тёмные изумрудные волны гл 35

Глава 35

Катя сдержала слово. Прежние интимные радости оказались ребяческой забавой в
сравнении с тем, на что стала вдохновлять её любовь. Она стала понимать его лучше, чем
он сам. Получая столько внимания, Андрей начал волноваться: не будет ли это в ущерб её
интересам?!
Казалось, портфель забав уже пуст, трудно придумать какую-либо новую импровизацию.
Но это было далеко не так. И, своими стараниями она стала добиваться от него более
щедрых доказательств любви, чем прежде, заставляла выходить из всех мыслимых границ
умеренности, ставя это ему, а не себе, в заслугу.
Андрей перестал беспокоиться, что с каким-то сумрачным однообразием проявляет свои
чувства. И стал более непринужденным, непосредственным, открытым.
- Сладость жизни заставляет забыть саму жизнь, – говорила она ему.
Уже не чувствовалось утомление долгим вынужденным бездействием. Мысли о делах, о
работе, стали скучны, холодны. Здесь, в этом земном рае, раздумья о том, как он начнёт
свой бизнес, не волновали, шли вяло. Где он пребывал до этого? Был погребён под
компромиссами житейской обыденщины. А что сейчас? Каждый день размерен так, чтобы
извлечь максимум из того, что дано, чтобы переходом от одного ощущения к другому
усилить остроту обоих. Праздность не только не исключала тонкости чувства, напротив,
оставляла свободное поле, ведь, будучи обращенным в одну сторону, становишься тем
более способным осязать все оттенки своего удовольствия. Пришло ощущение, будто
находишься в гиперреальности, в зоне предельной концентрации бытия.
Влечение, которое он испытывал к Кате, стало для него чарующе привычным. Как-то раз
она пожаловалась: «Ты любишь меня только чувственной любовью». Он ответил:
«Говорят, что это единственная настоящая любовь – самая большая, самая сильная,
полная смысла и образов, любовь. Эта страстная и таинственная любовь, она
привязывается к телу и к душе, живущей в нем. Все остальное – заблуждение и ложь».
- Так говорят. А ты что, так не думаешь?!
Чувствуя странную пустоту и легкость в руках и ногах, без единой мысли, без желаний,
соединяя в себе полное насыщение с полным опустошением, он ответил:
- Не могу ни о чем думать и размышлять. Кроме того, что люблю тебя.
Жизнь улыбалась им. Любовь-сказка, в которой они были авторами и главными
действующими лицами. Они выдумывали их будущую жизнь, населяли её друзьями,
вещами, домами, какими-то предметами. Иногда казалось, что не хватает реальности.
В первых числах сентября решено было уехать.
В последний вечер они приехали на Сухумскую гору, чтобы попрощаться с городом.
Долгий день разлился по зарослям теплом. Легкие облака, белые, бесконтурные, спешили
к далёкому горизонту, опережая уставшее солнце.
- Обещай, что будешь меня слушаться! – сказала Катя.
Они вошли под высокие своды деревьев, стеной стоявших на вершине горы. Они молчали
среди жалобных, чуть слышных шорохов листвы. За великолепной стеной сосен
раскинулась чаща, здесь и там виднелись группы пальм и эвкалиптов, бледные стволы
которых зажигал последний луч солнца. Андрей сжимал Катю в своих объятьях и целовал
её глаза. Ночь спускалась с небес, первые звёзды мигали между ветвями.
Она повторила свой вопрос.
- Так ты обещаешь мне верить на слово, даже если тебе будет что-то непонятно?
Он пообещал.
Они уже в темноте пришли в ресторан, и на губах у Андрея оставался вкус поцелуев, а в
глазах – образ Кати, когда она, в его объятиях, закинув руки за голову, замирала от
страсти.
- Губы пахнут морем, – сказал он, открывая перед ней дверь.
Марлен, официант, запомнивший их, принес им два бокала вина:
- За счет заведения!
Она оглядела зал.
- У вас сегодня тихо. Намечается какая-нибудь программа?
- Сегодня будет играть джаз.
- Джаз?
- Наша местная группа, очень известная.
Записав заказ, Марлен ушел.
- Так что ты имела в виду «верить на слово, если даже мне будет что-то непонятно»?
- Ты… – ответила Катя, немного помедлив. – Ты такой интересный человек… Твои
поступки разумны и логичны, но приходишь ты к этому нелогичным, и непонятным
способом.
- Где-то я уже это слышал. Ты меня ни с кем не путаешь? Кажется, ты это про себя
рассказывала. Таким образом ты объясняла свой приезд в Волгоград.
- Андрюша! Почему нигде не сказано, как заставить понимать непонятливых?
Он понял. Её поведение, её поступки были направлены на то, чтобы случилось то, что
случилось. Но она не может признаваться в этом, так как инициатива должна была
исходить от него, как от мужчины.
- А бывали такое, чтобы ты пожалела о том, что сделала? – спросил Андрей.
И пояснил.
- Я в детстве, смотря кино, ворчал по поводу длинных титров, особенно если они шли
перед фильмом. И говорил: «это лишние кадры, зачем они нужны»? Вот это я имею в
виду: много ли было у тебя «лишних кадров»?
- «Кадров»? – задумчиво переспросила она. И продолжила уклончиво:
- Так вот… Ты только и видишь, что свои мысли; ты доверяешься только своим мыслям.
Может такое случиться, что они окажутся слепы и глухи. Остановить их нельзя. Да, без
руководящих мыслей мы бы шли только наугад. Но ты не всегда разумным образом
находишь их. Иногда нужно подождать, отпустить ситуацию. Не обгонять время.
- Но пока что всё сделано правильно, – нетерпеливо сказал Андрей.
Она медленно закивала – мол, допустим. Он понял, что она имеет в виду. Да, он
поторопился, нырнув к Рите в постель. И Кате пришлось уехать. Сейчас он снова
торопится в Волгоград, чтобы поскорей начать работать. А она говорит, что спешить
некуда, всё сложится наилучшим образом. Как? Она знает, что делает, но ему это
непонятно. Опять тайны. Андрей не хотел быть ведомым, это уязвляло его мужское
самолюбие. Катя во всём хочет быть первой. Она становилась для него всем, абсолютно
всем. А вдруг он ей надоест? Андрей закусил губу. Потом спросил:
- Если ты уйдешь куда-нибудь на ночь, и скажешь, что «так надо, поверь мне на слово», то
я не знаю, смогу ли это понять и воспринять адекватно.
Принесли салаты. Наполнив бокалы, Марлен удалился, пожелав приятного отдыха.
Андрей улыбнулся, и сказал «спасибо».
- Как мы будем в Волгограде без этого? – сказал он, принявшись за еду. – Здесь безумно
вкусно готовят.
- Мы там будем совсем недолго, – напомнила Катя. – Вообще я не поддерживаю и эти два-
три дня, но раз уж тебе так надо…
Она уже несколько раз звонила в Петербург, ей там подыскивали место в редакции
какого-нибудь журнала. Андрей, в свою очередь, звонил в Волгоград, ему удалось
связаться с Гордеевым, и договориться о сотрудничестве. То, о чем говорил Трезор, стало
принимать реальные очертания.
Но, опять же, Катин план окажется более разумным. Его, мужчину, сделает девчонка.
Пускай он любит её, но она ведь должна оставить за ним первенство. И как ей удалось
обставить его по части принятия «руководящих мыслей»? Чёрт знает каким «опытным
путём», путём неоглядного количества «проб и ошибок»! Его бросало в дрожь при мысли
о том, что она принадлежала кому-то до него, и её мужчины, судя по всему, превосходили
его по части жизненного опыта.
«…я легкомысленно ко всему относилась. Знакомилась со многими, всем чего-то
обещала, а уходила гулять с тем, кто первый в этот вечер позвонит …». ...Чья-то рука на
её щеке, участившееся дыхание, накал страстей, сокровенное тепло… пахнущая чужой
любовью чужая постель…
Андрей залпом выпил вино, и налил еще. Принесли горячее – седло барашка, с гарниром
из запеченного картофеля.
- Давай, под горячее, – он снова поднял бокал, и, чокнувшись с Катей, выпил.
Потом сказал.
- Ты всё чаще говоришь «так надо», ничего не объясняя при этом. Это у тебя вошло в
систему.
- Так мне подсказывает интуиция.
- Интуиция, «голоса», сигнал свыше. Ты прямо диктатор.
- Я не диктатор, просто у меня такое выражение лица.
Катя смотрела на него открытым, и немного насмешливым взглядом.
- Куда всё это девается – вся пища, проглатываемая тобой с таким фанатизмом?! –
спросила она, ленивым движением разрезая нежную мякоть.
- Сублимируется в энергию… Гренадёров, которые с фанатизмом бросаются в бой!
Она подняла бокал:
- Давай, за твоего гренадёра, которого я приручила.
Они выпили.
«А ведь люблю… нет, обожаю её, – подумал он. – Пусть делает, пусть решает всё, что
хочет, лишь бы всегда была рядом, лишь бы всё время ощущать её, её губы, волосы,
смотреть в её глаза».
Она громко рассмеялась, разгадав его настроение. Он улыбнулся и рассмеялся в ответ,
громко, безудержно, так, что сидящие за соседним столиком обернулись.
Музыканты, появившиеся на сцене незадолго до этого, закончив приготовления, заиграли.
После краткой оркестровой интродукции саксофонист продемонстрировал чудеса техники
игры на своём инструменте. Забирая всё выше и выше, он уводил слушателей на такую
фантастическую высоту небесной тверди, где не ступала еще нога ни одного трубача
джаза.
- Да выше некуда, – сказала Катя.
Оказалось, что есть куда. Было взято еще несколько сверхвысоких нот, после чего
барабанщик отыграл соло на ударных.
- Ответь, Андрюша, только честно: ты действительно вспоминал обо мне, или это твоя
импровизация – фотографии, которые ты держал на видном месте?
- Ты же знаешь моё к тебе отношение, как можешь спрашивать.
- И даже Маша Либерт не смогла затмить меня?
«Ничего от неё укрыть, – подумал он. – Почему у меня нет друга во Владивостоке,
который бы информировал меня так же, как это делает Рита для Кати?»
- Ты должна знать лучше меня: Маша была однокурсницей, у которой я списывал
домашнее задание. Ничего личного.
- Да-а, конечно! – воскликнула Катя насмешливо. – Давай меня причесывать!
Отпив вина, добавила:
- Ты был включен в многочисленный список её «друзей», с которыми она дружила
организмами, – вот, что мне известно!
Андрей немного погрустнел.
Хор и оркестр в унисон исполнили тему, после чего певица повела свой проникновенный
диалог с музыкантами. Голос её казался одним из оттенков оркестровой ткани. И если в
начале аккомпанемент равноправно участвовал в пьесе, то в следующем спиричуэеле
оркестра почти не было слышно. Он тактично аккомпанировал певице, как бы исподволь
задавая медленный, балладный темп.
- Андрюша…
- Я за него.
Некоторое время Катя молчала, собираясь с мыслями. Потом сказала:
- Ты не представляешь, на что я способна ради тебя! Я… я сверну горы…
«Вообще-то мужчина – это я, - подумал он. – Но я вас понял, мадам».
Выйдя из-за стола, он пригласил её на танец.
Музыка, не медленная и не быстрая, была не попсовая, не из тех, под которую, обхватив
даму клешнями, плотно прижимая к себе «кусок мяса», вращаются вокруг своей оси.
Здесь нужна была импровизация, умение ощущать приливы и отливы мелодии. Соло
альтиста, возможно, излишне сентиментальное, патетичное, слащавое, не лишенное
вычурной красивости, однако, не подменяло чувство чувствительностью, и во всех своих
излишествах выдерживало чувство меры.
И так же непринуждённо, как игра музыканта, начался их танец. Как перекатывание во
рту терпкой винной ягоды, как сальто в три оборота.
Боковые шаги, шаги вперед-назад, покачивания бедрами, движение навстречу друг другу,
отступления. Они сплели свои пальцы, продолжая двигаться, то сокращая дистанцию, то
удаляясь друг от друга. Простые шаги превращались в темпераментные па. Действие и
противодействие уравновешивалось мерой сменяющегося движения и быстрой силы.
Подобно возникающему на море движению, когда неподвижная до того гладь в туманном
непокое нарастает играющими волнами и одна поглощает другую и снова из неё
выкатывается, – так же мягко и постепенно вливалось одно движение танца в другое, как
бы усиливая его, терялось в нём.
- Знаешь, солнце…
- Да, Кать.
- Сегодня мне посчастливилось увидеть то, что тебе недоступно, но ты не должен
воспринимать это как ущемление твоего мужского самолюбия, потому что тебя нет – ты
закончился так же, как и я, есть «мы». Вспомни, ты сам говорил об этом. Нет моих и твоих
достоинств, нет моих и твоих заслуг, есть только наши общие.
- Да, любовь, я помню всё, что говорил. Так оно и есть.
Появились еще две пары танцующих. Теперь оркестр следовал за перкуссией, извлекая из
деревянных палочек ритм 3\2, перкуссионист вел за собой мелодию.
Они продолжали танцевать, то удаляясь, то опять приближаясь на расстояние поцелуя.
Правая рука Андрея находилась на её левой лопатке, Катя положила свою левую руку ему
на плечо. Музыка постепенно ускорялась. Стремительные повороты головы и корпуса
тела, движения ног, жесты, улыбки и подмигивания – всё слилось в головокружительном
вихре.
Где-то в глубине пьесы снова зазвучал саксофон. Постепенно ширясь, он уводил
слушателей на тихую гладь созерцательности и покоя. Чертя в воздухе свои идиллическо-
мечтательные формулы, саксофонист переносил публику на буколические просторы
вечной справедливости и любви.
Танец замедлился. Обхватив её левой рукой за талию, сжав правой рукой её руку, Андрей
надвинулся на Катю. Откинувшись назад, запрокинув голову, она замерла.
- Ушатал меня, зверюга!
- Устала?
- Да, – ответила она, выпрямившись.
Они вернулись за свой столик. Остальные танцующие также разошлись. Появился
пианист, своей игрой в составе ритмической группы он начал фортепианную пьесу.
- Ты заметила, как они нам подыгрывали? – спросил Андрей. – Или это мы вписались в
тему?
- Да, они стали ускоряться вслед за тобой. А потом вслед за тобой замедлились. Лучше бы
ты сразу начал медленный танец.
- Странно, у них ведь должна быть какая-то программа. Они ж не просто так бренчат.
- Я не специалист, но знаю одно: джаз – это спонтанный творческий акт. И, откровенно
говоря, мы с тобой танцевали не под джазовую музыку, нам сыграли что-то среднее
между румбой и руэдой. А когда все разошлись, стали снова играть джаз.
- А если бы никто не танцевал?
- Андрюша, ну ты чего! Я же не могу залезть к ним в голову! Откуда я знаю, что они там
себе думают?! Для джазовой музыки невозможно нотирование, а значит, и консервация. И
мы не свидетели декодирования музыкального текста – как в пении под фонограмму – а
участники музыкального действия. Музыканты увидели, как ты пошёл в атаку, ну, и
подыграли.
- Мудрёные слова ты говоришь, голова идет кругом.
- Вообще-то я училась в музыкальной школе.
Она стала объяснять. В неимпровизированной музыке акция и реакция разновременны –
произведение существовало до прослушивания и будет существовать после него.
Джазовая пьеса спонтанна, вариабельна, и открыта, в ней присутствуют
экстрамузыкальные компоненты: свинг, драйв, специфическая звуковая артикуляция.
Поэтому её нельзя зафиксировать в нотах и в точности воспроизвести вновь. Адекватным
восприятием джазовой композиции может быть лишь глубинная и интегральная
вовлеченность слушателя в спонтанное «сиюминутное» и уникальное в своей
неповторимости музыкальное действие.
Запись дает лишь приблизительное представление о джазовой музыке. Слушая
проигрыватель, человек «включает» лишь один канал восприятия и этим снижает степень
своей вовлеченности в джазовую коммуникацию. В записи сохраняется лишь часть
эффекта «живого» джазового действия.
Таким образом, джазовое произведение не может быть причисленным к метафизическим
«вечным ценностям» искусства – отчужденным от своего создателя и опредмеченным
художественным актам прошлого и будущего. Джазу осталось лишь настоящее, лишь
живое и преходящее спонтанное музыкальное событие. И, может быть, поэтому, по своей
интенсивности и тотальному воздействию джазовое переживание сравнимо лишь с
переживанием живого жизненного события. Отсутствие у джазовой пьесы прошлого и
будущего делает джазовую творческую активность похожей на саму жизнь, в которой
прошлое и будущее реально воспринимаются как настоящее, которого уже нет, и как
настоящее, которое еще не наступило.
Что делает джазовую музыку джазовой? Во-первых, свинг. Определения ему не
существует, установлены лишь явления, при которых он существует. Это инфраструктура
– метрическая база любой джазовой пьесы, исполняемой ритмической секцией оркестра
основной размер – главным образом «ту бит» (2\2) или «фор бит» (4\4). Качество
инфраструктуры любой джазовой пьесы связывается с определенным темпом: от 54 до
360 четвертных нот в минуту.
Другое условие свингообразования – суперструктура, охватывающая ритмическую
конструкцию фразы в пределах инфраструктуры и включающей в себя понятие
ритмического равновесия фразы. Самая благоприятная для свинга ритмическая фигура –
это синкопирование. Идеальная для свинга фраза – чередование синкопированных и
несинкопированных нот. Это бесконечное чередование создает нарастающее впечатление
ожидание сильного бита, это беспокоит и поддразнивает слушателя обещанием близкого
взрыва, и является одним из тончайших эффектов джаза. Правильный выбор временных
длительностей и фигур, наилучшим образом способствующих свингу – еще одна
немаловажная составляющая суперструктуры.
Другое условие свинга – правильное размещение нот. Пренебрегая этим правилом,
неверно размещая синкопированные ноты, синкопируя преждевременно, джазмены
создают ритмически слабую музыку.
Далее – расслабление, придающее упругость джазовой пульсации и создающее эффект
движения в свинге. Джаз, в сущности, состоит из разнообразного соединения
расслабления и напряжения.
И, наконец, пятое условие свинга – это драйв, без которого музыка не музыка, а отбивание
ритма. Драйв – некий иррациональный элемент, жизненный порыв, комбинация
неопределенных подсознательных сил, «ритмические флюиды», личный магнетизм
исполнителя. Джазовая музыка, лишенная драйва, становится чрезмерно продуманной,
излишне умозрительной.
Что еще, кроме свинга, лежит в основе джаза? Это не поддающийся разгадке и
рациональному осмыслению механизм спонтанного музыкального поведения.
Импровизация всегда была непременным элементом джазовой музыки, главным
компонентом её эстетической системы. И, как всякая другая, джазовая импровизация
хороша тогда, когда тщательно подготовлена. Она по необходимости должна интуитивно
члениться музыкантом на относительно небольшие, но законченные семантические
образования (фразы, предложения), перспективное планирование которых было бы
незатруднительно.
Как правило, объем оперативной памяти импровизатора ограничивает длину таких
построений (фраз) 7 плюс минус два тонами. Ограниченность объёма оперативной памяти
человека в среднем семью элементами структуры – явление отнюдь не музыкально-
импровизационное, а универсальное, свойственное любого рода спонтанной активности
человека (в частности, и построению предложения в речи). Интересный факт: основных
разделов теории управления тоже семь. Одна из популярных книг по менеджменту так и
называется: «Семь нот менеджмента». Вот те самые ноты, которыми должен
импровизировать менеджер: логистика, экономика, маркетинг, бизнес-план, финансы,
структура, учёт.
Таким образом, оперируя разного рода музыкальными организационными системами с не
более чем 5-9 элементами, под влиянием первичного чувственного импульса или некоей
структурной идеи, джазмен интегрирует музыкальные синтагмы (минимальная
законченная интонационно-смысловая единица импровизации).
И джазовая композиция приобретает законченный вид при нужной комбинации всех её
элементов. Так, нечленораздельные выкрики и маловразумительные речевые
конструкции, не имеющие значения, будучи выдернутыми из контекста; вплетенные же в
структуру пьесы, создают неповторимый образ музыкального произведения.
Что же касается нынешней импровизации выступающих на сцене музыкантов, – это
объясняется очень просто. Возможно, их первоначальные аранжировки звучали без
всякого свинга, – как в исполнении обычного коммерческого оркестра. Но, по прошествии
некоторого времени, эти аранжировки вдруг зазвучали совсем по-иному – у джаз-банда
появился подлинный свинг. Музыканты, кроме того, что «сыгрались», выучили свои
партии наизусть. И в этот вечер свинг реализовался – как это должно быть в подлинном
джазе – в процессе взаимодействия слушателя и музыканта. Имея в арсенале запас
«тоновых групп» (мотивов, фраз, предложений, периодов), джаз-банд выдал, как по
заказу, нужную слушателю мелодию.
Сказанное относится к искусству в целом. «Раскованность» импровизации и скованность
правил взаимообусловлены. Импровизация создает необходимую энтропию. Если бы мы
имели дело с жесткой системой правил, каждое новое произведение представляло бы
лишь точную копию предыдущего, избыточность подавила бы энтропию и произведения
искусства потеряли бы информационную ценность. Вот, например, комедии дель арте. В
основе построения характеров персонажей положен принцип тождества. Образы комедии
– лишь стабильные маски. Художественный эффект основан на том, что зритель еще до
начала спектакля знает природу характеров Панталоне, Бригеллы, Арлекина, Ковиелло,
Капитана, Влюблённых, и т.д. Нарушение актером застывших норм поведения своей
маски было бы воспринято зрителем с осуждением, как признак отсутствия мастерства.
Искусство актера ценится за умелое исполнения канона поступков и действий своей
маски. Зритель не должен ни минуты колебаться в природе того или иного героя, и для
этого они не только наделены типовыми, каждой маске присущими костюмами и гримом,
но и говорят на различных диалектах, каждый «своим» тембром голоса. Доносящийся из-
за стены венецианский диалект, точно так же, как красная куртка, красные панталоны,
черный плащ и характерная горбоносая, бородатая маска, – сигналы зрителю, что
действия актера следует проецировать на тип Панталоне. Такую же роль играют
болонский диалект и черная мантия для Доктора, бергамский диалект для Дзани и т.д.
Имея на одном полюсе строгий набор масок-штампов с определенными возможностями и
невозможностями для каждой, комедия дель арте на другом полюсе строится как наиболее
свободная в истории европейского театра импровизация. Таким образом, сама
импровизация представляет собой не безудержный полёт фантазии, а комбинации
знакомых зрителю элементов. Комедианты штудируют и снабжают свою память большой
смесью вещей: сентенции, мысль, любовные речи, упреки, речи отчаяния и бреда; их они
держат наготове для всякого случая, и их выучка находится в соответствии со стилем
изображаемого ими лица. Это сочетание крайней свободы и крайней несвободы и
характеризует эстетику тождества.
…В созерцательной неподвижности сидел Андрей, слушая Катю.
- Слушал бы тебя и слушал, до бесконечности.
- Андрюша… Ты хоть что-нибудь понял? Или опять скажешь: «не понимаю, о чём вообще
речь».
- Понял одно: для того, чтоб мы правильно станцевали, нам нужно четко знать границы
импровизации друг друга.
Она рассмеялась, откинувшись на спинку стула.
- Да, ты как скажешь что-нибудь. Троянские дары многословия – не для тебя.
Лаконичность, мимика и жесты – это твоё.

* * *

На утесах висели серые хлопья предутреннего тумана. Порозовело небо. Ломая золотисто-
синие лучи о верхушки гор, пыталось выбраться светило. Тишина наполняла котловину. И
только свежий ветер, слетая с вершин, теребил ветви старых чинар. Где-то за
остроконечной вершиной клокотали, вырываясь на простор, вспененные воды.
- Эти хребты нужно назвать горами Восхода, так как здесь взошло солнце любви, –
прошептала Катя.
Прохладное утро бесстрастно тащило за собой влажный плащ тумана, окутывая им леса
на угрюмых склонах. Иорам повёз их в Сочи, где они должны были сесть на поезд до
Волгограда. Мелькали сонные кустарники, затихшие ручьи, лощины с еще свернутыми
цветами, плакучие ивы с серебристыми листьями, блёклые озерки. Кружились горы,
заросли, облака, птицы. Позади оставались хаотические нагромождения скал, балки и
ущелья, перевитые ползучими растениями леса, запутывавшиеся ветвями в облаках, цепи
гор, уходящие за черту вечного снега.
Горы Восхода.