Симулякр - Вся правда о Чешуёве

Как  писал  какой-то  давно  почивший  русскоязычный  классик  (а  есть  нынче  в России  не  почившие?  С  гордостью  за  отчизну  заявим:  нету! Уханькали  всех!)  -  так  вот,  как   писал  классик:"Грустно,  девицы!"
При  всей  моей  испепеляющей,  скоро  восьмидесятилетней  ненависти  к  большевизму   -  иногда  не  без  приязни  вспоминаю  я  те  окаянные  и  колченогие  времена.  Уж  тогда  враг  был  фундаментален.  Профессиональный,  многоумный,  подкованный   враг.  И нюх  у  него  на  чужеродный  элемент,  выражаясь  фигурально,  был,  что  называется,  собакой  натерт.  И  уж  цензорша  издательства  "Правда",  от  которой  только  седеющий  вихор  торчал  над  фолиантами  и  гроссбухами,  излагающими,  что  запретно  для  обнародования  в  марксистско-ленинской  печати  -  очень  обоснованно  показывала  тебе   кукиш,  срубая  под   корень  четыре фельетона  из  десяти.  А  из  оставшихся  шести  три  пускала  под  откос  верноподданническая  редакторская  шушера  и  начальники  прозы  помельче,  со  всех  сторон  и  всегда  облипавшие  славный  журнал  "Крокодил".
И  с  безошибочным  вкусом  эта  же  шушера  оскопляла  оставшиеся  три  фельетона,  чтобы  довести  их  до  среднеидиотического  уровня.  Того  уровня,  на  котором  старательствовали  сотни  и  сотни  граждан,  с  благоволения  партии  считающие  себя  фельетонистами  или  этой  же  партией  назначенные  в  ранг  фельетонистов.
Так  неуж  в  великой  стране  не  было  достаточных  специалистов   жанра?  Нет,  наличествовали.  Помимо  четверых, участь  которых  не  была  развеселой  (М.Е.Кольцов,  И.А.Ильф,  Е.П.Петров,  Л.И.Лиходеев)  -  я  мог  бы  назвать  еще  шестерых.  Но  эти,  не  реализовав  себя  и  на  десятую  часть,  в  условиях   подавительности  (все  до  единого)  погибли от  алкоголя  и  наркотиков.
А  находились  и  такие,  что  от  жанра  фельетона  откачивались  сами,  даже  без  отбития  им  рук  и  голов.  Да  вот  хоть  преизвестный  Михаил  Афанасьевич  Булгаков.  До  весьма  уже  зрелых  лет  считал  он  себя  фельетонистом,  даже  не  без  налета  маститости.  Чуть  не  вровень  с  Ильфом  и  Петровым.  Но  словесник  этот  в  некую  минуту  озарения  перечёл  им  написанное,  ужаснулся,  угрызся  совестливостью  и,  видимо,  внутренне  вскричал  себе:"Миша!  Никогда  более  не  берись  за  вульгаризацию  и  осквернение  этого  наитрудного  и  коронного  как  в  журналистике,  так  и  в  писательстве  жанра!  Никогда  и  нигде  и  не  упоминай  о  том,  что  ты  пробавлялся  этим.  А  обрати  усилия  на  написание  "Мастера  и  Маргариты",  "Собачьего  сердца",  "Роковых  яиц"  и  пр."
И  слово сдержал.
        Но  разве  все  у  нас  -  Булгаковы?
И,  допустим.  нынешний  лавроносец  и  режиссер  Марк  Захаров  -   всё-то  затаривал  он  "Крокодил"  фельетоноподобиями  и  рассказообразностями.  Так  что  я,  человек  грубый,  безотцовщина,  оторви  и  брось,  возросший  в  наибандитском  районе,  беспримерно  хуже  той  подворотни,   из  которой  выкарабкался  в  президенты  Путин  -  сказал  Захарову:  Марк,  не  носите  больше  в  "Крокодил"  свою  белиберду.
И  он  (то  ли  от  понятливости,  то  ли  от  оскорбленности)  -  больше  не  носил.
И  Сашенька  Кикнадзе,  кикнадзята  которого  нынче  ведают  спортом  на  телевидении  -  тоже  вдруг  с  бухты-барахты  возомнил  себя сатирическим  столпом  и  мэтром.  И  обаятельному,  лучезарному  Сашеньке  я  выложил  напрямки:  слушай,  не  пятнай  себя  сочинительством  сатир.  Ты  этого  не  умеешь. Сублимируй  свою  энергию  во  что-то  иное.  Ты  дока  и  корифей  в  биллиарде?  Так  обдери  меня  в  ста  партиях  из  ста!  Или,  как  истый  грузин,  выпив  четыре  литра  вина,  ты  можешь  на  пари  три  часа  не  посещать  писсуар?  Выставляю  ящик  неподдельнейшего  "Лыхны"  с  топориками  на  этикетке,  из  винного  погреба  самого  Мжаванадзе,  имею  под  этот  погреб  тайный  подкоп.  Только уж  я,  как  автор  ставшего  всенародным  присловья:
                Я  не  буду  пить  вино,
                Лучше  буду  есть  говно:
                Голова  болеть  не  будет,
                А  блевать  мне  всё  равно!  -
только  уж  я,  как  человек  из  народа,  а  не  грузинский   князь,  буду  глушить  водку  "сучок"  и  "туча".
Вот  так  замечательно  мы  и  поладили  с  Сашенькой  Кикнадзе,  сатиры  он  писать  перестал.
Но  мне-то,  обрезаемому  кругом,  к  сожалению  -  и  выше  пояса,  какие  эталонности  жанра  явить  читателям  и  онанистам  от  фельетонистики?  И  вот  аж  инспектор  Агитпропа  ЦК  КПСС  Жидков  возглашает:  а  кто  они  есть  такие,  эти  Лиходеев  и  Моралевич?  Закарабкались  на  самовоздвигнутые  пьедестальчики  -  но  для  чего?  Провозглашать  сомнительные  нравственные  ориентиры?
Тут  и  опять  случился  для  автора    пусть  и  необъявленный    запрет  на  профессию.  (Так  ведь  коммунисты  всегда  избегали  оставлять  следы.  Найдите  хоть  слепенькую  подписанную  цидульку  по  введению  ОГРАНИЧЕННОГО  контингента  миротворцев  в  Афганистан?  Нетути,  нетути!  А  мироблюдческое  принуждение  Грузии  к  миру?  Думски,  сенатски,  что  обязательно  -  оформлено?  Нетути,  нетути!)
Так  что  же, не  имея  выхода  к  читателям   -  впадать  в  уныние  или  того  общеспасительней  -  в  запой?  Нет,  есть  у  Исаака  Бабеля  рассказ  "Гюи  де  Мопассан".  И  там  развеселый   кучер  Полит  раз  от  разу  повторяет:"А  не  позабавиться  ли  нам,  ma  belle?"  В  свете  этого,  дорогая  отчизна,  не  позабавиться  ли  нам,  ma  belle?   И  давайте-ка  позабавимся  так:  Лиходеева  как  фельетониста отчизна  прихлопнула?  Начисто!  А  Моралевич?  Этот  много  моложе  и  покуда  кочевряжится.  И  предлагает  вот  какую  штуку,  вот  во  что  сыграть:  Моралевич  против  СССР.  Закрытый  конкурс!  Запрещено  Моралевичу  писать  обобщающие,  обзорные  фельетоны,  фельетоны-ревю,  фельетоны-эссе?  Запрещено  наотрез.  Так   пусть  Лиходеев,  он   сам  не  реализовал  штук  пятьдесят  таких  мерзостей,  выдвинет  двадцать  тем  для  закрытого  конкурса,  -  а  я,  Моралевич,  обязуюсь  выиграть  конкурс  у  всей  фельетонной  шушеры  СССР  со  счетом   16:4.  Всего  и  делов.  Позабавимся  таким  макаром,  ma  belle   родина?  Что  же  у  тебя  на  харе  десятилетиями  вертухайская  угрюмость  и  насупленность  бровей?
И  с  таким  вот  наглым  и  развеселым  предложением  я  отправил  письма  редколлегии  "Крокодила"  и  Союзу  журналистов  СССР,  где  числился  уже  "золотым  пером",    к  сожалению,  малогабаритным  для  выскребания  говяшек  из  кошачьего  сортира.
Ну,  что  же,  после  этого  письма  родина  показала  мне  не  только  Кузькину,  но  и  Фроськину,  и  Дунькину,  и  Авдотьину  мать.  А  закрытый  конкурс,  естественно,  гукнулся.
…А  нынче  даже  странно  представить,  что  когда-то  мне  было  двенадцать  лет.  И  в  те  времена  (это  при   коммунистах-то!)  еще  удерживались  законы,  что  нельзя  именовать  улицы,  проспекты,  пусть  и  тупики  именами  не  только  еще  живущих  титанов,  но  и  свежепочивших,  как,  допустим,  Кадыров  или  Солженицын.  Потому  сплошь  и  рядом  названия  водились  такие:  Аккумуляторный  проезд,  Шарикоподшипниковые  улицы,  Силикатный  проезд,  Мазутный  проезд.  И  вот  на  этом  самом  Мазутном  проезде,  где  водил  я  дружбу  с  цыганами,  возле  хибары,  овеваемой  жаркими  ветрами,  оседлая  цыганка  Гапа,  в  которой  и  возраст  уже  израсходовался,  а   разве  что  до  некоторой  степени  сохранился  пол,  темной  пергаментной  ладонью  взяла  меня  за    лицо.  И  не  в  силу  июля  возникали  здесь  горячие  ветры,  а  стоял  над  недалеким  оврагом   за  пятью  рядами  колючей  проволоки  стапель  завода  №  165   генерального  конструктора  Люльки,  и  на  этом  стапеле  обкатывались  двигатели  истребителей  "МиГ",  которые  вскоре  и  сшибут  с  небес  на  корейской  войне   американские  "аэрокобры".
И  из  неведомой  приязни,  всё-таки  перешептывая  реактивный  рёв,  даже  копеечки  не  взяв  с  меня  за  прорицательство,  сказала  оседлая  цыганка  Гапа:
-Малой  ты,  а  к  смерти  уже  много  раз  близко  стоял.  Еще  без  счету  будет  к  тебе  смерть  подходить,  а  ты  всякой  не  бойся.  Тебе  будет  смерть  от  воды.  Утонешь.
Ну,  а   если  непререкаемая  Гапа  расчислила  мне  кончину  путем  утонутия  -  мне  ли  бояться,  что  впервые  в  СССР  заказан  я  как  журналист  к  застрелению?  Хотя  и  заказчики  могущественны:  первый  секретарь  Чечено_Ингушского  обкома  КПСС  Семен  Семенович  Апряткин и  третий  секретарь  того  же  обкома  Михаил  Акимович  Дорохов,   кличка   -  Кальтенбруннер.  А  организация  застреления  поручена   грозному  и  наивлиятельному  в  республике  ингушу,  одноногому  олигарху  Салману  Магомедовичу  Тангиеву.  Красавец  и  семи  пядей  во  лбу  этот  Салман  Магомедович.  Два  полковника  из  Дикой  дивизии  Николая  Второго  -  прямая  его  родня.  А  ногу  он  потерял  -  когда,  при  высылке  чечено-ингушских  народов  в  Казахстан,  пинком  столкнул  мальчишку  на  рельсы  солдат  НКВД.
Ах,  какие  вопли,  визги  и  плачи  разносятся  нынче  из  Кремля  по  поводу  клятой  и  удушающей  Россию  коррупции!  Но  ведь,  родимица  -  всегда  она  бытовала  на  этих  просторах.  И  специальный  германский  нарочный  из  города  Ганновера   привозит  штучный  протез  левой  ноги  Салману  Магомедовичу  -  и  вот  этой  ногой  открывает  он  дверь  к  министру  мясной  и  молочной  промышленности  РСФСР,  причем  вовсе  не  за  тем,  чтобы  полюбоваться  видами  Москвы  из  окна  его  кабинета.  И  той  же  самой  ногой  открывает  он  дверь  в  апартаменты  бывшего  первого  секретаря  Иркутского  обкома  КПСС  Власова,  но  теперь-то  Власов  вознесен  в  министры  внутренних  дел  СССР,  а  потом  (с  заглавной  буквы)  -  в  Председатели  Совета  министров  РСФСР.  А  Моралевич,  сам  того  не  ведая,  немудреным  сочинением  отрезал  поступление  громадных  миллионов
директивным  лицам  кавказской  республики,   а  им  стало  нечем  приветствовать  людей  в  Москве.
Но  сильнее  нукеров-огнестрельщиков  Салмана  Магомедовича  оказалась  в  определении  судеб  цыганка  Гапа.  Кому  суждено  быть  утопленником  -  того  не  продырявят. Хотя  и  на  улице  Вятской,  по  месту  проживания  писаки,  дежурила  "волга"  со  стрелками,  и  возле  журнального  комплекса  "Правды" ,   -  а  сорвалось.
И  ничтожная  цыганка  Гапа  оказалась  сильнее  самого  Генерального  прокурора   СССР  Сухарева,  когда  и  так,  и  эдак  по  указанию  со  Старой  площади  прилаживал  он  фельетониста  к  десяти  годам  в  строгом  режиме.  А  уж  там,  само  собой,  вопреки  законам  природы  и  против  ветра  упала  бы  в  промзоне  на  сочинителя  лесина.  Или   тачка  с  рудой  самобегом,  противу  сил  всемирного  тяготения,  покатилась  в  гору.
Да,  что-то  есть  в  дармовых,  не  за  мзду  прорицаниях  старых  цыганок,  симпатизирующих  еврейским  соплякам.  И  еще  многожды  я   убеждался  в  этом,  но  по  сию  пору  не  утонув,  хотя  на  грани  был  раз  пять-шесть.
И  вот   Леонид  Израилевич  Лиходеев,  уже  добитый  (и  это  в  моем-то  "Крокодиле"!)  финальной  похоронной  статьей  "Творческий  почерк  Чистоплюева"  -  он-то  передал  мне  из  рук   в  руки  жезл  отечественной  фельетонистики,  а  я  его  передам  кому?  Шестеро  достойных  -  покойники.  И  неужто  родина  социализма  не  разродится  больше  никем?
Нет  -  объявился.  И  не  по  звонку  с  верхов.  Не  из  недр  ВЛКСМ.  Без  рекомендаций,  а  просто  так,  с  площади  Савеловского  вокзала.  Молоденький,  ясноокий,  с  речевым  дефектом  заикания,  но  на  письме  никак  не  заика,  при  литературном  вкусе  и  стиле.  Да  что  там,  теперь  все  его  знают:  он  есть  киномаэстро  Сергей   Бодров-старший.  И  с  высшей  степенью приязни  сказал  я  ему,  вступившему  на  минное   поле  отечественной  фельетонистики:
-Помнишь  очаровательный  мультфильм  "Маугли"?  Ту  сцену,  когда  бандерлоги  оплеухами  и  пинками  втрамбовывают  Маугли  в  какое-то  заглубление,  в  дыру?  Вот  так  Агитпроп  ЦК  будет  втрамбовывать  тебя  в  усредненность.  Михаил  Кольцов  до  расстрела  имел  несколько  лет  литературной  вольницы.  Ильфу  с  Петровым  повезло  больше:  тематически  и   стилево  бесчинствовали  лет  десять.  Лиходеев  при  светлой  памяти  Сергее  Сергеевиче  Смирнове  в  "Литературной  газете"  имел   полтора  года  на  самовыражение.  А  нам  и  этого  не  дано,  нас  сразу  упирают  сопаткой  в  конкретику.  И  бандерлоги  Агитпропа  (кстати,  и  нынешний  Зюганов  -  слеток  с  того   же  зловещего  гнезда)  будут  втаптывать  тебя  в  яму  безликости.  Но!  Уподобимся,  Сереженька,  и  мы  бандерлогам.  Нам  позволительно,  допустим,  лопатить  только  факт  о   пропаже  мешка  подсолнечных  жмыхов  в  Усть-Ордынском  национальном  округе?  Извольте!  Но  существует  наука  о  синтезировании.  И  ведь  могут  же  в  губкинском  институте   нефтесинтеза  из  топочных  мазутов  синтезировать  черную  икру!
Так  вот:  бандерложьим  манером  упихивая  факт  о  жмыхах   во  глубину  -и
обрамим  его  художественной  беллетристикой,  синтезировав  жанры  фельетона,  очерка  и  эссе.  Культивируя  такой  стиль  -  грянешь  ты  кулаком  о  столешницу   как  Сергей  Александрович  Есенин  в  первых  строчках  "Песни  о  великом  походе":
                "Эй,  вы,  встречные-поперечные,
                Тараканы,  сверчки  запечные,
                Не  народ,  а  дрохва  подбитая,
                Русь  нечесаная,  Русь  немытая:
                Я  пришел  вам  сказать  первый  вольный  сказ,
                Первый  вольный  сказ  про  житьё  у  нас"…
Но,  отличаясь  недюжинным,   помимо  таланта,  умом  -  оценил  все  ужасности  и   тяготы  жизни  флагмана  фельетонистики  Сергей  Бодров-старший.  И  не  пронял,  не  прельстил  его  Есенин,  а  разве  уж  поставленный  вверх  ногами  Маяковский  вспомнился  ему:
                "И  мне  Агитпроп  в  зубах   навяз,
                И  мне  бы  строчить  романсы  для  вас-
                Доходней  оно  и  прелестней"…
Романсы  -  это  даже  не  столько  доходней  и  прелестней,  сколько  самосохранительней.  Так  что,  ноги  в  руки,  немедля  дунул  обнадеживавший  меня  Бодров  из  фельетонистики.  И  был  вот   Летучий Голландец  -  а  мы  получили    Летучего   Славянчика.  Вот  споро  снимает  он  кино  про  механика  Гаврилова  с  беспроигрышной  Гурченко,  а  вот  уже  пощипывает  кинотравку  в  Казахстане,  а  вот  уже  шерудит  на  задворках  Голливуда,  а  вот  опять  возникает  в  Евразии,   возделав   даже  не  развесистую  клюкву,  а  развесистую  какашку  -  ленту  "Монгол".
Да.  И  это  ведь  незабвенный  Иосиф  Уткин  писал,  что  под  каждой  крышей,  как  она  ни  слаба,  свои  тропки,  свои  мыши,  своя  судьба.  И  разве  тут  попрешь  против  Уткина?  Ну,  ведь  не  сделает  Кремль  оргвыводов  после  фильма  "Монгол",  ну,  попинают  ногами  критики,  так  ведь  не  в  горовосходительные  бутсы  с  триконями  обуты,  а  разве  уж  в  домашние  шлепанцы…
У  Исаака  Бабеля  наличествует  малюсенький  и  наибессмертный  рассказ  "Гедали".  Там   есть  слова:"Вот  передо  мною  базар  и  смерть  базара.  Убита  жирная  душа  изобилия".
И  если   бы  на  Руси  убивали  только  жирные  души  базаров!
А  над  всей  нынешней  Россией  гигантскими  огненными  буквами  полыхает  вот  какое  слово:

                СИМУЛЯКР.
Симулякр  президента.
            Симулякр  армии,  авиации  и  флота. Когда  замечательно  смотрится  пыхтящая  к   берегам  Венесуэлы  эскадра,  но  была  бы     она  еще  краше ,.  кабы  флагманским  судном  и  замыкающим  судном  в  ней  были  буксиры.
Есть  еще  симулякры:  думы,  сената,  науки,  просвещения,  промышленности, журналистки,  писательства,  правосудия,  сельского  хозяйства,  малого  бизнеса  и  пр.,  и  пр….
Существует  (опять!)  даже  симулякр  журнала  "Крокодил".  Бесславно  и  смрадно  окочурившись  много  лет  назад,  он  уже  трижды  пытался  возродиться  усилиями  то  единичных  богатеньких  людей,  то  богатенькими  сообществами. Сейчас  в  корчах  и  судорогах,   кривляясь  и  гримасничая,  симулякр  "Крокодила"  пытается  подсуропить  России   "Новая  газета" (главный  редактор  -  Д.Муратов,  акционеры  -  отставной  гэбист  и  банкир  Лебедев  плюс  неудавшийся  комбайнер  М.С.Горбачёв).
Говоря  юриспруденциальным  языком  -  это  есть  покушение  с  негодными  средствами.  Издавать  даже  полупристойный  журнал  этим  гражданам  -  НЕКЕМ.
Когда-то  человек  в  лиловой  рубашке  с  зеленым  галстуком,  Севрук,  бесновался  в  Агитпропе:  посмотрите  -  все  сатирики  страны  конструктивно,  в  разрезе  и  русле  критикуют,  но  вглядитесь  в  Моралевича  -  он  УБИВАЕТ!  Может,  оно  и  так,  и  как  же  удержаться  от  эпиграммы  в  адрес  очередного  и  пустопорожнего  возродителя  "Крокодила"  Д.Муратова:

                Он  -  слепок  времени,  газетный  босс  Муратов.
                Говна  в  нем  много  очевидно,  -  но:
                В  нём  всё  говно  идет  на  вес  каратов.
                Жаль,  нет  умельцев  огранять  говно.
Когда-то,  и  мне  это  точно  известно,  в  месяц  мои  фельетоны,  даже  изувеченные  правками,  прочитывали  54000000  человек.  В  те  времена  мне  доводилось  приносить  стране  прибыль  -  сравнительную  с  прибылью  небольшого  завода. Невзирая  на  то,  что  человек  в  известной  рубашке  с  гармонирующим  при  ней  галстуком  выносил  мне  такой  приговор:  данный   писатель  чужд  широким  массам,  ибо  пишет  для  снобов.
Что  ж,  вероятно, сплошные  снобы  работали  у  нас  докерами  в  заполярном  порту  Амдерма,  требуя  от  меня,  чтобы  я  высылал  им  рукописи  своих  фельетонов.
Теперь  никакая  идеологическая  и  сановная  мразь  не  лезет  с  абортивными  крючками,  чтобы  отредактировать  мои  новосочиненные  тексты  в  Интернете.  И  мы  с  женой  восторженно  ахаем:  сегодня  публикацию  прочитали  аж  230  человек!  Среди  них  даже  обнаружился  очевидный  сноб!  Его  зовут  Николай  Казанцев.  Он  адресовался  ко   мне:  в  незапамятные  годы  читал  ваш  фельетон  "Доктор  Паук",  а  еще  рассказ  "Вся  правда  о  Чешуёве".  Дайте  в  сеть   прежних  фельетонов  и  рассказ,а?
Да,  видимо,  не  перевелись  еще  снобы.  И  наличествуют  даже  в  простолюдинах,  поскольку  не  встречал  я  упоминания  о  Николае  Казанцеве  в  списках  ныне  живущих  потомков  династии  Романовых,  а  равно  в  списках  действительных  членов  Академии  наук  России.
Золотой  мой  Николай  Казанцев!  Человеку  положено  делать  то,  что  он  умеет.  И  как  можно  больше  того,  что  он  делает  лучше  всех..  Это  я  о  себе  и  фельетонистике,  корой  нынче  в  России,  даже  на  правах  симулякра,  сродственно  с  голосовательной  графой  "против  всех"  -  нет  и  в  помине.
Но  Россия  Богом  устроена  для  того,  чтобы  здесь  люди массово делали  то,  чего  делать  не  умеют.  Даже  более  того :  чего  из  простой  приличности  и  ненанесения  граждаам  ущерба  -  делать  не  должны.
И,  скажем,  до  без  царя  у  меня  в  Одессе  был  дедушка,  адвокат,  а  кличка  у  него  была  -  Сашка-певец.  Петь  обожал,  а  голосом  обладал  таким,  будто  стоит  слушающий  рядом  с  бегемотом,  а  бегемота  накормили  категорически  не  тем.  чем  полагается  кормить  бегемотов,  и  во  всех  одиннадцати  подотделах  желудка  бегемота  происходит  вулканическое  бурление,  оформляясь  на  выходе  в  басовую  несусветчину.  Однако.  мой  дедушка  был  человеколюбив:  для  примаскировки  своей  бездарности  и  учитывая  бесовскую  любовь  Федора  Ивановича  Шаляпина  к  деньгам  -  нанимал  дедушка  Шаляпина  для  совместных  дуэтов.
Извинителен  и  Патриарх  всея  Руси  Тихон,  с  амвона  предавший  большевизм  анафемству  (и  оно  до  сих  пор  не  снято!),  но  после  ареста  в  1923  году  и  вскоре  последовавшей  за  арестом  кончины  -  с  большевиками  как  бы  и  задружился.
Но  зачем  Бабель,  уже  Бабель    во  всей  красе,  писал  свои  убогие  петербургские  очерки?  Зачем  Хемингуэй  разменивался  на  худосочные  памфлеты?
Я,  золотой  мой  Казанцев,  грешен  все-таки  менее.  Ну,  какое  я  мог  иметь  право  писать  рассказы,  когда  уже  сочинены  Бабелем  "Гедали",  "Соль",  "Смерть  Долгушова"  и  "Колывушка"?  Когда   есть  у  Хемингуэя  "Недолгое  счастье  Фрэнсиса  Макомбера",  а  у  Фолкнера  "Полный  поворот  кругом"  и  "Красные  листья"?  Зачем  написал  единственный  в  своей  жизни  рассказ  "Вся  правда  о  Чешуёве",  пойдя  против  собственносочиненной  сентенции:  куда  уж  нам  до  огурцов,  когда  с  рассола  дрищем?
Видимо,  то  были  издержки  молодого  нахальства.  Обязуюсь  подобным  образом  больше  не  шкодить.  Да,  возможно,  и  не  успею.  Но,  коли  дорожу  Вами,  Николай  Казанцев,  а  "Чешуёв"  был  Вам  приязнен  -
рассказ  публикую.  Вот  он:

                ВСЯ  ПРАВДА  О  ЧЕШУЁВЕ

Что  вам  сказать  о  Виталии  Чешуёве  и  горьком  обороте  в  судьбе  его?  Совсем  недавно  еще  подъезжал  к  своему  дому  Виталий  на  личном  автомобиле  бананово-лимонного  цвета,  сын  его,  Николай,  ученик  второго  класса  школы  с  сингапурским  уклоном,  открывал  багажник  и  с  веселым  лицом  тащил  в  дом  авоську,  где  честно  просматривались  консервы  "Бельдюга  в  томате"  и  украинский  хлеб  поляница;  жена  Чешуёва,  по  имени  Зоя,  по  профессии  массажистка,  тоже  вылезала  из  задней  дверцы  с  веселым  лицом,  и   собака  их  -  ризеншнауцер с  кличкой  Анонс  (а   как  правило  это  агрессивные  донельзя  собаки)  -  выпрыгивала  с  улыбкой  на  клыках,  и  сам  глава  семьи  Чешуёв,  вылезая  из  автомобиля,  имел  вид  искренней  души  нараспашку,  труженика  и  полноправного  члена  общества,  годного  избирать  и  даже  быть  избранным.
Славная  это  была  семья.  И  проживающий  в  третьем  подъезде  кооператива  "Квартет"  мастер  художественной  фотографии  Автандил  Подошьянц  давно  затевал  снять  на  цветной  шосткинской  пленке  вылезание  семьи  Чешуёвых  из  автомобиля,  чтобы  затем  дать  это  фото  целиковой  обложкой  в  популярном  журнале  как  восславление  монолитной  советской  семьи.  Но  все  как-то  вытеснял  Чешуёвых  с  обложки  то  "Великий  капрон",  то  "Большой  аммиак",  то  турбинная  лопатка  адских  размеров  и  блеска  -  а  теперь  уже  все,  не  подловить  счастливый  момент  фотографу  Подошьянцу.  Огорчительные  произошли  изменения,  и  вот  останавливается  перед  кооперативом  "Квартет"  автомобиль  бананово-лимонного  цвета,  и  второклассник  с  сингапурским  уклоном  Николай  Чешуёв  вылезает,  держа  в  руках  непроницаемую  для  взглядов  черную  сумку  вместо  честной  авоськи,  и  ризеншнауцер  Анонс,  распоясав  звериные  инстинкты,  выпрыгивает  вздыбив  шерсть  и  рыча,  и  жена  Чешуёва,  Зоя-массажистка,  имеет  ледяное  выражение  глаз,  и  сам  бывший  добряк  Чешуёв  нервно  и  злобно  кривит  губу.  И  никак  не  рассыпанным  строем,  а  тевтонской  "свиньей",   монолитом,  сформировавшись  в  железный  кулак,  идет  к  подъезду  семья  Чешуёвых,  и  у  входа  коротают  время  в  шезлонгах  стодвадцатирублевые  пенсионеры,  и  лифтерша  Степанида  на  лавочке.
И  когда  подходят  Чешуёвы  к  подъезду  -  лифтерша  Степанида,  повышающая  свой  умственный  уровень,  чтобы  сдать  на  высшую  категорию  вплоть  до  диспетчера  по  лифтам  и  техника-смотрителя,  поднимает  голову  от  пособия,  разъясняющего,  чем  отличается  флаг  от  знамени,  и  говорит  паточным  голосом:
-Здравствуйте,  добрый  день  вам,   пайщики  Чешуёвы!
-Кланяемся  вам,  -  вторят  со  слащавой  улыбкой  пенсионеры.
В  ответ  на  что  Анонс,  ризеншнауцер,  производит  зубами  звук  -  будто  в  тюрьме  задвинули  щеколду  на  двери,  сингапурский  Николай,  пользуясь  неокреплостью  детских  шейных  хрящей,  отворачивает  голову  от  престарелых  аж  на  сто  тридцать  градусов,  как  сова,  а  взрослые  Чешуёвы  воротят  нос  на  девяносто  семь  градусов,  что  представляет  большой  интерес  для  медицинской  науки,  потому  что  свыше  девяноста  градусов  голова  взрослых  мужчин  и  женщин,  в  общем  и  целом,  не  отворачивается.
-Набычились!  -  сказала  лифтерша  Степанида,  когда   лифт  пошел  на  девятый  этаж.
-Узнали,  почем  в  сотне  гребешки,  -  сказали  в  шезлонгах.  -  Мы  их  вывели  на  чистую  воду.
-Их  мало  на  чистую!  -  взъярился  пенсионер  Авдюков.  -  Вот  я  на  дистиллированную  воду  их  выведу.
                Х    Х    Х
Были,  были  тяжкие  времена.  В  коммунальной  квартире,  на  шестом,   как  говорится,  звонке  проживала  семья  симпатичнейших  Чешуёвых.  В  старое  время  размещался  тут  "Крестьянский  земельный  банкъ".  В  главном  сейфе  "Крестьянского  банка",  в  четырех  стальных  стенах,  и  жила  семья  Чешуёвых  Тридцать  семь   баллонов  газа  ацетилена,  не  говоря  уж  о  кислороде,  истратили  автогенщики,  чтобы  прорезать  в  сейфе  окно.  Прорезали  большими  трудами,  а  куда,  опять  же,  выходило  это  окно?  На  брандмауэрную,  впритык,  стену  соседнего  дома,  как  раз  на  границе  света  и  тени,  где  в  зоне  света  грелся  серый  паук-косиножка.
-Виталий,  -  говорила  Чешуёву   жена  его,  Зоя.  -  Нехорошо,  если  Чешуёв-младший  дорастет  до  того,  чтобы  глянуть  в  окно,  а  для  него  весь  мир  за  окном  будет  представлен  пауком-косиножкой.  Сходи  и  похлопочи.
А  Виталий,  чтобы  вы  знали,  имел  надомную  специальность  переписчика  нот  "Музсоюза".  Он  отодвинул  пятистрочные  ватманские  листы  оперы  "Сельская  честь",  закупорил  пробочкой  тушь,   вытер  перо  "рондо"  и  двинулся  хлопотать.
-Безрадостно,  -  сказал  он  (где  надо),  -  чтобы  ребенок  вдел  в   окно  одного  паука-косиножку.
-Чего  уж  хорошего,  -  солидаризировались  с  ним  (где  надо).
И  вызвали  кнопкой  в  столе  нижестоящую  служащую,  нацелив  ее:
-Ознакомьте  товарища  с  перспективами.
Нижестоящая  служащая  была  красивая,  с  открытыми  плечами.  Такую  линию  плеч  называют  волшебной.  Служащая  отвела  Чешуёва  на  третий  этаж.  Там,  в  конференц-зале,  из  пенопласта  и  поролона,  выстроенный  на  громадном  толстоногом  столе  неизвестным  умельцем,  красовался  в  миниатюре  весь  здешний  район.
-Вы  живете  вот  тут,  -  показала  служащая.
-Тут,  -  без  энтузиазма  опознал  Чешуёв.  И  ему  помыслилась  комната-сейф,  без  единого  крючочка   на  стенах,  без  полок,  потому  что  стальные  стены  не  поддаются  сверлежке,  и  шестой  звонок  с  приписанным  тушью  под  ним:"Чешуёвым",  -  и  темный  подъезд,  где   околачиваются  молодые  люди  без  определенных  занятий,  и  дикое   объявление  на  дверях:"Требуется  плотница",  и  облупившийся  кирпич  брандмауэра,  и  паук-косиножка.
-А  будете  жить  тут!  -  показала  служащая  перламутровым  ногтем.
-Тут?!  -  прошептал  Чешуёв,   и  в  душе  у  него  запели  первые  скрипки.
Замечательно  выглядело  это  "тут".  В  аллеях  лесопарка  с  естественным  рельефом,  возле  планируемого  концертного  зала  "Колизеум"  (четыре  тысячи  посадочных  мест),  возле  стадиона  грядущего  "Теннис  -  для  всех!"  стояли  пенопластовые  макеты  домов-башен  с  панорамными  окнами.
-Лифты  скоростные,  -  оповестила  служащая.  -  С  подтормаживанием.  Солнце  попеременно  высвечивает  все  комнаты  квартир.  Разрешение  проблемы  солнца  есть  высшая  ступень  в  социалистическом  градостроительстве.
Чешуёв,  раздавленный  такой  перспективой  счастья,  стоял  молча,  сплетая  и  расплетая  пальцы.   Но потом  чувство  реальности,  чувство  момента  взяло  в  нем  верх,  и  робостью  интонации  стараясь  смягчить  бестактность  вопроса,  спросил  Чешуёв:
-А  когда?
-В  пятилетке,  -  сказала  служащая  с  большим  знанием.  -  Возможно,  что  даже  в  будущей.
-Это  я  не  могу,  -  тихо  сказал  Чешуёв.  -  Это  длительно  очень.
-Товарищ,  -  даже  отпрянула  служащая.  -  Мне  затруднительны  ваши  доводы.  Вы  не  мыслите  пятилетками?
-Я…  -  тушуясь,  отступил  Чешуёв.  -  В  масштабе,  так  сказать,  народнохозяйственном…Это  я  да!  Но  когда  речь  идет  о  личности,  о  семье  -  согласитесь,  как-то  ближе  к  сердцу  хотя  бы  двухлетка.
-Кооператив,  -  отчужденно  сказала  служащая.  -  Тогда  стройте  кооператив.
И  возмущенно   зачехлила  макет,  и,  ступив  шаг  назад,  осмотрела  Чешуёва  взглядом  товароведа-оценщика:  как,  мол,  ты,  Чешуёв,  в  плане  налаженности  бюджета  и  последующего  коопстроительства?  Осмотрев  же  -  передернула  волшебной  линией  плеч:  костюм  явно  не  от  "Бернарда  ле  Роя",  галстушок  не  от  "Кристиана  Диора",  башмаки  происхождения  неприкрыто  из  Рыбинска,  очки  наипошлейшие  и  во  всем  облике,  если  приглядеться  -  скукоженность.
                Х    Х    Х
-Кооператив,  -  сказал  Чешуёв  жене.  А  пили  они  по  вечерам  какао,  и  жена  как  раз  наполняла  чашки.
-А  деньги?  -  ужаснулась  жена.
-Может  быть,  поехать  старателем  в  Тикси?  -  грустно  сказал  Чешуёв.  -Мне  говорили  -  в  Тикси  гребут  деньги  лопатой.  В  Саратове,  говорят,  бумажник  человека  из  Тикси  мог  бы  служить  портфелем,  а  в  Могилеве  бумажник  человека  из  Тикси  мог  бы  сойти  за  чемодан.
-Джек  Лондон!  -  сказала  жена  Чешуёва.  -  Белое  безмолвие!  Ты  посмотри  на  себя.  У  тебя  отмороженный  в  детстве  нос  и  пупочная  грыжа.  За  Полярным  кругом  только  таких  и  ждали.
-Тогда,  -  сказал  Чешуёв  и  взял  в  руки  лист  чистой  нотной  бумаги,  -  давай  здесь  выпишем  столбиком  родственников  и  знакомых,  у  которых  можно  взять  долгосрочную  ссуду.
Тут  жена  Чешуёва  вышла  в  коридорную  темень,  вернулась  и  принесли  использованный  трамвайный  билет.
-Вот,  -  с  налетом  иронии  сказала  жена  Чешуёва,  -  вот  достаточное  пространство  бумаги,  чтобы  уместить  на  нем  столбиком  фамилии  всех,  кто  изнывает  ссудить  нас  деньгами.
И  Чешуёв  поник  головою,  признав,  что  все  их  знакомые  -  не  Крезы  и  денежные  мешки.  В  этот  миг  и  раздался  сильный  короткий  грохот.  То  забытый  родителями  Николай  Чешуёв  о  стальную  стену  жилища  разгрохал  копилку  "Крокодил  Гена  и  Чебурашка".  Молча  смотрели  родители  на  своего  Николая.  А  он,  собрав  с  пола  монеты,  принес  их  на  стол  вместе  с  фаянсовыми  ушами  любимого  персонажа.
-Пожалуйста,  -  сказал  Николай  Чешуёв.
-Начало  положено,  -  озирая  кучку  монет,  сказал  сыну  отец.  -  Ты  настоящий  мужчина,  мой  сын.  Будем  считать,  что  один  квадратный  дециметр  жилья  мы  уже  оплатили.
                Х    Х    Х
-Пищи,  пищи  тебе  принесла.  Голодом  сидишь,  -  сказала  Чешуёву,  входя  без  стука,  соседка  Констанция  Викентьевна,   повар-супник.  -  Корпишь,  а  кушать  забыто.
-Я  ничего,  -  разогнулся  над  столом  Чешуёв.  -  Полторы  тыщи  на  взнос  наработать  осталось.  Кантаты  три  перепишу,  да  ораторию  "Плавься!"  из  цикла  "Домна"  в восьми  экземплярах  -  как  раз  и  оно.
-Вы  себя  берегите,  -  предостерегла  повар-супник.  -  Нам  тут,  пяти  остальным  звонкам,  можно  дожидаться  жактовского  жилья,  нам  торопиться  некуда,  малых  деток  нету,  но  все  же  нельзя  вам  на  себя  такой  воз  взваливать,  до  такого  поздна работать.  И  Зои  нет  по  сю  пору.
-Спасибо  вам  за  сердечие, Констанция  Викентьевна,  -  сказал  Чешуёв.  -Но  ничего,  мы  выдержим,  мы  пока  молодые
-Дай  вам  Бог,  -  осенила  Чешуёва  повар-супник,  и  он,  обвязавши  шарфиком  шею,  поехал  встречать  жену  Зою  с  четвертой  её  на  дню, с самой  поздней  работы,  так  как  с  утра  Зоя  работала в  поликлинике,  производила  массаж  ревматикам  и  растяженцам,  затем  Зоя  бежала  на  вторую  работу  -  разогревать  и  готовить  к  выходу  солисток  балета,  затем  Зоя  на  такси  летала  по  частным  вызовам,  массируя  послеродовым  дамам  груди  для  предупреждения  болезни  мастита,  затем,  уже  совсем  ввечеру,  мчалась  Зоя  на  главный  ежедневный  визит  -  к  человеку,  который  всю  жизнь  был  микроскопическим  служащим  и  вдруг  был  двинут  в  громадные.  Но  за  годы,  что  тот  человек  провел  в  мелких  служащих,  у  него  развилась  осанка  вздетого  на  крючок  червяка,   и  это  теперь  никуда не  годилось,  и  Чешуёва  Зоя,  высшей  квалификации  массажистка,   взялась  создать  руководителю  горделивость  осанки,  для  чего  годилась  только  та  система  массажа,  что  применяли  к  последнему  эмиру  Бухары  Олим-хану,  именно  же:  множественное  хлестание  по  ягодицам  крест-накрест  пластиной  китового  уса,  затем  проведение  куском  мыла  "Оникс"  вдоль  шишковатого  позвоночника  руководителя,  а  после  влезанье  с  табурета  ему  на  шею,  чтобы  скатиться  на  пятках  вдоль  намыленного  позвоночника  и  фундаментально  размять  позвонки.  И  за  месяц  ответственной  этой  и  -  как  вначале  казалось  -  бесперспективной  работы  саксауловый  скрюченный  позвоночник  руководителя  распрямился  почти  в  молодой  бамбук,  и  благодарный  руководитель,  помимо  солидной  оплаты,  твердо  обещал  внедрить  Чешуёвых  в  кооператив  "Квартет",  подведомственный  ему.
С  ночной  улицы  Герцена,  где  проживал  руководитель,  и  забирал  жену  уже  месяц  наш  Чешуёв,  и  бережно  вел  её  под  руку,  и  спрашивал-утверждал  ласково:"Устала?"  -  а  она  говорила:"Не  с  чего.  А  вот  ты  -  ты  устал".  -  А  Чешуев,  который  вообще  был  гордец  и  настаивал,  что  в  лексиконе  настоящего  мужчины  наотрез  не  должно  быть  слова  "устал",  тем  более  -  "как  собака",  или  "до  чертиков",  или  "с  ног  валюсь",  -  возмущенно  говорил:"Я  устал?  Что  за  чушь!"
И  так,  очень  взаимно  нежные,  строя  различные  прожекты,  обсуждая  преимущества  ленинградского  полиэфирного  лака  перед  московским  таким  же  лаком  для  покрытия  полов  в  новой  квартире,  они  пересекали  город,  входили  в  родимую  подворотню,  и  традиционно из-за  контейнеров  с  мусором  выходил  им  встречь  рослый  юноша,  опалял  их  жарким  дыханием,  будто  змей-горыныч,  опившийся  немарочных  дешевых  портвейнов,  и  говорил:
-Щас  кык  вмажу  в  мозговину  гитарой!
И  тут  второй  юноша  выступал  из  мрака,  увещевая:
-Вить,  Вить!  Ведь  это  свои.  Чешуёв  это  с   бабой  своей.  В  сейфе  они  проживают,  в  третьем  парадном.  Ну,  чего  ты  встал,  Чешуёв,  проходи,  а  то  я  за  него   не  ручаюсь.
-Спасибо  вам,  молодежь,  -  от  имени  жены  и  своего  лично  благодарил  Чешуёв,  и  шли  супруги  к  себе,  Зоя  ложилась  спать,  а  муж  до  рассвета  писал  партитуру  оратории "Плавься!",  и  лишь  изредка  из-под  чертежной  лампы  бросал  взгляды  на  жену  и  сына,  сын  спал  спокойно,  с  приоткрытым  розовым  ртом,  а  жена  во  сне  все  искала  натруженными  руками  прохладные  места  на  подушке,  а  их  уже,  этих  мест,  не  обнаруживалось.  Были  израсходованы  эти  места.
                Х    Х    Х
Наш  человек  Чешуёв  вырос  общительным  и  контактным,  потому  что  рос  он  с  замечательными  людьми  в  коммуналке.  Массу  высоких  людских  примеров  видел  он  перед  глазами.  Кто  преподал  Чешуёву  сольфеджио  и  азы  музыкальной  грамоты?  Ныне  покойный  угловой  жилец  Вениамин  Сергеевич  Сидоров.  Кто  заронил  тягу  к  энциклопедизму?  Доцент  Ю.Ф.  Мет  с  супругой,  проживающие  на  третьем  звонке.  Кто  научил  Чешуёва  добросердечию,  человечности  и  отзывчивости?  Повар-супник  Констанция  Викентьевна  Цапих,  бывшая  враг  народа,  польская  шпионка  и  террористка.
И  так  далее,  и  мы  благодарны  за  В.Чешуева,  гражданина,  семьянина,  коллективиста  и  труженика  всем  этим  людям.
…В  самой  большой  комнате  коммунальной  квартиры,  где  проживал  Сайгак  Нусратыч  Кебеков,  провожала  Чешуёвых  квартира.  Были  тут  приставленные  один  к  одному  столы,  и  цветы  гвоздики   в  двух  чешских  вазах,  толстая  белая  скатерть,  хрусталь,  серебро  -  и  все  складчинное,  ничего  решительно  чешуевского.  И  даже  плакала  Чешуёва  Зоя  от  такой  сердечности  коммунальных  жильцов,  прикладывала  руки  к   груди  и  твердила:
-Нельзя  же,  товарищи…  Дайте  нам  хоть  чем-нибудь  поучаствовать!  -  и  пыталась  распаковать  какой-нибудь  узел,  но доцент  Ю.Ф.Мет  всякий   раз  брал  ее  за  руку  и  напутствовал:
-Драгоценная  Зоя,  оставьте  свои  поползновения.  Пусть  ваши  вещи  лежат  спакованными.  У  меня  опыт.  Поверьте  мне,  бывшему  беженцу.
Даже  к  приготовлению  пищи  и  сервировке  стола  не  были  допущены  Чешуёвы.  В  комнате  Сайгака  Кебекова  они  сидели  под  большой  манежной  картиной,  изображавшей  Сайгака  в  расцвете  лет,  среди  коней,  пьющих  воду  из  горной  реки,  и  шестнадцати  девушек,   набирающих  медными  кувшинами  воду  чуть  выше  коней  по  течению.  Так  и  сидела  семья  Чешуёвых,  чувствуя  себя  несколько скованно,  а  готовила  еду  для  церемонии  Констанция  Викентьевна  Цапих,  а  носили  блюда  на  стол  две  абитуриентки,  подготовляемые  ушедшим  на  покой  доцентом  Метом,  ныне  репетитором  ускоренных  программ,  одна  -  в  стоматологический  вуз  по  разряду  челюстно-лицевой  хирургии,  другая  -  в  архитектурный.
Тамадой  был,  конечно,   Сайгак  Кебеков.
-Говорят,  -  провозгласил  Сайгак,  -  на  свете  есть  много  нац.  Сайгак  не  знает.Сайгак  видит  в  мире  только  два  нац.  Сайгак  делит  людей  только  на  два  нац.  Первый  нац  -  хорошие.  Второй  нац  -  говно.  Мы  приходим  к  первый  нац  -  там  всем  открыт  дверь.  Мы  приходим  ко   второй  нац  -  там  всегда  закрыт  дверь.  Это  значит  нет  дома.  Выпиваем  за  открытый  дверь  и  нац  Чешуёвых!
И  выпивали,  и  ели,  и  пели  песни  веселые,  и  одну  чрезвычайно  грустную,  и  Констанция  Викентьевна  Цапих,  политкаторжанка,  солировала:
                Уж  вторый  год  томлюсь  в  централе,
                В  окно  тюремное  гляжу,
                А  слезы  катятся,  братишка,  незаметно
                По  исхудалому  мому  лицу!
И  все  уже  знали,  что  кооператив  "Квартет"  объединяет  пайщиков  "Зооветтеха",  сотрудников  Управления  по  исполнению  наказаний,  "Электрошнобеля",  рентгенологов  организованных  и  всяких  прочих  людей,  сборная  солянка,  с  бору  по  сосенке,  среди  которых  и  наш  Чешуёв.  Что  по  жеребьевке  Чешуёвым  достался  девятый  этаж.  Что  председатель  правления--  завотделом  по  борьбе  с  нашествиями  амбарных  вредителей  из  "Зооветтеха"  и  дважды  болел  туляремией  как  покусанный  мышевидными  грызунами.  Что  на  такси  к  чешуёвскому   дому  никак  не  подъехать,  потому  что  дорога  идет  под  окнами  гостиничного   комплекса  "Горняк",  там  из  окон  постоянно  бросают  пустую  стеклотару,  а  один  раз  бросили  даже  диван,  и  даже  со  спящим  на  нем  горняком,  так  что  таксисты  боятся за  сохранность  машин.
И  потом  все  стали  жалеть,  что  такие..чудесные  люди  как  Чешуёвы  вдруг  снимаются  и  переезжают,  что  вообще  переезд  -  страшная  вещь,  отчего  даже бытует  мнение,  что  два  переезда  приравниваются  к  одному  пожару,  и  потом  встал  вконец  расклеившийся  Чешуёв,  и  чуть  не заговорился  до  того,  что  они  с  женой  всех  присутствующих  любят  так,  что  решили  ордер  сдать,  остаться  здесь  снова  и  дело с  концом.
И  заговорился  бы  Чешуёв  под  всеобщие  крики  жертвенного  возмущения,  но  спас  дело  телефонный  звонок,  и  сипатый  голос  спросил:
-Заказывали  грузтакси?  Выехаем!
Тут  сделалось  оживление,  с  трудом  замяли   неловкость  и  грусть,  и  все  понесли  во  двор  коробки,  тючки,  словом  -  скарб,  и  ко  всему  были  пришлепнуты   квадратики  лейкопластыря,  на  которых  пером  "рондо"  красиво  написано:  "Обувь",  "Стекло",  "Наследие  классиков"  и  все  в  этом  роде.  К  назначенному  времени  и  протиснулись  во  двор  два  фургона,  трое  мрачных  мужчин  стали  задвигать  коробки  вовнутрь.  А  люди  из  всех  окон  бывшего  "Крестьянского  земельного  банка"   смотрели  во  двор   на  отъезд  -  и  мысленно  сравнивали,  лучше  они  живут  по  обилию  вещей  или  же  нет,  и  тогда  до  покупки  чего  надлежит  тянуться.  И  люди  видели,  как  из-за  контейнеров  с  мусором  приблизились  к  первому  грузтакси  пятеро  юношей.
-Алло,  -  сказал  один  из  них  тому  из  грузчиков,  что  пьянее  всех  и,  стало  быть,  самый  старший.  -  От  вас  пахнет  брагой  и  вы  хамски  грузите  личную  собственность,  нажитую  тяжелым  трудом.Позвольте-ка  нам!
-Чево!  -  сказали  грузчики  и  встали  плечом  к  плечу.
-Тово,  -  без  восклицательного  знака  сказал  предводитель  юношей,  -  что  вот  среди  нас  стоит  Витя,  ему  терять  нечего,  он  второй  раз  не   попал  в  пищевой  институт  на  факультет  брожения,   и  он  запросто  может  вытащить  шило  и  этим  шилом  пырнуть  вас  в  печень.  Представитель  месткома  только  два  раза  успеет  навестить  вас  в  больнице.  Нам  нравится  тихий  Чешуёв.  Напоследок  мы  хотим  ему  оказать  любезность.
-Пусти  их,  Егорий!  -  сказал  самый  младший,  самый  трезвый  и  самый  резонный  грузчик.  -  Они  и,  верно,  убьют.  В  глазах -то  вон  -  от  края  к  краю  чума.  Пускай  пупки  себе  рвут.
В  два  счета  и  весьма  аккуратно  пятеро  юных  погрузили  все  вещи  и,  проследив  движение  руки  Чешуёва,  один  из  них  быстро  сказал:
-Только  не  это.  Просим  не  унижать  нас  подачками.  Скажите  нам  просто  спасибо.  И  извините,  если  в  былом  мы  совершали  дерзости.  Вообще  же  мы  -  симпатичные.
Николай  Чешуёв,  сингапурский  спецшкольник,  стоял  в  открытых  дверях  фургона  и  плакал.  Потом  он  посуровел  лицом  и  отдал  двору  пионерский  салют.  Мать  обнимала  его  за  плачи  и  кивала  головой  всем  людям  двора.Грузчик  с  грохотом  закрыл  дверь  фургона.  Чешуев  встал  на  подножку  и  махнул  в  отчаянии  рукой.  Машины  тронулись.  Все  прощально  плескали  ладонями.  Молодые  люди  стояли  у  выезда  со  двора.
-А  если,  -  выбросив  руку  с  кулаком,  до  отказа  нафаршированным  килограммометрами,  крикнул  один  юниор,  -  а  если  вас  там  кто  обидит,  позвоните  сюда.  На  факультет  брожения  Витя  и  в  этом  году  не  поступит.
                Х    Х    Х
Нет   нужды  говорить,  сколько  проблем  встает  перед  новоселом.  Сколько  тонно-километров  набегает  он  к  себе  на  этаж  с  вещами,  покуда  не  оживится  лифт.  И  будут  протечки,  усадки,  отслоение  обоев  со  стен,  вечно  засоренный  упаковочной  мебельной  тарой  мусоропровод,  и  промывание  лап  собаке  Анонсу,  поскольку  все  лапы  его  изрезаны  подледомовым  строительным  мусором,  и  тяжелые  позиционные  хлопоты  насчет  телефона,  и  постоянное  беганье  к  двери  на  требовательный  длинный  звонок,  а  там,  конечно,  цыгане,  которые  крайне  любят  знакомиться  с  новыми  жилмассивами.
Но  схлынуло  все,  отошло,  и  сидел  наш  Чешуёв  в  большой  светлой  комнате  за  арабским  столом,  и  спорилась  у  него  работа  -  переписка  кантаты  с  уклоном  в  героику  -  "Родились  мы  босые  и  голые!"
И  для  легкого  разнообразия,  для  разминки,  встал  потом  Чешуёв,  взял  кисть,  жбанчик  оранжевой   краски  и  спустился  на  улицу.
А   вот  зачем  он  спускался.  Год  назад,  внесши  пай,  купив  кровать  и  стол  республики  АРЕ  плюс  раскладушку  из  гнутых  металлоконструкций  для  сына  -  обнаружили  Чешуевы  остаток  бумажных  денег.  Обнаружили   не  без  приязни.
А  надо  сказать,  у  многих  граждан  уже  были  автомобили.  И  родители  Чешуёва  видели,   что  этот  красноречивый  факт  возрастающего  благосостояния   масс  с  неожиданной  стороны  больно  бьет  по  их  сыну,  сингапурскому  спецшкольнику  Николаю.
-У  него,  -  говорила  Зоя,  внимательно  наблюдая  за  сыном.  -  может  даже  развиться  нежелательный  комплекс.  Потому  что  все  мальчики  собираются  сейчас  и  говорят:"У  нас  на  тачке  резина  лысовата,  и  мы  с  папой  как  блок  разморозили,  так  и  не  можем  вылезти  из  этой  истории.  Нам  ворюга  на  СТО  вместо  тосола  воды  плеснул".
Вот  на  какой  почве,  справедливо  сказала  Зоя, возникает  теперь  единение  и  сдружение  мальчиков,  тогда  как  их  Николай  с  потерянным  видом  стоит  на  отшибе,  он  несчастен  всем  своим  обликом,   нет  у  Чешуёвых  машины,  и  мальчик  их,  вклинившись  в  группу  сверстников,  не  может  хмуро  сказать  остальным:
-Нам  с  отцом  отопитель  на  "Запорожце"  сгубили.  Может,   кто  в  этом  кумекает,  так  пошли  бы,  взглянули.
И  сказал  Чешуёв  жене  своей  Зое,  как  любил  говаривать  их  бывший  коммунальный  сосед  Сайгак  Нусратыч  Кебков:
-Есть  или  нет,  но  тут  что-то  есть.  Мы  приобретем  "Запорожец",  чтобы  изжить  у  ребенка  комплексы.
И  они  поднажали  еще  с  работой,  и  вскоре  был  куплен  автомобиль  бананово-лимонного  цвета.
Сын  фотографа  Подошьянца,  владеющего  "жигулями",  подошел  и  сказал,  выразился  так  про  чешуёвский  автомобиль:
-Это  "феврале"  без  внушителя!  -  И  произвел  губами  три  непристойных  звука.
Норайр  Подошьянц  не   по  годам  был  велик.  Он  занимался  в  кружке  юных  биологов  зоопарка,  где   ему  в  силу  ростовых  и  физических  данных  доверяли  уже  тапира,   купленного  в  развивающейся  далекой  стране  на  свободно  конвертируемую  валюту.  Еще  день  назад  Норайр  Подошьянц  был  значим  для  Чешуёва-сына  как  бог  солнца  Ра  для  древнего  египтянина.  Богопослушного  египтянина.  И  богобоязненного.
Как  вдруг  Николай  Чешуев  -  что  значит  изжить  в  себе  комплексы!  -  прямо  и  коротко  заехал  в  глаз  божеству,  а  потом  стремительно  в  область  уха.  Так  постоял  он  за  честь  семейного  автомобиля,  утвердил  себя,  ополноправил  в  среде  мальчишек  и  влился  в  нее.
И  вот  к  этому-то  автомобилю,  купленному   исключительно  для  престижности  сына,  спустился  со  жбанчиком  краски  наш  Чешуёв.  Он  завел  двигатель  и  проехал  тридцать  метров  на  запад.  Потом  он  вернулся  пешком  к  месту  прежней  стоянки  и  на  черном  асфальте  стал  писать  оранжевой  краской:
                МЫР  17-41
Скажем,  что  почти  весь  асфальт  возле   жилмассивов  в  Москве  был  расписан  подобными  номерами.  Безобразие,  узурпация  земельного  фонда  Москвы,  порочная  самодеятельность  -  вот  что  это  такое,  а  также  покусительство  на  права  Моссовета.  Но  выкидывали  автовладельцы  такие  фортели   с  писанием  номеров  на  асфальте,  чтобы  другой  автовладелец  убоялся  на  этом  месте  ставить  свою  колесную  технику.,  а  иначе  получишь  гвоздиком  по  полировке  крыла,  или  шилом  в  баллон,  или  кусочек  магния  в  презервативе  приладят  вам  в  бензобак  -  и  до  новых,  как  говорится,  встреч  в  эфире,  друзья.
Не  писал  бы,  ой,  не  писал  бы  этих  номеров  Чешуёв,  однако,   нервное  поветрие  было  такое,   а   куда же   против  поветрия…
"МЫР"  -  написал  Чешуёв  буквы  номера  и  отступил  на  два  шага,  поднялся  даже  на  цыпочки  -  освидетельствовать  симметрию  написания.  Вот  в  это-то  время  довольно  громко  сказал  пенсионер  Авдюков,  в  былом  сотрудник  системы  по  исполнению  наказаний:
-Я  удивляюсь  нашим  карающим  органам.  Преступность  вьет  себе  гнезда  почем  зря,  а  органы  ноль  внимания.  Вот  этот  задохлик,  марающий  дорожное  покрытие  краской.  Вы  знаете,  какова  его  зарплата?
И  все  остальные  пенсионеры  задвигались  на   парусиновых  стульчиках,  и  один  даже  захлопнул  книжку  нанайских  народных  сказок  в  обработке  Нагишкина:  право  же  какова?
-А  зарплата  его,  -  высоким  летящим  голосом  должностного  лица,  объявившего  перекличку  для  арестантов,  сказал  пенсионер  Авдюков,  -  составляет  восемьдесят  четыре  рубля.
Подойдя  к  детской  песочнице,  он  щепочкой  и  начертал в  песке:84.  -  Теперь  задумаемся!  -  нацелил  всех  Авдюков.  -  За  квартиру их  взнос  был  три  тыщи.  Квартплата  у  них  сорок  восемь  рублей.  Профилактика,  бензин  для  машины  и  поборы  гаишникам  -  клади  полусотенную  Опять  же  стоит  такая  машина  тысячу  не  одну  и,  заметим,  сиденья  в  машине  выстланы   остродефицитной  шкурой  теленка.  А  через  "Инюрколлегию"  я,  как  подписчик  газеты  "Известия",  ничего  такого не  вычитал,  чтобы  какой-нибудь  олигарх  из  Кентукки  искал  родственника  Чешуёёва  в  России,  чтобы  в  права  наследства  ввести.  Откуда  же  тогда  такое  бешенство  денег,  откуда  в  наших  рядах  такой  толстосум  с  мошной?
-Жену,  жену  его  запишите!  -  сказала  увядающая  дама  Мосягина.  -Каждую  пятницу  себе  прическу  в  салоне  устраивает,  да  все  "магик"  названье прическе.  Это  пять  рублей   за  визит  к  мастерице,  это  двадцать  рублей   набегает  в  месяц.
И  Авдюков  под  колонкой  цифр  приплюсовал  в  песочнице:  20.
-Вроде  как  и  не  слышит!  -  яростно  ткнул  в  сторону  Чешуёва  человек  в  водолазном  джемпере..  -  Правда  глаза  колет.  А  пацан  у  него  -  юный  следопыт,  это  сколько  штанов  на  коленках  надо.  Пишу  в  месяц  сумму  на  штаны.
Записали  ризеншнауцера  Анонса:  во  щеночках,  мразь,  как  элита  стоил  двести  рублей,  а  на  сколько  теперь  в  месяц  жрет?  И  еще  трое  видели,  как  чешуиха  отоваривалась  в  гастрономе  твердокопченостями,  и  брала  оптом  яйца,  да  диетические,  с  красным  штампиком  на  скорлупах1
-Я,  -  патетически-исступленно  сказал  в  водолазном  джемпере,  -   проверил  на  его   этаже  ведро  пищевых  отходов,  что  он  выбрасывает.  -  Джемпер,  закрыв  лицо  руками,  выдержал   паузу  и  ошеломил:  -  Хлебопродукт  хала  там  лежал!  Цельная  хала!
И  вся  общественность  завела,  закатила  глаза  от  такого  цинизма  данного  Чешуева.  А  когда  разлепили  веки  -  оказалось,  что  впритык  стоит  Чешуёв  Лицо  у   него  горело,  а  глаза,  как  потом вспоминали,  были  почти  что  белые.
"Отвернет  башку!"  -  мелькнуло  у  Авдюкова.  И  он  спрятался  за  спину  Джемпера,  который,  как  подводный   исследователь,  на  свою  максимальную  пенсию  вышел  совсем  молодым  и  здоровье  имел  отчаянное.
-Относительно  же  халы,  -  сказал  Джемперу   Чешуев  страшным  голосом.  -  засохла  до  несъедобности  во  время  выезда  в  отпуск.  Так  что халу  по  уважительной  причине  я  затираю.
И  затерев  кедой  цену  халы  в  песочнице,  прошел  Чешуёв  нервозной  походкой  в  дом,  оставив  труды   свои  в  незавершении:  флейцевую  кисть  №3  и  жбанчик  оранжевой  краски.
-Психанул,  -  определила  дама  Мосягина.  -  Махинатор.
-Лет восемь  дадут  хищнику  по  девяносто  третьей-прим,  станет  как  шелковый.  Участкового  Невару  пора   информировать.
-Я   .  -  сказал  бдительный  Авдюков,  -  этого  дела  так  не  оставлю.  Меня  давно  отличает  высокое  чувство  правды.  Мы  адресочки  знаем,  куда  следует  отправить  письмо.  Оглянуться  не  успеет,  как  приведут  в  исполнение.
И  тем  же  вечером  испещрил  мелкими  буквами  две  страницы,  подписавшись:"Освобожденный  член  общественности  района".
                Х    Х    Х
Чешуёв  сидел  в  шлепанцах  дома,  изготовлял  для  своих  производственных  нужд  японскую  тушь  из  зарайской,  что  достигается  фильтрованием  через  замшу  и  добавлением  глицерина,  когда  в  дверь  позвонили.  Ризеншнауцер  Анонс  рычал  и  остервенело  грыз  фанеровку  на  двери.  Чешуев  устранил  собаку  в  комнату  сына  и  отпер.   За  дверью  стояли  трое.
-Можно?  -  с  почти  неуловимой  вопросительностью,  а  скорее  -  даже  разрешая  этим  словом  войти  двум  другим,  сказал  передовой,  выдавил  животом  Чешуёва  в  холл  -  и  все  трое  вошли.
-Милиция,  -  представился  передовой,  мелькнув  в  воздухе  красной  книжечкой.  -  Участковый  я  ваш  буду.  Невара.  Имею  сигналы.
Тут  бы  взволноваться  до  дрожи  в  коленях,  но  нет,  странная  апатия  сошла  на  Чешуёва,  даже  будто  поклонило  на  дрему.
-Проходите,  товарищи,  -  сказал  Чешуёв.  -  Я  вам  какао  налью.
-Нам пить  нельзя,  -  отказался  участковый  .  -  Мы  при  исполнении.  -  Был  он  сугубо  в  штатском,  и  другие  тоже.  Двое  те  были  из  уголовного  розыска,  и  уже  представление  сложилось  у  них,   что  запах  свеженапечатанных  денег  в  квартире  отсутствует,  и  нету  на  мебели  налета  тонкой,  как  бы  мыльной  пыльцы,  сопровождающей  огранку  алмазов,  и,  судить  по  хозяину  -  вполне  приличный  это  трудящийся,  больше  двух  лет  тюрьмы  на  него  по  всем  статьям  не  повесить.
-Вот,  -  продолжил  участковый  Невара,  а  один  профессионал  из  угрозыска  на  всякий  случай  понюхал  в  баночке  недавно  зарайскую,  но  уже  японскую  тушь,  -  разъясняю  вам  ваши  права.  Это  не  допрос,  не  дознание  или  там  следствие,  а  простейшее  собеседование.  Это  значит,  если  я  спрошу,  а  вам  отвечать  неохота,  то  можно   не  отвечать.
-Очень  приятно  воспользоваться,  -  сказал  Чешуёв.  -  Так  вы  насчет  меня,  что  живу  не  по  средствам?
-Ага,   -  с  облегчением  признался  Невара,  теперь  избавленный  от  необходимости  задавать  ряд  бестактных  вопросов.  -  Насчет  средств.Общественность  настораживается.  Ваша  жена  получает  сколько?
-Двести  тридцать.  И  до  трехсот.
-Больше  меня,  -  уважительно  сказал  участковый.-  И  вы  получаете  восемьдесят.  Не  совестно  есть  кусок  жены?  Эх,  а  еще  мужик.  Может,  дарственная  вам  была?  Или  наследство?
Очень  хотелось  участковому  Неваре  утвердиться  в  мыслях  о  дарственной.  И  похерил  бы  он  тогда  это  дело.
-Нет,   -  сказал  Чешуёв.  -  Не  было  ничего.  Мы   экономим.  Храним  деньги  в  сберегательной  кассе.  Набегают  проценты.
Тут  же  и  представилась  участковому  зеленая  вывеска  некоей  отвлеченной  сберкассы,  и  плакатик  в  окне  -  пухлявенькая  дамочка  мчится  на  веревке  за  катером,  объясняя  эту  свою  привольную  жизнь  стихами:
                В  сберкассе  деньги  накопила  -
                Путевку  на  курорт  купила!
"Крутит,  -  прикинул  участковый.  -  Нахальничает".  -  И  сказал:
-Я.,  гражданин  Чешуёв,  ничего,  но   профилактически  предупреждаю.
-В  смысле  чего?  -  вызывающе  спросил  Чешуёв
-В  смысле  нетрудовых  доходов.
                Х    Х   Х
Да,  начался  сущий   ад.  Первые  вести  принес  сын  Николай  из  сингапурской  спецшколы.
-Папа,  -  объявил  Николай,  -   меня  из  юных  следопытов  турнули.  Командир  сказал,  что  следопыт  должен  хранить  в  чистоте  анкету.
-А  у  тебя,  -  холодея,  спросил  Чешуёв,  -  чем  анкета  запятнана?
-Командир  сказал,  что  у  меня  по  родительской  линии  шатко.
Вторую  весть  принес  композитор  кино  Иосиф  Бабуц.  Он  транспортировал  к  Чешуёву  для  переписки  ноты  музыки к  кинофильму  "Страхи  и  подоплеки".  И  когда  он  шел  к  Чешуёву  и  когда  от  него  -  Бабуца  вежливо  брали  под  руки  и  препровождали.
-"Извините,  портфельчик  у  вас  чем  загружен?"  -  рассказывал  бледный,  но  тем  не  менее  верный  друг  Иосиф  Бабуц.  -  Посмотрели,  полистали  ноты…В  комнате  отдыха  личного  состава  рояль  там  стоял,  обзавелись  из  конфиската.  Один  старшина  взял  ноты,  дунул  с   листа.  Нет,  говорит,  всамделишные  ноты,  не  для  отмазки.  Только  очень,  говорит,  мелодия  синкопированная.  А,  говорят,  письменно  поручиться  можете,  что  Чешуёв  -  не  международный  барышник?  Могу,  говорю,  поручиться  даже,  что  он  не  лошадиный   барышник.  Пришлось  такой  документ  им  оставить.  Ты  бы  это,  Виталий,  насчет  доходов…  Ну,  друзья,  это  я  понимаю,  но  свернул  бы  свою  благотворительность.
-Нет,  -  угрюмо  сказал  Чешуёв.  -  Виноват  я,  что  ли,  что  вся  страна  стоит  на  вранье.  Я  слово  давал.  Я  друзей  выручаю.
-А  тебе  оперативники  нервы  истреплют.  Вот  с  какой  стати  у  тебя  возле  подъезда  инвалид  от  службы  быта  с  весами  стоит  второй  день,  предлагает  всех  взвешивать?  Что   здесь,  бойкое  место,  бани,  метро?  Крытый  рынок?  Это  не  просто  так  инвалид,  это  наружное  за  тобой  наблюдение.  Ты,  -  сказал  тертый  калач  Иосиф Бабуц,  -  по  простоте  душевной  все  думаешь,  что  вот  пионеры  наведались  по  сбору  макулатуры,  -  а  это  карлики  из  следственного  отдела,  гримированные  под  пионеров.  И   никакие   не  цыгане  звонят  тебе  в  дверь,  не  погорельцы  из  Гомеля,  не  бригада  по  обследованию  общей подвижности  населения,  а  все  под  видом  их  -  оперы.  Им  ничего  не  стоит  наружность  сменить.  У  них  резиновых  масок  полная  пазуха,  а  костюмы  сплошь  двухсторонние.  Костюм  вывернул,  маску  сменил  -  и  вот  был  только  что  капитан  дальнего  плавания,  -  а  вот  уже  идет  за  тобой  заслуженный  чабан  Бурятской  республики,  участник  ВДНХ.
Чешуёв,  не  знавший  про  все  эти  тонкости  -  запаниковал.
И  в  "Музсоюзе"  Чешуёву  основательно  изгадили  настроение.
-Виталий!  -  окликнули  его.  -  Вас  требовал  к  себе  управляющий.  -  С  тяжелым  сердцем  пошел  Чешуёв  по  любимому  учреждению  -  холлом,  где  бюсты  великих  композиторов,  причем  Паганини,  если  бы  подстричь  под  бокс  -  вылитый   участковый  Невара,  и  на  второй  этаж,  мимо  комнаты  трудовой  славы,  где  висели  портреты  передовиков-переписчиков  Вознесьенского,  Кикотя,  Лебедева-Анисина-Бодунова  и Антонинова,  и  галерейкой  мимо  окошечка  кассы,  где  на  черной  доске  висели  фото  злостных  невыполняльщиков  плана,  а  среди  них  он  сам,  Чешуев.
-Виталий,  -  сказал  управляющий  и  притворил  плотно  двери.  -  Ты  был  мне  как  сын.  Ты  даже на  переписке  Прокофьева  давал  триста  процентов  нормы.  Но что  мы  имеем  теперь,  и  ко  мне  приходила  милиция  насчет   твоих  заработков.  Ты   живешь  не  по  средствам.  Ты  стал  нечестен?  Отчего  ты  снизил  производственную  активность?
-Графоспазм  развился,  -  лживо  сказал  Чешуёв.  Сложил  птичьей  лапой  пальцы,  ссимулировал  судорогу  и  показал  управляющему.  -  Почти  совсем  пером  не  владею. Профзаболевание.
-Нет,  -  сказал  управляющий.  -  Не  туда  ты  куда-то  идешь.  И,  может  быть,  я  даже  жалею,  что  стал  крестником  сына  твоего  Николая.  Но  мы  будем  биться  за  твое  возвращение  к  торжеству  идеалов..  Я  прикреплю  к  тебе  буксир  из  товарищей  Вознесьенского,  Кикотя,  Лебедева-Анисина-Бодунова  и  Антонинова.
В  угнетенных  чувствах  возвращался  домой  Чешуёв.  Зашедши  в  аптеку,  он  грубо  сказал  белой продавщице  ручного  отдела:

-От  нервов.
Получив  облатку,  он  съел  из  нее  половину  пилюль,  но  лучше  ему  не  стало.  В  сумерках  Чешуёв  достиг  своего  кооператива  "Квартет"  и  увидел  пенсионера  Авдюкова,  вбегающего  в  подъезд  дома-башни  напротив  с  чем-то  завернутым  в  плед.
-Дай  на  маленькую  -  что  скажу!  -  приветствовал  Чешуёва  монтер  по  лифтам  Барыбин.
-Дам,  -  обнадежил  Чешуёв.  -  Говори,  отщепенец.
-А  вот,  -  сказал  монтер  лифтов  Барыбин.   -  Видел  ты,  куда  Авдюков  побежал?  Шестую  ночь  коротает  в  том  доме-башне  на  площадке  десятого  этажа.  Зять  припер  Авдюкову  прибор  ПНВ.  Для  ночного  видения.  Из  спецназа.  Авдюков  ночами  в  ПНВ  твою  жизнь  изучает.  Внутри  квартиры.  Ты  занавески  задергивай.
-На,  -  надломленно  сказал  Чешуёв.  -  На  на  чекушку.
-Еще  вот,  Чешуев,  -  сказал  Барыбин.  -  Ты  дружеский  мужик,  я  тебе  и  другую  ясность  внесу.  Подскочил  ко  мне  третьего  дня  этот,  в  водолазной  рубашке,  с  четвертого  этажа.  А  что,  говорит,  товарищ  рабочий,  из  чего  организована  обивка  в  кабинах  лифтов,  что  два  года  уже  стоит  дом,  а  даже  подростки  в  кабинах  ничего  нацарапать   не  могут?  А  это,  я  ему  говорю,  из  эпоксидных  смол  облицовка.  Есть  у  русских  мазь  такая  -  эпоксидная  смола.  И  берет  ее  разве  что   "победит"  или  эрзац-алмаз.  А  теперь,  Чешуёв,  я  понял,  что  не  зря  водолазник  обо  всем  вызнавал.  Сегодня  он  целый  день  катал  в  лифте,  ты  ахнешь  сейчас  зачем.
Тотчас  Чешуев  и  увидел,  войдя  в  кабину.  Здесь  нацарапано  было  окошко  тюрьмы  с  чьей-то  паскудной  мордой  по-за  решеткой,  а  ниже  стихи:
                Нашло  возмездие  его  - 
                Матерый  хищник  Чешуёв!
-Барыбин,  -  сказал  Чешуёв,  -  ты  знаешь,  сколько  водки  должен  выпить  человек,  чтобы  забыться?
-Нету!  -  ответственно  заявил  монтер  лифтов.  -  Такого   нет  литража!
И  дома  Чешуёв  лег  в  постель,  импортированную  из  республики  АРЕ,  принял  еще  пилюлю  от  нервности,   заметив  также  и  текст  на  облатке:"Из  побочных  явлений  отмечаются  следующие:  сухость  во  рту,  частичное  сужения  секторов  зрения,  иногда  смена  пола  на  противоположный".  Но  столь  отвратительно  было  на  душе  Чешуёва,   что  даже  о  таком  тяжком  побочном  явлении,  как  смена  пола  на  противоположный,  он  безучастно  подумал:  пускай.  Правда,  будет  несколько  странновато:  у  одного  мальчика  -  две  родные  мамы.
И  всю  ночь  не  спал  Чешуёв,  ворочался,  и  кровать  из  АРЕ  скрипела  под  ним  -  как  парусник,  раз  пять  обогнувший  мыс  Горн.  И  все  же  уснул  он  под  утро,  совершено  измотаннный,  с  мыслью  о  том,  что,  если  так  пойдет  дальше  -  то  пора  звонить  юниорам  на  старое  место  жительства,  вызывать  на  новое  место  жительства  юниора  Виктора,  который  все  никак  не  поступит  на  факультет  брожения  в  пищевом  институте,  отчего  и  терять  ему  в  жизни  нечего.
                Х    Х    Х
В  странном  состоянии  встал  Чешуёв.  Предвестие  событий  коснулось  его.  Женой  Зоей  был  оставлен  мужу  завтрак  на  кухне,  и  Виталий  съел  филе  трески  в   тесте   неожиданно  с  настроением.  Недоиспользованные  таблетки  от  нервности  он  выбросил  в  унитаз  и  пошел  на  прогулку  с  Анонсом.  Они  гуляли  в  овраге  сорок  минут.  Сверху  лифтерша  Степанида  шпионила  за  ними  в  бинокль  -  что  зарывает  собака?  Большие  самосвальные  грузовики  сыпали  в  овраг  мерзостную  труху.  В  отдельных  точках  свалка   горела.  По  бурьянам  и  лопухам  струился  желтый  руинно-бомбежечный  дым.
-Будет  гроза,  -  сказал  Чешуёв Анонсу.  -  В  воздухе  электризация.. -  И  еще  не  выбрались  они  из  оврага,  как  пошла  наползать  из  Ваганьково  палевая  с  лиловостью  туча,  водворяя  предгрозовую  тишину  внутри  города.  И  дунуло  потом,  закрутило,  пронеслись  высоко   над  городом,  как  стая  розовых  птиц  фламинго,  сорванные  с  чьей-то  балконной  веревки  в  большом  количестве  панталоны.
-А  между  прочим,  -  смакуя  факт,  сообщила  Чешуёву  персональная  пенсионерка  Мосягина,  -  некоторые  ходят,  а  за  ними  уже  пришли!  На  этот  раз  опечатают  квартирку,  как  пить  дать!
От  этих  слов  заныло  у  Чешуёва  внутри,  и  в  большой  человеческой  тоске  поднимался  он  на  девятый  этаж.
Но  не  участковый Невара  с  операми  караулил  под  дверьми  Чешуёва,  чтобы  взять  его   тепленьким  и  без  шума,  благо  сын  на  каникулах  в  лагере.  Нет,  не  Невара  тут  был, а  четыре  передовика-сослуживца  дожидались  у  дверей  Чешуёва:  Вознесьенский,  Кикоть,  Лебедев-Анисин-Бодунов  и  еще  Антонинов.
Поклонившись  коллегам,  Чешуев   отпер  двери,  и  как  раз  в  этот  миг  подлетел  снова  лифт,  принеся  на  этаж  пенсионеров  Авдюкова,  Мосягину,  водолазника  в  джемпере  и  Степаниду,  лифтершу.
-Понятые  мы!  -  закричала  инициативная  группа,  адресуясь,  в  основном,  к  Антонинову,  который  выглядел  очень  военно,  минимум  на  подполковника  в  штатском.  -  Настал  час,  когда  все  после  обыска  будет  принадлежать  народу!
-А  вы  народа  -  отдельные  представители?  -  спросил  Антонинов.  -А ну,  до  особого  распоряжения  -  аллегро  модерато  все  по  домам!
Взашей  затолкав  в  кабину  инициативную  группу,  Антонинов  вернулся,  бравурно  крича:
-Буксир  по  перековке  нетрудовой  психики  Чешуёва  приступает  к  работе!
А  на  кухне  уже  мельтешил  Лебедев-Анисин-Бодунов,  кромсал  буженину,  плескал  в  рюмки  виньяк.
-Значит,  -  загоготал  Вознесьенский,  -  у  тебя  графоспазм?  Ничего  себе  графоспазм!  Я  и  в  молодости   таких  объемов  не  переписывал!  Сгони  с  лица  похоронное  выражение,  Виталий!  Выпьем  за  его  графоспазм,  чтобы  месяц  еще  продержался!
И  четыре  передовика  в  шуме  ливня  за  окном  выпили  раз  и  два.
В  это  же  точно  время  ударило  в  стекла,  полетели  осколки  и  водяная  пыль  на линолеум  кухни,  и  коллега  Кикоть  закричал  про  град,  видать,  даже не  меньший,  чем  куриные  яйца.  Но  то  был  не   град,  не  стихия,  а  всего  лишь  зять   Авдюкова  принес  перископ  атомной  подлодки  для  тестя.  И  тем  перископом,  желая  наблюсти  происходящее  у  Чешуева,  Авдюков  и  вышиб  ему  всю  раму,  не  удержав  перископ  под  ветром  на  четвертом  этаже  у  водолазника.  Перископ  рухнул  в  клумбы  и  кусты  можжевельника,  сломавшись  при  падении  надвое.  Ливень  хлестал  в  его  совсекретные  линзы  и  призмы.
-Но  все-таки  к  делу,  -  произнесли  после  паузы  Вознесьенский  и  Кикоть.   -  Вот   папка.  -  И  выволок  громадную  папку,  принятую  теми,  внизу,  за  уголовное  дело  на Чешуёва.  -  Вот  "Севильский  цирюльник"  Надо  выполнить  два  экземпляра,   а  оплату  записать  на  меня.  Тут  и  заказ  ко  Дню  воздухофлота,  десять  песен  плюс  подтанцовка  "Мы  в  детстве,  товарищ,  с  тобой  на  фанерных  машинах  летали".  Это  по  исполнении  ты  запишешь  на  Лебедева-Анисина-Бодунова.
-Нет,  -  сказал  Чешуев  и  поднялся.  -  Всем  вам,  друзья,  я  говорю  свое  нет.  Больше  я  не  могу.
-Виталий,  -  помертвел  Антонинов  и  стал  выглядеть  на  капитана  в  отставке,  не  больше.  -  Ты   был  нам  спасителем,  а  теперь  погубитель?  Нам  по  два  месяца  осталось  до  пенсии.  Помоги  нам  выработать  максимальную  пенсию,  ведь  ее  начисляют  с  заработка.  Ты  уже  столько  сделал  для  нас,   а  теперь  на  попятный?  Ты  работу  выполняешь  за  нас,  но  ведь  деньги  мы  приносим  тебе.  Ведь  у  нас,  ветеранов,  а  не  у  тебя  писчий  спазм!
-Да,  -  сказал  Чешуёв,  -  уже  год  я  пашу  на  вас.  Но  свою  работу  я  завалил.  Я  повис  на  доске  позора.  Из  юных  следопытов  изгнан  мой  сын!
Больше  пахать  за  вас  я  не  в  силах.
-Ради  други  своя!  -  сказал  рыдательно  Кикоть.  -  Ну,  потерпи  еще  месяц.  Надо  помогать  престарелым.  Приумножь  свою  летопись  добрых  дел.  Ведь  каждый  из  нас  теперь  слабоват,  чтобы  выработать  максимальную  пенсию.  Не  урезай  в  себе   доброту.  Где  твое  высокоразвитое  чувство  товарищества?
-На  твоем  месте  я  спал  бы  спокойно,  -  сказал  Лебедев-Анисин-Бодунов.  -  Велика  важность  -  крошечное  мошенство.  Ты  погляди,  что  творится  кругом.  Жулеж  колоссальный!  -  И,  иллюстрируя  этот  всесоюзный  жулеж,  сделал  в  воздухе  жест  и  будто  из  воздуха   выловил,  сунув  быстро  в  карман,  пару  атомов  кислорода.
А  ливень  уже  проходил,  последние  крупные  капли  шлепали  в  лужи,  и  солнце  выкатилось  над  оврагом,  и  чирикнул  браво  первый   послеливневый  воробей.
-Я  должен  подумать,  -  сказал  Чешуёв.
-Только  не  думай  долго!  -  взмолились  передовики  производства.
И,  пятясь  задом  от  задумчивого  Чешуёва,  в  той  последовательности,  как  висели  они  на  Доске   почета,  они  и  исчезли:  предпенсионнные  Вознесьенский,  Кикоть,  Лебедев-Анисин-Бодунов,  Антонинов.  А  к  Чешуёву,  сидящему  в  полном  смятении  чувств  при  разбитом  окне,  подошел  его  пес  Анонс,  восприимчивый  к  хозяйской  печали,  положил  голову  на  колени  и  затосковал  от  сложностей  этого  мира.
Но  тут  бликующий  солнечный  луч  отразился  от  дома-башни  напротив,  простой  красивый  солнечный  луч,  а  не  бликование  стекол   перископов  и  стереотруб  Авдюкова,  и  Чешуёв,  возродившись  и  почувствовав  большую  тягу  к  какао,  сказал  псу:
-Вам,  Анонс,  я  должен  рассказать  анекдот,  приличествующий  нашей  жизни  на  родине.  Стало  быть,  едет  трамвай,  за  трамваем  катится  отрезанная  им  голова  и  говорит:"Ну  и  попили  пивка!"