***

ТРИ РАССКАЗА

Командировка в детство

Говорят, так бывает вдруг покажется вам, что то, что с вами происходит, когда-то было, было, было. Или же вдруг покажется - словно кто-то наблюдает за вами. Кто? Откуда? Вы оглядываетесь и никого поначалу не видите, только вдруг увидите пожилого человека, чем-то так знакомого вам, а чем, вы и не припомните…
1.
И вновь привиделось мне, что иду я по улицам города моего детства. И узнаю каждую трещинку в асфальте, каждый кустик перекати-поля "колючки", каждое дерево на обочине.

Я возвращаюсь домой. Мне осталось перейти по мосточку арык, затем обогнуть забор общего нашего двора, пройти вглубь, зайти в наш пятиквартирный дом, выстроенный из дикого камня. Какая же все-таки духота на улице, несмотря на то, что еще только конец апреля, и эта прилипчивая соленая пыль, и нещадное солнце на дворе. Скорей, скорей в дом мама перекрыла одеялом и бумагой окно, в комнатах прохладно и по-домашнему уютно. В холодильнике сок из гранатов, растущих на огороде клочке земли, обработанном отчимом, который мне, пожалуй, самый близкий и родной человек.

Из ворот родного двора вырвалась стайка босоногих мальчишек на велосипедах. Они, загорелые, в одних длинных черных сатиновых трусах, и легких рубашках, мчались один за другим, повернув в сторону хлопкозавода, чтобы затем, обогнув его, вырулить на Каршинскую трассу.

Куда вы? донесся со двора такой знакомый, родной голос. На Синие горы, прозвенело в ответ, за тюльпанами!

А ну, не отставай, выкрикнул, полуобернувшись, лидер. Вернемся, еще на Комсомольское озеро поедем, искупаемся, а вечером, кто захочет, заберемся на башню железнодорожного клуба, я знаю потайной ход!

Крайний, белобрысый парнишка, близоруко щурясь, вдруг взглянул на меня и, на мгновенье задержав на мне взгляд, словно узнал, но тут же забыл и помчался догонять остальных. Как же, отстанешь, потом и не искупаешься, и на башнб эмирского дворца не возьмут!
...И вспомнил я, как давным-давно, полвека назад, в пору отрочества, в один из весенних дней, когда мы, подчиняясь командам дворового вожака Володьки Куряева, в очередной раз мчались за тюльпанами, чтобы потом подарить их нашим мамам и девчонкам нашего двора, я замешкался и наткнулся на взгляд странного человека, подходившего к нашему двору, и мне он показался очень знакомым, но все это тут же вылетело из головы - нельзя было отставать! Только вернувшись домой, я еще спросил маму, не приходил ли к нам кто, а она ответила да никого не было, а папа Исмаил на работе.

Я об этом напрочь забыл, но почему-то вдруг вспомнил сегодня, проснувшись, проспав дольше положенного, имея на это полное право, поскольку впереди - выходные. И сон долго не выходил из головы.

Что-то ты сегодня необычно задумчивый, сказала супруга. Опять проблемы на работе или в новую командировку ехать надо?

И у меня чуть не сорвалось с языка, что я только что вернулся из командировки в собственное детство. И увидел самого себя. Со стороны.
2.
И слава Богу, что промолчал жена не поняла бы, это точно. Вот если бы рядом оказался наш дворовой заводила и организатор всяческих поездок, походов и приключений Вовка Куряев.
 Мы вспомнили бы с ним, как лазили по резиденции эмира, как тетка-сторожихачуть не поймала нас, а потом нам досталось "на орехи" от родителей. Как наперегонки плавали по Комсомольскому озеру - водоему, вырытому на том месте, где потом выстроили горсовет. Как лазали по кургану и придумывали тут же всякие небылицы. Как, еще раньше, снарядившись самодельными удочками, шли ловить головастиков. А когда подросли, гоняли на велосипедах на Аму-Бухарский канал и на Синие горы. Которые и не горы вовсе, а гребенчатая гряда холмов. И все же, все же, как здорово было, забравшись на верхотуру, увидеть вдалеке и наш город, и еще дальше, Бухарский минарет Калян.
Вовка, Вовка. Он погиб давно уже, в 1966 году, 6 августа, на День железнодорожника. Поехали отроки нашего двора на Куюмазарское водохранилище, меня, кстати, не взяли, как ни просился. "Оседлали" товарняк, чтобы доехать на нем до водохранилища, и Вовка, спрыгивая, попал под поезд.
 Это был первый парень нашего поколения, которого мне пришлось хоронить.
А совсем недавно, благодаря помощи друзей по Интернету, узнал я, что нет в живых и Юрки Субочева. Тыщу лет не было связи с Игорем, с Гошей…
3.
Так стоит ли возвращаться в детство? Но что мы значим, если не помним своих истоков?
4.Д е жа вю, де жа вю, де жа вю…

Буква-"Г"
Страсти по хлопку
1.
Лето 1969-го. Духота. Сданы последние зачеты и экзамены первого курса Бухарского госпединститута. В Бухару ехать не надо до 1 сентября, студенты разъехались кто куда до начала учебного года и - тут же - до начала хлопкового сезона. С одноклассниками я особой дружбы не поддерживал, так, разве что мельком, узнал, что Валерка Ушаков подался вроде бы на зоотехника, что-то было известно о Руслане Аптекашеве, а где другие ребята, не знал. Дружил в школьные годы с Витькой Садиковым. Податься к Витьке? Да он служит где-то рядом с Кушкой, вот, на днях письмо прислал. Танкист в шлеме, ты глянь на него! Ну, Витек, настоящий герой! Он, как и я, куда-то там поступал после десятилетки, да не поступил. И по весне его забрали в армию. Я тоже проваландался после окончания школы целый год, попортив нервы соседу Толику Литвинову, работавшему в одной из важных областных структур, по просьбе моей матери замолвившему слово кому надо в Бухарском госпединституте. Это я потом узнал, а поначалу даже удивлялся, и чего меня вытягивают? Ну, не знаю я билета, и все тут, так и заявил, после чего услышал глубокий вздох экзаменатора-"англичанина", сказавшего, мол, не понимаю таких молодых людей, которые не ловят птицу своего счастья - дескать, вы свободны+ Через год буквально вызубрил все, что предстояло сдавать, хотя, опять-таки, особо меня на экзаменах не валили, а "англичанин" только усмехнулся - ну как, дескать, будем ловить птицу счастья, на что я ответил утвердительно, и как сам считаю, сдал вступительные экзамены без ходуль.
Между прочим, после того, как не стало моего отца, мама написала мне письмо, что Толик Литвинов скоропостижно скончался. Это был 1983 год, год раскрутки Гдляном и Ивановым "узбекского" дела, о котором наперебой рассказывала центральная пресса. Потому и я в далеком Измаиле знал об этом и догадывался, почему не стало Толика. Началось оно с ареста начальника Бухарского ОБХСС, в подчинении которого работал сосед. Что и как там было, не знаю. Но уверен, дело это во многом было заказным, выгодным кому-то наверху, и немало в нем "пририсовывалось", в том числе и о кувшинах с золотом, припрятанным под кибитками бедняков, для того, видимо, чтобы в прессе все выглядело экзотичней. В письме о том, что не стало Толика, мама также рассказала, как приходили к ней представители "органов" и требовали показать, где мой отчим перед смертью прятал какие-то деньги, которое якобы ему передал на хранение сосед? Ну что могла сказать мама, кроме того, что отродясь ни золота, ни больших денег в нашем доме не водилось и ни о каких кладах она ничего не знает? Конечно, расстроилась, перепугалась, но, слава Богу, кажется, убедила приходивших, и визиты больше не повторялись. Написала только с горечью вот, мол, просидел он ни за что целых пятнадцать лет, и после смерти стали ему что-то такое "припаивать"+
2.
Первый мой студенческий год проскочил как мгновение. Может быть, и потому, что первые два месяца, если не больше, мы не учились, а собирали хлопок то в Рометанском, то в Каракульском, то в Гиждуванском, то в Навоийском районах (тогда Бухарская область еще сохраняла свои первоначальные границы и была самой большой в Узбекистане). Жили одним большим братством в далашпонах (полевых станах): 200 девчат и нас, парней, выбравших учительскую стезю, не больше 20. Рассказывать о том, как эта вата задалбывала нашего брата, думается, каганцам не стоит. А некаганцам могу сказать одно: рассмотрите форму буквы Г. Вот это и есть хлопкороб и студент, и школьник, и прочий труженик полей солнечного Узбекистана. Возили нас на хлопок с четвертого класса, да я еще и в школе не учился, а ездил вместе с мамой в поле, когда работников желдорполиклиники посылали на помощь соседним с городом колхозам. Помню, как мама первый раз повязала мне фартук это тоже наука была, и я гордо топал за ней между хлопковыми кустами. И набрал в первый раз за день целых 5 (пять!) килограммов, и потом гордо нес фартук к весам, довольный похвалами маминых сотрудниц. Дескать, ты посмотри, каким помощником у нашей Анны Ивановны сын растет!
3.
А вот отец Исмаил (точнее, отчим, но он мне был роднее родных, отца Анатолия я не помню, поскольку умер он от военных ран, заработанных им при взятии Кенигсберга, когда мне только исполнилось два года, и до середины 1955 года я считал, что мой родной отец - Исмаил, на взрослая пацанва меня "просветила", после чего мама вынуждена была поведать мне правду, а уже позже мы ездили в Нижний Тагил к тетушке - сестре отца, но папа Исмаил для меня все равно оставался самым близким человеком), сколько я его ни просил, на хлопок меня не брал, хотя ездил туда от маслозавода, где работал слесарем, намного чаще. Он меня любил и опекал, старался отгородить от всяческих трудностей, за что потом я, неблагодарный, уже в юношеском возрасте, его и упрекал. И окончательно понял, почему он меня так баловал, когда в 1983-м, летом, его не стало, и сидели мы с мамой после похорон в опустевшей комнате, и она долго и подробно рассказывала все об отчиме. О том, что он, трижды репрессированный ( это я знал) и в 1956-м году полностью оправданный (знал тоже) перед первой "ходкой" был женат на русской женщине, которую звали так же, как и мою маму, и был сын у него, его звали Женя+
И сошлись они потому, что в 1952 году, после смерти моего отца, мама, забирая меня из яслей, ходила, как правило, по железнодорожному парку - чтобы успокоить меня, кричавшего "хочу гулять" и "где папа?", по "большому" кругу. А однажды присела, уставшая на скамеечку напротив главного входа в ЖДК, недалеко от вечно колотящих по столу доминошников, и все никак не могла меня угомонить. И тут подошел к ней мужчина, присел рядом, взял меня на руки. Я тут же замолчал, стал его обнимать и спрашивать "Ты-мой папа? Где ты был?" Мама расплакалась. Мужчина спросил сначала, как зовут малыша, затем - как зовут маму. И, услышав ответы, остолбенел. Он только вернулся после третьей "ходки", приехал в город, где его взяли в 1937-м первый раз, в надежде разыскать свою жену с сыном. А нашел мою маму со мной.
Посидев немного, он, человек исключительно тактичный, стал прощаться. Но я вцепился в него и буквально, как рассказывала мама, заорал, зарыдал на весь парк, не желая с ним прощаться. Отчим растерялся он отнюдь не напрашивался (и не напрашивался никогда!), хотя, по всему было видно, что дома у него нет, ему идти некуда, и в паспортном столе, куда он ходил наводить справки, с ним просто не захотели разговаривать. А те из его соплеменников, кто знал его раньше, посоветовали ему не искать "эту русскую", которая уехала в неизвестном направлении, видимо, испугавшись клейма "жена врага народа". Так оно или нет, кто знает. Но мама просто сказала ему: "Пошли домой".
С того дня мама и отец прожили вместе тридцать один год. И я не знаю, простит ли меня Господь за то, что я-таки уехал от мамы, уехал от отца, потому что считал тогда я не смогу в Кагане построить собственную, взрослую жизнь, не сумею отказаться от родительской опеки и стать самостоятельным. Кто знает, не уедь я, и отец, возможно, прожил бы дольше. Все мои просьбы переехать сюда, на юг Одесской области, он безоговорочно отвергал, а мама уехала ко мне только после его кончины+
4.
Прости, читатель, начал о хлопке, и отклонился от основной темы, хотя, в принципе, согласись, тема одна..
Стоит ли рассказывать, как наши "мудрецы" (и в школе, и в студенческую пору) обводили вокруг пальца весовщиков, конечно, рискуя нарваться на существенные наказания, но в этом, как выражаются сегодня, был и определенный экстрим. Дело прошлое, чего уж говорить, надо сегодня быть откровенным+ Мы, те, кто видел мухлевку, своих никогда не сдавали. Подходят к весам, говорят - у меня еще три (четыре) фартука хлопка есть. Ну давай, отвечает весовщик, и их неси. И несут+ один и тот же фартук, обходя тележку с весами. А чего по одному носишь, весовщик спрашивает. Да тяжелые, мол, очень. Вот таким макаром выходили иногда в передовики самые "шустрые" ребята. А Бэмба (был такой парень на курсе), задавал без юмора вопрос - Я не понял, пацаны, вы чё, в натуре, вы же спали в грядке весь день, я же видел, а я тут пашу, пашу, а вы+ Да ну вас+
Нехорошо, конечно, обманывать, никто не спорит. Но ведь недаром говорят - плохой пример заразителен: откуда, скажите, брались 6 миллионов тонн хлопка и кому и что отписывалось за приписки? Дело прошлое, конечно, так что, кому надо, мухлевали по-крупному, и мы это тоже видели. И всему давали свою оценку, если, скажем, нас выгоняли на поле, только кажущееся белым из-за клочков ваты, застрявших в коробочках, но реально и за день трудно было собрать килограммов 10, а то и 5 хлопка, столько же, сколько я в первый раз, помогая маме, собрал в пятилетнем возрасте.
Поэтому, кстати, уже во времена разворачивания "узбекского" дела я увязывал его и с теми приписками, с которыми и сам, будучи студентом, сталкивался. А также с фактом, имевшим место во время моего приезда в Каган, кажется, в 1980 году, осенью: пришел в газету, и редактор, прекрасный парень ( только я, увы, не помню, как его зовут) попросил написать материал о том, как, за счет чего, в одном из колхозов добиваются высоких урожаев хлопка. На месте оказалось, что ни о каких успехах говорить нельзя, колхоз "делал" урожайность за счет неучтенных площадей в "чуле". Об этом я и рассказал в материале. Оставил его в редакции и уехал. Когда приехал через год и зашел в редакцию вновь, о том материале никто не вспоминал, но и поручений редактор мне больше не давал, хотя и он, и второй (если не первый) секретарь райкома комсомола, кажется, Пулат Муминов, буквально уговаривал остаться, сватал на место зама русского филиала газеты. Но я себе этого уже позволить не мог.
Только, возвращаясь в Измаил, взял на память себе коробочку с хлопком - сорвал ее на поле за перекрестком на Бухарском шоссе, откуда брала начало окружная дорога вокруг Кагана.
5.
Эта коробочка хранилась долго, до тех пор, пока супруга во время одной из очередных приборок, не спросив разрешения, не выбросила ее, Дескать, кому нужен этот хлам?
Мой ответ, что нужен он тому, кто исходил буквой Г не один километр, набивая ватой, задолбавшей нашего брата, не один фартук, был не понят.
6.
+А пока на дворе было лето 1969 года. И сосед Юрка Субочев в выходной предложил мне прокатиться на великах по окружной дороге.
Мы мчались по шоссе, по бокам ровными строчками зеленели хлопковые поля - до сезона оставалось где-то месяц-два. Но кое-где виднелись женщины-апушки (как мы их называли), возившиеся в междурядьях. Сделав солидный круг, промчались через мост, и по каршинской трассе рванули на Аму-Бухарский канал. Остановились передохнуть, и Юрка сказал, что ни на что не променяет эти места. На что я ответил, что, как только закончу институт, обязательно уеду на родину деда, казака-старовера в Бессарабию.
Что ты понимаешь в кислых помидорах, обиделся Юрка (у него была присказка такая).
А что ты понимаешь в букве Г, ответил я. Но Юрка меня не понял, и мы погнали дальше, забыв о мелочной распре.
+ Юра уехал из Кагана около десяти лет назад в Волгодонск. Где и догнала его смертельная болезнь два года назад, о чем узнал я совсем недавно.
+ Прошли годы и годы. Нас, наше поколение каганцев, разбросало по всему свету. Нам в нашей жизни приходилось гнуться. Но, я уверен, мы, даже если и гнулись но не прогибались и не ломались. Ибо сломать истинного каганца, упрямого, как буква Г, нельзя.
Докажите мне, что это не так.


Ведро воды и  ломоть хлеба с чесноком
Как часто мы бываем торопливы. Как часто идем вперед, не оглядываясь. Проходят годы, и вот уже в острые минуты ночного одиночества, когда любимая, но состарившаяся женщина, как и весь мир, равнодушно похрапывает, жалеешь о том, что проскочил мимо, не разглядел, не запомнил, да попросту забыл драгоценные минуты прошлого. Но вот настают минуты, когда из памяти непроизвольно, словно в кино, выплывают картинки из прошлого, из далекого детства… … Вода била в ведро плотной струей,. Я подставил ладонь, и струя стала колотить по ней, отбрасывая руку и обдавая мириадами разноцветных брызг. Ух, хорошо, особенно когда на солнце за 50, и плавится под ногами асфальт. На меня выжидающе смотрел дворовый пес Полкан. Схватив ведро, ливанул на жалобно заскулившего, но вместе с тем довольного пса: и он, бедный, от жары уморился. Затрясся, устроив маленький дождь. Явившаяся как снег на голову соседка начала костерить меня, на чем свет держится за то, что лужи возле дворового крана развел. А на меня что-то нашло, и я…снова наполнил ведро и облил ее! Сидевший на завалинке сосед-узбек только зацокал языком… … Потом, как и полагается, были разборки на родительском уровне: мама, медсестра комнаты матери и ребенка на железнодорожном вокзале «Каган», забежала домой с дежурства, не был на смене и отчим, азербайджанец Исмаил – слесарь Каганского маслозавода, да какой отчим – он был мне роднее отца: привычно играл сам с собою в домино и только улыбался в «чаплинские» усы – уж очень и ему была несимпатична соседка, раскричавшаяся, что был бы отец родным, не допустил бы, чтобы семилетний сопляк «фулюганил» - то кошек мучает, то вон старый камыш поджег, чуть было не спалив старый сарай. То из больницы сбежал и прятался полдня… Человек терпеливый и выдержанный, отец Исмаил (это я понял только тогда, когда вырос, никогда не подавал вида и не поддавался на провокационные речи, хотя, конечно, в душе всегда больно переживал каждое несправедливое слово) соблюдал спокойствие, только сильнее стуча костяшками домино по столу. Но и хулиганство ведь поощрять нельзя. До ремня, однако, дело не дошло. Сказал отец Исмаил, потрепав мой чуб: «Э, Анна Ивановна, с кем не бивает, хатэл сасэдку асвэжить, а она юмор ни понила, да, синок?» Я, честно говоря, натворив дел, как всегда, не понимал, что натворил, мне казалось, что это и не я вовсе соседку облил, а кто-то другой, и сколько можно отчитывать, и за что? А на улице Полкан ждет. Покрутившись, улучив момент, выпросил краюшку хлеба, натер ее чесноком с солью, и снова вышмыгнул во двор. Расположившись у изгороди нашего огорода, которую отец сплел из проволоки, остававшейся на товарном дворе железнодорожной станции после разгрузки грузов в пакгауз, подозвал Полкана, чтобы по-дружески поделиться, и разозлился на него за то, что он выхватил всю краюху. Сказав ему все, что об этом думаю, потребовал отдать краюху, но пес, не уступая, усиленно ее доедал. Обидевшись и заревев, побежал к отцу, чтобы пожаловаться. Мама уже ушла на работу. Отец, посадив меня на колени, только усмехнулся в усы, потрепал по голове и сказал, что собака и есть собака, хотя наказать Полкана давно пора за то, что он не понимает добра, а только клянчит какую-нибудь еду. - Да ладно, пап, давай его простим, - сказал я, увидев пса в проеме двери, который, проглотив хлеб, снова выжидательно стоял и смотрел то на меня, то на отца. - Ты прав, синок, надо уметь прощать… А можит, он падумал, что ти ему даришь все, а затем забрать хочишь и тожи на тэбя абидэлся? Сделал добро, и не жалей об этом. И любого постарайся понять, и человека, и птицу, и собаку, и кошку… Вот скажи, зачэм Рижика вчера мучил? - А потому что… А потому что… А потому что он тоже непослушный… Я ему говорю, а он меня не слушает. Вот я его и прижал за хвост. А он еще и драться начал, царапаться и пищать. Это же несправедливо. Внимательно посмотрев на меня и еле заметно качнув головой, сказал отец, ладно, мол, побеседовали, пора обедать. - Ураа,- закричал я, а Полкан, так и стоящий у открытой двери, громко просящее зевнул и застучал хвостом. А на обед были мои любимые котлеты – величиной с два моих кулака. Отец жарил их просто мастерски, объеденье. К котлетам – особым способом пожаренная картошка со специями и различной зеленью. (Уже уехав из дому, как-то будучи в гостях у одного из местных гагаузов – тюркоязычных христиан, кухня которых во многом напоминает восточную, поразился, попробовав картошку, пожаренную так же, как готовил ее отец в далеком детстве: с тертым сыром, помидорами, специями, причем ничто не смешивалось, создавая единый оркестр, в котором различался каждый звук). Зелень – всякая там петрушка, сельдерей и прочие травы – росли на нашем огороде, отец ухаживал за ними, как за ребенком, а потом носил продавать на Старый базар, причем торговал в рядах, расположенных у первого входа сразу за мостом… Мама порой ворчала на него, говоря, мол, лучше бы помидоры полил ( а поливать надо было каждый кустик, и вода, не успевшая уйти в почву, почти мгновенно испарялась). Хотя, честно, говоря, это было не совсем справедливо, отец успевал на огороде все. Потому и от закаток полки ломились. А какое вкусное мама варила варенье из росшего в огороде инжира, какие гранаты росли и виноград «дамский пальчик»! Сделав гранатовый сок, вместе с отцом варила шербет, и много других вкусностей делали, о которых осталось только мечтать. И сам огород мне казался огромным-преогромным! Таким же огромным, как наш двор. Приехав домой в отпуск в начале восьмидесятых, я поразился, увидев и дом родной, и двор, и огород получужими глазами: все словно съежилось в размерах… А у все так же торчавшего у входа во двор на краю арыка водопроводного крана вертелся малыш – сын друга моего детства Юры, обливая… пса, удивительно похожего на Полкана. И изрядно постаревшая соседка, разулыбавшись мне при встрече, начала жаловаться на непослушного малыша, развезшего воду у крана так, что трудно было к нему подойти. Нет, она снова определенно напрашивалась, чтобы ее облили. Я себе даже представил картину – тридцатилетний солидный человек берет ведро и окатывает с ног до головы старую женщину. Нет, что вы, что вы, как можно обижать пожилую женщину, хотя в душе все мы на всю жизнь остаемся мальчишками. Тут выскочил из дому отец, обнял, сказав, что заждался и уже не верил, что я когда-нибудь приеду. Прибежала со службы и мама. Потом мы по традиции накрыли стол посреди двора, пригласили соседей. А я, скосив глаз, увидел, как Юркин сынишка до конца отвинтил вентиль и подставил ладошку под струю. Вода била по руке и ритмично отбрасывала ее, рассеивая вокруг мириады брызг… Ему было хорошо. Может быть, и потому, что никто из взрослых, наливавших-выпивавших, ведших беседы, жующих и поющих, на него не обращал внимания. А рядом с ним, повизгивая, крутился пес.
Евгений Маслов,
Измаил
Ноябрь 2007 года