Месть

   Нина открыла глаза. После того, как она прочитала похоронку на её кровинушку - сыночка, принесённую сегодня в обед почтальоном, ей сделалось дурно. Хорошо соседка по коммуналке была в гостях, сбегала на второй этаж за соседом – доктором, старым евреем Яковом Соломоновичем.
Тот поспешил прийти, а, придя, пощупал пульс, поставил укол успокоительного, пробурчав в усы что-то равнодушное, вроде: «Ничего, жить будет, сейчас вся страна похоронками завалена». И, поднявшись с табурета, пошаркал к себе, прихватив свой чемоданчик.
   Снова увидев на столе похоронку, Нина поняла, что это был не сон, и ведь хотела соседка убрать её подальше, но, провожая Якова Соломоновича, вышла на площадку, неосторожно захлопнув за собой дверь; звонить было бессмысленно, Нина спала после сделанного укола.
   Тоска защемила бедное женское сердце: сначала муж в мае 42-го, теперь сын…
   Сев на кровати, Нина долго всматривалась в ходики, она никак не могла сообразить, сколько пробыла в забытьи, успокоительное и после долгого сна всё ещё давало о себе знать. Часы показывали без четверти четыре. Так и не сориентировавшись во времени она, встав, подошла к столу и снова перечитала похоронку. Нужно было как-то жить дальше; как Нина пока не знала.
   У ног женщины, ставшей как-то совсем неожиданно, в миг, одинокой, тёрлась кошка, выпрашивая чего-нибудь съестного. Три её котёнка, которых она принесла прошлой ночью, беспомощно пищали на ватной подстилке в углу комнаты.
   - Ничего, как-нибудь…- сказала в полголоса Нина и, наконец, обратила своё внимание на кошку и пищавших котят:
   - А, и тоже, хочешь сказать, мать, - сказала она зло, обращаясь к ничего не понимающей кошке. – Мужа нет, нагуляла, принесла в подоле, детей накормить хочешь?! А у меня и муж был, я ж не ты, и сынок был…
   Слёзы простого женского горя стали душить Нину, глотая их, она вдруг, прищурившись, гневно бросила кошке:
   - А вот я тебя…
   И, взяв из-под стола маленькую корзинку, стала быстро собирать в неё котят. Одеваясь у двери, Нина то и дело обижено поглядывала на корзинку; несколько солёных капель из её заплаканных глаз нечаянно упали на одного из котят, тот, слепенький, только вздрогнул, ничего не понимая; тут же, у её ног, тревожно, чуя беду, крутилась кошка.
   «Мя-я-я» вырвалось у кошки, когда Нина закрывала за собой дверь. Между несчастной кошкой и не менее несчастной женщиной встала преграда – закрытая дверь, и рада бы первая преодолеть все преграды – нет котят, но она всего лишь кошка и жертва обстоятельств, а вторая? Нина… Её шаги стихали внизу; выйдя из подъезда она направилась в сторону реки…
   Нина открыла массивную дверь серой коммуналки, вошла, тяжело дыша от быстрой ходьбы, поставила пустую корзинку на пол под общую вешалку.
   Осиротевшая кошка, не находившая себе места от разлуки, так неожиданно и вероломно ворвавшейся в её неприметную кошачью жизнь, была уже у ног    вернувшейся женщины.
   - Что, детишек ищешь, - участливо спросила Нина у кошки. – Потеряла? Ждёшь?
Вдруг лёгкая улыбка коснулась её лица:
   - А на-ка…
   И Нина, расстегнув пару верхних пуговиц лёгкого плаща, достала из-за пазухи трёх орущих от голода котят, высыпав их на пол перед обезумевшей от своего счастья кошкой:
   - Живите, надо же хоть кому-то жить.
   Она наверное сама не понимала, что произошло там, у реки, что так повлияло на её решение даровать вторую жизнь трём беспомощным созданиям. Может смех мальчишек, пускавших кораблики, может проснувшееся вдруг в ней самой желание жить при виде расцветающих улиц. Жизнь, не смотря ни на что, торжествовала – торжествовала над смертью, это была её победа…
   Нина разделась и прошла на кухню, и, достав из своего шкафчика два яйца, разбила их в кошачью миску:
   - Ешь, Мурочка, проживём…
   На стене в Нининой комнатке над полкой со стоявшим на ней патефоном, висел отрывной календарь. Его очередной листок, старея с каждой уходящей секундой, показывал с важным видом, как бы провидя будущее: 8 мая 1945 года. Он словно хотел сказать: «Ничего, проживём, жизнь только начинается…»