КУСОЧЕК ЖИЗНИ
(НЕСКОЛЬКО КОРОТКИХ РАССКАЗОВ)
I
РЕБЕНОК
Был жаркий солнечный день, когда мы нагнали шагавшего по улице низкорослого мужчину в кожаном пиджаке и запыленных кирзовых сапогах. За спиной у незнакомца зеленела горбатая сумка с вещами, на правом плече чернел чемодан, подмышкой желтела вязанка дров, на груди качались две картонные коробки с ботинками.
– Кто это такое? – спросил товарищ, кивнул на перегруженного носильщика, с лица которого капли пота падали на картон и расплывались косматыми пятнами. Дама в широкой соломенной шляпе молча сердито обожгла нас взглядом черных глаз, а шагавший рядом с нею голенастый парень с газовыми шарами на веревочках бойко ответил:
– Это наш папка помогает нам идти с вокзала…
– Почему же ты не помогаешь папке? – возмутился я. Но дама сейчас же разгневалась и закричала:
– Наш сынок еще ребенок, сегодня лишь справляет именины шестнадцатилетия…
– Штаны у него очень короткие, – бросил реплику кто-то из прохожих. Но ему немедленно дал отпор сам «ребенок», показав язык и разъяснив:
– Мои штаны в чемодане, а на мне это папкины!
II
ШОФЕР
Мотор автобуса внезапно заглох на седьмом километре от города, и я с ужасом поглядел на часы: до начала спектакля осталось пятнадцать минут, а на шоссе не видать ни одной машины.
И вдруг, на мое счастье, показалась из-за леса легковая. Метнулся я к ней, поднял руку.
– В театр спешите? Девушка ждет? – переспросил шофер, остановив машину. У самого глаза лукаво прищурены, немного посмеивались через стекла пенсне. – Садитесь, нам по пути.
Сел я позади него, в нетерпении поторапливаю и по плечу рукою:
– Жми, браток, будет на магарыч…
Шофер сочувственно кивнул головой, поддал газу.
К подъезду театра мы подкатили за несколько минут до звонка.
Я выхватил из кошелька кредитку. Шофер отверг мой магарыч, улыбнулся:
– До свиданья! Желаю успеха в театре, а я тоже спешу, в Университет…
– Учитель? – спросил я. Шофер покачал головой:
– Нет, я профессор. Читаю сегодня лекцию «О характере советского человека».
III
БЫК
(Вместо басни)
Старый рогатый бык «Шерстаков», прозванный так за привычку «шерстить» бока встречному-поперечному, напутствовал одного сына на воеводство, другого на учебу:
– Му-у-у! Знаю по опыту: деньгами, силой, подхалимажем и водкой всего можно достичь. Так и живите, сынки, пока есть на свете много дураков…
И зажил воевода по отцовскому совету: пьет, ежедневно женится, невестам носы переделывает из африканских в римские, разваливает воеводство и бодро отписывается перед начальством: «Земля у нас – песочек, потому и урожай с воробьиный носочек…»
Бык-ученик тоже решил показать свое рогатое величие одноклассникам – белкам, соболям, зайцам, бобрам-федякам, разным зверькам бескопытным. Встал у стола учителя, рогами в пол уперся, глаза под лоб закатил и мычит:
– Не потерплю я львиное учение, что в Древнем Египте имелись номы. Не было номов, так я хочу…
– Были, были номы, – разноголосо возразили зверята. – Это же так назывались области по реке Нил…
– А-а-а, возражать!!? – Бык ринулся на одноклассников и начал давить лапки копытом. – Я вас всех пенсионерами сделаю, инвалидами…
– Ой! Ой! – завопили зверюшки. – Мы лучше согласимся с вашей сестрой «Жмуркой» и с вами, что не было номов, только лапки не давите копытом…
– Так бы давно, а то еще возражать вздумали! – заревел бык и хвостом свистнул в воздухе. – Имейте в виду, есть у меня в друзьях редактор Антрацит Каменный с блокнотом сатирика. Скажу ему, мгновенно объявит вас склочниками. Просвещенный редактор в понимании силы: ему эта идея о силе вбита ударами отцовской ложки по лбу…
Тираду быка прервал вошедший в класс косматогривый Лев-учитель.
– Новости, друзья! – сказал он торжественным голосом: – воеводу Шерстакова разжаловали в конюхи за пьянство и беззакония. А что вам тут бык рассказывал, я слышал через приоткрытую дверь. Ставлю в журнал «кол» невежде быку, а вы сейчас хором повторяйте за мною правило жизни: «В копыте и рогах большая сила может быть. Но правде человечьей и копытом бычьим нос не отдавить!»
IV
ПРЕМУДРЫЙ РАЙСКИЙ ГУСЬ
Эту важную птицу с длинным кривым носом и плутоватыми глазками во дворе у нас прозвали «Сергеем», потому что в домовой книге учинена собственноручная птичья запись: «Прибыли мы из небесного рая, где вместе с гусыней состояли по штату в стаде Сергея Радонежского».
– Го-го-го! – трубил он на ухо недоученным гусенятам, приглашенный к ним в репетиторы для подготовки к экзаменам в институт. – Го-го-го! Принесите мне побольше овса для прокорма, себе достаньте справки о слабом здоровье, вот и все будет хорошо: я поделюсь овсом с директором Соколом и его Соколихой, проведу вас в институт мимо всех рогаток…
– Га-га-га, – тоненькими голосами возразили гусенята. – Мы вовсе не больные, только недоученные… Задачки не решим на экзаменах, провалимся…
– Го-го-го! – сердясь и вздыбая перышки на лбу, колесом прошелся гусь перед гусенятами. – Не забывайте, что я есть премудрый райский гусь, а не какой-либо иной. Вместе с гусыней выкупим у директора Сокола пакет с экзаменационными задачами, решим заблаговременно и на плакате решение напишем, взлетим перед окном, так что… успеете списать.
… Все учел премудрый гусь, а вот этого не предвидел: за час до экзаменов связисты протянули возле института целую паутину телеграфных проводов, гусь с гусыней запутались в низ со своим плакатом-шпаргалкой и висят до сего дня. Маляры написали краской на гусиной спине: «Люди, не допускайте премудрого райского гуся в экзаменаторы, а недоученных гусенят к экзамену!»
V
ЗНАМЕНИТЫЙ ПОТОМОК
На трибуну взошел длинновязый мужчина с лошадиной головой, с бородавкой на левой скуле. Встряхнув копной черных волос и закатив глаза под лоб, проскрипел:
– А что мне Юлий Цезарь или Суворов?! Дуну, и нету…
В зале настороженно переглянулись. Кто-то шепнул:
– Не занимайтесь с ним, это же Игорек, внучок знаменского Луки…
– Чепуха! – возразил Игорек. – Я знаменитый потомок славянского вождя Александра Македонского, избившего немцев на Чудском озере…
– Не врите! – закричали из зала. – Немцев громил Александр Невский, а Македонский никогда не был славянским предком…
– Замолчи, дурак! – Игорек шагнул с трибуны в зал, подняв кулаки. На перехват бросились патрули с красными повязками на руках.
Через несколько минут «Знаменитый потомок» оказался в клетке вытрезвителя, а в клубе звучал голос лектора:
– Пьяниц и невежд мы не должны терпеть на нашей земле, и нечего ожидать, пока Игорька укусит вавилонский малярийный комар, от которого умер Александр Македонский. Мы должны всю породу Игорьков мыть и трепать, пока они станут настоящими людьми. А то ведь придумал человек, что он – знаменитый потомок!
VI
ПИСАТЕЛЬ
Редактор Антрацит Каменный долго мучился над вопросом, как ему достичь славы? Однажды прочел, что малоазиатский грек Герострат прославился сожжением в 356 году до нашей эры храма Артемиды в Эфесе. «А ведь здорово! – восхитился редактор, хлопнув себя ладонью по лбу. – Нельзя ли прославиться сожжением своей собственной совести?»
Задумано, сделано. Девятнадцатого сентября 1956 года читатели прочли № 112 (4096) редактируемой Антрацитом Каменным газеты с произведением «Редчайший экспонат… безграмотности».
«Дорогие ребята, – говорилось в произведении директора музея. – Сколько вам впечатлений подарилА незабываемое лето… В школах дуте производиться 8 больше опытов… В августе месяце с 18 по 1 сентября план товарооборот Книготорга выполнен за август месяц 25 числа… СновО школа родная. С чем и спешим поздравить директора музея…»
Пошла ведь после этого слава об Антраците Каменном и директоре-невежде. Только им показалась она недостаточной. И вот Антрацит Каменный во сто крат увеличил свое стремление к славе. В номере 78 (5486) редактируемой им газеты он 3 июля 1960 года оглушил читателей сообщением, что «Редчайший экспонат безграмотности, директор музея Саса Епифанов, стал писателем и украсил своей подписью чужую брошюру об истории родного города».
Теперь уж слава Антрацита Каменного может считаться бессмертной: он сжег окончательно свою собственную совесть и воспел невежду плагиатора. Возведя его на Олимп, на Парнас.
Не забудьте, читатель, что Герострата объявили в свое время сумасшедшим. Пора такой славой осенить и писателя Антрацита Каменного вместе с его экспонатом из музея. Уж слава, так слава!
VII
ТЕРПИ, КАЗАК…
Мчась опрометью с узлами реквизитных вещей, ребята столкнулись лбами.
– Ух ты, все кругом идет! – воскликнул белобрысый толстячок, поправляя сбившийся на бок красный галстук. – Даже лоб разбил. Бегая по всему городу за костюмами для пьесы «Сын полка»…
– Зачем же ты бегаешь, если директор Дома пионеров содержит костюмершу и платит ей по шесть тысяч рублей в год за борьбу с молью?
– Э-э-э, Ванюшка, что об этом говорить, если завхоз Цугин на моль отпускает по шесть тысяч, а на костюмы – ни копейки. Просто, терпи, казак, атаманом станешь или…останешься вечным артистом по собиранию костюмов возле бабочки моли и бабушки Алентьевой!
VIII
ВОЗРАСТ
Прислушиваясь к фырканью лошадей в ночной степи и звону цепи стреноженного жеребца, пятидесятилетний конюх Андрей Боронин сказал:
– Сила теперь у нас не та, помысла иная, а то ведь бегали из ночного к девкам в хоровод…
– Чего не та? – возразил шестидесятилетний Осип. – Зажигай костер, прыгну через него ловчее пионеров…
– Да ну-у-у? – удивленно, подзадоривающими голосами загудели другие товарищи, конюхи колхозных бригад. – Испробуем…
Вскоре рыжие языки пламени встали над кучей валежника, лизнули ночную черноту. И тогда Осип, поддернув ослабшие штаны, разбежался первым. Длинные волосы его и широкая борода казались медно-красными в отблесках костра. Изогнулся ловко, прыгнул. За вихрями дыма исчезла его белая рубаха, раздутая на спине ветром.
– Чаво топчетесь? Прыгайте! – закричал Осип из темноты. И тогда старики не удержались. Они прыгали напропалую, валились друг на друга, «ребятились».
Кто-то предложил загнуть Осипу «калачи», а тем временем Андрей Боронин схватил чью-то шубу и махнул в костер для потехи. Смрадный запах ударил в нос барахтавшимся, они сразу завопили:
– Одежа погорела! Шу-у-уба-а…
… Через неделю товарищеский суд разбирал дело о сгоревшей Осиповой шубе. Старики держались крепко на своем, не отрицал и Осип, что шубу сожгли, когда еще «ребятились», пионерами через костер прыгали…
– Ну, если не пионерами, то в пионерском возрасте, – пояснил Осип.
После этого суд ушел на совещание, потом зачитал решение:
«Поскольку виноват возраст, и событие ушло в давность, дело прекратить…»
– Спасибо! – старики улыбнулись и направились к выходу. Между собою перешептывались: – трудная это дела, возраст. По пионерскому играться мы не научились, а сутяжничать разучились…
– Ну да ведь у нас какой возраст? – спросил Осип, разглаживая бороду. Потом сам же и ответил: – Возраст у нас советский, так что это понимать надо, к пионерам присматриваться надо. Возраст…
IX
ХИТРЕЦЫ
Узнав о золотых россыпях, шабашники сшили парусиновые мешки, торопливо двинулись в путь-дорожку. Год шли, два шли. Бац, река поперек дороги. За перевоз требуют один трудодень. Но где его взять, если шабашники в колхозе не работали?
Судили-рядили, да и порешили: переплыть реку на корягах.
– Вот что, родимые – сказал старший шабашник, – чтобы никто раньше других до золота не добрался, не захватил немножко побольше. Бросимся на переправу одновременно, по сигналу.
Согласились хитрецы. Устроились на горбинах коряг, чтобы не замочить обувь, а ноги для безопасности связали веревками под корягой.
– Вот, родимые, никаким ветром нас не сдует… Толка-а-ай!
Едва старший подал команду, хитрецы ринулись вперед с крутого берега. Только шум пошел, да брызги засверкали в голубом воздухе. И немедленно коряги повернулись горбами вниз, подошвы шабашников глянули в небо.
– Ишь, хитрецы! – позавидовал прохожий. – Не успели вымокнуть, уже ноги сушат…
– Да это же шабашники нырнули. Будет теперь на корм ракам и щукам, засмеялся старик-рыбак. – Оно и колхозу меньше маеты, если погибнут хитрецы!
X
СПЕЦИАЛИСТ
Егорку, старшего в нашем дворе мальчишку, прозвали «Бульдогом» за широкий плоский нос и вредный характер. На этот раз Егорка обидел маленького Мишу, сына прачки.
– Ты не специалист, уходи! – гнал он его от игры.
Миша захныкал, растирая грязными кулаченками по щекам слезы, хлынувшие из его круглых синеватых глаз.
– Не порти своим голосом нашего настроения! – закричал «Бульдог». – Сам видишь, для маленького нету у нас специальности: я играю директора эмтэеса, Ванька – бригадира, Сенька с Ленькой – трактористы, Макарка с Яшкой – трактора, Сережка с Ванькой – бензин, все места в игре заняты. Уходи!
– Ага, теперь и я буду специалист! – радостно взвизгнул Миша, перестав плакать и взглянув на «Бульдога» мокрыми от слез глазами: – Буду вонять бензином…
XI
УЧЕНИК СО СТАЖЕМ
Рослый парень с прической «бокс» и дюжиной сверкающих на лацканах пиджака значков удивленно поглядел на учительницу, потом на классную доску с письменами:
– Можно стереть? Зачем это предложение: «В кустах свищет соловей»?
– Сначала определите время глагола «свищет», – возразила учительница. Парень пожал плечами, презрительно оттопырил губу и сказал:
– Уж если соловей свищет, значит, время весеннее. Зимой эта птица не может, – парень молниеносно смахнул тряпицей с доски все предложение и, важно шагая к парте, заметил: – Третий год, Наталья Николаевна, сижу в одном классе, а вы только пришли сюда и стараетесь поймать меня на соловьином пустячке. Не выйдет. Я ученик со стажем…
XII
ДВУЛИКИЙ
Михайловский, раздув ноздри и раскосматив свою русую шевелюру стажирующего священника или неудачного поэта со стылым гневом, бил себя кулаком в грудь и кричал на заседании бюро:
– Товарищи, литературная группа «Дружные всходы» поставила наше руководство на грань краха своим решением печатать произведения в альманахе и принять в члены пьяницу и богомаза Федякова, один вид которого позорит страну. Вы помните картинку: по улице города шествовал этот Федяков в костюме голого Адама и с вознесенной над головой бутылкой сивухи…
… Это было в августе 1959 года, когда Михайловский еще не совсем оправился от удара разбитой им во Бахусе редакционной машины и мечтал соединить в своих руках бразды редактора газеты и руководителя литературной группы.
Но вот наступило третье июля 1960 года. Федяков, как и раньше, шатается пьяным и полураздетым по улицам города, сверкая лысеющей со лба головой и поражая жителей видом своих поповских косм. Кроме того, вопит: «Почему хозяева земли допускают, что я голодаю и пропиваю по восемнадцать тысяч рублей, полученных за роспись храма в Троицком? Ведь я состою в покровительстве у Михайловского, печатаю в его газете свою «Яблоню» без хвоста и в «Родной семье» без поста; обещаю написать «Ремонт храма» для общего хлама. Вот моя философия: давай поллитра, никакой брех не удержит меня от включения в компанию трех – Михайловский поэт, писатель Епифанов, очеркист Захар. Недаром Захарыч мой людям не вымолвет слова, занятый лошадиной судьбой…»
Ситуация подходящая. Михайловский, назначив себя в руководители литературной группы и нуждаясь хоть в каких-либо членах, потому что творческие товарищи от него разбежались, публикует в своей газете № 78 (5486) сногсшибательное сообщение о подготовке к изданию книг и брошюр членов литературной группы – В. Федякова, В. Гладкова, пьянствующих до белой горячки, изгнанных за это со всех постов и со всех хвостов. Вот и рассказу конец: Двуликий Михайловский создал себе бессмертный венец.
XIII
ОТОЩАЛИ
В наш разговор о семье и браке вмешалась пожилая колхозница в голубом платке и в просторной черной кофте.
– Ми-и-илай! – Хлопнула она меня по плечу со всего размаха. – Я уж и сама в толк не возьму, прытка ее возьми! Но мое, деревенское, мнение такое: наверное, отощал народ, если по десять раз в году женятся.
XIV
СО СЛОВАРЕМ
Клавочка, принеси мне словарь иностранных слов, – попросил жену автор журнальной статьи о применении гексахлорана для протравливания семян и уморения соседских кур, загадивших двор.
– Павел Иваныч, неужели свою собственную статью не можешь читать сам?
– Могу, но только со словарем. Когда писал, хотелось выразиться научнее, а теперь вот, придется посидеть над ней: слова перезабыл, пока статью напечатали в журнале.
XV
ОПРОВЕРЖЕНИЕ
Редактор Мелкотравкин ерошил всей пятерней свою чуть вьющуюся шевелюру, бегал синеватыми глазами по газетному листу, удовлетворенно крякал:
– Ммда-а-а, теперь моя теория не печатать произведения местных авторов полностью подтвердилась. Другое дело, Чехов! Как суверенный редактор, я напечатал рассказ «Гусенок», теперь все о нем пишут и говорят, так что мне обеспечено место в столичном издательстве. Мм-да!
– Александр Георгиевич, нас опровергли и опозорили! – с криком ворвалась в кабинет секретарша, размахивая номером «Литературной газеты». – Написали, что вы плагиатор и невежда…
Мелкотравкин заглянул в газету и обомлел: там писалось, что не может быть стылого гнева и что Чехов никогда не писал рассказа «Гусенок», что не было в городе каретной мастерской, никогда один рабочий не был «силовым» цехом завода, равно как и нельзя лечить зубы пьяной корове…
– Вызвать ко мне Кузькина! – рявкнул Мелкотравкин. А когда Кузькин вошел, зашумел на него: – Ты бы сначала сходил к врачу-психиатру, а потом уже приписывал бы рассказ «Гусенок» Чехову и одобрял бы мое глупое стихотворение «Моему родному городу». Да и вообще нас опровергли и высекли на весь мир…
– Вот здорово! – сияя радостными глазами, неожиданно сказал Кузькин. – Ведь рассказ «Гусенок» я сам написал, лишь поставил в Таганроге штемпель в чеховском музее, иначе не пробьешь вашу твердолобость…
– Ты, горсть тебе проса в нос, о себе лишь думаешь! – закричал редактор. – А вот я теперь как?
– Так и поступите, – спокойно посоветовал Кузькин. – Выпейте пять литров кагора (это же вами такая порция признана посильной для казацкого попа, а вы на выпивку сильнее его, сдюжите (и пишите опровержение, валите вину на секретаря, на заместителя или даже на меня: все мы не так проницательны и не собираемся лезть по чужим спинам в столичное издательство.
XVI
ОЧИЩЕННЫЙ
Чалая брюхатая кобыла медленно тащила арбу по размытой глинистой дороге, так что от скуки мы разговорились – я, незнакомый франт в штиблетах и курносый рыжий старик-возница. Впрочем, мы больше слушали, франт с наплоенными русыми волосами рассказывал о себе разные небылицы:
– Человек я очищенный, так что меня даже сатана не поймает толкачом в ступе. Верно говорю! Из Ракитного прогнали с редакторства за бытовую распущенность и пьянство, я сейчас же к одному знакомому кузнецу метнулся: «Перекуй меня, говорю, в честные люди, в очищенные». Тот меня, раз-два, и обратил. Так что я снова очищенный, сам черт меня не обманет…
– Дали бы тебя народу напрощуп, – возразил возница, – ей-ей. Сразу обрисуем и посадим на сниженный корм…
– Каво, меня? Да ведь я написал книгу о добыче угля из воздуха…
– Тпрру! – возница остановил кобылу у крыльца. – Зайдем к знакомой куме глейчик молока выпить. Горло от жары пересохло… Так вы очищенный? – переспросил франта, когда хозяйка подала молоко и кружки. – Ну что ж, такая вам и честь…
Старик собрал пенку в свою и мою кружку, а франту налил «стриженого» молока. И тот выпил, не поняв подвоха. А старик расхохотался и толкнул меня локтем:
– Бачь, як вышло! Сатана его не обманул, а мужик разгадал и по справе нагодувал…
XVII
ТЕСНОТА
Обросший бородою гололобый человек с дьяконскими темно-русыми волосами на затылке, в сером люстриновом пиджачке и непонятного фасона стоптанных ботинках протянул мне руку:
– Будем знакомы. Артист и художник Копейкин, битый на Лубянке, ищущий простора на земле. Разрешите присоединиться к путешествию?
Миновав ржаные поля, напоенные ароматом желтых туманов цветения, мы оказались в степи. Кругом трава, стрекот кузнечиков, голубая бескрайность.
На какие-то сутки путешествия остановились мы на ночлег вблизи заповедника Чапли, километрах в двадцати от Сиваша.
«Завтра осмотрим Чапли, – сказал я. – В этом дивном уголке природы русские и украинские ученые на сорока тысячах гектаров девственной целины изучают влияние древесных насаждений на климат, создают новые сорта засухоустойчивых пшениц и неизвестные в природе виды животных».
– А водку они делают? – спросил Копейкин, глаза его, похожие на мутные лужицы с черным головастиком посредине, замаслились. – Я это к тому, что за поллитра готов заложить душу, могу даже иконы нарисовать для продажи…
– Не будем об этом, – возразил я. – Ты искал простор, он перед нами. Кроме того, собираешься писать картину «Повар в степи», так что будет полезным, если попрактикуешься в варении ужина…
Мы разложили костер из сухих стеблей прошлогодних чернобыльников, пристроили мой солдатский котелок на треноге.
Лежа в траве поодаль, я любовался желто-фиолетовыми языками лизавшего котелок пламени, слушал скрипение коростелей, вдыхал степной аромат и радовался, что степь вызвала даже у Копейкина чувство простора. Ведь он напевал какую-то песенку, потом начал декламировать шекспировские «Перчатки», громыхая ложкой о котелок. Вдруг зашипело, в нос ударило запахом подгоревшей каши.
– Опрокинул? – с горечью спросил я.
– Опрокинул, – унылым голосом признался неисправимый алкоголик Копейкин, в руках которого я увидел пустую винную посудину. – Три последних глотка выпил перед закуской, вот и… Главное же, теснота, потому и опрокинул…
XVIII
НАУЧНЫЙ ГУСЬ
Колхозник Антип даже рот открыл в удивлении, когда сын строго предупредил его за столом:
– Не называй меня Ванюхой, потому что я теперь человек научный, учусь в институте. Иван Антипович, вот кто я…
– Ежели ты научный, – прищурив черные колючие глаза и приподняв правую осекшуюся бровь, возразил, наконец, Антип, – то скажи, почему петух поет с закрытыми глазами?
– Мы это не изучали.
– Ага, не изучали. Так я тебе скажу: петух знает свой урок и не подглядывает, как ты, в книжку, а все от жизни схватывает. И если ты мне не докажешь свою научность, буду звать тебя Ванюхой…
– Докажу! – закипятился сынок. Гребенкой швырнул косматые светлые волосы назад, потом пырнул пальцем в лежащего на тарелке жареного гуся: – Математика в дифференциальном исчислении приравнивает одну единицу к двум, так что видимый гусь равняется двум математическим…
– О-о-о, сынок, теперь вижу, ты научный человек. Поэтому видимого гуся беру себе с матерью, а который научный гусь, в двойной порции, это тебе. Кушай на здоровье! И скажи, как он на вкус, твой научный гусь?
XIX
О РАЗИНЯХ
Едва Митька Мостин ввалился в хату, набежали соседи послушать его рассказ о городских приключениях. Чего он только не наговорил за этот вечер? И как среднюю школу кончал в поселке Дон, и как краеведом в два счета сделался вместе с редчайшим экспонатом безграмотности Сасей Епифановым, и как срочно заболел, чтобы не попасть в колхозные председатели, и как зимой купался в мраморном бассейне, а летом катался на коньках по неестественному снегу м льду, как орден получил за падешь скота, как разговаривал с учеными птицами и не понимал умных и честных людей.
– И все это, благодаря разиням, – подмигнул Митька слушателям, потом выбежал из-за стола на середину избы и расставил дугою ноги. – Ей-богу, на мою жизнь в городе хватит разинь. В парке воевода Шерстаков справлял «Русскую зиму» и на санях катался. А я стоял и все думал, как же мне попасть на учебу в высшую школу? Гляжу, Шерстаков заехал мне дышлом в рот. А вы еще не верите, что в городе полным полно разинь, как овощных корзин! Не будь разинь, нам крышка…
XX
НА РАЗНЫХ ЯЗЫКАХ
Сутуленькая старушка в очках и чепце остановилась у витрины чертежной мастерской на Николаевском съезде. Не поняв сути, забарабанила в стекло.
– Мне, сыночек, ничего не надо, – сказала она выбежавшему из мастерской начальнику. – Скажите только, что у вас там люди делают?
– Чертят, бабушка, чертят…
– Осподи, сусе христе! – испуганно крестясь. Засеменила старуха по тротуару. – До чего народ со своими секретами обезобразился, что начали среди белого дня чертят за столами делать…
XXI
НАХОДЧИВОСТЬ
На этот раз бригадир приказал Сидору отвести мерина на конюшню. Только Сидор взобрался верхом, Гаврила под дорогу:
– Подвези!
И поехали вдвоем тучные лобастые парни с вихрами кудрявых чубов. Мерин кряхтел от натуги, хвостом махал и протестующе фыркал.
– Ах, бродяги вы безжалостные! – встретил конюх руганью всадников: – На одну животную скотину двое засели…
– Да ведь третьему тут и места не осталось, – находчиво возразил Сидор. – Вот и пришлось ехать только вдвоем…
XXII
ВИТЯ
Мать, железнодорожная обходчица, уступила Вите свой огородик возле насыпи под ветвистую пшеницу:
– Агрономом мечтает быть сынок, пусть…
Всю зиму Витя ставил на полоске плетки и чучела, рядом с ними вырастали снежные дюны. Весною парень траншеями задерживал воду в снегу, а просохшие зеленя расчесал граблями. Потом подкармливал химикалиями, пропалывал. Вместе с пионерами произвел летом искусственное опыление.
Колхозный агроном пришел и похвалил Витю:
– Пшеница твоя самая лучшая в районе, на выставку поедешь…
И вот неожиданно навалилось несчастье: от паровозных искр загорелась пшеница накануне жатвы. Мать начала было кофтой бить по пламени, отчего искры летели в глубь полоски, и там возникали костры. Но Витя метнулся через пламя, зажег пучок соломы и быстро помчался параллельно колхозному пшеничному полю, поджигая свою полоску. Тогда огненная волна, крутясь и шумя жадными языками, покатилась все дальше от колхозного поля навстречу другой волне. За ней оставалась черная опаленная земля с седыми шевелящимися трубочками пепла и синими спиральками дымов.
Пока прибежали люди во главе с агрономом, огненные волны ударились друг о друга, клубы пламени со стоном взвились в воздух, зловеще трепыхнулись красными косицами в черной копоти и погасли.
– Не горюй, мама! – сказал Витя, успокаивая мать. Он вытер при этом рукавом закопченное, вспотевшее свое скуластое лицо и добавил: – Сгорела наша полоска, зато цел колхозный пшеничный океан. А это самое главное…
– Верно, Витя, это самое главное! – подтвердил агроном. – И колхоз пошлет тебя на учебу в сельскохозяйственный институт. Нам нужны такие герои, любящие пшеницу сеять и растить…
XXIII
ЛОГИКА
Некий Хир возглавил комиссию по… защите плагиаторов, укравших тридцатилетний труд старого краеведа.
– Да, – листая документы и вороша карандашом свои белесые брови, бормотал он в кругу своих «членов». – Конечно, факт неопровержимый: краевед написал, иллюстрировал и опубликовал труды об истории нашего города давным-давно, но… зачем же мы будем обижать Гладкова Иосифа, если его даже милиция всякий раз выпускает невредимым из своего вытрезвителя? Зачем мы будем обижать Гладкова Валентина, если его даже столичная милиция не отдала под суд за пьяные дебоши, а лишь потребовала исключить из аспирантов, а Райком партии только выгнал из лекторов вечернего университета без строгого выговора? Зачем будем обижать Сасу Ефанова, который и так «засылся с работой», попал в редкие экспонаты безграмотности, но оставлен мною же в секретарях парторганизации работников культуры? Брры-и-и, опасно трогать эту компанию. Ведь логика говорит, что и мне тогда отвечать придется за соучастие в плагиате, потому что я выполнял это поручение редактора «АК», секретаря Костина и свое собственное. Даже чуть удержался от подписи под главой книги «Край индустриальный». Брр! Тут должна быть логика!
– Да, да, да! – закивали головами члены комиссии. – Зачем автору слова, если он уже на пенсии, а нам еще до этого далеко? Давайте напишем, что автор действительно краевед-исследователь, написал и опубликовал работу об истории города, но… условия нового времени потребовали заменить его коллективом. Логика, а?
– Да, логика! – согласился Хир и подмахнул справку для Райкома, что, конечно, автор давно написал и напечатал, но… теперь компания стала автором еще с 1905 года, так что никакого плагиата нет, кроме археологии…
– Да здравствует Ефанов с его богемой! – крикнул кто-то из членов комиссии. Хир похлопал ему в ладоши в надежде, что на бюро Райкома найдутся желающие похлопать Хиру. Логика? И вот финал: Хиру нахлопали по шее. Это хорошая логика. Народ всегда знает действительную правду.
1960 год.
Город Старый Оскол.
КУСОЧЕК ЖИЗНИ
(НЕСКОЛЬКО КОРОТКИХ РАССКАЗОВ)
I
РЕБЕНОК
Был жаркий солнечный день, когда мы нагнали шагавшего по улице низкорослого мужчину в кожаном пиджаке и запыленных кирзовых сапогах. За спиной у незнакомца зеленела горбатая сумка с вещами, на правом плече чернел чемодан, подмышкой желтела вязанка дров, на груди качались две картонные коробки с ботинками.
– Кто это такое? – спросил товарищ, кивнул на перегруженного носильщика, с лица которого капли пота падали на картон и расплывались косматыми пятнами. Дама в широкой соломенной шляпе молча сердито обожгла нас взглядом черных глаз, а шагавший рядом с нею голенастый парень с газовыми шарами на веревочках бойко ответил:
– Это наш папка помогает нам идти с вокзала…
– Почему же ты не помогаешь папке? – возмутился я. Но дама сейчас же разгневалась и закричала:
– Наш сынок еще ребенок, сегодня лишь справляет именины шестнадцатилетия…
– Штаны у него очень короткие, – бросил реплику кто-то из прохожих. Но ему немедленно дал отпор сам «ребенок», показав язык и разъяснив:
– Мои штаны в чемодане, а на мне это папкины!
II
ШОФЕР
Мотор автобуса внезапно заглох на седьмом километре от города, и я с ужасом поглядел на часы: до начала спектакля осталось пятнадцать минут, а на шоссе не видать ни одной машины.
И вдруг, на мое счастье, показалась из-за леса легковая. Метнулся я к ней, поднял руку.
– В театр спешите? Девушка ждет? – переспросил шофер, остановив машину. У самого глаза лукаво прищурены, немного посмеивались через стекла пенсне. – Садитесь, нам по пути.
Сел я позади него, в нетерпении поторапливаю и по плечу рукою:
– Жми, браток, будет на магарыч…
Шофер сочувственно кивнул головой, поддал газу.
К подъезду театра мы подкатили за несколько минут до звонка.
Я выхватил из кошелька кредитку. Шофер отверг мой магарыч, улыбнулся:
– До свиданья! Желаю успеха в театре, а я тоже спешу, в Университет…
– Учитель? – спросил я. Шофер покачал головой:
– Нет, я профессор. Читаю сегодня лекцию «О характере советского человека».
III
БЫК
(Вместо басни)
Старый рогатый бык «Шерстаков», прозванный так за привычку «шерстить» бока встречному-поперечному, напутствовал одного сына на воеводство, другого на учебу:
– Му-у-у! Знаю по опыту: деньгами, силой, подхалимажем и водкой всего можно достичь. Так и живите, сынки, пока есть на свете много дураков…
И зажил воевода по отцовскому совету: пьет, ежедневно женится, невестам носы переделывает из африканских в римские, разваливает воеводство и бодро отписывается перед начальством: «Земля у нас – песочек, потому и урожай с воробьиный носочек…»
Бык-ученик тоже решил показать свое рогатое величие одноклассникам – белкам, соболям, зайцам, бобрам-федякам, разным зверькам бескопытным. Встал у стола учителя, рогами в пол уперся, глаза под лоб закатил и мычит:
– Не потерплю я львиное учение, что в Древнем Египте имелись номы. Не было номов, так я хочу…
– Были, были номы, – разноголосо возразили зверята. – Это же так назывались области по реке Нил…
– А-а-а, возражать!!? – Бык ринулся на одноклассников и начал давить лапки копытом. – Я вас всех пенсионерами сделаю, инвалидами…
– Ой! Ой! – завопили зверюшки. – Мы лучше согласимся с вашей сестрой «Жмуркой» и с вами, что не было номов, только лапки не давите копытом…
– Так бы давно, а то еще возражать вздумали! – заревел бык и хвостом свистнул в воздухе. – Имейте в виду, есть у меня в друзьях редактор Антрацит Каменный с блокнотом сатирика. Скажу ему, мгновенно объявит вас склочниками. Просвещенный редактор в понимании силы: ему эта идея о силе вбита ударами отцовской ложки по лбу…
Тираду быка прервал вошедший в класс косматогривый Лев-учитель.
– Новости, друзья! – сказал он торжественным голосом: – воеводу Шерстакова разжаловали в конюхи за пьянство и беззакония. А что вам тут бык рассказывал, я слышал через приоткрытую дверь. Ставлю в журнал «кол» невежде быку, а вы сейчас хором повторяйте за мною правило жизни: «В копыте и рогах большая сила может быть. Но правде человечьей и копытом бычьим нос не отдавить!»
IV
ПРЕМУДРЫЙ РАЙСКИЙ ГУСЬ
Эту важную птицу с длинным кривым носом и плутоватыми глазками во дворе у нас прозвали «Сергеем», потому что в домовой книге учинена собственноручная птичья запись: «Прибыли мы из небесного рая, где вместе с гусыней состояли по штату в стаде Сергея Радонежского».
– Го-го-го! – трубил он на ухо недоученным гусенятам, приглашенный к ним в репетиторы для подготовки к экзаменам в институт. – Го-го-го! Принесите мне побольше овса для прокорма, себе достаньте справки о слабом здоровье, вот и все будет хорошо: я поделюсь овсом с директором Соколом и его Соколихой, проведу вас в институт мимо всех рогаток…
– Га-га-га, – тоненькими голосами возразили гусенята. – Мы вовсе не больные, только недоученные… Задачки не решим на экзаменах, провалимся…
– Го-го-го! – сердясь и вздыбая перышки на лбу, колесом прошелся гусь перед гусенятами. – Не забывайте, что я есть премудрый райский гусь, а не какой-либо иной. Вместе с гусыней выкупим у директора Сокола пакет с экзаменационными задачами, решим заблаговременно и на плакате решение напишем, взлетим перед окном, так что… успеете списать.
… Все учел премудрый гусь, а вот этого не предвидел: за час до экзаменов связисты протянули возле института целую паутину телеграфных проводов, гусь с гусыней запутались в низ со своим плакатом-шпаргалкой и висят до сего дня. Маляры написали краской на гусиной спине: «Люди, не допускайте премудрого райского гуся в экзаменаторы, а недоученных гусенят к экзамену!»
V
ЗНАМЕНИТЫЙ ПОТОМОК
На трибуну взошел длинновязый мужчина с лошадиной головой, с бородавкой на левой скуле. Встряхнув копной черных волос и закатив глаза под лоб, проскрипел:
– А что мне Юлий Цезарь или Суворов?! Дуну, и нету…
В зале настороженно переглянулись. Кто-то шепнул:
– Не занимайтесь с ним, это же Игорек, внучок знаменского Луки…
– Чепуха! – возразил Игорек. – Я знаменитый потомок славянского вождя Александра Македонского, избившего немцев на Чудском озере…
– Не врите! – закричали из зала. – Немцев громил Александр Невский, а Македонский никогда не был славянским предком…
– Замолчи, дурак! – Игорек шагнул с трибуны в зал, подняв кулаки. На перехват бросились патрули с красными повязками на руках.
Через несколько минут «Знаменитый потомок» оказался в клетке вытрезвителя, а в клубе звучал голос лектора:
– Пьяниц и невежд мы не должны терпеть на нашей земле, и нечего ожидать, пока Игорька укусит вавилонский малярийный комар, от которого умер Александр Македонский. Мы должны всю породу Игорьков мыть и трепать, пока они станут настоящими людьми. А то ведь придумал человек, что он – знаменитый потомок!
VI
ПИСАТЕЛЬ
Редактор Антрацит Каменный долго мучился над вопросом, как ему достичь славы? Однажды прочел, что малоазиатский грек Герострат прославился сожжением в 356 году до нашей эры храма Артемиды в Эфесе. «А ведь здорово! – восхитился редактор, хлопнув себя ладонью по лбу. – Нельзя ли прославиться сожжением своей собственной совести?»
Задумано, сделано. Девятнадцатого сентября 1956 года читатели прочли № 112 (4096) редактируемой Антрацитом Каменным газеты с произведением «Редчайший экспонат… безграмотности».
«Дорогие ребята, – говорилось в произведении директора музея. – Сколько вам впечатлений подарилА незабываемое лето… В школах дуте производиться 8 больше опытов… В августе месяце с 18 по 1 сентября план товарооборот Книготорга выполнен за август месяц 25 числа… СновО школа родная. С чем и спешим поздравить директора музея…»
Пошла ведь после этого слава об Антраците Каменном и директоре-невежде. Только им показалась она недостаточной. И вот Антрацит Каменный во сто крат увеличил свое стремление к славе. В номере 78 (5486) редактируемой им газеты он 3 июля 1960 года оглушил читателей сообщением, что «Редчайший экспонат безграмотности, директор музея Саса Епифанов, стал писателем и украсил своей подписью чужую брошюру об истории родного города».
Теперь уж слава Антрацита Каменного может считаться бессмертной: он сжег окончательно свою собственную совесть и воспел невежду плагиатора. Возведя его на Олимп, на Парнас.
Не забудьте, читатель, что Герострата объявили в свое время сумасшедшим. Пора такой славой осенить и писателя Антрацита Каменного вместе с его экспонатом из музея. Уж слава, так слава!
VII
ТЕРПИ, КАЗАК…
Мчась опрометью с узлами реквизитных вещей, ребята столкнулись лбами.
– Ух ты, все кругом идет! – воскликнул белобрысый толстячок, поправляя сбившийся на бок красный галстук. – Даже лоб разбил. Бегая по всему городу за костюмами для пьесы «Сын полка»…
– Зачем же ты бегаешь, если директор Дома пионеров содержит костюмершу и платит ей по шесть тысяч рублей в год за борьбу с молью?
– Э-э-э, Ванюшка, что об этом говорить, если завхоз Цугин на моль отпускает по шесть тысяч, а на костюмы – ни копейки. Просто, терпи, казак, атаманом станешь или…останешься вечным артистом по собиранию костюмов возле бабочки моли и бабушки Алентьевой!
VIII
ВОЗРАСТ
Прислушиваясь к фырканью лошадей в ночной степи и звону цепи стреноженного жеребца, пятидесятилетний конюх Андрей Боронин сказал:
– Сила теперь у нас не та, помысла иная, а то ведь бегали из ночного к девкам в хоровод…
– Чего не та? – возразил шестидесятилетний Осип. – Зажигай костер, прыгну через него ловчее пионеров…
– Да ну-у-у? – удивленно, подзадоривающими голосами загудели другие товарищи, конюхи колхозных бригад. – Испробуем…
Вскоре рыжие языки пламени встали над кучей валежника, лизнули ночную черноту. И тогда Осип, поддернув ослабшие штаны, разбежался первым. Длинные волосы его и широкая борода казались медно-красными в отблесках костра. Изогнулся ловко, прыгнул. За вихрями дыма исчезла его белая рубаха, раздутая на спине ветром.
– Чаво топчетесь? Прыгайте! – закричал Осип из темноты. И тогда старики не удержались. Они прыгали напропалую, валились друг на друга, «ребятились».
Кто-то предложил загнуть Осипу «калачи», а тем временем Андрей Боронин схватил чью-то шубу и махнул в костер для потехи. Смрадный запах ударил в нос барахтавшимся, они сразу завопили:
– Одежа погорела! Шу-у-уба-а…
… Через неделю товарищеский суд разбирал дело о сгоревшей Осиповой шубе. Старики держались крепко на своем, не отрицал и Осип, что шубу сожгли, когда еще «ребятились», пионерами через костер прыгали…
– Ну, если не пионерами, то в пионерском возрасте, – пояснил Осип.
После этого суд ушел на совещание, потом зачитал решение:
«Поскольку виноват возраст, и событие ушло в давность, дело прекратить…»
– Спасибо! – старики улыбнулись и направились к выходу. Между собою перешептывались: – трудная это дела, возраст. По пионерскому играться мы не научились, а сутяжничать разучились…
– Ну да ведь у нас какой возраст? – спросил Осип, разглаживая бороду. Потом сам же и ответил: – Возраст у нас советский, так что это понимать надо, к пионерам присматриваться надо. Возраст…
IX
ХИТРЕЦЫ
Узнав о золотых россыпях, шабашники сшили парусиновые мешки, торопливо двинулись в путь-дорожку. Год шли, два шли. Бац, река поперек дороги. За перевоз требуют один трудодень. Но где его взять, если шабашники в колхозе не работали?
Судили-рядили, да и порешили: переплыть реку на корягах.
– Вот что, родимые – сказал старший шабашник, – чтобы никто раньше других до золота не добрался, не захватил немножко побольше. Бросимся на переправу одновременно, по сигналу.
Согласились хитрецы. Устроились на горбинах коряг, чтобы не замочить обувь, а ноги для безопасности связали веревками под корягой.
– Вот, родимые, никаким ветром нас не сдует… Толка-а-ай!
Едва старший подал команду, хитрецы ринулись вперед с крутого берега. Только шум пошел, да брызги засверкали в голубом воздухе. И немедленно коряги повернулись горбами вниз, подошвы шабашников глянули в небо.
– Ишь, хитрецы! – позавидовал прохожий. – Не успели вымокнуть, уже ноги сушат…
– Да это же шабашники нырнули. Будет теперь на корм ракам и щукам, засмеялся старик-рыбак. – Оно и колхозу меньше маеты, если погибнут хитрецы!
X
СПЕЦИАЛИСТ
Егорку, старшего в нашем дворе мальчишку, прозвали «Бульдогом» за широкий плоский нос и вредный характер. На этот раз Егорка обидел маленького Мишу, сына прачки.
– Ты не специалист, уходи! – гнал он его от игры.
Миша захныкал, растирая грязными кулаченками по щекам слезы, хлынувшие из его круглых синеватых глаз.
– Не порти своим голосом нашего настроения! – закричал «Бульдог». – Сам видишь, для маленького нету у нас специальности: я играю директора эмтэеса, Ванька – бригадира, Сенька с Ленькой – трактористы, Макарка с Яшкой – трактора, Сережка с Ванькой – бензин, все места в игре заняты. Уходи!
– Ага, теперь и я буду специалист! – радостно взвизгнул Миша, перестав плакать и взглянув на «Бульдога» мокрыми от слез глазами: – Буду вонять бензином…
XI
УЧЕНИК СО СТАЖЕМ
Рослый парень с прической «бокс» и дюжиной сверкающих на лацканах пиджака значков удивленно поглядел на учительницу, потом на классную доску с письменами:
– Можно стереть? Зачем это предложение: «В кустах свищет соловей»?
– Сначала определите время глагола «свищет», – возразила учительница. Парень пожал плечами, презрительно оттопырил губу и сказал:
– Уж если соловей свищет, значит, время весеннее. Зимой эта птица не может, – парень молниеносно смахнул тряпицей с доски все предложение и, важно шагая к парте, заметил: – Третий год, Наталья Николаевна, сижу в одном классе, а вы только пришли сюда и стараетесь поймать меня на соловьином пустячке. Не выйдет. Я ученик со стажем…
XII
ДВУЛИКИЙ
Михайловский, раздув ноздри и раскосматив свою русую шевелюру стажирующего священника или неудачного поэта со стылым гневом, бил себя кулаком в грудь и кричал на заседании бюро:
– Товарищи, литературная группа «Дружные всходы» поставила наше руководство на грань краха своим решением печатать произведения в альманахе и принять в члены пьяницу и богомаза Федякова, один вид которого позорит страну. Вы помните картинку: по улице города шествовал этот Федяков в костюме голого Адама и с вознесенной над головой бутылкой сивухи…
… Это было в августе 1959 года, когда Михайловский еще не совсем оправился от удара разбитой им во Бахусе редакционной машины и мечтал соединить в своих руках бразды редактора газеты и руководителя литературной группы.
Но вот наступило третье июля 1960 года. Федяков, как и раньше, шатается пьяным и полураздетым по улицам города, сверкая лысеющей со лба головой и поражая жителей видом своих поповских косм. Кроме того, вопит: «Почему хозяева земли допускают, что я голодаю и пропиваю по восемнадцать тысяч рублей, полученных за роспись храма в Троицком? Ведь я состою в покровительстве у Михайловского, печатаю в его газете свою «Яблоню» без хвоста и в «Родной семье» без поста; обещаю написать «Ремонт храма» для общего хлама. Вот моя философия: давай поллитра, никакой брех не удержит меня от включения в компанию трех – Михайловский поэт, писатель Епифанов, очеркист Захар. Недаром Захарыч мой людям не вымолвет слова, занятый лошадиной судьбой…»
Ситуация подходящая. Михайловский, назначив себя в руководители литературной группы и нуждаясь хоть в каких-либо членах, потому что творческие товарищи от него разбежались, публикует в своей газете № 78 (5486) сногсшибательное сообщение о подготовке к изданию книг и брошюр членов литературной группы – В. Федякова, В. Гладкова, пьянствующих до белой горячки, изгнанных за это со всех постов и со всех хвостов. Вот и рассказу конец: Двуликий Михайловский создал себе бессмертный венец.
XIII
ОТОЩАЛИ
В наш разговор о семье и браке вмешалась пожилая колхозница в голубом платке и в просторной черной кофте.
– Ми-и-илай! – Хлопнула она меня по плечу со всего размаха. – Я уж и сама в толк не возьму, прытка ее возьми! Но мое, деревенское, мнение такое: наверное, отощал народ, если по десять раз в году женятся.
XIV
СО СЛОВАРЕМ
Клавочка, принеси мне словарь иностранных слов, – попросил жену автор журнальной статьи о применении гексахлорана для протравливания семян и уморения соседских кур, загадивших двор.
– Павел Иваныч, неужели свою собственную статью не можешь читать сам?
– Могу, но только со словарем. Когда писал, хотелось выразиться научнее, а теперь вот, придется посидеть над ней: слова перезабыл, пока статью напечатали в журнале.
XV
ОПРОВЕРЖЕНИЕ
Редактор Мелкотравкин ерошил всей пятерней свою чуть вьющуюся шевелюру, бегал синеватыми глазами по газетному листу, удовлетворенно крякал:
– Ммда-а-а, теперь моя теория не печатать произведения местных авторов полностью подтвердилась. Другое дело, Чехов! Как суверенный редактор, я напечатал рассказ «Гусенок», теперь все о нем пишут и говорят, так что мне обеспечено место в столичном издательстве. Мм-да!
– Александр Георгиевич, нас опровергли и опозорили! – с криком ворвалась в кабинет секретарша, размахивая номером «Литературной газеты». – Написали, что вы плагиатор и невежда…
Мелкотравкин заглянул в газету и обомлел: там писалось, что не может быть стылого гнева и что Чехов никогда не писал рассказа «Гусенок», что не было в городе каретной мастерской, никогда один рабочий не был «силовым» цехом завода, равно как и нельзя лечить зубы пьяной корове…
– Вызвать ко мне Кузькина! – рявкнул Мелкотравкин. А когда Кузькин вошел, зашумел на него: – Ты бы сначала сходил к врачу-психиатру, а потом уже приписывал бы рассказ «Гусенок» Чехову и одобрял бы мое глупое стихотворение «Моему родному городу». Да и вообще нас опровергли и высекли на весь мир…
– Вот здорово! – сияя радостными глазами, неожиданно сказал Кузькин. – Ведь рассказ «Гусенок» я сам написал, лишь поставил в Таганроге штемпель в чеховском музее, иначе не пробьешь вашу твердолобость…
– Ты, горсть тебе проса в нос, о себе лишь думаешь! – закричал редактор. – А вот я теперь как?
– Так и поступите, – спокойно посоветовал Кузькин. – Выпейте пять литров кагора (это же вами такая порция признана посильной для казацкого попа, а вы на выпивку сильнее его, сдюжите (и пишите опровержение, валите вину на секретаря, на заместителя или даже на меня: все мы не так проницательны и не собираемся лезть по чужим спинам в столичное издательство.
XVI
ОЧИЩЕННЫЙ
Чалая брюхатая кобыла медленно тащила арбу по размытой глинистой дороге, так что от скуки мы разговорились – я, незнакомый франт в штиблетах и курносый рыжий старик-возница. Впрочем, мы больше слушали, франт с наплоенными русыми волосами рассказывал о себе разные небылицы:
– Человек я очищенный, так что меня даже сатана не поймает толкачом в ступе. Верно говорю! Из Ракитного прогнали с редакторства за бытовую распущенность и пьянство, я сейчас же к одному знакомому кузнецу метнулся: «Перекуй меня, говорю, в честные люди, в очищенные». Тот меня, раз-два, и обратил. Так что я снова очищенный, сам черт меня не обманет…
– Дали бы тебя народу напрощуп, – возразил возница, – ей-ей. Сразу обрисуем и посадим на сниженный корм…
– Каво, меня? Да ведь я написал книгу о добыче угля из воздуха…
– Тпрру! – возница остановил кобылу у крыльца. – Зайдем к знакомой куме глейчик молока выпить. Горло от жары пересохло… Так вы очищенный? – переспросил франта, когда хозяйка подала молоко и кружки. – Ну что ж, такая вам и честь…
Старик собрал пенку в свою и мою кружку, а франту налил «стриженого» молока. И тот выпил, не поняв подвоха. А старик расхохотался и толкнул меня локтем:
– Бачь, як вышло! Сатана его не обманул, а мужик разгадал и по справе нагодувал…
XVII
ТЕСНОТА
Обросший бородою гололобый человек с дьяконскими темно-русыми волосами на затылке, в сером люстриновом пиджачке и непонятного фасона стоптанных ботинках протянул мне руку:
– Будем знакомы. Артист и художник Копейкин, битый на Лубянке, ищущий простора на земле. Разрешите присоединиться к путешествию?
Миновав ржаные поля, напоенные ароматом желтых туманов цветения, мы оказались в степи. Кругом трава, стрекот кузнечиков, голубая бескрайность.
На какие-то сутки путешествия остановились мы на ночлег вблизи заповедника Чапли, километрах в двадцати от Сиваша.
«Завтра осмотрим Чапли, – сказал я. – В этом дивном уголке природы русские и украинские ученые на сорока тысячах гектаров девственной целины изучают влияние древесных насаждений на климат, создают новые сорта засухоустойчивых пшениц и неизвестные в природе виды животных».
– А водку они делают? – спросил Копейкин, глаза его, похожие на мутные лужицы с черным головастиком посредине, замаслились. – Я это к тому, что за поллитра готов заложить душу, могу даже иконы нарисовать для продажи…
– Не будем об этом, – возразил я. – Ты искал простор, он перед нами. Кроме того, собираешься писать картину «Повар в степи», так что будет полезным, если попрактикуешься в варении ужина…
Мы разложили костер из сухих стеблей прошлогодних чернобыльников, пристроили мой солдатский котелок на треноге.
Лежа в траве поодаль, я любовался желто-фиолетовыми языками лизавшего котелок пламени, слушал скрипение коростелей, вдыхал степной аромат и радовался, что степь вызвала даже у Копейкина чувство простора. Ведь он напевал какую-то песенку, потом начал декламировать шекспировские «Перчатки», громыхая ложкой о котелок. Вдруг зашипело, в нос ударило запахом подгоревшей каши.
– Опрокинул? – с горечью спросил я.
– Опрокинул, – унылым голосом признался неисправимый алкоголик Копейкин, в руках которого я увидел пустую винную посудину. – Три последних глотка выпил перед закуской, вот и… Главное же, теснота, потому и опрокинул…
XVIII
НАУЧНЫЙ ГУСЬ
Колхозник Антип даже рот открыл в удивлении, когда сын строго предупредил его за столом:
– Не называй меня Ванюхой, потому что я теперь человек научный, учусь в институте. Иван Антипович, вот кто я…
– Ежели ты научный, – прищурив черные колючие глаза и приподняв правую осекшуюся бровь, возразил, наконец, Антип, – то скажи, почему петух поет с закрытыми глазами?
– Мы это не изучали.
– Ага, не изучали. Так я тебе скажу: петух знает свой урок и не подглядывает, как ты, в книжку, а все от жизни схватывает. И если ты мне не докажешь свою научность, буду звать тебя Ванюхой…
– Докажу! – закипятился сынок. Гребенкой швырнул косматые светлые волосы назад, потом пырнул пальцем в лежащего на тарелке жареного гуся: – Математика в дифференциальном исчислении приравнивает одну единицу к двум, так что видимый гусь равняется двум математическим…
– О-о-о, сынок, теперь вижу, ты научный человек. Поэтому видимого гуся беру себе с матерью, а который научный гусь, в двойной порции, это тебе. Кушай на здоровье! И скажи, как он на вкус, твой научный гусь?
XIX
О РАЗИНЯХ
Едва Митька Мостин ввалился в хату, набежали соседи послушать его рассказ о городских приключениях. Чего он только не наговорил за этот вечер? И как среднюю школу кончал в поселке Дон, и как краеведом в два счета сделался вместе с редчайшим экспонатом безграмотности Сасей Епифановым, и как срочно заболел, чтобы не попасть в колхозные председатели, и как зимой купался в мраморном бассейне, а летом катался на коньках по неестественному снегу м льду, как орден получил за падешь скота, как разговаривал с учеными птицами и не понимал умных и честных людей.
– И все это, благодаря разиням, – подмигнул Митька слушателям, потом выбежал из-за стола на середину избы и расставил дугою ноги. – Ей-богу, на мою жизнь в городе хватит разинь. В парке воевода Шерстаков справлял «Русскую зиму» и на санях катался. А я стоял и все думал, как же мне попасть на учебу в высшую школу? Гляжу, Шерстаков заехал мне дышлом в рот. А вы еще не верите, что в городе полным полно разинь, как овощных корзин! Не будь разинь, нам крышка…
XX
НА РАЗНЫХ ЯЗЫКАХ
Сутуленькая старушка в очках и чепце остановилась у витрины чертежной мастерской на Николаевском съезде. Не поняв сути, забарабанила в стекло.
– Мне, сыночек, ничего не надо, – сказала она выбежавшему из мастерской начальнику. – Скажите только, что у вас там люди делают?
– Чертят, бабушка, чертят…
– Осподи, сусе христе! – испуганно крестясь. Засеменила старуха по тротуару. – До чего народ со своими секретами обезобразился, что начали среди белого дня чертят за столами делать…
XXI
НАХОДЧИВОСТЬ
На этот раз бригадир приказал Сидору отвести мерина на конюшню. Только Сидор взобрался верхом, Гаврила под дорогу:
– Подвези!
И поехали вдвоем тучные лобастые парни с вихрами кудрявых чубов. Мерин кряхтел от натуги, хвостом махал и протестующе фыркал.
– Ах, бродяги вы безжалостные! – встретил конюх руганью всадников: – На одну животную скотину двое засели…
– Да ведь третьему тут и места не осталось, – находчиво возразил Сидор. – Вот и пришлось ехать только вдвоем…
XXII
ВИТЯ
Мать, железнодорожная обходчица, уступила Вите свой огородик возле насыпи под ветвистую пшеницу:
– Агрономом мечтает быть сынок, пусть…
Всю зиму Витя ставил на полоске плетки и чучела, рядом с ними вырастали снежные дюны. Весною парень траншеями задерживал воду в снегу, а просохшие зеленя расчесал граблями. Потом подкармливал химикалиями, пропалывал. Вместе с пионерами произвел летом искусственное опыление.
Колхозный агроном пришел и похвалил Витю:
– Пшеница твоя самая лучшая в районе, на выставку поедешь…
И вот неожиданно навалилось несчастье: от паровозных искр загорелась пшеница накануне жатвы. Мать начала было кофтой бить по пламени, отчего искры летели в глубь полоски, и там возникали костры. Но Витя метнулся через пламя, зажег пучок соломы и быстро помчался параллельно колхозному пшеничному полю, поджигая свою полоску. Тогда огненная волна, крутясь и шумя жадными языками, покатилась все дальше от колхозного поля навстречу другой волне. За ней оставалась черная опаленная земля с седыми шевелящимися трубочками пепла и синими спиральками дымов.
Пока прибежали люди во главе с агрономом, огненные волны ударились друг о друга, клубы пламени со стоном взвились в воздух, зловеще трепыхнулись красными косицами в черной копоти и погасли.
– Не горюй, мама! – сказал Витя, успокаивая мать. Он вытер при этом рукавом закопченное, вспотевшее свое скуластое лицо и добавил: – Сгорела наша полоска, зато цел колхозный пшеничный океан. А это самое главное…
– Верно, Витя, это самое главное! – подтвердил агроном. – И колхоз пошлет тебя на учебу в сельскохозяйственный институт. Нам нужны такие герои, любящие пшеницу сеять и растить…
XXIII
ЛОГИКА
Некий Хир возглавил комиссию по… защите плагиаторов, укравших тридцатилетний труд старого краеведа.
– Да, – листая документы и вороша карандашом свои белесые брови, бормотал он в кругу своих «членов». – Конечно, факт неопровержимый: краевед написал, иллюстрировал и опубликовал труды об истории нашего города давным-давно, но… зачем же мы будем обижать Гладкова Иосифа, если его даже милиция всякий раз выпускает невредимым из своего вытрезвителя? Зачем мы будем обижать Гладкова Валентина, если его даже столичная милиция не отдала под суд за пьяные дебоши, а лишь потребовала исключить из аспирантов, а Райком партии только выгнал из лекторов вечернего университета без строгого выговора? Зачем будем обижать Сасу Ефанова, который и так «засылся с работой», попал в редкие экспонаты безграмотности, но оставлен мною же в секретарях парторганизации работников культуры? Брры-и-и, опасно трогать эту компанию. Ведь логика говорит, что и мне тогда отвечать придется за соучастие в плагиате, потому что я выполнял это поручение редактора «АК», секретаря Костина и свое собственное. Даже чуть удержался от подписи под главой книги «Край индустриальный». Брр! Тут должна быть логика!
– Да, да, да! – закивали головами члены комиссии. – Зачем автору слова, если он уже на пенсии, а нам еще до этого далеко? Давайте напишем, что автор действительно краевед-исследователь, написал и опубликовал работу об истории города, но… условия нового времени потребовали заменить его коллективом. Логика, а?
– Да, логика! – согласился Хир и подмахнул справку для Райкома, что, конечно, автор давно написал и напечатал, но… теперь компания стала автором еще с 1905 года, так что никакого плагиата нет, кроме археологии…
– Да здравствует Ефанов с его богемой! – крикнул кто-то из членов комиссии. Хир похлопал ему в ладоши в надежде, что на бюро Райкома найдутся желающие похлопать Хиру. Логика? И вот финал: Хиру нахлопали по шее. Это хорошая логика. Народ всегда знает действительную правду.
1960 год.
Город Старый Оскол.
КУСОЧЕК ЖИЗНИ
(НЕСКОЛЬКО КОРОТКИХ РАССКАЗОВ)
I
РЕБЕНОК
Был жаркий солнечный день, когда мы нагнали шагавшего по улице низкорослого мужчину в кожаном пиджаке и запыленных кирзовых сапогах. За спиной у незнакомца зеленела горбатая сумка с вещами, на правом плече чернел чемодан, подмышкой желтела вязанка дров, на груди качались две картонные коробки с ботинками.
– Кто это такое? – спросил товарищ, кивнул на перегруженного носильщика, с лица которого капли пота падали на картон и расплывались косматыми пятнами. Дама в широкой соломенной шляпе молча сердито обожгла нас взглядом черных глаз, а шагавший рядом с нею голенастый парень с газовыми шарами на веревочках бойко ответил:
– Это наш папка помогает нам идти с вокзала…
– Почему же ты не помогаешь папке? – возмутился я. Но дама сейчас же разгневалась и закричала:
– Наш сынок еще ребенок, сегодня лишь справляет именины шестнадцатилетия…
– Штаны у него очень короткие, – бросил реплику кто-то из прохожих. Но ему немедленно дал отпор сам «ребенок», показав язык и разъяснив:
– Мои штаны в чемодане, а на мне это папкины!
II
ШОФЕР
Мотор автобуса внезапно заглох на седьмом километре от города, и я с ужасом поглядел на часы: до начала спектакля осталось пятнадцать минут, а на шоссе не видать ни одной машины.
И вдруг, на мое счастье, показалась из-за леса легковая. Метнулся я к ней, поднял руку.
– В театр спешите? Девушка ждет? – переспросил шофер, остановив машину. У самого глаза лукаво прищурены, немного посмеивались через стекла пенсне. – Садитесь, нам по пути.
Сел я позади него, в нетерпении поторапливаю и по плечу рукою:
– Жми, браток, будет на магарыч…
Шофер сочувственно кивнул головой, поддал газу.
К подъезду театра мы подкатили за несколько минут до звонка.
Я выхватил из кошелька кредитку. Шофер отверг мой магарыч, улыбнулся:
– До свиданья! Желаю успеха в театре, а я тоже спешу, в Университет…
– Учитель? – спросил я. Шофер покачал головой:
– Нет, я профессор. Читаю сегодня лекцию «О характере советского человека».
III
БЫК
(Вместо басни)
Старый рогатый бык «Шерстаков», прозванный так за привычку «шерстить» бока встречному-поперечному, напутствовал одного сына на воеводство, другого на учебу:
– Му-у-у! Знаю по опыту: деньгами, силой, подхалимажем и водкой всего можно достичь. Так и живите, сынки, пока есть на свете много дураков…
И зажил воевода по отцовскому совету: пьет, ежедневно женится, невестам носы переделывает из африканских в римские, разваливает воеводство и бодро отписывается перед начальством: «Земля у нас – песочек, потому и урожай с воробьиный носочек…»
Бык-ученик тоже решил показать свое рогатое величие одноклассникам – белкам, соболям, зайцам, бобрам-федякам, разным зверькам бескопытным. Встал у стола учителя, рогами в пол уперся, глаза под лоб закатил и мычит:
– Не потерплю я львиное учение, что в Древнем Египте имелись номы. Не было номов, так я хочу…
– Были, были номы, – разноголосо возразили зверята. – Это же так назывались области по реке Нил…
– А-а-а, возражать!!? – Бык ринулся на одноклассников и начал давить лапки копытом. – Я вас всех пенсионерами сделаю, инвалидами…
– Ой! Ой! – завопили зверюшки. – Мы лучше согласимся с вашей сестрой «Жмуркой» и с вами, что не было номов, только лапки не давите копытом…
– Так бы давно, а то еще возражать вздумали! – заревел бык и хвостом свистнул в воздухе. – Имейте в виду, есть у меня в друзьях редактор Антрацит Каменный с блокнотом сатирика. Скажу ему, мгновенно объявит вас склочниками. Просвещенный редактор в понимании силы: ему эта идея о силе вбита ударами отцовской ложки по лбу…
Тираду быка прервал вошедший в класс косматогривый Лев-учитель.
– Новости, друзья! – сказал он торжественным голосом: – воеводу Шерстакова разжаловали в конюхи за пьянство и беззакония. А что вам тут бык рассказывал, я слышал через приоткрытую дверь. Ставлю в журнал «кол» невежде быку, а вы сейчас хором повторяйте за мною правило жизни: «В копыте и рогах большая сила может быть. Но правде человечьей и копытом бычьим нос не отдавить!»
IV
ПРЕМУДРЫЙ РАЙСКИЙ ГУСЬ
Эту важную птицу с длинным кривым носом и плутоватыми глазками во дворе у нас прозвали «Сергеем», потому что в домовой книге учинена собственноручная птичья запись: «Прибыли мы из небесного рая, где вместе с гусыней состояли по штату в стаде Сергея Радонежского».
– Го-го-го! – трубил он на ухо недоученным гусенятам, приглашенный к ним в репетиторы для подготовки к экзаменам в институт. – Го-го-го! Принесите мне побольше овса для прокорма, себе достаньте справки о слабом здоровье, вот и все будет хорошо: я поделюсь овсом с директором Соколом и его Соколихой, проведу вас в институт мимо всех рогаток…
– Га-га-га, – тоненькими голосами возразили гусенята. – Мы вовсе не больные, только недоученные… Задачки не решим на экзаменах, провалимся…
– Го-го-го! – сердясь и вздыбая перышки на лбу, колесом прошелся гусь перед гусенятами. – Не забывайте, что я есть премудрый райский гусь, а не какой-либо иной. Вместе с гусыней выкупим у директора Сокола пакет с экзаменационными задачами, решим заблаговременно и на плакате решение напишем, взлетим перед окном, так что… успеете списать.
… Все учел премудрый гусь, а вот этого не предвидел: за час до экзаменов связисты протянули возле института целую паутину телеграфных проводов, гусь с гусыней запутались в низ со своим плакатом-шпаргалкой и висят до сего дня. Маляры написали краской на гусиной спине: «Люди, не допускайте премудрого райского гуся в экзаменаторы, а недоученных гусенят к экзамену!»
V
ЗНАМЕНИТЫЙ ПОТОМОК
На трибуну взошел длинновязый мужчина с лошадиной головой, с бородавкой на левой скуле. Встряхнув копной черных волос и закатив глаза под лоб, проскрипел:
– А что мне Юлий Цезарь или Суворов?! Дуну, и нету…
В зале настороженно переглянулись. Кто-то шепнул:
– Не занимайтесь с ним, это же Игорек, внучок знаменского Луки…
– Чепуха! – возразил Игорек. – Я знаменитый потомок славянского вождя Александра Македонского, избившего немцев на Чудском озере…
– Не врите! – закричали из зала. – Немцев громил Александр Невский, а Македонский никогда не был славянским предком…
– Замолчи, дурак! – Игорек шагнул с трибуны в зал, подняв кулаки. На перехват бросились патрули с красными повязками на руках.
Через несколько минут «Знаменитый потомок» оказался в клетке вытрезвителя, а в клубе звучал голос лектора:
– Пьяниц и невежд мы не должны терпеть на нашей земле, и нечего ожидать, пока Игорька укусит вавилонский малярийный комар, от которого умер Александр Македонский. Мы должны всю породу Игорьков мыть и трепать, пока они станут настоящими людьми. А то ведь придумал человек, что он – знаменитый потомок!
VI
ПИСАТЕЛЬ
Редактор Антрацит Каменный долго мучился над вопросом, как ему достичь славы? Однажды прочел, что малоазиатский грек Герострат прославился сожжением в 356 году до нашей эры храма Артемиды в Эфесе. «А ведь здорово! – восхитился редактор, хлопнув себя ладонью по лбу. – Нельзя ли прославиться сожжением своей собственной совести?»
Задумано, сделано. Девятнадцатого сентября 1956 года читатели прочли № 112 (4096) редактируемой Антрацитом Каменным газеты с произведением «Редчайший экспонат… безграмотности».
«Дорогие ребята, – говорилось в произведении директора музея. – Сколько вам впечатлений подарилА незабываемое лето… В школах дуте производиться 8 больше опытов… В августе месяце с 18 по 1 сентября план товарооборот Книготорга выполнен за август месяц 25 числа… СновО школа родная. С чем и спешим поздравить директора музея…»
Пошла ведь после этого слава об Антраците Каменном и директоре-невежде. Только им показалась она недостаточной. И вот Антрацит Каменный во сто крат увеличил свое стремление к славе. В номере 78 (5486) редактируемой им газеты он 3 июля 1960 года оглушил читателей сообщением, что «Редчайший экспонат безграмотности, директор музея Саса Епифанов, стал писателем и украсил своей подписью чужую брошюру об истории родного города».
Теперь уж слава Антрацита Каменного может считаться бессмертной: он сжег окончательно свою собственную совесть и воспел невежду плагиатора. Возведя его на Олимп, на Парнас.
Не забудьте, читатель, что Герострата объявили в свое время сумасшедшим. Пора такой славой осенить и писателя Антрацита Каменного вместе с его экспонатом из музея. Уж слава, так слава!
VII
ТЕРПИ, КАЗАК…
Мчась опрометью с узлами реквизитных вещей, ребята столкнулись лбами.
– Ух ты, все кругом идет! – воскликнул белобрысый толстячок, поправляя сбившийся на бок красный галстук. – Даже лоб разбил. Бегая по всему городу за костюмами для пьесы «Сын полка»…
– Зачем же ты бегаешь, если директор Дома пионеров содержит костюмершу и платит ей по шесть тысяч рублей в год за борьбу с молью?
– Э-э-э, Ванюшка, что об этом говорить, если завхоз Цугин на моль отпускает по шесть тысяч, а на костюмы – ни копейки. Просто, терпи, казак, атаманом станешь или…останешься вечным артистом по собиранию костюмов возле бабочки моли и бабушки Алентьевой!
VIII
ВОЗРАСТ
Прислушиваясь к фырканью лошадей в ночной степи и звону цепи стреноженного жеребца, пятидесятилетний конюх Андрей Боронин сказал:
– Сила теперь у нас не та, помысла иная, а то ведь бегали из ночного к девкам в хоровод…
– Чего не та? – возразил шестидесятилетний Осип. – Зажигай костер, прыгну через него ловчее пионеров…
– Да ну-у-у? – удивленно, подзадоривающими голосами загудели другие товарищи, конюхи колхозных бригад. – Испробуем…
Вскоре рыжие языки пламени встали над кучей валежника, лизнули ночную черноту. И тогда Осип, поддернув ослабшие штаны, разбежался первым. Длинные волосы его и широкая борода казались медно-красными в отблесках костра. Изогнулся ловко, прыгнул. За вихрями дыма исчезла его белая рубаха, раздутая на спине ветром.
– Чаво топчетесь? Прыгайте! – закричал Осип из темноты. И тогда старики не удержались. Они прыгали напропалую, валились друг на друга, «ребятились».
Кто-то предложил загнуть Осипу «калачи», а тем временем Андрей Боронин схватил чью-то шубу и махнул в костер для потехи. Смрадный запах ударил в нос барахтавшимся, они сразу завопили:
– Одежа погорела! Шу-у-уба-а…
… Через неделю товарищеский суд разбирал дело о сгоревшей Осиповой шубе. Старики держались крепко на своем, не отрицал и Осип, что шубу сожгли, когда еще «ребятились», пионерами через костер прыгали…
– Ну, если не пионерами, то в пионерском возрасте, – пояснил Осип.
После этого суд ушел на совещание, потом зачитал решение:
«Поскольку виноват возраст, и событие ушло в давность, дело прекратить…»
– Спасибо! – старики улыбнулись и направились к выходу. Между собою перешептывались: – трудная это дела, возраст. По пионерскому играться мы не научились, а сутяжничать разучились…
– Ну да ведь у нас какой возраст? – спросил Осип, разглаживая бороду. Потом сам же и ответил: – Возраст у нас советский, так что это понимать надо, к пионерам присматриваться надо. Возраст…
IX
ХИТРЕЦЫ
Узнав о золотых россыпях, шабашники сшили парусиновые мешки, торопливо двинулись в путь-дорожку. Год шли, два шли. Бац, река поперек дороги. За перевоз требуют один трудодень. Но где его взять, если шабашники в колхозе не работали?
Судили-рядили, да и порешили: переплыть реку на корягах.
– Вот что, родимые – сказал старший шабашник, – чтобы никто раньше других до золота не добрался, не захватил немножко побольше. Бросимся на переправу одновременно, по сигналу.
Согласились хитрецы. Устроились на горбинах коряг, чтобы не замочить обувь, а ноги для безопасности связали веревками под корягой.
– Вот, родимые, никаким ветром нас не сдует… Толка-а-ай!
Едва старший подал команду, хитрецы ринулись вперед с крутого берега. Только шум пошел, да брызги засверкали в голубом воздухе. И немедленно коряги повернулись горбами вниз, подошвы шабашников глянули в небо.
– Ишь, хитрецы! – позавидовал прохожий. – Не успели вымокнуть, уже ноги сушат…
– Да это же шабашники нырнули. Будет теперь на корм ракам и щукам, засмеялся старик-рыбак. – Оно и колхозу меньше маеты, если погибнут хитрецы!
X
СПЕЦИАЛИСТ
Егорку, старшего в нашем дворе мальчишку, прозвали «Бульдогом» за широкий плоский нос и вредный характер. На этот раз Егорка обидел маленького Мишу, сына прачки.
– Ты не специалист, уходи! – гнал он его от игры.
Миша захныкал, растирая грязными кулаченками по щекам слезы, хлынувшие из его круглых синеватых глаз.
– Не порти своим голосом нашего настроения! – закричал «Бульдог». – Сам видишь, для маленького нету у нас специальности: я играю директора эмтэеса, Ванька – бригадира, Сенька с Ленькой – трактористы, Макарка с Яшкой – трактора, Сережка с Ванькой – бензин, все места в игре заняты. Уходи!
– Ага, теперь и я буду специалист! – радостно взвизгнул Миша, перестав плакать и взглянув на «Бульдога» мокрыми от слез глазами: – Буду вонять бензином…
XI
УЧЕНИК СО СТАЖЕМ
Рослый парень с прической «бокс» и дюжиной сверкающих на лацканах пиджака значков удивленно поглядел на учительницу, потом на классную доску с письменами:
– Можно стереть? Зачем это предложение: «В кустах свищет соловей»?
– Сначала определите время глагола «свищет», – возразила учительница. Парень пожал плечами, презрительно оттопырил губу и сказал:
– Уж если соловей свищет, значит, время весеннее. Зимой эта птица не может, – парень молниеносно смахнул тряпицей с доски все предложение и, важно шагая к парте, заметил: – Третий год, Наталья Николаевна, сижу в одном классе, а вы только пришли сюда и стараетесь поймать меня на соловьином пустячке. Не выйдет. Я ученик со стажем…
XII
ДВУЛИКИЙ
Михайловский, раздув ноздри и раскосматив свою русую шевелюру стажирующего священника или неудачного поэта со стылым гневом, бил себя кулаком в грудь и кричал на заседании бюро:
– Товарищи, литературная группа «Дружные всходы» поставила наше руководство на грань краха своим решением печатать произведения в альманахе и принять в члены пьяницу и богомаза Федякова, один вид которого позорит страну. Вы помните картинку: по улице города шествовал этот Федяков в костюме голого Адама и с вознесенной над головой бутылкой сивухи…
… Это было в августе 1959 года, когда Михайловский еще не совсем оправился от удара разбитой им во Бахусе редакционной машины и мечтал соединить в своих руках бразды редактора газеты и руководителя литературной группы.
Но вот наступило третье июля 1960 года. Федяков, как и раньше, шатается пьяным и полураздетым по улицам города, сверкая лысеющей со лба головой и поражая жителей видом своих поповских косм. Кроме того, вопит: «Почему хозяева земли допускают, что я голодаю и пропиваю по восемнадцать тысяч рублей, полученных за роспись храма в Троицком? Ведь я состою в покровительстве у Михайловского, печатаю в его газете свою «Яблоню» без хвоста и в «Родной семье» без поста; обещаю написать «Ремонт храма» для общего хлама. Вот моя философия: давай поллитра, никакой брех не удержит меня от включения в компанию трех – Михайловский поэт, писатель Епифанов, очеркист Захар. Недаром Захарыч мой людям не вымолвет слова, занятый лошадиной судьбой…»
Ситуация подходящая. Михайловский, назначив себя в руководители литературной группы и нуждаясь хоть в каких-либо членах, потому что творческие товарищи от него разбежались, публикует в своей газете № 78 (5486) сногсшибательное сообщение о подготовке к изданию книг и брошюр членов литературной группы – В. Федякова, В. Гладкова, пьянствующих до белой горячки, изгнанных за это со всех постов и со всех хвостов. Вот и рассказу конец: Двуликий Михайловский создал себе бессмертный венец.
XIII
ОТОЩАЛИ
В наш разговор о семье и браке вмешалась пожилая колхозница в голубом платке и в просторной черной кофте.
– Ми-и-илай! – Хлопнула она меня по плечу со всего размаха. – Я уж и сама в толк не возьму, прытка ее возьми! Но мое, деревенское, мнение такое: наверное, отощал народ, если по десять раз в году женятся.
XIV
СО СЛОВАРЕМ
Клавочка, принеси мне словарь иностранных слов, – попросил жену автор журнальной статьи о применении гексахлорана для протравливания семян и уморения соседских кур, загадивших двор.
– Павел Иваныч, неужели свою собственную статью не можешь читать сам?
– Могу, но только со словарем. Когда писал, хотелось выразиться научнее, а теперь вот, придется посидеть над ней: слова перезабыл, пока статью напечатали в журнале.
XV
ОПРОВЕРЖЕНИЕ
Редактор Мелкотравкин ерошил всей пятерней свою чуть вьющуюся шевелюру, бегал синеватыми глазами по газетному листу, удовлетворенно крякал:
– Ммда-а-а, теперь моя теория не печатать произведения местных авторов полностью подтвердилась. Другое дело, Чехов! Как суверенный редактор, я напечатал рассказ «Гусенок», теперь все о нем пишут и говорят, так что мне обеспечено место в столичном издательстве. Мм-да!
– Александр Георгиевич, нас опровергли и опозорили! – с криком ворвалась в кабинет секретарша, размахивая номером «Литературной газеты». – Написали, что вы плагиатор и невежда…
Мелкотравкин заглянул в газету и обомлел: там писалось, что не может быть стылого гнева и что Чехов никогда не писал рассказа «Гусенок», что не было в городе каретной мастерской, никогда один рабочий не был «силовым» цехом завода, равно как и нельзя лечить зубы пьяной корове…
– Вызвать ко мне Кузькина! – рявкнул Мелкотравкин. А когда Кузькин вошел, зашумел на него: – Ты бы сначала сходил к врачу-психиатру, а потом уже приписывал бы рассказ «Гусенок» Чехову и одобрял бы мое глупое стихотворение «Моему родному городу». Да и вообще нас опровергли и высекли на весь мир…
– Вот здорово! – сияя радостными глазами, неожиданно сказал Кузькин. – Ведь рассказ «Гусенок» я сам написал, лишь поставил в Таганроге штемпель в чеховском музее, иначе не пробьешь вашу твердолобость…
– Ты, горсть тебе проса в нос, о себе лишь думаешь! – закричал редактор. – А вот я теперь как?
– Так и поступите, – спокойно посоветовал Кузькин. – Выпейте пять литров кагора (это же вами такая порция признана посильной для казацкого попа, а вы на выпивку сильнее его, сдюжите (и пишите опровержение, валите вину на секретаря, на заместителя или даже на меня: все мы не так проницательны и не собираемся лезть по чужим спинам в столичное издательство.
XVI
ОЧИЩЕННЫЙ
Чалая брюхатая кобыла медленно тащила арбу по размытой глинистой дороге, так что от скуки мы разговорились – я, незнакомый франт в штиблетах и курносый рыжий старик-возница. Впрочем, мы больше слушали, франт с наплоенными русыми волосами рассказывал о себе разные небылицы:
– Человек я очищенный, так что меня даже сатана не поймает толкачом в ступе. Верно говорю! Из Ракитного прогнали с редакторства за бытовую распущенность и пьянство, я сейчас же к одному знакомому кузнецу метнулся: «Перекуй меня, говорю, в честные люди, в очищенные». Тот меня, раз-два, и обратил. Так что я снова очищенный, сам черт меня не обманет…
– Дали бы тебя народу напрощуп, – возразил возница, – ей-ей. Сразу обрисуем и посадим на сниженный корм…
– Каво, меня? Да ведь я написал книгу о добыче угля из воздуха…
– Тпрру! – возница остановил кобылу у крыльца. – Зайдем к знакомой куме глейчик молока выпить. Горло от жары пересохло… Так вы очищенный? – переспросил франта, когда хозяйка подала молоко и кружки. – Ну что ж, такая вам и честь…
Старик собрал пенку в свою и мою кружку, а франту налил «стриженого» молока. И тот выпил, не поняв подвоха. А старик расхохотался и толкнул меня локтем:
– Бачь, як вышло! Сатана его не обманул, а мужик разгадал и по справе нагодувал…
XVII
ТЕСНОТА
Обросший бородою гололобый человек с дьяконскими темно-русыми волосами на затылке, в сером люстриновом пиджачке и непонятного фасона стоптанных ботинках протянул мне руку:
– Будем знакомы. Артист и художник Копейкин, битый на Лубянке, ищущий простора на земле. Разрешите присоединиться к путешествию?
Миновав ржаные поля, напоенные ароматом желтых туманов цветения, мы оказались в степи. Кругом трава, стрекот кузнечиков, голубая бескрайность.
На какие-то сутки путешествия остановились мы на ночлег вблизи заповедника Чапли, километрах в двадцати от Сиваша.
«Завтра осмотрим Чапли, – сказал я. – В этом дивном уголке природы русские и украинские ученые на сорока тысячах гектаров девственной целины изучают влияние древесных насаждений на климат, создают новые сорта засухоустойчивых пшениц и неизвестные в природе виды животных».
– А водку они делают? – спросил Копейкин, глаза его, похожие на мутные лужицы с черным головастиком посредине, замаслились. – Я это к тому, что за поллитра готов заложить душу, могу даже иконы нарисовать для продажи…
– Не будем об этом, – возразил я. – Ты искал простор, он перед нами. Кроме того, собираешься писать картину «Повар в степи», так что будет полезным, если попрактикуешься в варении ужина…
Мы разложили костер из сухих стеблей прошлогодних чернобыльников, пристроили мой солдатский котелок на треноге.
Лежа в траве поодаль, я любовался желто-фиолетовыми языками лизавшего котелок пламени, слушал скрипение коростелей, вдыхал степной аромат и радовался, что степь вызвала даже у Копейкина чувство простора. Ведь он напевал какую-то песенку, потом начал декламировать шекспировские «Перчатки», громыхая ложкой о котелок. Вдруг зашипело, в нос ударило запахом подгоревшей каши.
– Опрокинул? – с горечью спросил я.
– Опрокинул, – унылым голосом признался неисправимый алкоголик Копейкин, в руках которого я увидел пустую винную посудину. – Три последних глотка выпил перед закуской, вот и… Главное же, теснота, потому и опрокинул…
XVIII
НАУЧНЫЙ ГУСЬ
Колхозник Антип даже рот открыл в удивлении, когда сын строго предупредил его за столом:
– Не называй меня Ванюхой, потому что я теперь человек научный, учусь в институте. Иван Антипович, вот кто я…
– Ежели ты научный, – прищурив черные колючие глаза и приподняв правую осекшуюся бровь, возразил, наконец, Антип, – то скажи, почему петух поет с закрытыми глазами?
– Мы это не изучали.
– Ага, не изучали. Так я тебе скажу: петух знает свой урок и не подглядывает, как ты, в книжку, а все от жизни схватывает. И если ты мне не докажешь свою научность, буду звать тебя Ванюхой…
– Докажу! – закипятился сынок. Гребенкой швырнул косматые светлые волосы назад, потом пырнул пальцем в лежащего на тарелке жареного гуся: – Математика в дифференциальном исчислении приравнивает одну единицу к двум, так что видимый гусь равняется двум математическим…
– О-о-о, сынок, теперь вижу, ты научный человек. Поэтому видимого гуся беру себе с матерью, а который научный гусь, в двойной порции, это тебе. Кушай на здоровье! И скажи, как он на вкус, твой научный гусь?
XIX
О РАЗИНЯХ
Едва Митька Мостин ввалился в хату, набежали соседи послушать его рассказ о городских приключениях. Чего он только не наговорил за этот вечер? И как среднюю школу кончал в поселке Дон, и как краеведом в два счета сделался вместе с редчайшим экспонатом безграмотности Сасей Епифановым, и как срочно заболел, чтобы не попасть в колхозные председатели, и как зимой купался в мраморном бассейне, а летом катался на коньках по неестественному снегу м льду, как орден получил за падешь скота, как разговаривал с учеными птицами и не понимал умных и честных людей.
– И все это, благодаря разиням, – подмигнул Митька слушателям, потом выбежал из-за стола на середину избы и расставил дугою ноги. – Ей-богу, на мою жизнь в городе хватит разинь. В парке воевода Шерстаков справлял «Русскую зиму» и на санях катался. А я стоял и все думал, как же мне попасть на учебу в высшую школу? Гляжу, Шерстаков заехал мне дышлом в рот. А вы еще не верите, что в городе полным полно разинь, как овощных корзин! Не будь разинь, нам крышка…
XX
НА РАЗНЫХ ЯЗЫКАХ
Сутуленькая старушка в очках и чепце остановилась у витрины чертежной мастерской на Николаевском съезде. Не поняв сути, забарабанила в стекло.
– Мне, сыночек, ничего не надо, – сказала она выбежавшему из мастерской начальнику. – Скажите только, что у вас там люди делают?
– Чертят, бабушка, чертят…
– Осподи, сусе христе! – испуганно крестясь. Засеменила старуха по тротуару. – До чего народ со своими секретами обезобразился, что начали среди белого дня чертят за столами делать…
XXI
НАХОДЧИВОСТЬ
На этот раз бригадир приказал Сидору отвести мерина на конюшню. Только Сидор взобрался верхом, Гаврила под дорогу:
– Подвези!
И поехали вдвоем тучные лобастые парни с вихрами кудрявых чубов. Мерин кряхтел от натуги, хвостом махал и протестующе фыркал.
– Ах, бродяги вы безжалостные! – встретил конюх руганью всадников: – На одну животную скотину двое засели…
– Да ведь третьему тут и места не осталось, – находчиво возразил Сидор. – Вот и пришлось ехать только вдвоем…
XXII
ВИТЯ
Мать, железнодорожная обходчица, уступила Вите свой огородик возле насыпи под ветвистую пшеницу:
– Агрономом мечтает быть сынок, пусть…
Всю зиму Витя ставил на полоске плетки и чучела, рядом с ними вырастали снежные дюны. Весною парень траншеями задерживал воду в снегу, а просохшие зеленя расчесал граблями. Потом подкармливал химикалиями, пропалывал. Вместе с пионерами произвел летом искусственное опыление.
Колхозный агроном пришел и похвалил Витю:
– Пшеница твоя самая лучшая в районе, на выставку поедешь…
И вот неожиданно навалилось несчастье: от паровозных искр загорелась пшеница накануне жатвы. Мать начала было кофтой бить по пламени, отчего искры летели в глубь полоски, и там возникали костры. Но Витя метнулся через пламя, зажег пучок соломы и быстро помчался параллельно колхозному пшеничному полю, поджигая свою полоску. Тогда огненная волна, крутясь и шумя жадными языками, покатилась все дальше от колхозного поля навстречу другой волне. За ней оставалась черная опаленная земля с седыми шевелящимися трубочками пепла и синими спиральками дымов.
Пока прибежали люди во главе с агрономом, огненные волны ударились друг о друга, клубы пламени со стоном взвились в воздух, зловеще трепыхнулись красными косицами в черной копоти и погасли.
– Не горюй, мама! – сказал Витя, успокаивая мать. Он вытер при этом рукавом закопченное, вспотевшее свое скуластое лицо и добавил: – Сгорела наша полоска, зато цел колхозный пшеничный океан. А это самое главное…
– Верно, Витя, это самое главное! – подтвердил агроном. – И колхоз пошлет тебя на учебу в сельскохозяйственный институт. Нам нужны такие герои, любящие пшеницу сеять и растить…
XXIII
ЛОГИКА
Некий Хир возглавил комиссию по… защите плагиаторов, укравших тридцатилетний труд старого краеведа.
– Да, – листая документы и вороша карандашом свои белесые брови, бормотал он в кругу своих «членов». – Конечно, факт неопровержимый: краевед написал, иллюстрировал и опубликовал труды об истории нашего города давным-давно, но… зачем же мы будем обижать Гладкова Иосифа, если его даже милиция всякий раз выпускает невредимым из своего вытрезвителя? Зачем мы будем обижать Гладкова Валентина, если его даже столичная милиция не отдала под суд за пьяные дебоши, а лишь потребовала исключить из аспирантов, а Райком партии только выгнал из лекторов вечернего университета без строгого выговора? Зачем будем обижать Сасу Ефанова, который и так «засылся с работой», попал в редкие экспонаты безграмотности, но оставлен мною же в секретарях парторганизации работников культуры? Брры-и-и, опасно трогать эту компанию. Ведь логика говорит, что и мне тогда отвечать придется за соучастие в плагиате, потому что я выполнял это поручение редактора «АК», секретаря Костина и свое собственное. Даже чуть удержался от подписи под главой книги «Край индустриальный». Брр! Тут должна быть логика!
– Да, да, да! – закивали головами члены комиссии. – Зачем автору слова, если он уже на пенсии, а нам еще до этого далеко? Давайте напишем, что автор действительно краевед-исследователь, написал и опубликовал работу об истории города, но… условия нового времени потребовали заменить его коллективом. Логика, а?
– Да, логика! – согласился Хир и подмахнул справку для Райкома, что, конечно, автор давно написал и напечатал, но… теперь компания стала автором еще с 1905 года, так что никакого плагиата нет, кроме археологии…
– Да здравствует Ефанов с его богемой! – крикнул кто-то из членов комиссии. Хир похлопал ему в ладоши в надежде, что на бюро Райкома найдутся желающие похлопать Хиру. Логика? И вот финал: Хиру нахлопали по шее. Это хорошая логика. Народ всегда знает действительную правду.
1960 год.
Город Старый Оскол.
Кусочек жизни. Короткие рассказы
© Copyright: Николай Никифорович Белых, 2008
Свидетельство о публикации №208120200072
Свидетельство о публикации №208120200072
Рецензии