Паралелльные миры 1

Мир не враждебен и не дружествен к
нам, а просто-напросто  равнодушен.
Д. Холмс

1

Николай Анисимов был недоволен тем, что жизнь складывается не так, как ему хотелось. А хотелось ему… Да мало ли что хочется, здесь хотя бы с женой научиться ладить. В последнее время уж слишком стала она донимать его всякими требованиями. Вот и сегодня, придя с работы, она высказала ему все, что она думает о нем, выплеснула на него все, что накопилось у нее за восемь часов работы. Чтобы вконец не рассориться, он вышел на улицу и, немного подумав, отправился в гости к давнишнему знакомому, можно было бы сказать другу, если бы не такая разница в возрасте. Вообще, он в гости ходить не любил, но в этот дом ходил часто, и даже не считал, что идет в гости, а просто заходил сюда, когда ему было плохо, когда жизненные проблемы подступали вплотную и требовали найти выход. Здесь он мог выговориться, пожаловаться и попросить совета, здесь его всегда слушали с пониманием, хотя советов давали мало. Хозяин дома, Иван Иванович Ковалев, считал, что можно дать совет, как закрутить гайку, но как устроить свою жизнь, человек должен решать сам.

Дверь открыл хозяин квартиры Ван Ваныч, так его звали друзья и знакомые.

– А, Коленька, заходи. У меня сегодня очередные именины, – прокуренный и слегка надтреснутый баритон заполнил небольшую прихожую. – Ты знаешь, оказывается у меня несколько именин в году. Заходи, заходи, здесь все свои.

Он провел Николая в комнату, где за столом, заставленным бутылками и скромной закуской, сидело три человека. Двух из них Николай знал. Это вот Сигизмунд, или, как он всегда представлялся, Сергей или Серый, лучший друг Ван Ваныча, и Петруха. Оба бомжи. С ними Николай поздоровался за руку.

– А это Степан Ильич, или просто Ильич, – представил он Николаю третьего гостя. – Ты должен его помнить, он у меня в цехе одно время был помощником. Вспомнил?

Николай не вспомнил, но все же улыбнулся и сказал:

– Что-то припоминаю, но это ведь давно было?

– Да, давно. Лет десять назад, так ведь, Ильич?

– Так, так, Ван Ваныч. Я с тобой работал до девяносто третьего года, значит, даже больше, чем десять, одиннадцать, наверное.

– Ну ладно, наливай Николаю штрафную. Никаких нет! Пей до дна, а потом можешь и не пить, но первую, за встречу, выпей.

Николай с трудом выпил полстакана водки, закусил огурцом.

– Бери килечку, посмотри какая она жирная, – хозяин пододвинул ему полиэтиленовый пакет с килькой. – На закуске экономим, зато водки достаточно, – весело пояснил он.

Все выпили с Николаем и молча занялись килькой, лишь хозяин, проигнорировав закуску, продолжал объяснять вновь прибывшему гостю.

– Я встретил Ильича, мы выпили, вспомнили молодость, а здесь и ребята подошли, – он кивнул на бомжей, усиленно поедающих кильку с хлебом. – Сегодня у них успешный день, – вчера ведь был выходной. Они не поленились, встали раньше всех и собрали много бутылок. Видишь, как бывает: для кого понедельник тяжелый день, а для них – успешный. Встретились мы все, и решили в уюте посидеть.

Ван Ваныч подсунул Николаю кастрюлю.

– Здесь еще картошка есть, но она, правда, уже остыла. А Сигизмунд, любитель экзотики, бананы купил, – он засмеялся и ткнул пальцем в кучку бананов с темными пятнами на кожуре.

– А что, они, говорят, от сердца хорошо помогают, – заступился за свои бананы Серый.

– От сердца помогают? – рассмеялся хозяин. – Для твоего сердца, после всей выпитой тобой водки, вагона бананов будет мало. Кстати о водке, вам уже достаточно, – посмотрел он на бомжей.

– Но, Ван Ваныч, мы еще ни в одном глазу, – обиделся Петр-Петруха. – Позволь еще хотя бы по стакану.

– По стакану много, полстакана достаточно. Вам еще мыться надо. После бани выпьете еще. Где вы сейчас обитаете?

– О, мы хорошо устроились. На новую стройку, правда, это далековато отсюда, навезли всяких вагончиков, один из них совсем развалился, вот нам знакомый прораб позволил его занять. Мы в одном углу все дыры заделали, сделали топчаны, – на стройке много всяких досок валяется, – даже на зиму печку припасли. Теперь в нем будем жить, пока стройка идет. Там и подработать можно будет, если уж очень прижмет, – подробно объяснил Сигизмунд о своем новом местожительстве.

– Ну что, еще раз за встречу, и за то, чтобы вам, бедолагам, зима теплой была, – поднял стакан Ван Ваныч.

Серый и Петруха пошли мыться, а хозяин и оставшиеся гости стали вспоминать завод, на котором они когда-то работали, знакомых.

Вдруг из коридора раздался истошный крик. Сидящие за столом замолчали, а потом все разом выскочили в коридор. Там у раскрытого туалета стоял со спущенными штанами Серый.

– Что случилось? – спросил Ван Ваныч.

Серый молча хлопал глазами, пытаясь натянуть штаны.

– Я… вот… Я пошел в туалет, – наконец он начал объяснять случившееся, – уселся на толчок и только натужился, как вдруг что-то хлопнуло, и стало темно. Я подумал, что у меня глаза от натуги лопнули, а это, наверное, так лампочка перегорела.

На мгновение повисла тишина, потом раздался дружный хохот.

– Ну, Сигизмунд, с тобой всегда что-нибудь случается. А с глазами уже не первый раз. Что ты за них так волнуешься? – сквозь смех говорил хозяин дома.

– А как же без глаз? Без глаз плохо, не будет видно ничего. – Серый, наконец, справился со штанами.

– Ты что же оделся, расхотелось?

– Да, что-то больше не хочется.

– А что у него было еще с глазами? – поинтересовался Степан Ильич.

– О, это очень интересная история, – вновь рассмеялся Ван Ваныч. – Сигизмунд, расскажи.

– Ничего там интересного нет, – насупился тот.

– Расскажи, расскажи, не стесняйся, – попросил хозяин, проходя в комнату, – я тебе полстакана налью, чтобы успокоился.

Серый, польщенный вниманием, уже и так хотел рассказать, но упоминание о стакане остановило его, и он, подумав, ответил:

– Хорошо, за полстакана расскажу. А то внутри еще все трясется.

Выпив водки и занюхав куском хлеба, он начал свой рассказ.

– Значит так, поехал как-то я в деревню навестить Данилыча, с которым я познакомился, когда в больнице работал. Захватил я с собой литру спирта «Рояль» – продавали свободно тогда его. Данилыч жил один, но чтобы не было скучно, он часто приглашал к себе соседа. Вот втроем мы выпили эту бутылку. Посидели, как полагается, поговорили. Сосед ушел домой, а меня хозяин уложил спать в маленькой комнате, а сам лег в большой, – он замолчал, посмотрел на бутылку водки, на Ван Ваныча.

– Потом еще налью, рассказывай.

– Значит, заснул я. Сколько спал, я не знаю, только вдруг проснулся, открываю глаза – темно, как у негра в жопе. Голова болит, ну прямо раскалывается. И вдруг меня как саданет – это же я ослеп от спирта. Я тогда в больнице работал, и такие случаи наблюдал, – важно пояснил он сомневающимся. – Вот лежу я и думаю: «Ну, Сигизмунд, допился, ослеп. Уж лучше бы умереть, чем слепым жить». Я знаю, бывают случаи, когда вначале слепнут, а потом и концы отдают от плохого спирта. Вот и мне захотелось окочуриться. Наверное, думаю, хозяин и его сосед в таком же состоянии. Подумал, подумал и решил, что не буду его будить, пусть примет смерть во сне, так будет лучше. И самому надо заснуть, чтобы не мучиться. Заснул, а когда проснулся и открыл глаза, то увидел, что в комнате светло-светло от яркого солнца, а за окном птички поют, воробышки чирикают. Ну, думаю, я уже, наверное, в раю. А потом я решил, что здесь что-то не так: кто же меня в рай пустит? Если таких подзаборников, как я, пускают в рай, то кто же в ад попадает? А тут из соседней комнаты Данилыч кричит мне: «Вставай, Сигизмунд, похмелиться надо». Оказалось, в их деревне на улице электрического света нет, и там ночью бывает темно, как в могиле. Вот я и подумал, что ослеп. Ну вот и вся история. 

Все от души посмеялись над рассказчиком. Серый, получив обещанную водку, решил вспомнить еще случай про глаза.

– Когда я служил в армии, то у нас обязательно в год один или даже два раза проверяли противогазы. Закрывали нас в домике, пускали туда «сопливый газ», – так мы называли газ, от которого слезы текут, – и мы там сидели несколько минут. В тот раз нам старые противогазы поменяли на новые, и мы их еще ни разу не опробовали. Вот, значит, одели мы противогазы и сидим, ждем, когда пустят газ. Вдруг чувствую, что глаза щиплет, да так сильно. Я испугался и побежал к двери, а ее снаружи командир закрыли на задвижку – уму много. Я кричу, а ее не открывают. А глаза уже болят. Тогда я разогнался и ударом плеча сорвал дверь с петель. Не смотрите, что я щуплый, когда страшно – силы много у человека бывает, – вновь пояснил он слушателям, сомневающимся в его правоте. – А дверь только новую поставили, потому что старую кто-то вдребезги разнес. Страшно ведь остаться без глаз, – объяснил свой поступок рассказчик.

Сигизмунд, довольный произведенным эффектом на присутствующих, пошел мыться, сменив Петруху.

– Смешно и грустно, и страшно, – проговорил Степан Ильич. – Вот мы сейчас какую водку пьем? Это же не водка, а разбавленный технический спирт, быстрее всего, гидролизный. И продают ее в магазине фирмы «Весенние зори», вот видите штамп оригинальный такой, и это у них не самая дешевая водка, есть дешевле. Сейчас для обогащения все смогут сделать, даже заведомо зная, что люди могут отравиться. Говорят, не запрещено, значит, разрешено. И живут эти люди богато, не то, что мы, и совесть их не мучает.

– Водка ему не нравятся, – засмеялся Ван Ваныч, – это еще на водку похоже, а вот они, – кивнул он на появившегося Петра, – по дешевке в ларьках «сизую» покупают – я ее не пью: ко рту нельзя поднести – ацетон. Петруха, как ты считаешь, «Зори» хорошая водка?

– Очень даже хорошая, – ответил тот.

– Зачем же вы всякие технические жидкости в ларьках покупаете?

– Так ведь дешево же. Когда деньги есть и мы «Зори» покупаем. Но это редко. Сегодня купили ради встречи, а так травимся «сизой».

– Я обычно покупаю водку в магазине «Ковальчук», там она лучше и не намного дороже этой. Это я сейчас мимоходом купил «Зори» с красной наклейкой, сказали хорошая, – пояснил Ильич, – но я разницы не вижу между красной и голубой наклейкой. Кстати, я все хотел тебя спросить, Ван Ваныч, ты не имеешь к фирме «Ковальчук» никакого отношения, ведь мы тебя тоже за глаза Ковальчуком звали? – поинтересовался он.

– Нет, отношения к этому не имею, – резко ответил тот. – А называли меня Ковальчуком потому, что мой отец в деревне на Украине был Ковальчуком, а когда в городе получал паспорт, то записался Ковалевым, облагородился, так сказать, – пояснил Ван Ваныч и перевел разговор на другую тему. – Вот и Сигизмунд помылся. Давайте выпьем на посошок, и вы, друзья, отправляйтесь в свой вагончик. Поздно уже.

Ван Ваныч на дорогу завернул им все, что осталось от пира, сунул в сумку ополовиненную бутылку беленькой, принес еще что-то из холодильника.

– Водка на утро на похмелье, если, конечно, выдержите и сегодня не прикончите, – проводил он их до двери.

Когда бомжи, вымытые и с запасами пищи и водки, ушли, Ван Ваныч по просьбе Степана Ильича рассказал об ушедших приятелях.

– Сигизмунд Карлович Прушинский был моим гостем. Как в насмешку у него королевское имя, да и отчество королей. Он, так сказать, дитя войны и плана Барбаросса, по которому поляков мужчин должны были всех уничтожить, а женщин оставить солдатам для наслаждения. Вот где-то под Вильнюсом в конце войны и появился на свет Сигизмунд Карлович. Мать записала его на свою фамилию, но ему рассказывала, что его отец немецкий офицер, с которым у нее был короткий роман. После смерти матери его, как сироту, определили в детский дом, затем были различные жизненные перипетии, и он, в конце концов, очутился здесь.

Ван Ваныч закурил свою трубку, попыхтел ею и продолжил:

– Королем он не стал, конечно, но когда-то он был человеком, а сейчас он никто, он даже не хочет, чтобы его называли Сигизмундом – стесняется. Но я его принципиально зову по имени, чтобы совсем не затерялся.

– Есть же такие люди, на которых все беды сваливаются. Вот он один из них. – Продолжил он после минутного молчания, связанного с курением трубки. – Жена у него умерла, и он долгое время жил с дочерью в двухкомнатной квартире. С дочерью проживал ее хахаль, или, как сейчас говорят, гражданский муж. Но однажды Сигизмунд пришел домой после суточного дежурства в больнице, а там уже живут другие: дочь с мужем выписали его, продали квартиру и уехали в неизвестном направлении, прихватив с собой его паспорт. Обращался в милицию, но все без толку. До сих пор паспорта у него нет. Вот теперь он совсем серый и даже с маленькой буквы. У нас ведь как: нет паспорта, нет прописки – нет и человека. Но гордый, – видно кровь шляхтичей в его жилах течет. Приглашаю его к себе жить – не хочет. Живет и, несмотря ни на что, на судьбу не жалуется. Все у него хорошо, жить есть где, имеется на что выпить и закусить. Больше ничего ему и не нужно. Государству, наверное, хорошо с такими людьми, только жаль, что налоги они не платят, – улыбнулся в усы Ван Ваныч. – Человек приспосабливается ко всему, но я не представляю, как они зимы переживают?
 
– А Петруха, кто он? – поинтересовался Степан Ильич у замолчавшего хозяина дома.

– Мой знакомый, Петр Валерьевич Волков, был преподавателем химии в одном ВУЗе. Преподаватель был неплохой, но уж очень правду любил и всегда докапывался до правды, боролся за нее. Вы знаете ведь, что правда одна, но каждый понимает ее по-своему. Бывает и так, что про какую-нибудь правду лучше не вспоминать, а он все помнил, не забывал. И так уж получалось, что часто он боролся за правду, как он ее понимал, а это многим не нравилось. При советской власти профсоюз не позволял его уволить с работы, а после перестройки профсоюз его не защитил, и его выгнали. И не только выгнали, но и посадили на три года за клевету и хулиганство. Все ему вспомнили и подвели, как говориться, под статью – знай наших. Пока он сидел, жена развелась с ним, выписала из квартиры. Вышел он из тюрьмы, а устроиться на работу по специальности нигде не мог, – позаботились его бывшие коллеги. Остался он без квартиры, без прописки и без работы. Где он только не работал, но так и не смог приспособиться к новой жизни. Так и стал он бомжем Петрухой. Но ему, в отличие от Сигизмунда, труднее. Подкосила его жизнь: был кем, а стал бомжем. Тяжело ему привыкать к новому состоянию, преодолеть, так сказать, свой фазовый переход. Если раньше, как я понимаю, он любил поговорить, поспорить, то теперь больше молчит. Спрашиваю, почему молчишь, а он отвечает, что в свое время наговорился, а теперь боится.

Они посидели, помолчали. Ван Ваныч пыхтел трубкой, Степан Ильич дымил сигаретой. Некурящий Николай вышел на кухню выпить воды и вытереть повлажневшие глаза.

– Разные люди есть, – продолжил Ван Ваныч, – вот, например, Николай. Один раз в неделю ходит к матери убирать квартиру, полы мыть. К ней ходят партийные активисты, натопчут там, а он убирает за ними.

– Значит, хорошо сына воспитала, – заметил Степан Ильич.

– Я согласен, что Коля хорошо воспитан, – ответил Ван Ваныч, – но в данном случае я бы выразился иначе: это его мать так воспитана. Еще здоровая старуха, – бегает по всем митингам, – могла бы и сама полы помыть, но нет – должен сын.

Вернулся из кухни Николай, на ходу вытирая лицо платком.

– Давайте выпьем по маленькой за то, чтобы нам не стать такими вот бомжами, – предложил тост Ван Ваныч, – но, по большому счету, при такой жизни мы мало отличаемся от бомжей, хотя у нас есть прописка и местожительства.

Николай захмелел быстро, так как он закусывал только огурцом, отказавшись от картошки и кильки. Его клонило ко сну, но он старался выглядеть бодрым, хотя осоловелые глаза красноречиво говорили о другом.

– Как дела у тебя, Бриз, толкнул его хозяин.

Бризом Ван Ваныч его называл еще со времен работы на заводе. Они познакомились, когда Николай некоторое время работал в заводском бюро рационализации и изобретательства и курировал литейный цех, где Ван Ваныч работал мастером. У опытного Ковалева было много идей по улучшению работы, по повышению качества изделий, но не было времени и желания излагать все на бумаге. Вот и стал ходить к нему молодой инженер из БРИЗа. Тогда Ковалев стал лучшим рационализатором на заводе, а Николай стал его другом на всю жизнь.

– Что-то ты потух в последнее время, – Ван Ваныч внимательно посмотрел на Николая, – Ты особо веселым никогда не был, но иногда шутил. Помнишь, сидели мы однажды на совещании у начальника цеха, вдруг ему позвонили и сказали, что из бензобака его автомобиля бензин течет. Он вскочил и бегом к выходу, а ты ему вдогонку: «Матвей Романович, спички не забудьте». Хорошо, что он не услышал, а то бы тебе досталось. Но мы тогда посмеялись от души. Помнишь? – Его усы поползли вверх.

– Нет, не помню, – сонно ответил Николай.

– Не помнишь, потому что ты спишь. Просыпайся, – вновь толкнул Николая хозяин. – Что, жена спать не дает, загоняла совсем?

– Да нет, спать дает. Я же всегда, как выпью, так сразу засыпаю.

– А ты больше пей, может, найдешь ту норму, при которой не будешь спать, а будешь веселиться? Экспериментируй, ты же наукой когда-то занимался.

– Я сразу же сопьюсь, – грустно улыбнулся Николай. – Это ты пьешь, и тебя ничего не берет, а я сопьюсь.

– Правда, Ван Ваныч, сколько я тебя знаю, ты всегда пил и пил помногу, а вот ничего, не спиваешься, и алкоголь на твоем здоровье не сказывается, почему? – поинтересовался Степан Ильич.

– В одно время я сам этим интересовался, врачей донимал расспросами. Мне сказали, что у меня ген, ответственный за это дело, не такой, как у большинства нормальных людей. Он не реагирует на алкоголь так, как надо, вот я и пользуюсь этим. Да к тому же, меня плавильные печи прокоптили насквозь. Так сказать, я продукт горячего копчения, поэтому меня ничего не берет.

– А голова по утрам у тебя болит? – продолжал интересоваться Степан Ильич.

– Болит, зараза, еще как болит. Здесь у меня, как у большинства нормальных людей. Но, вот беда, моя голова от похмелья не перестает болеть, поэтому я и не похмеляюсь – бесполезно.

– И после хорошей, настоящей водки болит? – донимал расспросами Ильич.

– А я, мне кажется, ее много никогда и не пил, поэтому я ничего не могу сказать про это.

Он посмотрел на дремавшего Николая.

– Ну, пора заканчивать, а то Николай домой не доберется, заснет где-нибудь. А может, у меня останешься ночевать?

– Нет, что ты. Жена такой разнос устроит, что я дорогу сюда забуду.

– Ревнивая жена – это страшно. Тогда давай я вас напою крепким кофе – и по домам.