленность надежд на помощь. Уцелевшие части римской конницы пытались перестроиться для направленной атаки, но ни места, ни времени у них не было, хотя им и удалось незначительно потеснить неприятеля, вдохнув в уцелевшие части легионов подобие надежды на спасение. Но и эта призрачная надежда была сметена смертельной волной атакующей кавалерии германцев.

Едва вступив в сражение, Антоний потерял Ливия из виду. Лишь громоподобный голос кентуриона возвещал Антонию и врагам о том, что он еще жив. Казалось, на каждого римского воина приходилось не меньше десятка германцев, но этот факт только удваивал силы и ярость Антония, с удивлением отметившего, что на нем еще нет ни царапины. Когда же  он  увидел  за  своей спиной  бог весть как разыскавшего его в этом хаосе верного Кассия,  сердце его наполнилось радостью. И только одна мысль беспокойно проносилась в его голове: «Три легиона… Вчера по отсвету костров казалось, что они заполнили собой весь лес, а что сейчас – остатки кентурий, да когорта всадников? Где легионы?!»

Над лесом, едва не касаясь верхушек деревьев, растягивалась тяжелая грозовая туча, погружая сражающихся в полумрак так и не успевшего разгореться дня. Становилось душно. Обрывки еще далеких молний искрились в мечах воинов зловещим блеском. Небеса готовились обмыть Тевтобургский лес, обагренный кровью в это злосчастное утро.

Антонию казалось, что уже, должно быть, полдень. Его мучила жажда, и уставшая правая рука требовала отдыха. Германцы старательно его обещали. Уворачиваясь от их палиц, Антоний поскользнулся на мокрой от крови траве и с отчаянием напрягся в ожидании смертельного удара. Но раздался крик боли, и на землю упала рука, сжимающая палицу, – Кассий дал передышку своему господину перед последней схваткой.

Видя, как враги обходят со всех сторон, он понимал, что ему не спастись, вот только какая-то часть его самого не умоляла – требовала: жить! И в памяти всплыли слова Ливия Котты, когда они впервые увидели, как их полководец принимает у себя посланников Арминия: «Мы проиграем, Антоний. Мы уже потерпели поражение, и не имеет значения, когда мы вступим в открытый бой, - исход его ясен уже сейчас, все эти переговоры лишь отсрочивают неизбежное», - в голосе его  была  обреченность. За этим Антоний вспомнил рассказы отца о битве с парфянами в 717 году от основания Рима, в которой легионы, возглавляемые Марком Антонием, потерпели сокрушительное поражение. В той битве его отец, израненный и оглушенный,  попал в долгий и страшный шестнадцатилетний плен. Рассказы о жизни, полной страданий и унижений, столь сильно подействовали на юную впечатлительную душу Антония, что он сказал: «Уж лучше умереть, чем жить в плену». «Ты прав, - ответил ему отец. – В те годы я не раз задумывался о смерти, сожалел, что не пал в бою, как герой, не раз мои планы были готовы к осуществлению, но всякий раз меня останавливала мысль о том, что я еще слишком молод, что ничего не сделал в этой жизни, ничего не добился в ней. А тогда моя жизнь итак висела на волоске. С годами я стал мудрее, научился искусству выживания – мне казалось, что самое главное событие моей жизни еще впереди. Так оно и оказалось – я встретил твою мать, прекраснейшую Валерию, подобную самой Венере, богине любви. После стольких лет страданий боги смилостивились надо мной, и я обрел приют покоя и любви. А если бы тогда, на чужбине, я лишил себя жизни, то не было бы на свете и тебя, мой мальчик». 

«Да, лишь боги знают, что ждет нас в будущем, но мысль быть плененным этими варварами приводит меня в ужас, - подумал Антоний. – Уж лучше смерть. Во всяком случае, я умру как герой – на поле битвы.  И пусть хоть это будет утешением моему отцу». На мгновение он увидел окровавленное лицо Ливия – тот был ранен, но еще крепко держал в одной руке меч, в другой кинжал. Следующий миг, запомнившийся Антонию – сломанный меч Кассия; его контубернал ударом кулака оглушил германца, завладел его оружием и продолжал защищать спину своего господина. Антоний ощутил вдруг в себе какое-то равнодушие: он знал, что погибнет, но уже не страшился смерти. Он желал лишь покоя. И глоток воды сделал бы этот покой еще более сладостным. И словно во сне увидел он, как дрогнуло тело Кассия, насквозь пронзенное мечом, и даже разрывающая боль от его собственных переломанных ребер показалась Антонию лишь продолжением его ночного сна, который был оборван полоснувшим по голове мечом…