Во сне и наяву. Часть 4. Продолжение 18

XXIII

Словно сани, скатившиеся с горы, и инерционно с замедлением скользящие ещё некоторое время по ровной поверхности, сохранялось, угасая с каждым днём после наступившего перемирия родителей, внимание ко мне отца. Преградой, окончательно остановившей это затухательное движение, стал купленный в конце месяца транзисторный приёмник «VEF», ловящий все отечественные, в том числе и любительские, программы, а также и зарубежные. Поначалу я покупке, как новой вещи в нашем доме, обрадовалась, но вскоре эти изо дня в день повторяющиеся свистяще-завывающие звуки, захлёстывающие сообщения о том, что евреям не разрешают покинуть пределы страны, и сколько диссидентов находится в Советском Союзе в лагерях и психбольницах, вызывали у меня приступы раздражения, на грани с бешенством. Хотелось схватить эту, издающую мерзкие звуки, серебристо-чёрную коробку и швырнуть об стенку так, что б все транзисторы, диоды и прочая требуха, её наполняющая, со звоном разлетелась по всему дому. Но даже просто закричать, я не смела, боясь, оказавшись не понятой, нарваться на гнев Бориса. Лишь рыдания в подушку приводили меня каким-то образом в состояние равновесия, позволяя заснуть потом глубоким сном без сновидений.

Валя, хоть и улыбалась на переменах приветливо, заходить за мной по дороге в школу перестала. Моей попутчицей стала Ира Злобина из седьмого «Б», та самая, которая, будучи первоклассницей, давала первый и последний звонок. Ни о чём не договариваясь, встречались мы практически каждый день на углу. Меня забавляли её полубегущая походка и страх опоздать на урок, словно в мире из-за этого что-то могло измениться. Она же моё равнодушие принимала за спокойствие и, глубоко вздыхая, повторяла:
 - Вот бы мне твои нервы.
Домой я теперь возвращалась с новенькой Олей Самойленко и её лучшей подругой Наташкой Григорьян. Серьёзная и, казалось бы, не очень разговорчивая в классе Оля, в узком кругу была хохотушкой. Своеобразный, сильно отличающийся от кубанского говора, пермский диалект красиво разливался из её уст, когда девочка рассказывала о своих былых приключениях и комментировала те или иные события. К моей молчаливости, но не ко мне самой, новые подруги относились равнодушно и постепенно я с ними «оттаивала», становясь иногда даже разговорчивой. Однако не задолго до зимних каникул, девчонки сообщили, что из седьмого «Б» после Нового года уходят сразу три ученика. У двоих из них отцы были военными и их перевели в другие части. Родителям активистки Маши Токаревой предложили интересную работу в санатории в Анапе. По такому случаю, директор разрешил Оле Самойленко вернуться в свой класс.
 - Давай и ты к нам переходи, - предложила Наташа, - у нас теперь даже одно свободное место есть.
 - С какой стати директор меня к вам переведёт? Ладно Оля – она в этом классе два года проучилась.
 - А ты скажи, что хочешь перейти, потому что у нас интересней. Мы, между прочим, через неделю всем классом в Керчь едем.
 - Он не поверит, - я отрицательно замотала головой, - по-моему, он ваш класс недолюбливает.
 - Ну, и пусть себе недолюбливает, - усмехнулась Оля, - мне это даже нравится. Терпеть не могу любимчиков.

Иногда по выходным Валя всё-таки ко мне приходила, но однажды нарвалась на отвязанного Борисом Полкана. Хорошо, что это произошло недалеко, от калитки, и она успела убежать, заявив на другой день, что никогда больше не появится в нашем дворе. Пытаясь исправить положение, я, не сдерживая эмоций, заявила Борису:
 - Не смей на выходные отвязывать этого пса...
Договорить фразу до конца отец мне не дал:
 - Это ты, засранка, в моём собственном доме будешь указывать, что мне делать? – в его глазах было столько злости и гнева, что мне стало неописуемо страшно: казалось передо мной стоит не отец родной, а тот самый Полкан, который готов был накануне разорвать мою подругу, а теперь и меня. Борис же, продолжал ругаться, - А ты пробовала сутками на цепи сидеть? Нет? Так я, наверное, как-нибудь тебя к будке привяжу, что б не умничала тут, особенно разговаривая с отцом.
 - Но я тоже здесь живу, - ненавидя и пса и отца, начинающим дрожать голосом, выдала я, искренне желая, чтобы меня сейчас выгнали из этого дома навсегда. – Когда к вам с мамой кто-нибудь приходит, ты держишь собаку привязанной. А ко мне, значит, уже и прийти никому нельзя?
Понимая, что слёзы и внутреннее возмущение не позволят высказать всё, что хочется, я выбежала в другую комнату, услышав себе вдогонку:
 - Предупреждай заранее, если кого-то ждёшь!
Хотелось крикнуть, что настоящие друзья должны иметь возможность приходить без предупреждения, но вместо этого из меня вырвались только рыдания. Правда, в следующее воскресенье, прежде чем отвязать собаку, Борис спросил, не жду ли я подруг, но мне было надёжнее и спокойнее самой куда-нибудь уйти.

После зимних каникул класс показался совсем чужим. Чтобы вернуть расположение Вали, я решилась снова сочинить историю любви, выбрав на этот раз Лёню Гринько. С ним мы всё-таки в КВНе вместе участвовали и на олимпиады ходили. Придумывать, как обмениваемся загадочными взглядами на факультативных занятиях, было немного легче, чем рассказывать о неком Андрюшке, которого последний раз лет пять назад видела. Сам Лёня, конечно же, ни о чём не догадывался и не обращал на меня никакого внимания. Именно это его безразличие подстёгивало, и вскоре я заметила, что думаю о нём значительно больше, чем требовала того ситуация. Моя фантазия рисовала картины, где Лёня берёт из моих рук портфель, мы идём с ним вдвоём домой, несмотря на то, что жил он совсем в другой стороне. Я мечтала о том, что этот мальчишка однажды пригласит меня в кино. Но мне это нужно было лишь для того, чтобы доказать всем, в том числе и себе самой: я такая же, как и все, а в чём-то, может быть, и лучше. Хотелось, прежде всего, вызвать зависть у одноклассниц, для которых постепенно превращалась в нечто прозрачное на грани с призрачным.

Валя к моим рассказам проявляла интерес не долго, а вскоре всё закончилось нашей ссорой на почве моей ревности её к Юльке. Именно в этот день Маня вдруг предложила:
 - Может перевести тебя в седьмой «Б»?
Такой вопрос немного удивил. Я уже давно перестала посвящать мать в свои проблемы. Учебным процессом она интересовалась, заглядывая время от времени в журнал, который красовался в шкафу учительской, предоставленной сразу двум школам: дневной и вечерней. Если там против моей фамилии поселялись тройки, приходилось на следующий день выслушивать лекцию нравоучений. В желании Мани, перевести меня в другой класс, померещился некий подвох, поэтому, фыркнув, я возразила:
 - Чего это вдруг?
 - Да, так, - произнесла она задумчиво. – Там Эдика учительница математику преподаёт, да и интеллект, мне кажется у тех детей выше. Не зря же ты последнее время с Олей и Наташей дружить стала. А главное, там никто, - она глубоко вздохнула, - а может и ничто, не будет напоминать, что раньше ты была другой. Все люди в этой жизни меняются. Мало ли...
 - Оля в этом классе всего два года учится, - продолжала зачем-то возражать я, боясь признаться, что Манино предложение уже давно сидит во мне, как неосуществимое желание. - И потом Звонарёв вряд ли меня туда переведёт. Он даже Оле не сразу разрешил вернуться.
 - Ну, разговор со Звонарёвым – уже не твоя проблема. Тот сделает для меня всё. Главное, чтобы классный руководитель, Галина Павловна, не возражала. Но с другой стороны, она вчера в учительской сокрушалась, что хорошие ученики её класс покидают, а показатели с неё требуют те же. Ну, а ты у нас, слава Богу, пока ещё хорошистка...
 - Ты сравнила, - вырвалась из меня горькая усмешка. – Она из-за Маши Токаревой, отличницы и председателя Совета дружины, сокрушается.
 - На безрыбье, и рак – рыба, - Маня, слегка прикрыв глаза, несколько раз кивнула головой, как бы саму себя поддерживая, потом, склонив голову набок, улыбнувшись, спросила,  – Ну, так, мне поговорить завтра с Галиной Павловной?
 - Поговори, - я неуверенно пожала плечами, полагая, что разговор этот всё-таки не более чем риторический.

По возвращении из школы, меня ждал новенький белый фартук и длинный рассказ Мани:
 - Я уже с утра в школе побывала, с Галиной Павловной разговаривала. Оказывается, она тебя знает и в принципе не против принять в свой класс. Даже обрадовалась. Вот только просила, чтобы ты без фартуков в школу не ходила. Надо же, такая молоденькая и такая требовательная. Ну, да ладно. Белый я тебе купила. Галина Павловна сказала, что класс дежурный по школе эту неделю, ну, а за неделю и с чёрным что-нибудь придумаем. Мне сейчас некогда, а ты сама смогла бы сшить себе, если я чёрную ткань куплю?
 - Конечно, - кивнула я, - это же не нарядное платье. Два-три шва и готово.
От громкого Маниного голоса и избытка грядущих перемен немного кружилась голова. Не привыкшая к исполнению своих желаний, я стояла в растерянности. Может отказаться? А вдруг в параллельном классе ещё хуже будет? Тогда уже точно вся школа начнёт на меня пальцем показывать. И так многие из-за седых волос оглядываются. Но новый фартук, подмигнув своей белизной, вселил в меня какую-то одержимость. Если для того, чтобы иметь приличный вид, необходимо поменять окружение, я готова и на это.
 - Я завтра в восемь утра постараюсь уже у Звонарёва быть. А ты пойдёшь в школу ко второму уроку, - продолжала тарахтеть Маня. – Давай только договоримся, где мы с тобой встретимся. Я думаю лучше всего – на втором этаже возле зеркала.

Галина Павловна предложила дождаться звонка, и когда коридоры опустели, обняв меня за плечи, завела в мой новый класс.
 - Я, извиняюсь, - обратилась она к Нине Сергеевне, - мне необходимо отнять у Вас пару минут, – не отпуская моих плеч, Галина Павловна повернулась к классу, и, улыбаясь, сообщила, - Эта девочка теперь будет учиться с нами.
В ответ раздались аплодисменты, введшие меня в смятение. Лишь спустя некоторое время, узнала я о традиции, привитой Галиной Павловной, так встречать новеньких, давая им понять, что они здесь желанные.
 - Ты-то с какой стати перешла? – недовольно проворчала Нина Сергеевна, после того как дверь за классной руководительницей захлопнулась.
 - Так захотел директор, - решила я объяснить ситуацию, как можно, короче. Ведь последнее слово, действительно, было за директором.
Как и ожидалось, от дальнейших расспросов Нина Сергеевна воздержалась, лишь проворчала, что, когда занятия будут проходить в химкабинете, опять кому-то придётся втроём сидеть за одним столом.

На перемене Оля Самойленко меня приветливо толкнула:
 - Молодец, что решилась. А то нам с Наташкой, знаешь, как-то тебя не хватать стало. Галинка нас часто после уроков задерживает, домой идти вместе не получалось, так мы уже хотели тебе сегодня предложить, что б ты хоть на переменах к нам заглядывала.
Слышать такое признание, было немного странно. Казалось, никто никогда не жаждал общения со мной, как дома, так и за его пределами. Разве что в той жизни, которую не помнила... Я молча смотрела на эту тихую, спокойную, но очень жизнерадостную девочку, прекрасно понимая, что её слова могут быть всего лишь желанием поддержать меня в незнакомой обстановке. Но даже такой расклад приятно ласкал душу, словно я попала в чьи-то любящие объятия.

На другой день мы с Ирой Злобиной не встретились, на углу меня ждала Валя.
 - Это правда, что ты с нами больше не учишься?
 - Ну, да, - кивнула я. – Но, по-моему, ещё вчера все это знали.
 - Некоторые хвастались, что тебя в другом классе видели, а я не поверила. Думала, что ты заболела и вообще в школу не пришла, - Валя говорила обо всём, не глядя на меня, низко опустив голову.
 - Чего ж ты тогда после уроков ко мне не зашла, если думала, что я заболела?
Ответ не последовал, дальше, до самой школы, мы шли, думая каждый о своём. Уже перед входом она, улыбнувшись, тихо сказала:
 - Вообще-то, я тебя понимаю: ты, наверное, поближе к своему Гринько хотела быть.
 - Триста лет мне тот Гринько нужен был, - усмехнулась я, радуясь, что теперь нет необходимости врать. – Придумала я всё, понимаешь? Придумала, чтобы ты со мной, а не с Юлькой дружила.
 - Ага, придумала, - бывшая подруга недоверчиво покачала головой, - и перешла к нему в класс. Это тоже назло мне и Юльке?
 -  В какой-то степени, да. Но теперь мне уже всё равно, с кем ты дружишь.
Уверенными шагами я направилась в свой новый класс, твёрдо решив, никогда не заводить себе одну-единственную подругу. У меня появилась мечта – создать небольшую группу и дружить сразу с несколькими девчонками. Вот только как это сделать представлялось с трудом. Однако, непонятно почему, настал такой период в моей жизни, когда, сама обстановка работала на меня. Оказалось, с Ирой Злобиной мы не встретились, потому что она заболела. Неоднократно прочувствовав на собственной шкуре, как это не приятно целый день валяться одной дома, я попросила Наташу, показать, где Ира живёт. Та пообещала, а услышав о цели моего визита, изъявила желание составить компанию. Оля примкнула к нам тоже.
Ира, хоть и лежала в постели бледная с обмотанным горлом, встретила нас блестящими от радости глазами, а мама её многократно повторяла слова благодарности.
 - Это, ведь, ты девчонок ко мне затащила, - уверенно заявила Ира, когда выздоровела. – Можешь даже ничего и не говорить, я это сама знаю. Семь лет в этом классе учусь, никто никогда не приходил, если я болела. К счастью это редко случалось.
А ещё через неделю я подговорила Иру и Олю скинуться Наташе на подарок ко Дню рождения и прийти к ней неожиданно домой.
 - А это удобно? – засомневалась Оля. – Может предупредить её, она тогда хотя бы торт купит.
 - Мы же придём не торт трескать, а поздравлять, - гнула я свою линию.
 - Что-то в этом есть, - она засмеялась. – Если б меня пришли неожиданно поздравить, мне бы было очень приятно.
Наташе тоже было приятно, и мы с того дня договорились дружить вчетвером.

В новом коллективе действительно никто не говорил, что раньше я была другой. Все знали меня, как хорошую ученицу, а некоторые даже помнили, что награждали в пятом классе перед всей школой похвальной грамотой за призовое место на олимпиаде. Правда, отношение учителей немного изменилось: одни ставили хорошие оценки только за то, что я раскрыла рот, другие, например учительница истории и парторг школы – не ставили пятёрок, даже если ответ был исчерпывающим. Но в общем жизнь начинала приобретать достаточно насыщенные краски со всеми их оттенками. Вот только Маня утверждала, будто я во сне часто плачу, а иногда ещё и кричу. Я ей не верила до тех пор, пока не стала просыпаться среди ночи от жутких кошмаров. В них всегда меня преследовали, а один раз даже убили, пырнув в живот ножом. Не смотря на то, что я проснулась и чётко поняла, что это был всего лишь сон, боль в области солнечного сплетения ощущалась довольно-таки чётко и прошла только к утру. Во всех этих кошмарах, как правило, участвовали разные люди, и только основной преступник выглядел всегда одинаково. Он был худощав, значительно выше меня ростом; зачёсанный набок чёрный чуб спадал ему на глаза; прежде, чем что-либо сказать или сделать, мой мучитель, как бы озираясь, по-петушиному вертел головой.

(продолжение следует)