Дом у озера

Болезнь настигла внезапно. Он даже не заметил, как это случилось. Еще вчера  весь день ходил, проверял сети, брошенные в камышах, опять щука-бандитка пробила брешь с кулак величиной, почитай, полулова пропало, ушло, как в воду кануло. А так оно и есть. И как ей это удается, леска-то синтетическая, капроновая, а щука старая, беззубая, видимо, хвостом рвет, не иначе. Но с ведро чебака и карасей все же достал, в ледник бросил. Потом капканы смотрел, силки, пусто, как жить дальше, чем запасы пополнять, осень на подходе, а там холода, дожди начнутся, снег ляжет и на долгие четыре месяца зима. Ну, и сухостой собирал, понятно, колол, подпиливал, складывал в дровяник, пока, наконец, не вымотался, подкопал картошки, сварил, поел с огурцом и луком, и в темноте, не раздеваясь, лег спать. И, проснувшись среди ночи, вдруг почувствовал ломоту, правый бок раскалывался от острой боли, ни шевельнуться, ни встать. Изловчился, вытянул левую руку за ковшом, расплескивая водицу, попил. Полегчало. Вот так-то жить одному. Помрешь, и глаза закрыть будет некому.

Степан Прохоров, сколько помнил себя, жил на берегу озера, узкого и  длинного, вытянутого в форме подковы так, что дом и прилегающее к нему подворье с огородом и баней были расположены как бы на полуострове. Здесь жили его родители, дом поставил отец, он и место выбрал, облюбовал, по словам матушки. В нем они  и состарились, высохли, стали немощны и недвижимы, тут за оградкой Степан их и похоронил. Почему отец, тоже Степан, вдруг снялся с насиженного места в Барнауле, бросил все, службу, городскую квартиру, друзей и, уговорив жену Анну, поселился у озера? Тайна эта разгадки не имеет. Почему человек ни с того, ни с сего вдруг совершает те или иные поступки? Кажется, чужая сила волокет его против воли. Но это только на первый взгляд. На самом деле в человеке все связано и устроено соответствующим образом. Вот так и у Прохорова-старшего на то были свои причины.
Степан Прохоров-младший, Степушка, как звали его родители, родился у озера, вырос при нем и привык к нему с детства. Другой жизни он не видел, в город его отец никогда не вывозил, всегда выбирался один, строго два раза в год по необходимости, наказывая Анне держать сына взаперти и не пускать. И Степушка, оставаясь один, во всем, что видел глаз, находил красоту и утешение. В одиночестве и выучился читать по азбуке и книгам, которые отец ему привез из города. Кому в тайге нужны книги, для кого их читать? Зверью, рыбам, или может птицам? Выходит, отец Степан Прохоров-старший по-своему любил сына, хотя и уготовал ему непростую участь. Не раз и не два порывался Степушка бежать из родного дома, но всякий раз отец настигал его, спасая от голодной смерти, ибо заставал сына в беспамятном и крайне истощенном состоянии. Потом нес к дому на руках и по дороге рассказывал, как выжить в лесу, какие коренья, травы жевать, как искать ягоду, грибы и как не заблудиться в тайге и найти заветную тропку, которая выведет к дому. В конце концов, Степушка успокоился и смирился с дарованным судьбой существованием. Не идти же против собственного отца, грех это. Но когда на душе скапливалась тяжесть, справиться с которой было невмоготу, мальчик шел на берег озера и сидел там в долгом молчании, смотрел, как, свистя, гнется камыш под напором разгулявшегося ветра, как бежит по воде тоненькая струйка ряби, бежит и пропадает, словно кто-то неумело рисует узоры, да закрепить не может, как горит над дальним лесом закат, как опускается все ниже и ниже и, наконец, прячется, растворяется в кромешной черноте. Не мог Степушка взять в толк, отчего лес не горит, такое пламя повсюду, прямо пожар, беда, спасать лес надо, а никто не собирается, пока отец, смеясь, наконец, не объяснил сыну, что и как. Оттого и лежала душа Степушки к словам, которые он понимал и чувствовал особенно глубоко и остро. Если бы Прохоров-младший выучился на литератора, то он свободно мог бы стать писателем, поэтом или хотя бы на крайний случай журналистом, но такие профессии тайге не нужны. И потому Степушка изучал и осваивал то, без чего в лесу не прожить.

Хочешь не хочешь, а вставать надо. Двигаться не будешь, помрешь. Степан пошевелил правой рукой, вроде отпустило, приподнялся, сел, отдышался. А ведь ночь кругом. И кто его толкнул проснуться? Спать надо, сил набираться, а он бодрствует. Нет, не бодрствует он, а мучается. Выходит, захворал. Вот и сейчас сел, думая, что полегчало, а в голове тюкает, и сердце стучит и все тело горит, как в бане. Степан потер виски, помотал головой, боль снова откуда-то выскочила. Он замычал, встал, наткнулся в темноте на табурет. Вот еще напасть! Надо бы лампу зажечь, осветиться. А то еще увечье себе причинишь. Степан нащупал лампу, тут она на столе, вынул из кармана куртки спички, он всегда их с собой носил завернутыми в платочек, развернул и чиркнул спичкой по серному боку коробка. Спичка вспыхнула и зажглась, Степан поднес ее к лампе, подкрутил фитиль, и в избе  посветлело. Степан вздохнул облегченно, нагнулся, поднял табурет, и тут его словно пронзило, ожгло молнией – напротив него на длинной соборной скамье сидела матушка и смотрела на него черным немигающим взглядом. Степан так и грохнулся, полетел на  холодный пол.

Один человек понимал Степушку, один чувствовал его страдания и несогласие с затворным, уединенным существованием – это была его матушка Анна Петровна Прохорова, в девичестве Светлякова. Отцу перечить она не могла, да и не хотела, сама ведь добровольно отправилась за ним к озеру, но молча, затаенным взглядом частенько жалела несмышленого Степушку. Кто ж еще ободрит и поддержит сыночка, как не его родная мать? В лесу силы организму непрерывно требуются, а появляются они только тогда, когда душа знает куда идти и ради чего она страдает. Прохоров-старший недолго возился с сыном, и как только тот перестал убегать, обращался с ним уже как со взрослым, то есть показывал, что и как надо делать, но не объяснял, для чего и зачем, полагая, что Степан сам все должен сообразить и понять. А душа Степушкина была нежная и требовала чуткости и обхождения.         

- Ну, как живешь, как управляешься, сынок? Припасы на зиму собрал, дрова заготовил? – Анна Петровна посмотрела на сына внимательным любящим взглядом. 
- Матушка, откуда вы здесь? – Степан в страхе поднялся, сел на табурет. – Ведь вы уже там…
- Хочешь сказать, что я умерла и, значит, не могу поговорить с собственным сыном? Ты, что, мне не рад? – строго спросила Анна Петровна.
- Да рад, матушка, рад, - ответил Степушка. - Только все это странно. Не бывает так в жизни.
- Что ты знаешь о жизни, сынок? Сколько лет тебе? Тридцать, сорок? Запамятовала что-то я. Подскажи.
- Да я и сам не помню. Кажись, сорок два. А вам зачем это?
- Как зачем? Помочь тебе хочу. Сорок два – это возраст, когда мужчина не должен жить один. Хозяйка тебе нужна, женщина. Или ты к одиночеству привык?
При слове женщина у Степушки закружилась голова. Из книг он знал о любви, догадывался, что происходит, когда встречаются мужчина с женщиной и  отчего появляются на свет дети, но все это были сведения книжные, умозрительные, а в жизни он всего этого был лишен. И накатилась волна восторга и страха перед неведомым испытанием, и Степушка оробел.   
- Не надо, матушка, - попросил он у матери. – Все равно жизнь не переменить.
- Почему не переменить?
- Где же я вам отыщу в тайге женщину? Не живет здесь никто. Кроме рыси и волков. Да еще щука-бандитка в озере плещется, никак конец ей не придет.
- А ты Господа попроси. Вдруг и поможет. Веришь в него? Теплишь лампаду? Чего замолчал?
По правде сказать, Степан Прохоров-младший, как умерли родители, так лампадку и не возжигал. Не потому, что не верил, просто не доходили руки. Не до лампады было. Поначалу горевал, что остался один, потом за работу принялся, надо же как-то себя обеспечивать. Так и забыл про лампаду. 
Молчит Степушка, не знает, что матушке ответить. А Анна Петровна все поняла и тихо говорит:
- Затепли лампаду и попроси у Господа женщину. Одному в тайге не прожить. Это твое единственное спасение. 
- А как просить, матушка? Какие слова говорить? – воскликнул Степушка и в волнении неловко взмахнул руками и опрокинул лампу. Лампа со стуком покатилась по столу и погасла. В избе воцарилась темнота. А когда Степушка снова зажег лампу, изба была уже пуста. Исчезла матушка. Как появилась нежданно, так и пропала, будто растаяла.
- Чур меня, Господи, чур меня, - испуганно перекрестился Степушка, оглядывая избу. Что это было? Видение или умопомрачение? Захворал, определенно, захворал. Но словно по чьей-то подсказке шагнул к Божьему углу, туда, где перед иконой пылилась забытая лампадка. Сейчас, сейчас мы тебя затеплим, родненькая, бормотал он, зажигая спичку и поднося ее к лампаде. И тут произошло второе необъяснимое явление. Как только лампада была возжена и осветила икону Пресвятой Богородицы, Степушка увидел старика, стоявшего подле лампады. Странность состояла в том, что старик не просто стоял, а как бы висел, ибо ноги его не касались  пола, а качались на уровне стола, а голова была как раз на уровне лампады. Старик молчал, губы его были плотно сжаты и тем не менее Степушка ясно слышал обращенные к нему слова:
- Мне передали твою просьбу. Сейчас в избу войдет женщина, которая станет матерью твоих детей. Жизнь твоя переменится. Но запомни – как только ты захочешь перебраться в город и бросишь озеро, все у тебя отнимется.
И раздался стук, и отворилась дверь, в избу вошла женщина с задумчиво-грустным лицом, подошла к Степану, прислонилась, обняла его, и Прохоров-младший почувствовал дрожь и сладкое волнение во всем теле. Хотел Степан спросить женщину, кто ты, откуда, да не успел, в горле перехватило, застыл Степан чурбаном. А женщина повела его к лежанке, уложила на топчан и сама легла рядом. И подарила женщина Степану то, о чем он боялся думать, но втайне мечтал и трепетал от одной только мысли.
От себя не уйдешь и с природой не поспоришь.   
На следующее утро от болезни не осталось и следа. Только вот счастье Степана убавилось наполовину. Женщина эта, появившаяся по Божьему замыслу, оказалась глухонемой. И как жить в тайге с увечным человеком? Ни поговорить, ни излить душу. А тайга не прощает слабых. Ушел Степан в баню, заперся на засов и от бессилия заплакал. Недолго плакал, потому что вскоре же услышал отчаянный стук, отворил дверь предбанника и увидал женщину, которая кинулась ему на шею, прижалась, дрожа и мыча что-то бессвязное. И понял Степан, что женщина эта как ребенок, нельзя оставлять ее одну ни на минуту, не выживет она. Теперь он за нее в ответе. Вдвоем все легче.   
Подошла зима, ожесточенная, лютая, с морозами, метелями и сугробами по пояс. Встретил ее Степан во всеготовности - и дровяник полон, и дом утеплен, проконопачен, и ледник забит грибами, ягодой, рыбой и птицей. А тут еще и удача выпала. Как-то студеным сумеречным утром, идя в снегоступах по лесу, наткнулся Степан на лося, вкруг которого сидела стая волков. По-видимому, сыты они были, потому что от первого же выстрела разбежались, не оказав  человеку сопротивления. Не стал Степан ждать, когда волки назад вернутся, отрубил от лося уцелевшую часть, укрепил на полозья, и погнал домой. Три месяца потом лосятиной питались, до самой весны.
Так и пережили зиму. Степан привязался к Аннушке и не переставал  удивляться ее хозяйственности. В две недели Аннушка привела в порядок дом, перестирала белье, перештопала всю одежду, перебрала запасы и все это без суеты, размеренно и с улыбкой. И откуда она все знала? И хлеб умела печь так, что ни крупинки не просыпет, и настой целебный из трав варила, и солонину с чесноком делала так, как даже отец бы не смог. И когда дитя выхаживала, тоже не прекращала работы, только ходила чуть медленнее и жестами просила Степана то поднести ведро с водой, то дров охапку со двора забрать, то чугунок из печи вынуть. Живот боялась напрячь, чтобы дитя не испортить.
А ласки в ней было, что воды в колодце. Сильным с ней почувствовал себя Степан, уверенным и спокойным. Не беда, что сказать не умеет, взглядом Аннушка говорила больше, чем иные языком молотят. Словом, вернулись в дом у озера прежние согласие и порядок, как было при отце с матерью.
Летом, как только зацвели липы, и воздух полуострова наполнился сладким дурманящим запахом, принесла Аннушка сына, румяного крепыша Светозара. Сама родила, без посторонней помощи, так что и Степан не знал. Переживал он, что малыш в мать окажется глухонемым, и боялся, стороной обходил женский угол, отгороженный плотной холщовой занавесью. Только по стуку – воды принести, лакомств - тыквы печеной, сушеных ягод или отвара шиповника с медом для крепкого сна. И как услышал незнакомый голос, дерзкий, басовитый, закричал ошалело, сын, сын родился, и вошел к жене с поклоном. Радости Степана не было предела. Не ждал он, что жизнь его так переменится, что  крошечное тельце может оживить душу, наполнить ее собой до краев, стать под конец жизни путеводной звездочкой. Почему под конец? Да потому что потеряла жизнь для Степана всякий смысл. Годы без родителей иссушили его, обратили жизнь в ненавистное прозябание. Зачем, для чего он жил? Чтобы кормиться, а ночью топчан продавливать? Так даже звери не живут. Зачем отец бросил его в тайгу, чем он провинился перед ним, что обречен на затворничество? Все люди как люди, живут сообща, друг в дружку смотрятся, а он один. Не снести ему испытания, не прожить в одиночку. Так думал Степан до недавнего времени.
Теперь все в прошлом. Закрутилась жизнь мельничным колесом, заструилась, сверкая на солнце, веселыми водяными блестками. Что ни день – радость, что ни миг – счастье. Пробежало короткое лето, подошла хмурая долгая осень. Но Степан не заметил ее прихода, работал, не покладая рук. Всего теперь надо больше, трое их, что ни говори - семья. И дров запасти, и ледник заполнить, и коляску детскую смастерить. Светозару нужно воздухом дышать. А без коляски тут не обойтись. Залез Степан под крышу, разыскал среди прочего хлама старую обветшалую коляску, в которой сам дитем когда-то сидел, взял от нее колеса, а короб из бересты смастерил. Вот тебе и выезд!
И Аннушка не нарадовалась, глядя на Степана. И хоть не понимала, о чем он говорит, но по глазам все угадывала и замечала любую перемену его настроения. Как случился в ее жизни поворот, как попала на озеро, она не знала, но чувствовала, что это и есть ее настоящая жизнь, другой не будет. И хорошо, и ладно. А как сына родила, то и вовсе перестала об этом думать. Просто жила, как живется.
Нагрянувшая зима выдалась неспокойной. Заболел, заметался в горячечном бреду Светозар. Простудился, видимо, на полуострове осенние ветра злые. Чем только не поила его Аннушка, как только не отхаживала, какие молитвы не возносила Богу – все напрасно, гас их первенец на глазах. Пришла в дом беда. Решился тогда Степан в лес сходить. Отец сказывал, что барсучий жир от всего помогает. Только как этого барсука сыскать? Зверь он осторожный, из норы без надобности не выйдет. Лайка, щенком привезенная отцом из города, за полгода до появления Аннушки померла. А выслеживать барсука по тайге без собаки -  пустое дело. А если и выследишь, как из норы выгонишь? Только спугнешь.
Как бы то ни было, Степан пошел. Надел снегоступы, взял ружье и пошел. Другого пути помочь сыну у него не было.
День кружил по лесу Степан, к вечеру устал, прислонился к дереву, поел солонины с хлебом и задремал под легкий снежок. Но вскоре проснулся оттого, что услышал шум. Смотрит – на поляне в лунном круге прыгает, резвится зверь с пушистым хвостом, не то мышкует, не то чистит себя в снегу. Барсук-шатун? Он самый. Правда, жиру с него маловато. Ну, да это ничего. Брать надо, второй такой возможности не будет. Степан за деревом, зверь его не видит и к тому же сел Степан с подветренной стороны, так что зверь его и не слышит. Достал Степан ружье, прицелился, но не стреляет, любуется. Красиво пляшет зверь, радуется. Как такого убивать? Но потом вспомнил сына, как Светозар мучается, как Аннушка сохнет по нему бессонными ночами, плачет, вспомнил и без промедления выстрелил. Взметнулся барсук в последнем прыжке и рухнул окровавленным в снег, затих. Вышел Степан из укрытия, повязал зверя и, не дожидаясь рассвета, поспешил на снегоступах домой. И вовремя. Аннушка была уже сама не своя, вышла бледная, дрожит и на сына показывает. А Светозар в люльке чуть дышит. Освежевал Степан барсука, вырезал подкожное сало и обмазал им младенца. Обмазал, укутал крепко, да рядом с сыном и заснул. Усталость его свалила. К вечеру проснулся, видит, Светозар на руках у Аннушки, смеется, гогочет. И Аннушка преобразилась, радуется, сына целует. Помог, значит, барсучий жир.

Прошли годы, исполнилось Светозару шесть лет, возраст, подходящий для первого обучения. Отложил Степан мелкие дела, стал по вечерам учить сына грамоте. Буквы дались Светозару легко, уже через два месяца он стал читать по слогам. И счету тоже обучился быстро. Многое ему давалось легко – на лыжах, которые смастерил отец, ходить Светозар начал с четырех лет, и с лодкой по-взрослому управлялся, сам сети ставил и сам выбирал, и к ружью рано потянулся. Сметливый, вздохнул Степан, весь в меня. Неужели и ему суждено жизнь в лесу просидеть? Надо в город выбираться. Немедля. Самому скоро пятьдесят стукнет, а он сиднем сидит и сына от себя не отпускает. И ранним утром, до жары, наскоро собравшись и поцеловав спящих жену и сына, Степан Прохоров покинул дом у озера, чтобы отыскать дорогу на Барнаул.
Тайга – лес, но лес непростой, дремучий, со своим нравом и характером. Тому, кто тайгой не ходил, не понять этого. Степан ходил. И с отцом и самостоятельно. Чтобы выжить в тайге, надо понять ее и полюбить. Каждое дерево, каждый, кустик, тропка, нора или дупло – все в тайге наполнено смыслом и тайным знанием. Тайга как мать, строгая, но справедливая. Понятливого накормит, и спать уложит, а нерадивого – плутать заставит. Но одно – ходить по тайге, и совсем другое – искать дорогу к городу. Что такое город, какой он из себя? Степан этого не знал. А как искать то, что сам никогда не видел? Пошел Степан на север, к сопке. Никогда не ходил этой тропой. И отец его сюда не водил, избегал. Может, потому избегал, что с сопки город виден?
Подъем оказался труднее, чем то предполагал Степан. Горная заросшая тропа петляла, извиваясь между гладких валунов, мелеющих ручейков и мохнатых вековых кедров. Только к ночи добрался Степан до сопки, пробовал осмотреться, но что в темноте разглядишь? Пришлось заночевать. Утром опять незадача – облака накрыли сопку так, что не видно ничего. И откуда они взялись? Спустился Степан в луговину, поднялся чуть ли не бегом на следующую сопку поменьше, но с нее что увидишь, даже и без облаков? Так плутал Степан с сопки на сопку. На четвертый день услышал шум и приметил вдали  длинную каменную избу без трубы. Так вот он какой, город, подумал в удивлении Степан и повалился без сил на землю.
Нашли Степана ребятишки. Перепугались, увидав чужого, в страхе позвали отцов. Приехали мужики, видят, лежит на земле изможденный старый человек, никому вреда не причиняет. Напротив, сам нуждается в помощи. Погрузили Степана на телегу, привезли в медпункт. Топчиха это была, пристанционный поселок. Пришел в себя Степан, увидал людей, шарахнулся к стенке. Ты кто, спросил Степана человек в белом халате. Я, переспросил Степан, человек. Ясно, что не зверь, засмеялись люди. Откуда пришел, где ты живешь? Успокоился Степан, понял, что люди к нему с добром и рассказал все без утайки, как есть. Мол, у озера в трех днях ходу отсюда стоит дом, в котором когда-то жили его родители, Прохоровы, а теперь живет его семья – он, Степан, жена его Аннушка и сыночек Светозар. Надо бы их забрать и перевезти в город, к людям. Нельзя Светозару в тайге. И Аннушке глухонемой в лесу одной не прожить.
Призадумались мужики. Дело принимало серьезный оборот. Надо отшельнику помочь. Но как? А вертолетом, смекнул один, геологи к нам вчера прилетели на постой. Айда к недроразведчикам! Они люди понятливые, помогут. И мужики гурьбой хлынули на улицу, к гостинице, где остановились геологи.
Спасибо тебе Господи, прошептал Степан, не повторит Светозар его изломанной судьбы, будет жить среди людей. Как же я желаю ему счастья! И явился в ту же минуту к Степану старик и побледнел Степан, вспомнив наказ старика. Что теперь будет? Неужто сына отнимет, не пожалеет? Неужто у Господа сердца нет? Посмотрел старик на Степана, покачал головой, да и взял назад свое решение. Слабы люди, непоследовательны. Что с них возьмешь? Пусть живут, как вздумается. И растаял в вышине.