All truth about us

     Его жена была красавицей. Настоящей Женщиной. Зрелой и роскошной. С непростым характером и силой во взгляде. Она могла бы быть роковой, если б видела в этом смысл. Но довольствовалась ролью счастливой матери, удачливой бизнеследи и не совсем замужней женщины – они жили гражданским браком.
     Его любовница была своенравной. В ней горел огонь, пожирающий иногда её здравомыслие. Поэтому он немного боялся её, справедливо полагая, что лет через 10, к своему тридцатилетию, эта девушка превратится в настоящую бомбу, в потрясающе сексуальную и манящую рыжеволосую женщину, от которой будут сходить с ума все, кто окажется в смертельно опасном радиусе её гипнотического очарования. Он очень надеялся, что к тому времени как это случится, они будут далеко друг от друга, потому что даже сейчас во время их нечастых встреч он терял голову от одного взгляда на неё. Он старался, видит Бог, он очень старался видеть её как можно реже и звонить ей раз в две недели, ведь от звука её мурлычущего голоса у него темнело перед глазами.
     У него было два правила по отношению к посторонним связям: никогда не называть их по имени и никогда не приводить их домой. Каждую из своих девушек, постоянных и не очень, он называл по фамилии или прозвищу, чтобы однажды, не дай Бог, не назвать жену чужим именем. Несмотря ни на что, он боготворил свою супругу и любил её всегда, чье бы тело он ни гладил своей широкой ладонью.
     И лишь с этой одной он где-то допустил ошибку, где-то прокололся, где-то недосмотрел. Она вдруг оказалась у него дома, и он называл её в полусонном полубредовом состоянии ласково, нежно, с теплотой. По имени. Её имя было красивым, звучным, замечательно склонялось. Он понимал, что она по уши в него влюблена, и лишь из какой-то своей кошачьей гордости продолжает мило кокетничать, проверяя на нем силу своих чар.
     Жена ревновала. Не к той, маленькой, нет. Ко многим. Ко всем. Сильная женщина боялась, что он оставит её, по своему легкомыслию, по своему мальчишеству, по своей безалаберности. А он и не думал уходить из семьи, такой расклад мог присниться ему лишь в страшном сне. Разомлев после сытного ужина, он полулежал на диване, и лениво наблюдал за тем, как жена возится с их сыновьями, и понимал – вот оно счастье. Счастье знать эту женщину, как самого себя, счастье предугадывать каждый её жест, каждый поворот головы, каждое движение губ. Он мог закрыть глаза и представить её себе всю с ног до головы в мельчайших подробностях: как она улыбается, как появляются в уголках её карих глаз веселые лучики морщинок, как её гордый независимый облик вдруг смягчается искренней радостью видеть любимого человека, и она протягивает руки, чтобы обнять и прижаться головой к его груди.
     Он уставал от них обеих по очереди. От жены долго и постепенно, с каждым днем все сильнее ощущая желание видеть ту, другую. Потом сдавался, звонил, проклиная себя. Слышал её голос, и ощущал, как внизу живота разливается такое знакомое, влекущее чувство. Она что-то говорила, а он понимал, что не может вспомнить, какого цвета её глаза. Серые? Синие? Может быть зеленые? Господи Боже, он вообще иногда забывал, как она выглядит, но помнил всегда то ощущение, с каким прикасался к её маленькому, гладкокожему, белому, словно молоко, телу. И снова назначал ей свидание, и снова вставал ей на встречу и заключал её в объятия. Она стала квинтэссенцией всех женщин, что были у него до неё, и потому её лицо расплывалось, теряя черты, а на смену им выходило лишь ослепительно белое красивое тело и облако рыжих волос.  И от этого все его эмоции зашкаливало так, что через три часа общения с ней он был наэлектризован и одновременно ослаблен, возбужден и истощен, пресыщен ощущениями и готов жить дальше – без неё.
     Он понимал, что он не прав. Но ничего не мог с собой поделать. Таков был он, и таким любили его они. Иногда он задумывался над тем, зачем ему нужна была эта головная боль. Одна, мудрая и терпеливая, но вымещающая всю боль и недоверие на нем, устраивая сцены и скандалы. Вторая, странная и непредсказуемая, требующая к себе внимания, словно породистый домашний зверек, да только зверек этот грозил превратиться в дикого зверя. Зачем ему эти ложь, увертки, попытки перекроить время и совместить несовместимое. Иногда он ловил себя на том, что живет так, словно пытается собрать кубик Рубика, да только сам он слеп, а на кубике все стороны – одного цвета. Тогда он утыкался лбом в руль своей машины и отчаянно желал надраться в стельку, потому что это единственный шанс забыть о том, до чего сложна эта проклятая жизнь.
     Гореть тебе в аду, брат. Смотря на себя в зеркало, он видел рядом с собой маленькую рыжую женщину с её пронзительным взглядом молоденькой кошки, и думал о том, что будет, если вдруг не станет её. Что? Да ничего. Ничего не изменится. Будет идти снег, будут шуметь машины, будет гореть зеленым огнем спидометр его машины. Будет его супруга, какое счастье, что она все равно будет. Будут его сыновья, не дай им Бог пойти характером в папу. Будет зима, за ней весна, лето и опять зима. Будут меняться люди вокруг, места, события. Будет он – как центр собственной вселенной. Да и она тоже будет, просто уже чужая и недоступная. Взять бы только силы и попросить уйти – да где их взять, эти силы. Вот и стоит рядом одна, вот и ждет дома другая, а где-то на работе скучает третья.
     Все мы просто люди. У нас у всех свои слабости. Мы прощаем друг другу грехи, потому что кто без греха – первый пусть бросит камень. Если мы счастливы, нарушая правила – будем играть не по правилам. В конце концов, жизнь всего одна, и всей правды о нас не знаем и мы сами.
     Он умер в 47 лет, не пережив четвертой в своей жизни автокатастрофы. Его супруга вышла замуж снова спустя три года, и, несмотря на свой возраст, по-прежнему величественно красива. Его любовница умерла на четыре года раньше него, но он этого так и не узнал.
     А в мире не изменилось ничего. Вот и вся правда о нас – мир будет жить даже после того, как мы его покинем. И наша задача оставить его после себя не хуже, чем он был до нас.