Жертвенник чернобога

ЖЕРТВЕННИК ЧЕРНОБОГА


   Некогда на землю, где жили славяне, пришли готы. Кто не скрылся
в лесах, был убит, но не стал, словно вол, пахать чужие теперь поля.
   Однако и в лесной глуши им не было покоя: пришельцы выслеживали их и безжалостно истребляли.
   Солнце шло на покой, когда смолкли топоры, и мертвым лесом поднялись над поляной деревянные кресты. Рубахи старальщиков давно уже прилипли к спинам, и они радовались, что работа подошла к концу. Теперь дело стало за палачами. Их труд был уважаем среди готов, приносил им немалую прибыль и даже передавался по наследству от отца к сыну.
   Когда пленных вывели на поляну, им казалось, что их ждет последнее несчастье, но и этой надежде не суждено было сбыться. Как только подошли они к крестам, затрещали кусты, и бешеный табун лошадей понесся мимо места казни. Славяне увидели, что к длинным конским хвостам были привязаны их дочери и жены. Пыль еще не улеглась, когда принялись за мужчин...
   Распяли пленников быстро, но победителям захотелось затеять "игру" –
метание копий.
   Коренастый, медлительный воин поднял руку и резко гикнул.
Все повернулись к нему и ждали объявления условий. Даже конь замер
под ним и не переступал с ноги на ногу. Только временами по коже его
пробегала судорога, Прищурясь, тот указал на белокурого юношу,
распятого рядом со стариком. Старик был слаб, и глаза его были готовы
отвернуться от этого мира. Всадник заторопился.
-   Когда сыновья умирают первыми – это еще одна победа, – сказал он и бросил свое копье. Оружие точно попало в "цель" и так глубоко, как требовали "правила". Метальщик успел подскочить к "мишени" и вырвать древко до того,  как под тяжестью своей оно коснется земли.
  Следующим вызвался тот, кто даже среди своих слыл злобным. Родясь косым и обладая нечеловеческой ловкостью, он всю жизнь мстил всем за свое уродство, Взяв в обе руки по копью, он выбрал "цель" и, вскрикнув "хей!", – метнул копья в сторону человека, который, не мигая, смотрел на него с креста. Свист воздуха потонул в ликующих одобрениях, ибо метальщик попал одновременно в оба глаза распятой жертвы... Только когда тела пленников превратились в бесформенные груды мяса, ратники повернули коней своих вспять. Поляна опустела. И тогда деревья, что подчинялись одним лишь ветрам, подняли ветви, призывая небо в свидетели, свершившегося зла.
  В это время по тайным тропам в лесу сошлись уцелевшие славяне. Вести разносятся быстрее света, и все знали, что случилась беда. Но что произошло – никто не знал, потому слово теперь было за жрецом.    
   Облаченный в темно-синий балахон, в рысьей шапке, надвинутой до самых ресниц, по краю которой мерцали вышитые серебряной
нитью грибы, он сидел перед огнем и, пришептывая, варил что-то
в глиняном горшке. Вдруг он распрямился, поднес питье к лицу и,
вслушиваясь в клокочущее варево, выпил содержимое, не обжигаясь,
до самого дна.
     Мир для него остановился, время повернуло вспять,
и перед мысленным взором прошло все то, что случилось на поляне.
    Когда жаркая мошкара огня вновь стала разлетаться от места,
где недавно томился волшебный напиток, он уже ведал тайну прошедшего
дня и знал место, где искать погибших.
   Луна еще не сдвинулась с места, как на быстрину реки вслед за жреческим челноком вышли лодки. Когда миновали последний поворот, и взорам гребцов открылась поляна казни, вдруг ниспала такая тишина, что даже плеск весел угас в реке, Лодки без шума прошли по прибрежным камням, Белая луна освещала объятые трупами кресты, и они множились от собственных теней.
   Первым вышел на берег жрец, за ним – остальные, и все также в тишине каждый принялся за свою тяжкую работу.
  Тела были сняты и положены на погребальное ложе костра, как на жертвенник Чернобога – божества злоключений и бед. Его небольшой железный истукан с исполненным ярости лицом и поднятым в руке копьем, врыли в землю, повернув в сторону, куда ушли готы.
Перед грозным божеством никто не испытывал любви, один лишь страх.
Затем оживили огнем хворост и, чтобы проводить своих сородичей на Небо так, как подобает мужчинам, стали обрезать волосы, бросать их в пламя и, раздирая ногтями лица, оплакали погибших не слезами, а собственной кровью.
   Жрец, размахивая руками, закружил вокруг костра, то пронзительно крича птицей, то падал на землю, вслушиваясь в нее. Его волхование удалось: в тенях ночи и погребальной пляске огня все отчетливо увидели золотой шлем крылатой Магуры – облачной дочери Громовержца.
   Если она являлась над полем брани, то кропила поверженных живой водой. И сейчас  на поднятые  лица пало несколько крупных священных капель, хотя небо над головой светилось звездами.
   Теперь оставшиеся в живых могли не беспокоиться за своих близких: перед ними раскрылись чертоги, где среди неземного блаженства они станут ждать встречи со своей спасительницей и теми, кто придет к ним с земли.
   Полночи огонь выбрасывал во все стороны снопы искр и густые столбы дыма. Наконец костер превратился в золу. Тогда славяне сокрыли землей, что от него осталось. И когда все было закончено, лодки отошли от берега. В этот час туман начал подниматься над водой и тут же их поглотил...