Миндаль

Моя жизнь оборвалась 26 февраля 2008 года.

Я помню, что было очень холодно. На улице стоял крепкий мороз, под минус тридцать. Я долго не решалась выйти их квартиры, чтобы не попасть под обстрел, но голод вынудил.
Укутавшись по самые глаза, я взяла в руки свою длинную палку и вышла во двор. Тишина и абсолютная темнота. Хорошо, что я знаю свой двор, - могу идти в полной темноте и знать, куда иду. Осторожно ступая по скрипкому снегу, я добралась до калитки и быстро стала перебирать руками, сдирая с забора кору и отваливающиеся куски дерева. Грохот поднялся неимоверный, и ОНИ его услышали.

К сожалению, я услышала их слишком поздно. Тонкий стон, скрип снега и жаркое дыхание, - все это я почувствовала в тот самый момент, когда в руках было достаточно топлива для печи, а на сердце полегчало, что я сегодня не умру от голода. ОНИ напали сзади.
Кора и щепки выпали из рук, из горла вырвался долгий крик …
Итак, я умерла.

Сказать честно? Боли я не почувствовала. А, может быть, просто забыла о ней. Когда ОНИ, жадно огрызаясь, пожирали мое тело, я уже была свободна. Голод исчез. Страха тоже не было. Вот только пустота образовалась. Появилась и заполнила собой все, что раньше было наполнено чувствами: теперь я походила на большую дырку, которая сама не знала, чего хотела.

«ИХ не видел никто» - так говорили нам все. Это неправда. Я видела их. Но увидела только тогда, когда умерла. Разумеется, никому не расскажу, как они выглядя. Почему? Да потому что мне все равно – кого они съедят еще. И предупреждать я не стану никого. Даже если когда-нибудь это смогу, что под серьезным вопросом, потому что, по ходу, я теперь невидима, неосязаема и не могу говорить. И вообще, существую ли я? Или только радио-мысли? Кто там что говорил о том, что, мол, если мыслю, значит, существую? Ну, я мыслю. Могу алгебраическую задачку решить. Но меня нет, - только кровавые ошметки во дворе. Опять наврали.

Постояв (или попарив?) около того, что раньше было моим телом, за которым я ухаживала как могла в это тяжелое время, я поняла, что нужно двигаться. Разумеется, я могла стоять (парить?) тут вечно, ждать, пока доедят мое тело, уберут или похоронят его. Но что-то подсказывало мне, что это все еще не конец, что впереди еще что-то есть.

Тихо наступило 29 февраля.

Солнце!

О, боже! Как его искажает жизнь! На самом деле оно коричневое и вовсе не светит! А еще оно издает чудовищные звуки – кваканье, грохот и рокот, особенно, когда поднимается с западной (да-да, не с Востока!) стороны, словно старая декорация в старом театре.
Стало мерзко. Самое чистое и яркое, по сути, оказывается темным и противным. Я почувствовала мерзкий запах и поняла, что останки моего тела начинают разлагаться. Вот только почему? Ошметки тела обильно политы кровью, на улице мороз – все должно замерзнуть. Значит, все законы «природы» - такой же обман, как и солнце.
Черт! Все вокруг сплошной обман, как ни банально будет сказано!

Я все еще находилась около своего тела (вернее, около того, что от него осталось). Никто не осмеливался подойти. Каждое утро ко мне приходил сосед Виктор. Мы мило пили чай, быстро занимались сексом и расходились по домам. Как вы знаете, жить вместе мужчине и женщине нельзя, так недалеко и до полного выживания особей, что под запретом.

Сегодня Виктор не пришел. Видимо, он слышал, как на меня напали ОНИ. И решил, что сегодня посидит дома, - вдруг я осталась жива и мне требуется помощь? А это денег стоит – клиники платные! Зачем тратиться на меня?

Обидно стало до слез. Вот только обида была какая-то пустая, словно и не было ее вовсе. А через секунду я о ней и вовсе забыла! Весело!

Около тела появилась собака. Она осторожно понюхала то, что лежало на снегу, и завыла. Я умилилась – хоть кто-то скорбит обо мне. Я уже прониклась к псу добротой и заботой, и даже хотела подсказать, что попа не самое мое лучшее место, как на заснеженном горизонте появилась стая псов.

Мерзкая дворняжка позвала своих к пиру!

Черт! Все вокруг сплошной обман! Собака воет не из жалости или боли, а от восторга!
Прицелившись, я плюнула в пса, и отвернулась. Наблюдать за тем, как тело доедают вовсе не хотелось!

Мне снова посетила мысль, что надо идти дальше. Я пошла. Или поплыла – черт его знает. Солнце уже падало за горизонт, когда я поняла, что заблудилась. Я совершенно не знала местности, над которой оказалась. Поле, вонючие деревья (их запах можно сравнить с тлеющими кустами помидор), какая-то убогая кисло-зеленая речушка, запах которой я и передать-то не могу и небольшой серый домишко.

Дом меня заинтриговал.

Дело в том, что все дома, над которыми я проплывала сегодня, были синими. Или фиолетовыми. Хотя при жизни я не помнила ни одного одинакового дома!

Это первый серый дом, который я увидела после смерти. Остальные были синих оттенков.
Подкравшись к домику, я осторожно постучала. Звука не было. Крикнула. Звука не было. Тогда я подумала, что в доме было бы намного уютнее провести ночь, чем на улице, хотя боятся, мне, конечно же, уже нечего. Но все равно!

В таком случае, входи по доброй воле.

Я не знаю, откуда взялись в моей голове эти слова, но я вошла. Дверь вовсе дверью не была, словно фантом – пропустила сквозь себя, но представила это все так, как будто так быть и должно. Я порадовалась за нее – в такое тяжелое время дверь пытается быть современной. Модной.

В доме было пусто. Я отлично знала, что ни к чему прикоснутся не смогу. Поэтому спокойно «брала» в руки все, что хотела, «трогала» все, что хотела, «сидела» там, где хотела и «кусала» то, что хотела.
 
Через  некоторое время мне стало скушно. Именно «скушно», потому что «скучно» бывает живым, а я мертвянка. Набравшись храбрости, я снова вышла на улицу и увидела человека, приближающегося к дому. Мужчину.

Слов нет, это был настоящий самец. Красив, силен и сексуален. Вот только женского возбуждения я не чувствовала. Мужчина вошел в свой дом, откуда ни возьмись, выбежала собака, прыгнула ему на колени и облизала лицо. Мужчина потрепал ее за морду, потрогал мокрый нос и сказал, что сейчас ее накормит. Собака обрадовалась.

Мужчина разжег печь, закинул туда две кастрюли и принялся снимать одежду. Оставшись в одних трусах, он достал свой член и стал мастурбировать. Покончив  с утехами, он вымыл руки и сел за стол. Каша в кастрюлях приятно шумела, вот только запаха не было никакого. Он наложил псу в миску темно-красную жижу и снова потрепал пса по морде. Пес с жадностью накинулся на еду, мужчина последовал его примеру.

Когда они приняли еду, мужчина стал запираться. Я отметила, что ставни на окнах не очень прочные, ОНИ могу спокойно их выломать. Но, наверное, у мужчины был запасной план, куда бежать.

Ровно в двенадцать часов мужчина замер на своей кровати с ружьем в руках. Пес забрался под кровать.

– Не бойся, Бонго, нас сегодня не сожрут. Сегодня ночью сожрали Вику. Вполне возможно, сегодня ОНИ вообще не выйдут на охоту.

Пес заволновался. Мужчина перепугался не на шутку и стал очень быстро укреплять ставни. Пододвинул все два шкафа и две тумбы к окнам и дверям. Открыл крышку погреба и спустил туда собаку. Пес с удовольствием туда забрался, а мужчина следом. Я тоже пошла – интересно, как там у них – уютно?

В подполе оказалась уютно. Помещение не более пяти квадратов. Пять лампочек на потолке. Стены обшиты коврами. Большая кровать, небольшая тумбочка с едой. Мужчина закрыл люк и привязал к его ручке груз, не забыв задвинуть все четыре щеколды.

– Мы спрятаны, Бонго, боятся нечего! – Сказал он псу. Пес лизнул ему руку.
Я легла на кровать, пес лег рядом, немного поводив носом около моего тела.

– Что, Бонго, там мертвяк? Женщина? Вика?

Пес слабо тявкнул.

Я удивилась. Пусто как-то удивилась, но все же. Даже несуществующие брови подняла.

– И ты тоже никому не расскажешь, как ОНИ выглядят? – Спросил мужчина, уставившись куда-то позади меня. – Чего хотят и как от НИХ избавиться? Тоже решила, что твоя жизнь кончилась и ты никому не нужна? И твои слова тоже никому? Зря так думаешь.

Ты не первая, кто приходит в этот дом. Все почему-то проходят сквозь него. И меня, как правило, ОНИ не трогают. Я не знаю, почему, но это так. Мы с Бонго уже стали различать, когда мертвяки к нам приходят. И тебя, соответственно, тоже ждали. Думаю, ты сгораешь от нетерпения понять – что случилось и что будет дальше!

Да, я чувствовала пустое неудовлетворение от того, что не знала, что будет дальше. И очень хотела узнать. Потрепала пса за ухо.

– Мой тебе ответ – ничего. Это все. Я не знаю, куда вы уходите, но почти никто тут не остается. Хотя, тебе виднее. Тут были все покойные нашего города, и никто тут не задерживается. Я не знаю почему. Я знаю точно – дальше не будет ничего. Это твое постоянное состояние. Как ни жестоко это звучит, но ты теперь ТАКАЯ.

Я разозлилась. Дурак! Разумеется, ты ничего не знаешь! Такого просто не может быть. Это какое-то переходное состояние. Непостоянное. Тупое и пустое. Все отображено наоборот, все глупо и некрасиво! При жизни – все хорошо. После смерти – также хорошо. Или полярно плохо! Но не так – ни так, ни сяк! Такого не бывает, идиот-онанист!

– Ты не первая, при ком я мастурбирую. Можешь не возмущаться. Это мне необходимо, потому что женщины у меня нет. А приходить к кому-то я не стану, как понимаешь. И в подвале держать никого не собираюсь, чтобы полиция не нашла. Я лучше так.

Меня волнует вопрос: почему? Почему вы не хотите рассказать, как там? Вы же можете рассказать это Бонго. Собаки и кошки находятся во всех мирах одновременно! Скажи ему. Он найдет, как сказать мне. Кто ОНИ? Чего ОНИ хотят? Что нам делать? Как долго мы будем существовать?

Его вопросы меня утомили. Я закрыла глаза и поняла, что сплю. Более того, я могу придумать, какой сон хочу увидеть. Вот только, там все отображается наоборот. Я представила себе этого самца и широкую кровать.

***

Проснулась я скоро. Сна словно и не было. Ни пробуждения, ни легкого полудрема. Даже не было лени, что пора вставать, а не хочется. Пусто как-то. Фу.

Его уже не было. Я была одна в подполе.

Я выплыла наружу. В дом.

Он был там. Готовил завтрак. Окна были открыты, в них лился вонючий свет, тягучий и темный. Он засорял комнату и мутил в глазах. Я зажмурилась и почувствовала легкий запах миндаля.

Он стоял в трусах и улыбался.

И жарил миндаль на сковородке.

– Ты сможешь его есть. Попробуй. Миндаль – это то, что не искажено.

Откуда он знает, что в этом состоянии все искажается? И почему миндаль не искажается? И запах – однозначно миндалевый. Я люблю этот орех и прекрасно знаю этот запах.
И все же?

Чем больше вопросов ты задашь, тем выше вероятность, что он тебе ответит.

Значит, стоит задать много вопросов, чтобы он ответил. А как он сможет меня понять? Он не может меня слышать, понимать или ощущать, потому что меня нет! Чтобы ответить мне на вопросы, он должен стать таким же, как я.

Мне, вообще-то, все равно, умрет он или нет.

Но он знает многое о моем состоянии.

Может быть, именно он избран для того, чтобы прекратить с НИМИ? Он потихоньку собирает материал, чтобы уничтожить их? И именно поэтому все мертвяки проходят сквозь его дом? Много вопросов – зачем мне думать? Мне все равно! Пусто!

Но вопросы задавать ему не стану. Мало ли.

– Я оставлю тебе пару орехов, все равно больше ты съесть не сможешь, – сказал мужчина. – Мне пора на охоту. Бонго останется с тобой, не обижай его. Можешь съесть столько миндаля, сколько хочешь. Мне не жалко. С твоего разрешения, я зайду в твой дом и возьму еды.

Нет! Там разбросаны мои вещи, трусики и нестиранные … гигиенические принадлежности!
Хотя, черт с  тобой!

Он ушел. Закрыл дверь и помахал псу рукой. Пес забрался на кровать и стал следить за мной. Я показала псу язык и стала «собираться» в дорогу. Разумеется, я не останусь тут надолго, мне нужно вперед.
 
Я медленно приблизилась к миндалю. Пара жареных орехов лежали на тарелке, притягательно пахли и просились в рот. Я не чувствовала голода или аппетита. Я просто хотела съесть их, из интереса.
 
Я потрогала их пальцем. Что-то произошло. Что-то едва уловимое, но произошло. Как будто в каждую вещь вдохнули жизнь, краску … Пес вдруг стал ярко-рыжим, хотя был черно-белым; все вокруг залило солнцем, да не противным кислотным цветом, а ярким и желтым.
Солнечным. Как при жизни.

Что происходит?..

Я вышла на улицу. Деревья. Они перестали вонять. Теперь они источали аромат свежей листвы, который был приятен носу и радовал. Я вдохнула полной грудью и поняла, что могу вдыхать столько, сколько хочу, потому что больше не нуждаюсь в воздухе. Он проходил сквозь легкие, не оставляя ничего важного для крови, ведь её тоже больше не было.
Мне стало очень интересно: почему вдруг все изменилось? Неужели от того, что я прикоснулась к миндалю?

Неизменной осталась только река. Он по-прежнему воняла и имела кисло-зеленый цвет. Я медленно приблизилась к глади воды. Да. Она зеленая, протухшая.
Может быть, она такая и есть? Кислая и не настоящая?

И почему она не замерзли?

Я попыталась вспомнить: замерзала ли река при моей жизни? И не смогла. Я просто не помнила этого. Но ведь сейчас зима, река не глубокая (наверное?), она должна замерзнуть. Но … она не замерзает.
 
О, боже, деревья. Они ведь должны быть голыми: зимой листья всегда опадают. Вернее, осенью. Я подплыла к дереву. Бодрые, зеленые листочки, чуть дрожа, крепко сидели на ветках и не собирались слетать на землю. В чем же дело? Неужели им не холодно?
Я потрогала листочек, и ощутила у себя в руках ЛИСТОЧЕК. Он был нереален. То есть, это … трупы листочков. Обрадовавшись неимоверно, я схватила его в руку и содрала с дерева. Листочек оказался у меня в руке, дерево качнулось.
 
Я поразилась – насколько умершие дети влиятельны на родителей … Даже после смерти они способны тревожить живых. Я «потрогала» дерево – ну да, оно было живо – я не ощущала его в руках.

Значит, река всегда живая. И пить ее можно только будучи в живых.

А пес? Ну да, мужчина сказал, что собаки и кошки находятся во всех мирах сразу. Но почему я смогла различить кто живой, а кто мертвый только после того, как потрогала миндаль?

Может быть, миндаль обладает какими-то сверхъестественными свойствами? Хотя, куда уже дальше – я и так нахожусь по ту сторону зеркала жизни.

И все-таки, я могу как-то сказать живым, что я все вижу.

***
Я смотрела на мальчика и знала, что он сейчас умрет. ОНИ уже приближались, а он не слышал – совсем, как я.  Меня интересовал вопрос, почему он ночью один на улице. Может быть, он потерялся, а его бедная мать за ставнями и десятью замками рвет на себе волосы от горя.

Меня всегда раздражали такие мамаши, как эта: сначала проворонят, а потом страдают.
ОНИ уже настигли малыша и стояли вокруг, боясь приблизиться. Наверное, они никогда не убивали детей. Или убивали, но это дается им сложно.

Я смотрела почти с равнодушием, сжимая в руках листочек.

Мальчик казался мне смутно знакомым, - наверное, при жизни я знала его или его мать. Наверное, похороны будут пышными: маленький гроб, быстрая речь и тихая музыка. Небольшое застолье, долгие разговоры о том, что малыш совсем не мучился, когда умирал, что это было быстро и так далее.
 
Не успела я подумать, что сейчас мальчика будут загрызать, как ОНИ повели себя очень странно. Один из НИХ приблизился к мальчику и толкнул его носом вперед. Мальчик вздрогнул и пошел. ОНИ шля рядом, кругом.
 
Я поплыла следом. Наверное, они хотят убить его где-нибудь в другом месте (хотя, когда их это заботило?). Но я ошиблась. Причем, ошиблась капитально – малыш шел со страхом, но ОНИ не собирались его убивать. ОНИ вели его домой.
 
Я не стала ждать развязки этой умильной истории и развернулась обратно, в серый дом. Я не знала, почему не иду «дальше», почему застопорилась тут! Но я понимала – в моем нынешнем состоянии я должна делать то, что делаю. Все правильно!

Мужчина уже был у себя дома. Бонго тоже находился дома. Интересно, эта собака выходит погулять? Мужчина проделал обычную процедуру плотских утех, и стал разогревать себе ужин.
– Бонго, наша гостья ушла или все еще чтит нас своим присутствием?

Пес посмотрел на меня в упор и гавкнул.

– Тогда я еще миндаля пожарю, вы не против?

Я посмотрела на старинные часы, которые висели на стене, почти под самым потолком. Второй час ночи, а окна открыты. Что-то не то. Даже в Новый год я закрывала все ставни, хотя, как известно, в Новый год ОНИ не приходят.

– Не волнуйтесь, сегодня ОНИ не придут, – сказал мужчина. – Сегодня убита семья Бобровых, семь человек. На сегодня ИМ хватит.

Я выронила листок. Значит, они решили не убивать мальчика для того, чтобы … Правильно, они подвели его к дому, мальчик забарабанил в дверь, мама и открыла. Тут влетели ОНИ и убили всех, кто в доме был.

Разве у НИХ есть разум? Разве ОНИ могут думать?

Боже мой, тогда кто ОНИ?

***

Я поклялась себе, что ночь, которую провела в сером доме, будет последней ночью в этом городу. Или просто – ТУТ. Больше я тут не задержусь. Просто очень тяжело уходить от них, от Бонго и мужчины. Мне не нужно было его имя. Мне удобнее было общаться с ним вот так – мужчина, он. Тем более, что ко мне он обращался исключительно «гостья», хотя знал мое имя. Кстати, странность – я стала все зыбвать. Я уже не помню, как звали меня при жизни. Вылетело из памяти. И еще я не понимала, почему все угасает. Пес мутнел, становился серым, словно дом. Листок в моей руке таял, словно льдинка.
Может быть, это снова голод? Мне снова нужен миндаль?