Фантастическая повесть о фантастической любви

 


Часть первая: Елена Троицкая



                *    *   *



Она бежала по эскалатору, как только может бежать двадцатидвухлетняя девушка во вторник в девять часов утра, если первая пара начинается в девять тридцать, а время в пути от Нарвской до Василеостровской – двадцать восемь минут.
Одним словом, в вагон она вломилась в последнюю секунду, похожая на взмыленную  лошадь, потеснив молодого человека, имевшего при этом довольно странный вид. Ей показалось, что при взгляде на нее, у него расширились зрачки, повысилось давление, участилось дыхание, и даже подкосились ноги. Это было крайне некстати, поскольку вагон был переполнен, и, начни он падать, ее бы выдавило обратно на перрон.
Когда, наконец, поезд тронулся, она почувствовала, что польщена. Конечно, она знала, что хорошенькая, поскольку не один раз на дню видела тому подтверждения  в заинтересованных взглядах  посторонних молодых людей, а так же придирчивых и  взыскательных,  таких же посторонних,  девушек, но чтобы кто-то падал в обморок, такого еще не бывало. Что ни говори, это лестно.
Это лестно, когда мужчина, прижатый к вам в метро, боится дышать. Не пыхтит, как некоторые, не пытается придвинуться, а еще того хуже, потереться о вас чем-нибудь.
Этот держался на почтительном расстоянии, насколько это, конечно, было возможно в сложившихся обстоятельствах. Именно на почтительном, отчего ко всем вышеизложенным симптомам прибавилась испарина и бледность.
- Вам плохо?
- Ну, что Вы, Принцесса, я счастлив.
- Вот как?...Оригинально.
- Как Вы себя чувствуете?
- Вообще-то, этот вопрос уместнее задавать вам.
- Простите.
- Ну, что вы, не стоит. С вами-то все в порядке?
- Да, конечно.
Она попыталась его рассмотреть: высок, худ, не особенно красив, даже, казалось бы, совсем некрасив. А, впрочем, что-то было в его лице. Пожалуй, он похож на  Гумилева, со всей его некрасивостью и аристократизмом одновременно. И она даже  внимательнее заглянула ему в глаза, ища характерного Гумилевского косоглазия. Двери открылись, людей прибавилось, и  их еще плотнее прижало друг к другу. Молодой человек быстро приходил в себя. По крайней мере, он уже не падал в обморок, а даже умудрялся ограждать ее от особенно сильных толчков. Все это рыцарство, может, было, и не очень успешно, и даже не вполне уместно, но совсем не назойливо, едва ощутимо и удивительно приятно.
-Вы путешествуете одна?
Она снова ухмыльнулась про себя над его манерой ухаживать и ответила в тон:
- К несчастью, фамильное ландо я  разбила на прошлой неделе, а нянюшка слишком стара и ленива, чтобы сопровождать меня по утрам,- она улыбнулась, но ответной улыбки не дождалась, сдается, у парня с чувством юмора совсем неважно.
- Не сочтите за дерзость, Принцесса, позвольте мне сопровождать Вас?
- Спасибо Вам, но я сейчас выхожу… Мне было очень приятно с вами пообщаться... (и на ухо: эх! флиртовать, так флиртовать!) - Вообще-то, я не принцесса, но это только между нами. Меня зовут Лена, а вас?...
Он не ответил. Не успел или не захотел ответить. Ее вынесло потоком людей, спешащих на переход.
Очень жаль. Так жаль всегда таких случайных встреч, которые могли бы стать началом чего-нибудь стоящего: дружбы или такого – непроходного - романа, а может… даже любви... Оказывается, она  забыла, что спешит.
 И заспешила снова.

                *       *        *


Стоял сентябрь, во всей своей почти летней красе. Стоял, как водораздел между праздностью и новым трудовым годом. Граждане смывали  загар, и, вместе с костюмами, натягивали на себя маски респектабельности. Дети сновали по улицам все с тем же летним щебетом, но уже с ранцами за спиной – визитной карточкой осени. День Знаний остался позади, со своими цветами и бантиками, новыми учебниками и джинсами. Для детей осень организована взрослыми строго и категорично.
 Это только после школы у каждого появляется свой фирменный способ встречать Новый Учебный Год. Был такой способ и у нашей героини.
Она придумала его еще на первом курсе. Она каталась на трамвае. Был такой замечательно длинный маршрут, который увозил от Васильевского острова куда-то на юг: то ли в Сосновую поляну, то ли на Ветеранов. Она никогда не доезжала до конца, всегда выходила на Нарвской. И в этом тоже был  какой-то колдовской ритуал. Ей всегда казалось, что «На юг» - это  значит, не только, и даже не столько в Сосновую Поляну, а куда-нибудь в Нальчик или Ростов. И она бы могла…. Но вот только в городе есть дела.
 И эта необходимость отложить мечту делала дела, действительно, важными и значимыми.
Была еще одна причина, по которой она полюбила питерские трамваи. Она влюбились в Гумилева, в его радостный и воинственный стих, в его просторный мир, В его «Жирафа», в его «Заблудившийся трамвай»:
                Мчался он бурей черной, крылатой,
                Он заблудился в бездне времен.
                Остановите, вагоновожатый,
                Остановите сейчас вагон!
Особенно ей нравилось про бездну времен. Это было так по-питерски. Так торжественно и так просторно. Ей всегда не хватало простора. В ее родном Пскове, с его малюсенькими и удивительно красивыми церквушками, с его такой тихой и ненавязчивой вечностью, ей всегда не хватало масштаба. Простора и масштаба. А еще ей нравилось:
                Через Неву, через Нил и Сену
                Мы проскочили по трем мостам!
Ну, есть где-нибудь еще хоть один такой город, в котором это можно было сделать, написать, прочитать и полюбить?!
И потом, катанье на трамваях - это был еще и способ медитации: картинки проплывали за окном, мысли в голове, а она  оставалась наедине с собой. В трамвае хорошо думалось. Так всегда и бывает, что традиция, единожды возникшая, начинает жить своей жизнью, с годами обрастает деталями, и уже забыто, да и не важно, с чего она началась. Думая об этом, девушка уныло смотрела в окно. У нее была причина унывать.
В конце четвертого курса девушка пообещала своему «магистру», что сдаст курсовую сразу после каникул. Что-то у нее не клеилось с Гумилевым, чего-то она не могла понять в его творчестве, не могла понять мотивов. И за лето ничего не изменилось. А оценка «хорошо», полученная авансом, жгла руки и зачетку. Можно было потянуть еще неделю, но толку?- мыслей не было. Не было идей. Солнце светило, трамвай ехал, картинки проплывали, а идей не было. Картинки, кстати, проплывали мимо «Театральной площади», и вдруг ей пришла в голову мысль: «А почему бы не погулять? Можно дойти до Троицкого собора...» Ей всегда льстило, что они с ним однофамильцы. Она даже  делала несколько попыток сочинить себе родословную, уходящую куда-нибудь в его историю. Пока ничего толкового не получалось.
Она могла выйти из первой двери, как делала обычно, но трамвай так далеко протащил ее от остановки, что она пошла через весь салон к задним дверям. Обычно она не рассматривала пассажиров, не любила. И даже садилась в трамвае всегда на первое сидение спиной к салону. Так ей казалось, что она - единственный пассажир, и трамвай, действительно, заблудившийся. Но сейчас кто-то суетливо и лихорадочно разворачивал газету, и ей подумалось; « что же такого пишут в газетах, что может привести в такое волнение?» И вывернула голову, чтобы хотя бы прочитать заголовок. Прочитать не успела.
К ее удивлению, читателем оказался тот чумовой молодой человек, который чуть не упал на нее в обморок в метро неделю назад. Со здоровьем у него, и впрямь, было не все в порядке, он и сейчас был в предобморочном состоянии.
- Это я на вас так действую, или в газетах пишут страшные вещи?!- спросила она, радостно улыбаясь.
- Здравствуйте, Принцесса!
- И вам здоровья. Мне кажется, вам оно значительно нужнее,- про себя она была очень рада, что с ним опять не все в порядке, иначе бы она просто не осмелилась подойти.
- А вы снова путешествуете одна? – он тоже улыбнулся, немного виновато и почему-то облегченно.
- А вы снова предлагаете мне сопровождение?
- Я готов.
- Ну, что ж…. Если это единственный способ спасти ближнего от удушья,  я  готова пожертвовать своей свободой. Вам, действительно, не помешает глоток свежего воздуха.
      А про себя  подумала, что свое здоровье она, пожалуй, тоже переоценила. И сердце  колотилось, и дышалось как-то трудновато, руки затряслись. Да…., не каждый день доводится приставать к мужчинам. 



                *        *        *

- А мы ведь с вами так и не познакомились,- сказала она, когда они выскочили на остановке.
- Простите! Иоанн Барт, Первый Герцог Сумеречных Долин.
   Она ошалела. Вот нифига себе, приколы! Ладно:
- Принцесса крови Елена Троицкая. В стране инкогнито, попрошу без титулов.
- Слушаюсь, Ваше Высочество.
Нет, ну это не смешно! У каждого стеба должен быть финал. А он, будто даже не удивился. Что за игры такие?
Чтобы скрыть замешательство, она защебетала. О чем попало: о том, что кончилось лето, и это жаль, о Питере и трамваях, о своей любви к тому и другому, о курсовой работе, обещанной магистру, о Гумилеве, о трудностях литературоведческих изысканий, о Троицком Соборе, о безуспешных попытках приспособить свою родословную к его истории. Пока не улеглось сердцебиение, и не унялась дрожь в пальцах. Потом она замолчала
 Они брели по ранней осени, и это было обалденно хорошо! Но что-то ее все время смущало.
- А мне, вы знаете, не нравится Питер. Мне даже больше нравится Москва. Да, собственно мне и Москва не очень нравится.
- Да-а?.... Вы знаете, Ваня, это не самый короткий путь завоевать расположение петербуржца.
- Но вы же не петербурженка?
- Я – нет, но имейте это в виду, когда общаетесь с местными.
- Это так серьезно?
- Более чем!
- И как же следует говорить об этом?
- По крайней мере, не хвалите Москву, каждый уважающий себя петербуржец воспринимает это как личное оскорбление.
- Странная особенность.
- А почему вы не любите Питер?
- Нет,….у меня нет особой нелюбви, просто Москва удобнее для работы. Для меня весь этот…. Вся эта страна – только место работы.
- Да, а кем вы работаете?
- Ну,…. чем-то вроде дипломата.
-  Чем-то вроде?....Это как?- она не могла удержаться от резкости. Удивительно, но он ей больше не нравился.
- Ну,…. вроде представитель дружественного мира,….
- Иван,… можно просто Иван…? Иван, Вы знаете, для представителя дружественного мира, вы слишком хорошо знаете русский. У меня ни на минуту не возникло сомнения, что вы говорите на родном языке. Кроме того, вы слишком молоды для дипломата. Вам сколько лет?
- Двадцать восемь, а что?
- И как давно вы работаете «чем-то вроде дипломата»?
- Десять лет.
- Ну, хоть немного подумайте! К тому же, для дипломата вы слишком плохо одеты! Ваша легенда ползет по швам!
- Принцесса, я не понимаю….
- И прекратите называть меня принцессой! После «дипломата» это уже совсем невкусно! Этот подкат  так же банален, как и байка про  дипломатический корпус!
- Не понимаю.… Простите, если я вас обидел. Но я не понимаю, ЧЕМ я вас обидел?
- Вы что, с неба свалились?
- Да нет, скорее, заблудился…. в бездне времен,- он попытался перевести все в шутку.
- Так вот, вынырните! из своей бездны! и послушаете молоденькую студентку: только очень недалекие девушки покупаются на байку о дипломатах! Нужно быть спесивым глупцом, чтобы придумать такую бездарную легенду! И какого же мнения нужно быть о женщине, которую кормите такими баснями! - "Да, про женщину - это я хорошо сказала" 
- Принцесса! Я не понимаю, откуда такое негативное отношение к дипломатии, но, даже рискуя потерять ваше расположение, я все же хотел бы понять, что случилось?
- Ваня, вы меня разочаровываете, лучше бы уж вы сказали, что чините скамейки и детские качели….
- Но я не чиню скамейки и детские качели, я этого даже не умею. И при чем здесь вы!
Вы – как женщина. О своей дипломатической миссии я говорю здесь первый раз, если бы знать, что будет такая  реакция, я бы, конечно, сказал, что чиню скамейки.
- Вот и чините!.... И не лезьте в дела, в которых ни черта не понимаете! И если вы этот город не любите, можете в нем не жить!
- Вот так и проваливаются лучшие разведчики, - ее спутник рассмеялся и расслабился, - Вы любите Питер? Я задел вас за живое? Я не хотел, видит Бог, я не хотел, и потом, я не говорил, что «не люблю Питер», я просто отношусь к нему ровно. И к Москве – ровно. Мне, знаете, где, действительно, по-настоящему нравится?
- Где?
- В Пскове….
- ?……………..
- Почему это вас удивляет?
-…. А почему вам там нравится,…. что именно?
- Не знаю,…. церкви,…. тишина, очень ласковая…. Старый мир, намоленый. Ностальгия.
- Знаете, Иван, мне кажется, вы за мной шпионите!
- Почему….вы так решили?
- Потому что я из Пскова.
- Вы из Пскова?
- А вы не знали?
- Нужно было догадаться.
- А что у меня на лбу написано, что «вот такие девушки живут в Пскове»?
- Нет, просто он больше всего к вам подходит. Как и ко мне. Мне не нравится Питер, и не нравится Москва, но это не значит, что я их не люблю, и я бы не сказал, что псковичи мне нравятся больше, чем питерцы или москвичи, мне вообще здешние люди - не очень. Не в людях дело. В самих городах. Мне больше подходит Псков. Я не собираюсь становиться здешним. Но если бы собирался – я бы жил в Пскове.
- Значит, вы не здешний? А откуда вы?
- Принцесса, мне кажется, Вы меня разыгрываете. Или экзаменуете.
- Вам неприятен этот вопрос?.... Хотите, не отвечайте…. Давайте, я придумаю. Э-э-э, вы из Надыма, нет, для Парня с Севера, вам не хватает золотой цепи на шее, вот такой толщины.
- Это геральдический знак?
- Нет, это признак э-э-э….зажиточности. Вы из Сургута, или лучше из Ноябрьска.
- Да, название более поэтичное.
- Это в вашем стиле?
- Нет, в вашем.
- Ну, вам не угодишь. Не могу же я гулять по городу с мужчиной, у которого ни роду, ни племени.
И тут он почему-то расстроился. И не просто расстроился, а посерел и ссутулился. И настроение у него упало, ну, просто до нуля. Она сделала несколько попыток возобновить разговор, но ничего не получалось
- Ваня, ну, простите меня, пожалуйста. Теперь я не понимаю, чем вас обидела? Ну, беру свои слова обратно. Ну, все мы в этом мире без роду и племени, ну, что делать: мир такой.
- Мир такой?! Да, этот мир – такой. Именно поэтому я и не собираюсь долго оставаться в этом плебейском мире! Где все - без роду и племени! Знаете,…. где нет Чести - там правит Склока! Где нет Достоинства - там его заменяет Спесь! Где нет рода - там никто никого не уважает!.... «А за что?.... Что такое за слово - уважение? Такого не знаем!»…. Такого понятия просто нет в этом мире!.... Как я могу уважать другого, если я сам себя не уважаю?!.... О каком племени можно говорить, если питерцы ненавидят москвичей, а москвичи презирают всех остальных!.... Как я могу кого-то любить, если я сам себя не люблю?! И вы предлагаете с этим смириться? Никогда,…. нигде,…. даже понарошку, не смирюсь с холуйством этого мира! Не позволю топтать Честь и унижать Достоинство! Не позволю! В этом я вам клянусь, как рыцарь, как Герцог, как миссионер!....
   Ошеломление. Да, кажется, именно это состояние называлось так. Они уже пять минут молча шли по Грибаналу. Ее спутник потихоньку остывал.
 - Ваня, простите меня, пожалуйста, мне очень стыдно! Мне, правда, никогда еще не было так стыдно….И никогда не было так хорошо.
- Хорошо? Почему?- глаза его потеплели.
- Потому что,…. Потому что, я так счастлива, что у этого дурацкого мира есть свои рыцари!
-….Да?.... А я очень рад, что мы с вами, наконец, познакомились. Только прошу Вас, Принцесса, не провоцируйте меня больше. В мире не так много вещей, от которых я выхожу из себя.
- Хорошо,- легко согласилась она, и потом подумала, что это не так просто сделать,- Ваня, а вы уверены, что не принимаете меня за кого-то другого?
- Почему вы спросили?
- А вдруг ваш Кодекс Чести окажется для меня слишком суров?.... А вдруг я не потяну?
- Это невозможно!
- Я посылаю на х…. соседку по коммуналке?
- Я бы тоже послал.
- А еще я курю.
- А вот это вам вредно.
- Ой, кто бы говорил!
- Вообще-то, у меня отличное здоровье, иначе бы я сюда не попал.
- А еще я бываю мелочна и завистлива.
- Не придумывайте себе пороки. Мелочной и завистливой нельзя «бывать». Мелочной и завистливой можно только «быть». Хотите, я лучше придумаю для вас легенду о Тройском Соборе?               
- О Троицком?
- Ну, да о Троицком.
- Хочу.
                Легенда О Трое

    В те далекие времена, когда Спаситель еще гулял по земле в человеческом облике, в другом измерении, по почти такой же земле гулял его брат. И был он как две капли воды похож на своего близнеца, и миссии у них были одинаковыми, и апостолов столько же, и женщин.
   И шел третий год его подвижничества. И поклонялись ему город за городом, и провинция за провинцией. И принимали веру его. Ибо видели, что это хорошо. И воцарился он проповедью любви. И цари земные приходили к нему  за советом, и не боялись его. Потому что хорошо усвоили, нет  у него притязаний на Земле.
    Вот только спешил он, говорил, что мало ему осталось.
    А однажды собрал он своих апостолов на тайную вечерю и сказал:
 « Настал час прощаться, дорогие мои. Мы славно потрудились на этой земле, не было у меня вернее спутников, чем вы, не было теплее дружб, чем ваши. Но есть у меня еще одно незаконченное дело. Не по призыву Господа, Отца моего, покидаю вас. Брат Мой зовет меня. Поручаю Вам  мать мою беречь – всем вам она теперь Мать,  и подругу Марию оберегать, ибо всем вам она теперь Сестра. А коли не забудете Заветов Любви, будете жить по законам Отца Моего, Господа Бога, срок придет – знак вам будет Божественной Любви и Благодати. А теперь – идите с миром, хочу с Отцом своим поговорить».
    И пошли они в печали о скорой утрате, понесли горькую весть Матери и Сестре. Мать  как обмерла от  той вести, а Сестру они спящей застали, добудиться не смогли.
    На следующий день слёг Трой. Как от сердечного приступа, и три дня болел, с каждым часом слабея. А на четвертый – умер. Горько скорбели братья, зачем Ему было паству  свою бросать. Ради Брата, как же он детей своих малых бросил без утешения и поддержки. Но горе – горем, а жизнь – жизнью. Трой завещал в радости Душу держать и в труде. В скорби подвига не видел. И пошли они мир строить да обживать.
    Мать каждый к себе в дом звал, у всех пожила понемногу. А потом к Марии вернулась.
    А Мария веселая была прежде, а после смерти Троя, как подменили ее. Замолчала она: то ли языка лишилась, то ли умом двинулась. Знали, не сестринские чувства к Спасителю питала. Только, всё одно, все ее по очереди в жёны звали. А она лишь головой мотала.
     А потом вдруг замечать стали, будто беременна она. Каждый на других думал и обиду копил. Перестали замуж звать, помогать перестали. Пусть, мол, тот, кто ночным татем ходил, днем за грех отвечает, ибо сосчитали, что зачала Мария, когда Трой на смертном одре лежал. Пошла бы Сестра по миру, если б Мать к ней не вернулась.
     Устыдились братья, пришли прощения просить, за то, что забыли, что сестра она им. А тут уж и время подошло рожать Марии.  Мать роды приняла, да и вынесла братьям дитя показать: родилась девочка - беленькая, как снежок, что в том краю - большая диковина. Недоумевали братья. Всех гостей вспомнили, всех своих выспросили. Не выдумали ничего.
     Полюбили дитя, так ничего и не объяснив. Резвая оказалась, ласковая. Вся в золотых кудряшках, глазища серые, кожа - словно молоком умытая., Мать ее Лиленой назвала, что значило Светом любимая.
     А как дочке три года исполнилось, заговорила Мария. Оказалось, обет она дала, как Трою обещала, что приходил к ней во сне и мужем стал. Что не будет она говорить три года, чтобы не мешать Любви  дорогу искать. А коли найдет Любовь путь к сердцам людей, то будет  им дано слово заповедное, что дитя отыщет, когда само матерью станет.
    А то, что кудри у девочки золотые, так то золотой дождь виноват, в чьем облике приходил Трой к  Марии.
    «А что ж он нам слово не дал?»,- спросили братья. «А вы и так любовь видели, в любви жили, и сами любить научились, на ваш век хватит».
    И с тех пор нет-нет, да рождается в тех краях у чернявых родителей белокурое дитя. И считается то знаком божьей Благодати. И нарекают их Тройскими с рождения, и лучшие из лучших их замуж берут, или за них идут. И свадьбы их играют в Тройском Соборе. И несут они Любовь роду-племени  своему и всем, с кем судьба сводит. А больше всего – детям своим, чтобы дальше несли.

               

- Ну, и как вам легенда?
- Боже мой!...Как красиво, Ваня, вы просто поэт!
- Вам понравилось?
-  А можно, я ее запишу? Я бы сделала ее несколько  напевнее, может даже стоит чуть-чуть стилизовать под былину…. Как здорово, это вы только что?... Сами?.... Экспромтом?...
- Нет, конечно, учил неделю. Пересдавал три раза. А вы что, действительно ее никогда раньше не слышали?
- Нет, про Трою читала, правда мне ваш стиль больше нравится,- она хихикнула,- представляю, если бы вы это все в  гекзаметры вправили. Но знаете, там  про Елену Троянскую тоже красивая легенда. Такая,… близкая женскому сердцу. «Он будет разрушен, высокий Приамов скворешник!» Я что-то такое и пыталась слепить в своих легендах: Куча рыцарей, все влюбились, все передрались, поубивали друг друга, а потом такой рыцарь – весь в белом  и на белом коне, ну, в темно-синем шлеме с золотыми звездами, чтобы к соборному колориту привязать: «Я злодеев погубил, я тебя освободил, а теперь душа-девица, на тебе хочу жениться!» Ну, и все в таком духе.
- Довольно жестокая легенда.
- Ну, да, это конечно. Я вообще-то не кровожадная, но как же без этого? Никто не поверит. Что ж за легенда, если никто не умер? Народу это не понятно. Я не права?
- А куда мы идем?
- А, вы еще не знаете? Мы идем ко мне в гости. Пить чай.… Или у вас другие планы?
 
                *      *       *

Вот так они и подружились. Ночевать он не оставался. Целоваться - не приставал. А во всем остальном оказался «почти» что настоящим принцем, ну, рыцарем-то уж точно, без всяких «почти». Приносил ей пельмени и котлеты, обнаружив ее пристрастие к полуфабрикатам, возил в зоопарк, смотреть жирафа, и на залив, проникаться духом путешествий и суровой мужской романтики. Перезнакомился и подружился со всеми соседями по коммуналке, а однажды, принес от соседа напротив гитару и спел вот такую песню:
                Взгляните, миледи, как сер этот свет,
                Где душу не тронут ни пир и ни смерть,
                Где злобная, суетная круговерть
                Чужда нашей сути.

                Как странно, красавица, что никогда
                Вы не пытались уйти без следа,
                В тот край, что лежит за горами стыда
                И реками буден.

                Здесь слезы бессильны и мелочен страх.
                В ночи ветер носит лишь пепел и прах,
                И алчность, качаясь на древних корнях,
                Исходит зловоньем.

                А там разноцветные птицы поют,
                Холмы и поляны, покой и уют,
                И в небе по облачным травам бегут
                Крылатые кони.

                Хотите, я вам расскажу мою грусть,
                Про тот дивный край, куда вечно стремлюсь.
                Хоть вы не поверите мне, ну и пусть,
                Останется песня.

                Ее чистотой пропоют облака,
                Ее унесет, словно льдину река,
                А вас на минуту оставит тоска,
                И мы будем вместе.

                Взгляните на мир, что лежит за окном,
                Что на сердце давит свинцовым дождем.
                Быть может, однажды таинственным днем
                Мы будем далече.

                В краю, где любовь бесконечна, как свет,
                Где нет суеты, как источника бед,
                И встанет над нами всесильный рассвет,
                Даруя нам вечность.
­­­­­­­­­­­­­­
- Какая красивая песня! А кто это?
- В каком смысле?
- Ну, кто ее написал?
- Я.
- Это ваша песня?
- Да.
- Вы,… вы знаете, что вы - поэт? Сначала – «легенда про Трою», теперь - вот это.
- Ну, поэт – это тот, кто только этим и занимается.
- Ну, почему же. Это тот, кто делает это мастерски.
- Ну, будем считать, что я - поэт-любитель.
- Скажите, Ваня, а тот мир…. из вашей песни…. Он существует?
- Безусловно.
Она еще долго сидела на подоконнике и курила в окно. Облака светились золотым обрезом, медленно меняя очертания, но ни одно из них не было похоже на коней.
- И любовь…. бесконечна как свет?.... А туда можно попасть?
- А вот в этом – проблема.
- Да?
Он грустно кивнул.
- Нужно что-то особенное?
Он опять кивнул.
- А что?
- Если бы я знал.
- А вы там бывали?
- Я там жил.
- Почему же сейчас не живете?
- Это долго объяснять….
Она ерзала на подоконнике и не могла решиться спросить:
- Она жива?
- Кто?
- Эта женщина.
- Какая?
- Миледи.
- Жива, - на лице его возникло выражение недоумения.
- Она не смогла уйти в тот мир?
- Миледи?
- Она вас больше не любит?
- Это невозможно.
- Вас невозможно не любить? Ну, знаете, это как-то нескромно.
- Принцесса, мне кажется, мы говорим о разных вещах.
- Скажите это своей миледи!
- Миледи, я хотел посвятить эту песню вам.
- Мне?
- Да. Я написал ее вчера, и хотел посвятить вам.
- Ну, тогда я вообще ничего не понимаю! - она снова закурила.
- Вы слишком много курите.
- А вы слишком много воображаете!
- Что я опять сделал не так?
- Вы все делаете не так!
- Например?
- Например? Например, почему вы ко мне ходите?
- Я? Мне приятно о вас заботиться и ухаживать за вами.
- И все?
- Еще я считаю это делом чести.
- И все?
Он пожал плечами.
- Почему вы тогда не ходите к моей соседке, или к Таньке Ивановой, о них тоже можно заботиться.
- Вы для меня важнее.
- Чем?! Чем таким я для вас важнее? Я что - самая беспомощная в этом мире, или у меня папа большая шишка, или вы моей маме обещали? Зачем вы ко мне ходите?
- Я не понимаю, что вы хотите от меня услышать?
- Ваня, вы или дурак, или мастерски прикидываетесь! Я хочу услышать (как любая женщина, заметьте), что я вам так нравлюсь! Так нравлюсь! что вы не можете не приходить, что вам нужно каждый день меня видеть! Меня, а не мою соседку! Что вам хочется посвящать мне песни. Что вам хочется целовать мне не только ручки! Что вам хочется обнимать меня, заниматься со мной любовью, что вам хочется получать в ответ любовь и ласку. Я же не слепая, я же вижу, как вы на меня смотрите! Или это не так? Или я все это выдумала?! Не будьте ханжой! Признайтесь себе, что я сейчас сказала правду!

По правде сказать, на него было больно смотреть.
- Скажите мне, что я сказала правду? Если вы не скажете, что….
- Это правда,- он с трудом выдавливал слова,- Но это невозможно.
- Почему?- она сползла с подоконника , неловко подошла к нему, неловко обняла и прошептала на ухо,- почему невозможно?
- Это - катастрофа!
- Это – счастье, - она расстегнула пуговицу на его рубашке.
- Я себе никогда этого не прощу.
- Если ты этого не сделаешь, я тебе никогда этого не прощу.
Он больше не пытался сопротивляться.

 
                *      *      *
   



- Таких не бывает… Откуда ты такой взялся?........ Наверное, ты мой принц.
- К сожалению, нет, Принцесса. - Как-то это получилось у него горько, как-то он сразу попытался отстраниться.
- Ну, что ты! - она поспешно придвинулась обратно,- Я же пошутила! Не хочешь быть принцем – не надо…Мне не важно, чтобы ты был принцем. Мне нужно, чтобы ты был лучшим.
- В том мире, где я хотел бы жить, так и бывает... Лучшие там становятся принцами.
- А куда же деваются принцы крови? - она засмеялась.
- А по крови там все принцы.
- Вот как? А принцессы?
- (как будто его ударили током) Что принцессы?
- Ну, по крови там тоже все принцессы?
- Да, но лучшая – одна.
- А я?
- Что?
- Ну, я могла бы там стать Принцессой?
- А ты.… Конечно, могла бы, если бы.… Только это тяжкая ноша.
- Знаешь, я бы рискнула… при одном условии…
- Каком?
- А ты бы стал моим принцем?
- Я бы не смог.
- Почему?
- Потому что я -  твой рыцарь.
- В чем разница? Был рыцарь,  стал принц? - ей показалось, что в его глазах снова полыхнула какая-то непонятная надежда. Он опустил глаза, а когда поднял снова, в них  была обычная ироничность
- Тогда уж не принцем, а королем.
- Да. Тебе бы пошло, - она повозилась, поудобнее приспосабливаясь у него на плече, поцеловала в грудь. Он крепко сжал ее в объятьях, поцеловал в макушку. Потом….Потом он будто сорвался с цепи. Начал целовать в лицо, в губы, в шею. Наконец-то, он стал настоящим таким, каким она хотела его видеть…. и слышать…. и чувствовать….


                *      *       *



Она проснулась ночью оттого, что ей было холодно. Его нигде не было. Краем сознания досматривая, а скорее дослушивая сон, она поплелась в туалет: это был напряженный шепот: «Скорее, скорее, черт возьми! Она просыпается! Простите, Ваше Величество, я вынужден уйти. Остаться - значило бы нарушить Договор!» Шаркая тапочками, она вышла из туалета, заглянула в прихожую, включила свет на кухне и вздрогнула.
 Ну, то что он был голый - это еще как-то можно было объяснить, но все остальное! Обут он был в сапоги. Очень странные сапоги, они доходили почти до колен. Коричневой кожи очень тонкой. На очень тонкой подошве. Почти без подошвы. Довольно нелепо. Если учитывать все остальные обстоятельства. Чресла он прикрывал кружевной рубашкой.
- Вань, что случилось? Че за ботиночки? Почему ты голый?
- Да, так получилось. Пойдемте скорее в комнату, нужно поговорить.
Они  быстро вернулись в комнату, стараясь не шуметь.
- Ты где был? Я проснулась – тебя нет….
- Помолчите, прошу вас,- он автоматически натянул на себя рубашку. Рубашка была под стать сапогам: кружевные манжеты и воротник,- ах, что за красота,- никогда не думала, что мужчину могут так украшать кружева, так подчеркивать мужественность,- Я хочу задать вам вопрос: кто вы?
- Я?
- Да, Принцесса - дома. Кто вы?
- Нужно было со мной переспать, чтобы понять, что я не принцесса? А что принцессы делают это как-то по-другому?- она снова была готова сорваться в истерику, или в бой. Когда возникала угроза ее лучшим чувствам, она всегда срывалась в бой или в истерику. Он взял ее в охапку, усадил на колени:
- Милая моя девочка, скажи мне, кто ты? Скажи мне, что ты не Принцесса.
- Я не принцесса.
- Боже милосердный, спасибо тебе! Какое счастье!- он все целовал ее, обнимал, качал на коленях, говорил всякие глупости. Она невольно поддалась его настроению и радовалась вместе с ним и за него, но все же:
- Знаешь, я впервые вижу человека, который так радуется, что женщина, с которой он переспал, оказалась не принцесса. И что же тут хорошего?
- Но сходство - поразительное. И возраст. И имя. Немыслимо!
- Может ты мне, все-таки, хоть что-нибудь объяснишь?- она его почти упрашивала.
Он, как будто очнулся:
- Потом! - содрал с нее ночную рубашку, стянул свою и понес в койку. Нельзя сказать, чтобы она была особенно искушена в сексе. Но в том, что секс со взрослым мужчиной, с этим конкретно мужчиной, с безусловно влюбленным мужчиной имеет огромные преимущества перед любым другим, получила возможность убедиться.



Глава Вторая ностальгическая.


- Вань,- они лежали на пляже в Солнечном.
- Что?
- Вань, а в том мире, ну, в твоем мире, в нем ведь нет машин, я имею в виду автомобилей?
- Нет.
- И там очень мало детей и женщин.
- Да.
- И там феодализм.
- Ну, в каком–то смысле.
- А Тройский Собор – серый?
- Да, из серого мрамора.
- А у твоей мамы есть розовое платье вот с таким декольте, а тут такие кружавчики.
Он сел и напряженно на нее уставился.
- А на твоем столе стоит письменный прибор вот с таким пером и с компасом.
- Откуда ты знаешь?
 Она тоже села и сжала голову руками:
- Я надеялась, что ты скажешь, что это не так…. И вашего садовника зовут Джозеф?
Он кивнул.
- Я там была.
- Как? Когда?
- Вчера ночью, во сне.
- Это невозможно.
- Я не понравилась твоей маме. И она теперь все время за мной следит.
- Не выдумывай!- психанул он.
- Я не выдумываю!- ответила она тем же,- У вас дымчатый кот Болеро! И он болеет, когда тебя нет дома! Под твоими окнами растет розовый шиповник! И Джозеф считает это плебейством, но куст не трогают. Потому что младшему Барту, то есть тебе нравится, как он душно пахнет, и что цветет все лето. У тебя фиолетовый камзол и рубашка, в которой ты был когда…, ну, тогда.
- Это был мой сон, принцесса.
- Как это возможно!
- Дай подумать….С тобой никогда раньше такого не было?
- Какого?
- Ладно. Мы пока вот что сделаем,- он снял с шеи цепь, с белым, почти прозрачным  камнем, похожим на большую каплю, и надел на нее,- Это тебя на какое-то время оградит.
- Оградит от чего?
- Я не знаю,… на всякий случай. Я первый раз слышу о таком. Мне нужно кое с кем посоветоваться. Ты точно раньше не читала ничьих снов?
- Нет, конечно…. Ваня, я боюсь!
- Не бойся, это скорее хорошо, чем плохо.
- Да?
- Да,- он нашарил в сумке телефон и, набирая номер, продолжил,- не каждой женщине удается читать мысли своего любовника… Алло, Демиан,… да я, послушай, мне нужно с тобой срочно обсудить кое-что… ты мог бы… нет, только лично, да,….хорошо. Да, хорошо бы были все…. Да, понял…. неделю терпит. Ну, вот, - обратился он к ней,- потерпи недельку. Все будет в порядке.

Хорошо быть маленькой. «Мама, я разбила вазу» Самое худшее, что после этого может случиться – выдерут. А потом все равно спасут.
 Когда она была еще на втором курсе, то без памяти влюбилась в мальчика. Мальчик ушел в армию. Писал письма. А потом пропал. Как раз к зимним каникулам и пропал. Она, не долго думая, сдала билет домой, купила в Архангельск и поехала.
 Мальчик, как выяснилось, был жив и здоров, ему дали два дня увольнительных, и они провели их в гостиничной койке, выбираясь только в магазин за колбасой. Потом мальчик сказал, что у него здесь появилась девушка, что, в общем-то, не было удивительным, девушки у него были везде. И если бы была другая бьющаяся посуда, она бы разбила не только графин. Через час после размолвки она уже садилась в поезд, и поспела в родные пенаты как раз к Новому Году.
 Вот тут-то ее и накрыло. Родители, оказывается, успели обзвонить все морги и больницы,  в Питере, в Пскове, и по пути; всех, с кем она хоть сколько-нибудь дружила в университете. И отчаялись.
 Самым большим потрясением для нее оказалось отсутствие салатов на праздничном столе. Никто не подумал о салатах, никто не ждал праздника,  это и был знак разбитых сердец.
 Она принесла отцу ремень, и он от души ее выпорол. Долго порол. И плакал. И она плакала. И мать. А потом они встретили Новый Год под бутылку водки, потому что и шампанского в доме тоже не оказалось. И больше никогда об этом не вспоминали, по крайней мере, специально. О мальчике она тоже с тех пор не вспоминала. Будто это было бы предательством по отношению к родителям. С того Нового Года она считала себя взрослой и как-то стеснялась страдать девчачьими страданиями.

И вот, на тебе, вляпалась. Хотя Иван не был мальчиком. Но что-то было в их романе от того почти забытого, детского. Она только не могла понять, чьи сердца они ставят под удар сейчас.



                *     *     *

 А однажды с ней произошёл и вовсе необъяснимый случай.
Она сидела перед зеркалом и думала. Ну, понятно, о чем влюбленная девушка может думать перед зеркалом.
 Макияж, в основном был закончен, она нарисовала губы карандашом, потом жирно закрасила помадой. Потом вдруг вспомнила фразу из какой-то песни:
«Вышла девушка с пышными формами и порочно очерченным ртом…» Она критично осмотрела свои формы, н-да, расстегнула две верхние пуговицы, попыталась поднять грудь повыше, заглянула в декольте. Нет. Все равно, никакой порочности.
 Она стерла помаду и начала снова. Когда она уже заканчивала с контуром, ей в голову пришла спасительная мысль. Принцесса не обязана быть порочной. Она же Принцесса! Ей достаточно нацепить….
 Она полезла на антресоли. Ей пришлось выворотить все, что там было аккуратно прибрано до зимы: шапки - ее и Танькина, шуба, коробка с зимними сапогами, с осенними, осеннее пальто, третьи сапоги без коробки, куча теплых вещей, связанных  старой скатертью, стопка учебников за четвертый курс, вот… Коробка с елочными игрушками.
 Вот - мамины, которые она еще в юности покупала. Вот эти два шара папа привез из Риги, Эти мне Танька подарила на первом курсе, а эту – я ей. А вот короны. Она вспомнила, как они купили их у мужика на Балтийском вокзале, совсем уже в канун праздника. Он шарахался от павильона к павильону и кричал дурным, пьяным и простуженным голосом: « Короны, девчата, короны!»
 Они купили разные: Татьяне больше понравился кокошник с жемчугами на лбу. Такое лицо становится, как у младенца, нежное и румяное, и брови - на контрасте, ну, конечно, она брюнетка. А ей  захотелось такую маленькую, похожую на высокий колокольчик, с шишечками на кончиках. Очень стильно. И к платью подходит.
Она подняла волосы, как тогда и закрепила «сокровище» шпильками чуть набок.
 И вдруг поняла, что творится что-то неладное. Она оглянулась, да, нет - в комнате все осталось как прежде. Повернулась к зеркалу снова. И у нее закружилась голова.
В зеркале отражалась совсем другая комната.
В нем отражались персиковые обои с шитыми золотом драконами, вправленные в белые рамы зеркал. «Ух, ты! Как в музее!»- она с любопытством уставилась на светильник: тонкий колокольчик, белое с золотом, предельно просто, почти аскетично, оттого, наверное, так изысканно. В занавески, такие же легкие, как все в этой комнате, дул ветерок, тоже легкий.
Она перевела взгляд на свое отражение.
            А  юная девушка в платье из красных шелков,
            Где золотом вышиты осы, цветы и драконы,
            С поджатыми ножками смотрит без мыслей и слов
            Внимательно слушая долгие - долгие звоны…,- красная майка, в которой ее застало желание примерить корону, отражалась именно так. Она придвинулась поближе, чтобы повнимательнее рассмотреть, как это она сегодня так удачно подвела глаза?
 «Нет, этого я не делала!» Глаза были подведены, да, но очень тонкой кисточкой, и даже не черной тушью. Скорее серой. Это очень шло к глазам, от этого они смотрелись еще более серо-голубыми, надо запомнить. Так просто. И румяна. Она никогда не пользовалась румянами. Нужды не было. Но сейчас румяна присутствовали, хотя использованы были вполне искусно и деликатно. И отодвинувшись от зеркала, она поняла, что иначе бледность и не скрыть. Ее бросило в пот. «Чего это я такая бледная?».
Она начала вспоминать, что вчера ела, подперла голову руками и с ужасом отдернула их обратно. Ногти были в порядке. Там. Посмотрела на свои ногти здесь - кошмар! И снова - в отражение. Хороший, очень свежий маникюр, и лак мягкого персикового цвета. И какие длинные - никогда такие носила! Но этого не могло быть!
 Да. Но и той комнаты тоже не могло быть! И серой туши у нее не было, и такого халата быть не могло! Она специально встала, чтобы видеть себя в полный рост. Из зеркала на нее смотрела высокая, хрупкая, белокурая девушка, в халате из красного китайского шелка. Удивительная красавица, какой только и может быть натуральная блондинка, в двадцать два года,  пользующаяся услугами самых дорогих  визажистов, полжизни проводящая в заботе о своей внешности. Ее передернуло.
В зеркале была не она.
Это не могла быть она! Она смотрела на свою майку, едва скрывающую трусы, шерстяные носки в сочетании с бутафорской короной, и сравнение ее ужасало.
Она истерично сорвала корону и растрепала волосы. Это - глюки, это - глюки! Да нет же, все - в порядке…. Почудилось…. Ее снова передернуло. И она опасливо вгляделась в зеркало.
 Нет. Все нормально. В зеркале отражался старинный хозяйский комод. Отражение было отражением. Футболка была футболкой. Ногти требовали маникюра. Волосы – расчески. Корона… Корона просилась обратно на антресоль. И только любопытство разбирало: А что будет?
Она осторожно поднесла корону к голове. Отражение поплыло. «Вай!»,- заорала она и со всей силы отшвырнула корону в дальний угол. Ее опять трясло. Она подальше отошла от зеркала, уселась на подоконник и закурила. Потом не выдержала, быстро натянула джинсы и кофту, и убежала на улицу.
- Интересно, когда Достоевский писал сцену, где к Ивану Карамазову приходил черт, он ее с натуры писал, или придумывал, или во сне увидал? Если это - художественный прием, то я схожу с ума. А если нет,- она усмехнулась собственной шутке,- значит, мы с Федором Михайловичем сходим с ума вместе. А чего я, собственно, боюсь? Чего я такого страшного увидела. Ногти не в порядке?...Это же тоже вполне поправимо….И потом, лучше знать, что ты сходишь с ума, чем делать вид, что не знаешь.
Так она говорила сама с собой, идя в парикмахерскую, делать маникюр. Оттуда девушка вышла уже в совсем другом настроение. Зашла в парфюмерию и выбрала себе серую подводку для глаз с очень тонкой кисточкой.


Но ничего у нее не вышло. Как ни странно, она была разочарована. Нет, конечно, стоило порадоваться, что она не сошла с ума. Что в ее комнате не было никаких окон в другие миры, и можно было спать, как раньше – спокойно, не оборачиваясь на жуткое зеркало.
Но все же. Эта девушка, чей макияж она старательно, и надо сказать, вполне успешно повторила. Эта девушка не давала ей покоя.
Что это было? Мираж, мимолетное видение. Вот именно, мимолетное. Она даже не подозревала, что может выглядеть так хорошо. Можно ли влюбиться в себя саму? Вряд ли. А в ту – она влюбилась. Что-то было в ее лице. Другое. Вернее чего-то не было. Чего-то, что было лишним в ее лице всегда, то, что она видела каждый день и принимала за собственное выражение лица. Может быть,…да нет, агрессивной она себя не считала; дерзкой?... тоже, вроде бы, нет. Но если не агрессивность, и не дерзость, то что тогда отличало ее от того мимолетного видения?
Одним словом, она теперь часто с грустью смотрела в зеркало. Обычно, из дальнего угла комнаты, с подоконника, откуда зеркало не могло ее увидеть. У всех сумасшедших своя терминология.
Ивану она ничего об этом не сказала. Как-то стыдно было рассказывать любовнику о своих шизах. Просто попросила сдвинуть диван в тот же неуязвимый угол.


                *      *      *



Это случилось в следующий понедельник.
Она сидела у зеркала и рисовала глаза. Она уже так быстро рисовала серой тушью, что это  занимало не больше времени, чем прежний макияж. Злополучную корону она так и не спрятала на антресоль, и она стояла теперь на столике между дезодорантами и кремами.
В какой-то момент ей снова показалось, что кружится голова, и она присмотрелась к отражению. Та, другая так же напряженно всматривалась в нее. И ей, похоже, тоже стало нехорошо, потому что она так же передернула плечами. Усилием воли она заставила себя не вскочить и не заорать. Девушка в зеркале тоже схватилась за столик руками, так что побелели костяшки. Страх, все же, сокрушительная сила. Сердце стучало в висках и в горле. И уже не хотелось никаких разговоров, а только спрятаться. «Нет, я не уйду!», - приказала она себе.
Какая-то странность, какая-то перемена в облике той девушки заставила вернуться к зеркалу. Девушка была иначе накрашена…. Почему-то это успокаивало.
Она улыбнулась, та улыбнулась в ответ. Она взяла корону и сделала ею то, что называется «приподнять шляпу». Ее отражение, чуть смутившись, повторило маневр. Тогда она приколола корону, отскочила, чтобы оглядеть себя в полный рост, взялась за юбочку и сделала книксен. Ее отражение тоже оглядывало себя, задрало юбку. Примерно на длину ее майки. Склонило голову на бок, потом - на другой, повернулось в профиль, осталось довольно и тоже присело в поклоне.
Вот ведь фигня какая!
«Что происходит?.... Или это сон? Это сон. Точно. Как в прошлый раз…» Но как здорово!
Она снова уселась к зеркалу, изучая девушку напротив. Назвать это отражением уже не поворачивался язык. Вот ведь странно видеть свои черты в такой неожиданной редакции.
«Ты кто?» - спросила она, по понятным причинам, не рассчитывая на ответ. Девушка в зеркале тоже не рассчитывала на ответ. Она тоже изучала ее своими серо-голубыми глазами. «Знаешь, я никогда не думала, что у меня такие красивые глаза?»
«Да? Я тоже. Кто это говорит? Это ты говоришь?»,- она испуганно вытаращилась на отражение.
 « Но я не говорю, я думаю»
 «И я думаю»
 «А почему я тебя слышу?»
 «А я тебя?... Мистика!....Что происходит? Ты кто?»
 «А ты?»
 «Хм, а что тебе даст, если я скажу, как меня зовут?»
 Они замолчали, в смысле задумались.
 Они молчали-думали долго. Минуты две. Достаточно времени, чтобы рассмотреть друг друга как следует.
 «А в прошлый раз на тебе была такая очаровательная сорочка, вот такая коротенькая и три пуговки вот здесь. Это у вас так носят?»
 «Сорочка? Три пуговки? Это майка что ли?... Красная?»
 « Да, красная, с такими свободными рукавами.»
 « Да ты че? Это папина футболка, я в ней сплю! Ну, или дома хожу.»
 «А…., а я думала  у вас мода такая,- в голосе отражения зазвучало разочарование,- очень смело. Нам бы очень пошло»
«Нам? Хм,… ну, да, нам. Фактуры-то одинаковые. Слушай, а почему ты такая бледная?»
«А я наоборот  хотела спросить,  как тебе удается поддерживать такой цвет лица?»
 «Поддерживать? А чего его поддерживать? Он у меня сам такой. От природы».
«Да? Вот здорово!»
« А у тебя что, проблемы со здоровьем?»
« Да, так,… долго объяснять. Это не только от меня зависит».
«А от кого еще?»
«Потом,… давай как-нибудь потом»
«Ну. Потом, так потом, а оно будет это потом?»
« А ты не знаешь?»
«Нет. Я думала, ты знаешь»
«А я думала – ты».
- А как же мы сюда попали?- сказала она вслух. И отражение вздрогнуло:
- Я думала, ты знаешь,- и растерянно уставилось из зеркала.
Наша героиня напряженно думала.
-… А у тебя на прошлой неделе тоже был другой халатик…. Такой, красненький…. А ведь я тебе кажусь отражением, верно? - отражение кивнуло, без понимания,- а я смотрю на тебя, и думаю, что ты - мое отражение. Странно, правда?
- Да. А где правда - ты это хотела сказать? – теперь наша героиня кивнула. И они опять замолчали и загрустили.
- Так, что за бестолковая рефлексия? Мы что должны выяснить: как мы сюда попали? Нет. Мы должны выяснить, надо ли нам сюда попадать, нет ли угрозы в этих попаданиях, и если «Нет» и «Надо», то каков механизм попадания. И все! Все, давай выяснять.
- Ладно.
- Ну, ты хитрая: «ладно!» Тебя как зовут?
- Меня – Лиллена.
- А полное имя как?
- Лиллена Тройская. Это допрос?
- Нет, почему, это самоидентификация. А меня зовут Елена Троицкая. Елена Александровна, по батюшке. Ну, вот, по крайней мере, мы теперь точно знаем, что мы не одно и то же лицо. И не сошли с ума. Ты ведь тоже, наверное, решила, что сошла с ума?
- И ты?
- Ой, ва-аще! Я даже стала этого зеркала бояться.
- И я.
- А как тебя родные зовут?
- Лиленной и зовут.
- М-м-м. Длинно, как-то, а мама, а подружки.
- Мама…. подружки…- у нее стало такое белое лицо, как будто ее очень сильно обидели.
- У тебя нет подруг?… может, и мамы нет? Да, что же это такое, я в последнее время всем наступаю на больные мозоли. Извини, пожалуйста. Я не хотела. А что с нею случилось.
- Давай об этом потом, в другой раз. А у тебя мама жива?
- Да, конечно, дай ей Бог здоровья!
- Дай ей Бог здоровья, - эхом ответила Лиленна.
- Все-таки у тебя неудобное имя. Давай, я тебя буду звать Лиля.
- Лиля? Почему Лиля.
- Не знаю, у нас есть имя Лилия, так цветок называется: очень красивый и очень нежный.
- Да? А цвета какого?
- Белый, с желтой сердцевиной. Нет, бывают еще тигровые лилии. Они оранжевые с черными крапинками.
- Хорошо, не надо с крапинками. Пусть будет белый. Значит Лилия. А тебя как зовет, - она запнулась, - зовет мама?
-  Лена. Ленка. Леночка иногда. А вообще, мы с тобой обе Лены, почти тезки, заметила? Елена Троицкая, Лиленна Тройская. Где-то я совсем недавно слышала об этом.
- Нет, раз я – Лиля, ты должна быть – Еля.
- Еля, почему?
- Ну,  если сократить окончание имен, которое у нас общее. И  это будет наш с тобой секрет, а то у нас и так все одинаковое.
- Хорошо, тогда Елка.
- Почему Елка?
- Ну, потому что слово Еля прочно ассоциируется только с двумя словами. «Еле-еле», что значит, почти никак, очень плохо. И «ель»- то есть елка. Это такое пушистое вечнозеленое дерево, его еще наряжают на Рождество. Елка мне нравится больше.
- Ладно. Теперь, ты говоришь, нужно понять, как нам сюда попадать.
- Да, в прошлый раз я решила, что это из-за красных шелков.
- Каких шелков?
- Ну, ты сидела в халате, а я вспомнила стихи, но их я уже пробовала читать, нет, не из-за них, и не из-за короны, она у меня стоит на зеркале всю неделю…
- А ты тоже принцесса?
- Что значит, «тоже»?
- ….Чего ты испугалась?
- Что-то много народу в последнее время интересуется тем, принцесса ли я.
- Но я не знала, что это закрытая тема, извини, больше не буду.
- Нет, погоди, а почему ты об этом спросила?
- Потому что я тоже принцесса, мне казалось, я знаю все геральдические знаки, а твоя корона – я таких не знаю, ни форма не знакома, ни металл.
-….. Может, ты и Ивана Барта знаешь?
- Иоанн Барт? Герцог Сумеречных Долин? Конечно, знаю. А что?
- Нет, ничего. Это многое объясняет. Ну, и как он?
- Что?
- Как он тебе?
- Достойнейший.
- Я вспомнила.
- Что?
- Откуда мне знакомо твое имя….







                *    *    *


 - Иван!... алло! Иван! Вы меня слышите? Аллё?
- Да, я слушаю, что случилось?
- Ваня, пожалуйста, приезжай ко мне на Нарвскую  сегодня, сейчас, мне необходимо с тобой…
- Принцесса,… погодите,… я не смогу.
- Как?... Это невозможно…, Вань…, ты всегда мог, ты единственный, кто всегда мог.… Неужели невозможно отменить? Ты мне очень нужен…, и именно сегодня…
- Так, Ленка, прекрати истерику. Случилось что-то серьезное?
- Да.
- Ты больна?
- Нет.
- Твоей жизни угрожает опасность?
- Нет.
- Кто-то умер?
- Нет.
- Чьей-то еще жизни угрожают?
- Нет.
- Ты откуда звонишь?
- Из дома.
- В доме падает крыша, или у вас локальное землетрясение, или сосед-алкоголик ломится к тебе в дверь, чтобы силой отобрать твою честь? Или соседи сверху топят вас так, что ты сидишь на столе и не можешь самостоятельно выплыть?
- Зачем ты ехидничаешь?
- Я не ехидничаю, у нас просто разные представления об опасности. Не обижайся, Принцесса, я пытаюсь привести тебя в чувство. Как ты заметила, наверное, я - человек довольно взрослый, верно?
- Не надо со мной как с девочкой.
- Да, вот я и пытаюсь. У взрослых мужчин случаются важные дела. Сегодня именно такой день. У меня очень важная встреча, ну, как, к  примеру, сдача госэкзамена по русскому языку.… Теперь. То, что случилось у тебя, равноценно по значимости гос. экзамену по русскому языку?
- …Оно равнозначно защите диплома!
- …Вот как?... В двух словах нельзя?
- Да нет же…, я же и говорю, мне нужно срочно, мне некому это рассказать!
- Ну, хватит, хватит, не реви. Ты можешь выйти из дому?
- Могу, конечно.
- Тогда записывай адрес.



                *     *     *


Чтобы не думать долго, она взяла такси и через полчаса уже высаживалась по адресу.
Подъезд был довольно неряшливый, она быстро поднялась в мансардный этаж и позвонила. Открыл Иван. Дежурно поцеловал ей ручку, и она в очередной раз попыталась понять: ерничает он, или в их семье принято целовать ручки дамам. Довольно странный обычай для начала двадцать первого века – такая архаика. Он провел ее в ванную, опустил крышку на унитазе, жестом предложил ей сесть, включил воду и приготовился слушать.
Она набрала побольше воздуху, и, дабы не искушать решимость выпалила:
- Ваня, я сошла с ума!
- С чего ты взяла?
- Я сегодня поссорилась со своим отражением,- она рассказывала и боялась поднять глаза. Конечно, она понимала, что все это звучит глупо, что человек отложил все свои дела, и боялась, что он придет в ярость, выставит ее за дверь, навсегда. Но когда она подняла глаза, то испугалась еще больше. Иван был бледен, как полотно:
- Она тебя видела?
….Чего угодно!... Только не этого!
Чего угодно, только не этого вопроса!... уж лучше бы он выгнал ее навсегда! «Он – сумасшедший!...Блин!... Мы оба сумасшедшие!... Вот это здорово!... И как я раньше не догадалась? Он бешеный, он бледнеет как бешеный, и у него сердцебиение начинается.… И глаза стекленеют, как будто его изнутри режут. Да он маньяк!... Как же я не догадалась! Не мог нормальный человек задать такой вопрос. Но почему до сих пор.…Да он западает только на сумасшедших.…А я теперь как раз сумасшедшая! Отлично. Сладкая парочка» 
- Я пойду домой,- она встала так, чтобы не поворачиваться к нему спиной.
- Нет, тебе нельзя домой в таком состоянии, - к нему возвращался нормальный цвет лица.
- Нет-нет,… я хочу домой,… мне пора,… я  не сказала папе, куда…
- Испугалась?
- Не трогай меня!
- Не бойся,
- Не двигайся, или я закричу!- она шарила рукой по двери, боясь оторвать от него глаз.
               
                *     *      *

- Испугалась.
- Я так просто не дамся.… И выключи воду!… я буду так орать, что это тебе не поможет.
Он безропотно выключил воду. Она, наконец, нащупала рукой  защелку за спиной, ощупью же открыла дверь и выскочила в коридор. Закрыла с этой стороны и прижала ее спиной. В ванной неслышно было никакого движения.
- Здравствуйте, Принцесса!- пропел красивый бархатный баритон и, в коридор вдвинулась еще какая-то фигура исполинских размеров.
«Это конец!»,- подумала она краем сознания, потому что большая его часть отказывалась служить.
- Что там у вас, Демиан?- услышала она из глубины квартиры еще один мужской голос. Действующий край сознания услужливо выдал сцену из порнофильма, где героиню имели два обезьяноподобных чудовища, а третий – наблюдал, попыхивая сигарой и покачивая ногой в лакированном ботинке и белоснежном носке. «Как я так глупо! Лучше бы уж просто в психушку!». Грядущее унижение что-то рушило внутри, в районе сердца и то, что рушилось, осыпалось мелким песком куда-то в желудок.
- Ты не поверишь, Анри, у нас в гостях принцесса Лиленна.
Кто-то быстро прошел через комнату, и в проеме появилась еще одна голова, а следом, - о, ужас! – и третья.
- Здравствуйте, Принцесса! - сказали головы, обретая туловища и доспехи. Да-да, именно доспехи. « Сумасшедшая! Я – сумасшедшая! Сволочь! Какая же сволочь! Это он меня заразил! Наверное, есть какая-то форма сумасшествия, которая передается половым путем. Ну, ****ь, гады, по крайней мере, вам этот пикничок тоже будет стоить мозгов!»
- Добрый вечер, господа. Что, Иван обещал вам групповуху на сладкое?- собственное хамство вернуло ей дар речи.
- Групповуху? Что есть «групповуха», Анри?
- Не знаю, Халтай, надеюсь, миледи объяснит.… Позвольте, все же, засвидетельствовать почтение,- тот, которого звали Анри, подошел к ней, в церемонном поклоне приложился к ручке и отошел в сторону, тот же ритуал повторили остальные,- Позвольте пригласить вас к нашему столу, в честь тезоименитства Вашего Августейшего Папаши, - Халтай подал ей руку и почтительно повел в комнату.
 Пути к отступлению были отрезаны окончательно. « Ничего не получится… Они сумасшедшие!... Они все сумасшедшие!... Они уже сумасшедшие! Или накуренные», - в нише стоял  кальян, из-за которого они, похоже, только что все поднялись.
- Миледи, Джон закрыт в ванной,- раздалось из прихожей,- могу ли я его выпустить, или проступок его так велик, что требуется более длительное заточение.
- Да-да, конечно, выпустите, немедленно,- ей вдруг так захотелось, чтобы среди этих сумасшедших было хоть одно знакомое лицо. И потом, ей хотелось посмотреть этому «лицу» в глаза перед тем, как…как все это начнется. «Лицо»  разочаровало – чуть смущенное, немножко лукавое, но в целом, абсолютно невинное.
- А что, Иван, вы всех своих знакомых посвящаете в наши отношения?- она вложила в вопрос весь сарказм, на который была способна.
- Простите, о чем вы?
- Меня теперь все ваши знакомые будут называть принцессой?
- Ах, вот оно в чем…,- тревога на его лице сменилась выражением мальчишеского счастья и гордости, которое, впрочем, он поспешил стереть, как неуместное в столь торжественной обстановке, - Господа, - обратился он к присутствующим,- позвольте вам представить: моя подруга и протеже Елена Троицкая.
- Принцесса здесь инкогнито?!- «господа» переглянулись, встали на вытяжку и преклонили колена,- Простите, миледи. Мы все принадлежим к лучшим родам Лаваллона, наши предки верой и правдой служили вашей фамилии на протяжение веков, и мы, благородные рыцари Союза Двенадцати покорнейше  просим  Ваше Высочество в день Тезоименитства Его Императорского Величества возобновить нашу вассальную присягу на время Темноты… Если существует шанс искупить вину, предоставьте его нам!
- Вольно, господа. Расслабьтесь,- чопорность ли обстановки, высокопарность ли речей, или выражение лица Ивана, но она совершенно успокоилась,- если это допустимо по этикету, нельзя ли мне немного вина.

                *      *       *

- Все, хватит, я устала. С тех пор как ты появился в моей жизни, я все время в истерике. Я все время чего-нибудь боюсь. Я боюсь, что с тобой что-нибудь случится, или со мной что-нибудь случится. Не хочу. Я хочу, чтобы ты исчез. Или дай мне перерыв.
- Вот об этом я и пришел поговорить.
- Говори.
- Мне нужно уехать ненадолго….
- Вот, вот я так и знала. Теперь ты будешь исчезать. Исчезать и появляться, когда тебе приспичит. «А царевна у окна будет ждать его одна…»
- Но ты же только что сказала, что хочешь, чтобы я исчез.
- Я наврала! Я не хочу, чтобы ты исчез. Я боюсь, что ты исчезнешь! Я всего боюсь!
- Подожди….Подожди, принцесса, дай сказать. Я сам не хочу оставлять тебя одну. Я хочу, чтобы ты поехала со мной.
- Куда? У меня учеба.
- В Турцию.
- В Турцию? Почему в Турцию?
- У меня там дела. И ты даже можешь мне в этих делах помочь.
- Я? Чем?
- Твое присутствие может ввести в заблуждение некоторых влиятельных особ, которых нужно ввести в заблуждение.
- У-ху. Я опять должна буду изображать царственную особу.
- Что-то вроде.
- А это не помешает мне купаться в море? И вообще, это предполагается?
- Разумеется. Это все, что от тебя потребуется.
- Слушайте, герцог, мне начинает казаться, что я вытащила счастливый билет….А… у меня нет загранпаспорта?
- Это поправимо.
- И денег?
- Это не ваша забота.
- И летних платьев, и шляпки.
- Справимся.
- И времени.
- В каком смысле?
- Меня не отпустят, у меня долги за прошлый год, я должна закончить курсовую…   
- Принцесса! Ты капризничаешь? Или ищешь повод отказаться?
Она глубоко вздохнула:
- Конечно, капризничаю.
- Ну, вот и хорошо. Мы едем в среду. У тебя три дня на сборы.
В понедельник днем ее вызвали в деканат и предъявили бумагу о том, что ректор Такого-то университета  города Стамбула приглашает студентку пятого курса филологического факультета на  археологические раскопки Такого-то Кургана в качестве консультанта.
В деканате пожимали плечами, но бумага была составлена по всем правилам, и причин отказывать в просьбе декану университета прославленного города - курорта Турции не нашлось.
 Во вторник посыльный принес заказное письмо, в котором она с удивлением обнаружила паспорт на свое имя и билет до Стамбула. Еще была записка от Халтайбека, в которой он объяснял со всей возможной восточной скромностью, что все чудеса последних дней – его рук дело, и он рад, если смог доставить принцессе хотя бы малую часть того удовольствия, которую сам испытал, хлопоча по этому вопросу.
Весь третий день она провела в магазинах, мучительно подбирая себе наряды. Этот процесс всегда давался ей мучительно.
И вот, наконец, в среду вечером они с Иваном сели в такси и отправились в аэропорт. В Стамбул они летели самым обыкновенным чартером. А вот там их встретил роскошный лимузин, который, не особенно забираясь в городские пробки, провез их к небольшому, но очень симпатичному дому на берегу Средиземного моря.
    Домик был чудо как хорош: свет и воздух. Из любой точки в доме было видно море. Мебели было настолько мало, что со всего дома ее легко можно было бы, наверное, снести в одну комнату, и там бы не было тесно. Стен тоже было мало. Только чтобы обозначить водораздел между комнатами. Охристо-золотая столовая, красный с золотом зал неизвестного предназначения , бледно-зеленая библиотека, . И очень много белого: лепнина, мебель, вазы, посуда. «Совсем не восток, и не подумаешь на Халтая»
    Халтайбек, как вы уже догадались, это жилище принадлежало ему, собственноручно проводил ее до комнаты, и, оставшись одна, она чуть не захлебнулась от счастья. В этой комнате были такие же стены, что и у ее зеркальной подружки Лиленны. Тот же персиковый цвет, тот же рисунок лепнины. Даже светильник в форме колокольчика тот же. И шторы, и ветерок.
Она уселась у входа, наслаждаясь наяву утренней прохладой и простором комнаты и простором моря за окном. Так ее и застал Иван, когда пришел звать на завтрак.
Завтрак был красивый, скромный и малолюдный, как и было обещано.
Потом они пошли на пляж. Какое все-таки удивительное чувство, когда на пляже кроме вас никого нет. Будто мир обезлюдел. Будто мир отвлекся от всех, чтобы любить только тебя. И оглушительные волны – только для тебя, и золотистый песок, и ласковое солнышко. И еще одна, пожалуй, самая ценная деталь пейзажа. Один молодой человек, похожий на Аполона.
- Вань, ты похож на Аполона.
- Да?
- Угу.
- А это хорошо?
- Угу.
- Я рад, что тебе нравится.
- А мы надолго здесь?
- Я думаю на неделю. А что уже соскучилась?
- Не-е-е.
- Должны подъехать Анри с Демианом. И еще кое-кто, ты их не знаешь.
- У вас съезд шпионов?
- Да, что-то вроде.
- Уж не по моему ли поводу?
- Ладно, загорай, не заскучаешь?
- Не-а.
«Подумать только: тонны воды, сотни тонн неба, миллионы тонн солнца, съезд шпионов, и все это для одной девушки в пятьдесят килограмм веса»,- мысль лениво повернулась в голове, и она следом лениво повернулась, подставляя солнышку другой бок.

                *     *     *
 
    А потом она проснулась от мысли, что сгорела. Хотелось есть. Хотелось вымыться. И почему-то совсем не хотелось возвращаться. Если Ванька все еще не пришел, значит, занят, а если занят, то чего я буду его домогаться. Гордая я девушка, или как?
    Она вошла в воду по колено и побрела вдоль берега. Попадались ракушки, совсем закрытые или пустые. У некоторых створки были так широко раскрыты, что походили на бабочек, а некоторые напоминали бабочек подводных, потому что сияли перламутром сквозь воду. Пришлось войти поглубже Она наклонилась за одной из таких подводных красавиц, и ее накрыло волной. 
    И понесло.
    Как-то Светка Криволуцкая рассказывала, как чуть не утонула, когда работала вожатой летом на Черном море. Ее просто потащило волной. Кругом дети, все купаются, никого не тащит, а ее, нахлебавшуюся воды и потерявшую ориентиры, тащит. И она ничего не может крикнуть, только бьется, как рыба, и пытается не утонуть. Жуть в том, что никто не понимает, что она тонет, что ее уносит. Что вокруг - все то же радостное лето. А она – умирает от удушья. Она выныривает и успевает только хлебнуть воздуха и увидеть все тот же радостный рай. Ни крикнуть, ни подать знака. И до спасительного берега – метров пять, и с каждым вдохом расстояние увеличивается. Ее тогда спас вожатый третьего отряда. Нырнул, доплыл, схватил за руку и выдернул из-под очередной волны, из наваждения, из одиночества.
Ее точно так же тащило. Волна уходила обратно и тащила ее за собой. «Этого не может быть. Здесь невозможно утонуть». Но не успевала она подняться, как попадала в следующую уходящую волну. Да, это не Финский залив, после третьей волны - дно исчезло. До него невозможно было дотянуться. Из желудка поднималась паника.
Теперь, пытаясь вынырнуть из-под волны, наша героиня вспоминала тот Светкин случай и ее советы, вернее советы вожатого из третьего отряда. Вдохнуть… Не дышать… Успокоиться.  Понять, куда надо плыть… Вдохнуть…Не дышать…Успокоиться… Понять, где спасение…. Вдохнуть, не дышать, успокоиться, понять, где берег…. Вдохнуть, не дышать, успокоиться...
 Конечно, ничего страшного не случилось. Она отплевалась от соленой воды, и разжала руку. «Нет, это не ракушка. Это камушек. Краси-и-ивенький. Как у этих, у шпионов-прогрессоров». Она долго сидела на песке, пытаясь отдышаться, и задним числом переживая свое приключение. А ведь утонула бы! Точно бы утонула, если бы не Света. А все эта прозрачная толща воды. Через которую просвечивает солнце. Такое близкое. И такое бесполезное. Она поспешила к своему покрывалу, достала из сумочки камень, который ей дал Иван, и который она сняла перед купанием. Камушки были близнецы-братья. Только ее камушек был немного мутный, и не было дырочки для крепления.

   Она вошла в гостиную, вежливо сказала всем: «Здравствуйте, господа»
- Вань, посмотрите, что я нашла. Такой же,  как у вас. А Вы говорили, они очень редкие. Может их тут, как ракушек, полное море?
   Она собиралась рассказать ему про то, что случилось. Но на лице его отразился такой ужас, что она решила, что он откуда-то и так все знает.
- Где?...Где вы это нашли, принцесса?
- На пляже? Почти там, где вы меня оставили. А что, не надо было его брать? Почему у вас такие….такие лица? Я сейчас пойду и выброшу его обратно.
- Стой! Стойте… Подождите…. Простите нас… Мы все немного того сегодня.

   Они, и вправду, все были немного того. Демиан и Анри подошли к ручке. Потом ей представили еще какого-то графа. И весь вечер говорили загадками. И весь вечер смотрели на нее, как на Лохнесское Чудовище.

- Иоанн, Вы рассуждаете как кристоферианин.
- Пусть так. Как не называйте, но если предположить, что Кристофер действительно разговаривал с Троем, а нет причин думать, что этого не было, то…То… я, в этом апокрифе не вижу ничего, что бы противоречило слову Троя. Разница только в том, что  Кристофер говорил о пришлом ребенке, а ортодоксальное учение говорит о ребенке вообще.
- Но никто не говорил о том, что пришлый ребенок должен быть и может быть из Мира Демонов.
- А у Троя вообще не было сказано ничего о Мире Демонов. Мифы о демонической природе этого мира возникли позже, значительно позже! Если это принципиально, то я специально подберу материалы. Можно выяснить, когда вообще появились эти ссылки и у кого. И еще не известно,  кто из нас впадает в ересь!
- А, вот так.
- Ваше преосвященство, не сочтите за дерзость. Но сегодняшний случай, - он не взглянул на Принцессу, никто не взглянул, но ее прошиб пот,- в очередной раз указывает на то, что Дитя Света получает знаки, причем, здесь - в этом демоническом мире. И если этот мир такой уж однозначно черный, то что делает здесь Слеза Бога?
- Вот. Это я и хотел бы выяснить. Принцесса,  вы не могли бы рассказать, при каких обстоятельствах к вам попала Слеза Бога?
- Слеза Бога?
- Ну да… тот артефакт…, который…вы… нам… показали… за завтраком, - Иван выразительно, как для дебилов, кивал головой в такт каждому  своему слову.
- Ах, да… Слеза Бога… Я его нашла на берегу, - почему-то ей не нравился новый визитер, и почему-то как раз при нем ей не хотелось освещать эти обстоятельства, - я думала о бабочках.
- О бабочках? И все?
- Да. Еще мне хотелось есть. Лорд Такой-то, а кто такие Кристофериане?
- Э-эм, это… это - альтернативное религиозное течение.
- Альтернативное чему?
- Э-э…ну, скажем, официальной доктрине.
- А в чем они согрешили перед официальной церковью?
- Видите ли, Принцесса, не уверен, что вам вообще стоит озадачиваться этими вопросами...
- Почему? Неужели…
- Хотя бы потому…, или, - он просто перебил ее на полуслове, - …или… только потому, что вы – девушка.
- Но почему…
- О, Принцесса - спорщица!- в интонациях она услышала иронию и разозлилась, «почему-то, если человек не может ответить на прямо заданный вопрос, он начинает искать способ  загасить собеседника, или просто заткнуть ему рот, сказать например, что девушка - спорщица. Урод мамин! Как Лилька это выносит?!» Видимо это было написано у нее на лице. У все остальных выражения лиц тоже изменились, видимо, поэтому урод сменил тон:
- Простите меня, миледи, но мне не хотелось бы превращать прекрасный вечер в теологический спор.
- Не превращайте, - и она угрюмо уставилась в свой роскошный десерт



                *      *      *


- Я плохо себя вела?
Ванька промолчал.
- Но тебе было за меня стыдно?
- ………
- ... Понятно… И Лильке было бы за меня стыдно?... А как бы она поступила?
- …В соответствии с этикетом….
- И что ваш этикет диктует? Заткнуться и делать вид, что мужики такие умные.
- Да причем тут это?!… Ты - Принцесса. Символ власти. Символ непогрешимости. Дерзость – это как-то по-детски. И уж точно не по-королевски.
Она залилась краской и закрыла лицо руками. Иван подошел и обнял ее за плечи. Она уткнулась ему в живот:
- Хочу курить.
- Принцессы не курят.
- И не какают… я знаю… Но ведь этот гад тоже облажался.
- Облажался, конечно.
- А можно об этом никому не рассказывать?
- Ну, после твоего выступления в День Тезоименитства твоего папы, наших  ты вряд ли удивила. А вот этот гад…
- Я сильно подпортила репутацию королевской власти? Да и вообще, что я такого сказала?!
- Просто наши женщины избегают таких разговоров.
- Почему?
- Не знаю, так принято. Пошли на крышу, прикрою твою пагубную страсть к курению.
    Они выбрались на крышу. Уселись возле бассейна. Минуту и две сигареты спустя, она спросила:
- Значит, Легенду О Трое выдумал не ты?
- Нет.
- Жаль.
- Почему?
- Потому что я думала, что это стихи, придуманные для меня. Придуманные тобой - для меня.
- Я понимаю…. Но, с другой стороны, это даже красивее.
- Что?
- То, что эта легенда придумана не мной, но для тебя.
- Как это?
- Ну, помнишь, в ней говорилось о Детях Света?
- Да.
- А ты, как две капли воды похожа на такое Дитя
- Как это?
- Сейчас покажу.
Он достал из кармана какую-то вещицу, и подал ей. Это был медальон с эмалевой миниатюрой, на которой была изображена…
 И вот тут она засомневалась. Если бы она не была знакома с Лиленной, она была бы убеждена, что это ее собственный портрет.
- Принцесса Лиленна Тройская?
- Нет. Этой эмали триста лет. Это Августина Тройская. А у меня дома есть фреска четырнадцатого века – там Эвелина Тройская. То же лицо.
- Мистика какая-то.
- Да, пока я не знал тебя, я думал, что это одна и та же душа, в очередном воплощении.
Но то, что ты в одно и то же время с Лиленной,- он ошалело уставился на нее, и она поняла, что проболталась,- откуда ты знаешь, как ее зовут? Ты говорила с ней? О чем ты с ней говорила? Что ты ей наговорила?
Он даже вскочил с кресла, схватил  ее за плечи и тряхнул.
- Ваня! Успокойся! Ничего я твой прекрасной Принцессе не сделаю!
Он отпустил ее и смутился.
- Вот так и понимаешь, как человек к тебе относится,- она с усилием оторвала от себя его руки, и поправила блузку, - Ладно, пойду-ка я спать.
- Подожди. Ленка, не уходи… Прости меня…
- Бог простит.
- Что ты об этом знаешь!
- Да! Я ничего не знаю о ваших святынях. Куда уж мне! Что может знать о Боге Двадцатидвухлетнее чудовище из Мира Демонов. Я не такая дура, Ваня! Я все прекрасно понимаю! Ваш прекрасный мир! С  вашей Прекрасной Лиленной! Который не гадит в атмосферу, не пользуется химией, не строит детей, не ведет войн, не ссорится между собой, не унижает близких, он так хорош, этот ваш мир! И наш мир демонов ему в подметки не годится!  С Лиленны ты пылинки сдуваешь, а со мной можно как с демоном: Сегодня – люблю, как душу, а завтра – трясу, как грушу! Да, если честно, мне плевать на то, что ты думаешь об этом мире…. Но только, то же самое ты думаешь и обо мне!... Да, кстати, при этом вашем Преосвященстве я не стала говорить. Эту слезу. Этот камушек. Я, короче, чуть не утонула, когда хотела ее достать, я тебе не договорила…
  И она развернулась, чтобы уходить. Но Иван остановил ее. Лицо у него при этом стало строгим и сосредоточенным.
- Как? Как это произошло. Расскажи сейчас.
Она еще раз попыталась вывернуться, но уже для проформы. По правде сказать, ей и самой не хотелось заканчивать разговор склокой:
- А я правильно сделала, что не рассказала преосвященству?
- Пока не знаю, но похоже, фора по времени нам не помешает. Ну и как это произошло?
- Да как, просто, я поскользнулась, и меня потащило волной.
- И что?
- Ну, что, я испугалась сначала. А потом вспомнила про Свету, как она учила не впадать в панику, а считать самой себе: «вдохнуть, не дышать, искать берег – вдохнуть, не дышать,  искать спасения»,- и она рассказала ему про Светкино спасение на Черном море.
- Как говоришь, ее зовут, твою подружку?
- Света.
- Хорошее имя. А камень? Где был камень?
- У меня в кулаке. Я даже не была уверена, что поймала его. Я как раз за ним наклонялась, когда меня накрыло. Да я еще и не знала, что там камень, думала: «какая красивенькая ракушечка!»
- То есть, ты взяла его, тут же на тебя накатила волна. А потом ты стала считать и спаслась.
- Да.
- Ты даже не представляешь, какое ты чудо?
- Да? Почему?
- Я потом тебе как-нибудь объясню. Все это так символично, что похоже на подсказку. Я, правда, не знаю пока, как ее расшифровать. Понимаешь, камень спровоцировал тебя на выбор между хаосом и порядком. И ты его сделала. В пользу порядка и света.


Глава третья: Хаос и порядок.


На   следующий день она проснулась с чувством, что сон ей снился, но она его накрепко забыла. Она посмотрела на свои часы – одиннадцать. Проспала. Утреннего солнца было жалко. Но беспокоило не это. Она накинула халатик, который про себя звала Лилькиным: красный шелк с золотыми драконами, и пошла в столовую. Дом, к ее удивлению был пуст. Чуть позже она поняла, что пуст он не только к удивлению, но и к удовольствию.
Взяв со стола маленькую булочку, похожую на кунцевскую, и большой персик, она пошла в библиотеку. Это была единственная комната, не продуваемая насквозь. И мебели здесь было не в пример больше. Кроме книжных стеллажей, которые мебелью, понятно, можно было не считать, здесь было два рабочих стола, маленький столик - для кофеварки, еще шкафчик-холодильник, что она выяснила опытным путем, несколько плетеных кресел, несколько стульев и то, что она назвала бы секретером библиотекаря.
 Дорогому читателю не следует особенно обольщаться по поводу морального облика нашей героини. Она, действительно, хотела пошариться в столе Халтайбека. Случай представился уникальный, но вот случайно ли он представился? Не провокация ли это? И, может быть, сейчас в комнату ворвутся негодующие апостолы-прогрессоры?
 Она открыла секретер. Там было несколько амбарных книг в роскошных переплетах, в которых записи велись на арабском. Толстенная книга, на которой было написано «Upanishads». Дальше она узнала Коран и Библию – поразительная веротерпимость. Пособие по айкидо, она пролистала несколько страниц и из него выпала записка, написанная по-русски:
« Демиан, я просто разрываюсь на части. Я не могу сделать этого. И не могу позволить сделать это кому-нибудь из вас. Чем мы, в таком случае, отличаемся от них? Еще месяц назад я бы не раздумывал. Сейчас я даже начинаю ощущать себя кристоферианцем. Халтай каким-то непостижимым образом становится мусульманином, причем в самом современном смысле. Это настораживает. Я поговорю с ним по приезде. Но прежде хотел бы заручиться твоей поддержкой. Иоанн»
Ванька? Ванька! Он разрывается на части? Отчего? И чего он не может сделать? И чего не может позволить сделать другим? Да кто же такие кристоферианцы?
 Она вложила записку на место. Сложила книжки обратно. И уже собиралась закрыть секретер, как вдруг взгляд ее упал на  органайзер Халтая. Она открыла его на календаре. Кружочками были обведены какие-то числа.
………………………..
Так. Что бы это могло значить? Последний кружочек стоял на сегодняшнем дне, что, впрочем, ничего не проясняло. Еще полистала записную книжку. Все записи были на арабском. Тогда она закрыла  книжку и аккуратно положила обратно. И очень вовремя. Потому что услышала звук шуршащих по гравию шин, а потом и шум мотора. Она лихорадочно метнулась было в столовую, потом поняла, что не успеет проскочить через холл, вернулась обратно в библиотеку. Присела к одному из столов. Снова вскочила. Подошла к книжному шкафу. Нет, опять неестественно! И тут уперлась в буквы, написанные кириллицей. Что там, интересно? «Энциклопедия»! Вот это хорошо! Очень хорошо! Она взяла книгу с полки и уселась за один из рабочих столов.

    «Кристофериане» – непризнаваемое официально течение в тройской религии, основанное на апокрифе «Слово от Кристофера Байонского о Трое из Лаваллона».
       Апокриф основан на частной беседе Кристофера Байонского, Епископа Байоны, с Троем Спасителем, после которой Кристофер отдалился от дел церковных и удалился в монастырь для изучения священных книг. Позднее было написано «Слово от Кристофера…», подлинность авторства остается сомнительной.
       Кристофериане считают, что Трой и доныне не понят людьми, что Слово Заповедное ещё не произнесено, и что человечество не научилось истинной любви.
     Среди них принят трёхгодичный обет молчания при принятии монашества.
   «Слеза бога» – прозрачный камень, предположительно хрусталь, особой огранки, носится на цепочке на груди, является знаком принадлежности тройской вере. Существует легенда, что когда Трой на смертном одре оплакивал брата-близнеца, его слёзы превращались в прозрачные камни и были собраны его матерью, а затем розданы апостолам и царям земным. Ныне известно о 20 Слезах Бога».
      
- Доброе утро, Принцесса! Ваша тяга к знаниям поистине достойна восхищения!
- Доброе утро, князь. Доброе утро, господа. Жаль только, в библиотеке Халтайбека так мало книг на русском.
    Все почему-то радостно заулыбались, как будто она остроумно пошутила. Она мельком глянула на Ивана, и поняла, что прокололась. Ничего не оставалось, как сделать вид, что она действительно пошутила.
- Да, - «поддержал» ее Халтай,- я в этом году тоже влюбился, но - в арабский. Очаровательный язык!
- В прошлом году ты вроде бы зачитывался индусами?
- Было такое. Все-таки в них для меня слишком мало жизни. Экспрессии нет! Динамизма. Смелости. Дерзости.
- Чего в избытке у ваххабитов,- угрюмо ввернул Иван. Похоже, это была не первая их стычка. Повисло неуютное молчание.
- Вы уже завтракали, Принцесса?- Демиан пытался по возможности разрядить обстановку.
- Если вы не возражаете, я бы еще почитала. Халтайбек, а нет ли в вашей библиотеке того самого «Слова от Кристофера»?
- Ну, разумеется, есть. Вам на каком языке?
- Я бы предпочла на русском.
- Боюсь, что на русском нет в полном объеме. Есть на итальянском? Хотите?
- А нельзя ли оба?
- Как скажете, - он взглядом пригласил ее к одному из стеллажей и достал с одной полки толстенный фолиант, а с другой совсем тоненькую брошюрочку: - А после присоединяйтесь к нам. Я намерен предложить всем прогулку по святым местам христианства.
    «Ё-моё! Это поскольку же они языков-то знают? И как мне  в этой латыни разбираться?»,- при этом она сделала умное лицо и полистала толстенную итальянскую книжку, пока все не ушли. Потом она украдкой оглянулась и открыла брошюрочку: так… апокриф…так в семнадцатом веке… так…  «В легенде о Трое людям иного мира должно было явиться Слово из этого мира, вернее Слово Заповедное в награду за любовь и веру.» …Так, ничего не понимаю… Так… А тут что:
     «Ждите, люди мои Слова Заповедного, и придёт оно к вам в награду за любовь вашу друг к другу и за веру вашу в меня и Отца моего. Если признаете дитя моё светлое в ребёнке пришлом, если сможете слушать не убоясь правды его, если примете на веру Слово его, от меня переданное…. Избегнете тогда Демонов своих, страхов и болезней, и явится вам правда неприкрытая, с которой вся жизнь – любовь и счастье!» Евангелие от св. Кристофера Байонского, апокрифическое. ….Так....Что-то не нравится мне этот Кристофер. Прям еврей какой-то. «Любо-овь в награ-аду!»… что ж это за любовь такая, если в награду?...А что мне Ванька читал?... Блин, жалко у меня бумажек моих нет….
Так здесь же должна быть где-нибудь…. Так….Где может быть легенда о Трое? В учебнике по литературе? Нет…Скорее… А в «Энциклопедии» не может быть?
Она вернулась к «Энциклопедии»…Ж….З…И…К…Л…лег… легенды…вот Легенда о Трое:

                Легенда О Трое

   И шел третий год его подвижничества. И поклонялись ему город за городом, и провинция за провинцией. И принимали веру его. Ибо видели, что это хорошо. И воцарился он проповедью любви. И цари земные приходили к нему  за советом, и не боялись его. Потому что хорошо усвоили, нет  у него притязаний на Земле.
    Вот только спешил он, говорил, что мало ему осталось.
    А однажды собрал он своих апостолов на тайную вечерю и сказал:
 « Настал час прощаться, дорогие мои. Мы славно потрудились на этой земле, не было у меня вернее спутников, чем вы, не было теплее дружб, чем ваши. Но есть у меня еще одно незаконченное дело. Не по призыву Господа, Отца моего, покидаю вас. Брат Мой зовет меня. Поручаю Вам  мать мою беречь – всем вам она теперь Мать,  и подругу Марию оберегать, ибо всем вам она теперь Сестра. А коли не забудете Заветов Любви, будете жить по законам Отца Моего, Господа Бога, срок пройдет – знак вам будет Божественной Любви и Благодати. А теперь – идите с миром, хочу с Отцом своим поговорить».
    И пошли они в печали о скорой утрате, понесли горькую весть Матери и Сестре. Мать  как обмерла от  той вести, а Сестру они спящей застали, добудиться не смогли.
    На следующий день слёг Трой., и три дня болел, с каждым часом слабея. А на четвертый – умер. Как  от разрыва сердца. Горько скорбели братья, зачем Ему было паству  свою бросать. Ради Брата, как же он детей своих малых бросил без утешения и поддержки. Но горе – горем, а жизнь – жизнью. Трой завещал в радости Душу держать и в труде. В скорби подвига не видел. И пошли они мир строить да обживать.
    Мать каждый к себе в дом звал, у всех пожила понемногу. А потом к Марии вернулась.
    А Мария веселая была прежде, а после смерти Троя, как подменили ее. Замолчала она: то ли языка лишилась, то ли умом двинулась. Знали, не сестринские чувства к Спасителю питала. Только, всё одно, все ее по очереди в жёны звали. А она лишь головой мотала.
     А потом вдруг замечать стали, будто беременна она. Каждый на других думал и обиду копил. Перестали замуж звать, помогать перестали. Пусть, мол, тот, кто ночным татем ходил, днем за грех отвечает, ибо сосчитали, что зачала Мария, когда Трой на смертном одре лежал. Пошла бы Сестра по миру, если б Мать к ней не вернулась.
     Устыдились братья, пришли прощения просить, за то, что забыли, что сестра она им. А тут уж и время подошло рожать Марии.  Мать роды приняла, да и вынесла братьям дитя показать: родилась девочка - беленькая, как снежок, что в том краю - большая диковина. Недоумевали братья. Всех гостей вспомнили, всех своих выспросили. Не выдумали ничего.
     Полюбили дитя, так ничего и не объяснив. Резвая оказалась, ласковая. Вся в золотых кудряшках, глазища серые, кожа - словно молоком умытая., Мать ее Лиленой назвала, что значило Светом любимая.
     А как дочке три года исполнилось, заговорила Мария. Оказалось, обет она дала, как Трою обещала, что приходил к ней во сне и мужем стал. Что не будет она говорить три года, чтобы не мешать Любви  дорогу искать. А коли найдет Любовь путь к сердцам людей, то будет  им дано слово заповедное, что дитя отыщет, когда само матерью станет.
    А то, что кудри у девочки золотые, так то золотой дождь виноват, в чьем облике приходил Трой к  Марии.
    «А что ж он нам слово не дал?»,- спросили братья. «А вы и так любовь видели, в любви жили, и сами любить научились, на ваш век хватит».
    И с тех пор нет-нет, да рождается  у чернявых родителей белокурое дитя. И считается то знаком божьей Благодати. И нарекают их Тройскими с рождения, и лучшие из лучших их замуж берут, или за них идут. И свадьбы их играют в Тройском Соборе. И несут они Любовь роду-племени  своему и всем, с кем судьба сводит. А больше всего – детям своим, чтобы дальше несли.

Похоже, Ванька и в правду наизусть текст учил
Ох уж эта мне церковная казуистика!
И в чем разница? Ванька что-то говорил о пришлом ребенке. «…Если признаете дитя моё светлое в ребёнке пришлом, если сможете слушать не убоясь правды его, если примете на веру Слово его, от меня переданное…. Избегнете тогда Демонов своих, страхов и болезней, и явится вам правда неприкрытая, с которой вся жизнь – любовь и счастье!»
Значит, должен прийти ребенок и сказать им что-то, что сделает их жизнь счастливой. Так говорит Кристофер. А ортодоксальная легенда по этому поводу говорит, что? - Что «…коли найдет Любовь путь к сердцам людей, то будет  им дано слово заповедное, что дитя отыщет, когда само матерью станет». То есть, сначала любовь придет, а потом слово.
 Так они  и нашли! Раз девочку полюбили. Сначала же они девочку эту полюбили, а потом Мария заговорила. А ведь, поди и не заговорила бы, если бы не полюбили они ребенка. Ну, да, точно: «…обет она дала, как Трою обещала, что приходил к ней во сне и мужем стал. Что не будет она говорить три года, чтобы не мешать Любви  дорогу искать».  А ведь полюбили! Полюбили же! Молодцы апостолы! « Полюбили дитя, так ничего и не объяснив».


                *     *     *

Довольная проницательностью апостолов, собственной прозорливостью и безнаказанностью, она сбегала к себе в комнату, оделась и спустилась к обеду. Обед прошел без пафоса, так как Преосвященство свалил. А потом Халтай повез их на экскурсию.

Экскурсия в двух словах:
(какие храмы, куда ездили, что смотрели)
 Халтай был разговорчив, как никогда, Анри – рассеян, Демиан – угрюм. Ванька почему-то нервничал, и был раздражен, если не озлоблен. Короче, кайф от экскурсии, похоже, получала только она

А вечером, уже собираясь уснуть, она включила телевизор, так, одним глазком посмотреть, что там делается в Родных Пенатах. И ахнула. И после уже не сомкнула глаз
На экране мелькали кадры захваченной террористами школы, ее штурма, вполне хаотичного, бегущих в панике детей и взрослых, рыдающих родителей, лица чиновников. И снова: школа, штурм, бегущие дети, рыдающие родители, чиновники.
Потом выступал ее любимый президент и говорил правильные слова. Насколько они вообще могут быть правильными, в таких обстоятельствах. И снова дети, и чиновники, и пафосные голоса журналистов, с плохо скрытой радостью от причастности к сенсации. Они, наверное, гордятся тем, что их послали в горячую точку. Она все сидела и не знала, как к этому относится. Как, вообще, следует к этому относиться.
Утром она сказала Ивану, что уезжает. Он не пытался отговаривать, заказал ей билет, как она и просила - на ближайший рейс. В аэропорт не поехал, отправил с водителем,  она уехала одна, на дурацком пафосном лимузине, таком как-то сразу ставшим неуместным. В машине она, наконец, дала волю слезам.



                *     *     *



Питер встретил ее траурными лентами на флагах и огромной очередью на таможне Досмотр был утомительно медленным и жестким. Ей пришлось даже распаковать коробку с украшениями, которые ей красиво и бережно перевязали в ювелирном магазине в Стамбуле. Из нее выпал камушек, из-за которого она чуть было, не утонула, Слеза Бога. Как давно это было, как будто в прошлой жизни. Камень был прозрачным. «Тоже плачет», -  подумала она и спрятала его в кармане джинсов.
 Войдя в комнату, она первым делом включила телевизор. Те же кадры Как хроника. Школа, штурм, бегущие дети, рыдающие родители, чиновники, пафосные голоса журналистов.
 В университете все говорили об этом, и в метро, и в трамваях. Говорили все, и она прислушивалась:
-…. Обнести, нах-хер, колючей проволокой, пусть получают свою автономию!
- ….Куда ж они, б…,смотрят?  Что по России мотаются банды вооруженных до зубов ублюдков!
-….Говорят, и негр был!
- Да, какие негры, это так, для иллюстрации интернационализма.
-….А вчера уже говорили, что кто-то там из бандитов их шоколадками кормил…..
-….Молоко сцеживала и поила, а они ее прикладом….
-…..И все в спину. Триста человек. И
-….И ведь кто-то же им школу открыл... И взрывчатку спрятал…
Она шла по улице, и бегущие навстречу школьники внушали ей сосущее чувство безысходности. Ее ужасало то, что нет защиты,  хотя,  то, что сейчас эту защиту начнут организовывать, пугало не меньше.
     Но была еще одна мысль, которая мучила. И мучила тем сильнее, чем дальше от себя она ее отодвигала. Все это случилось в тот день, когда она изучала апокрифы в библиотеке Халтая. Что-то в тот день случилось такое…Такое, что она как будто бы знала, что будет что-то страшное… Халтай! Его записная книжка! Этот день был помечен красным кружком! А другие дни? Один был помечен в  феврале. Еще один в марте. Так вот что за кружочек был нарисован в халтаевской книжке. Так вот значит, какая она - любовь к исламу. Значит, в индусах экспрессии нет! Динамизма. Дерзости.
Значит, вот что имел ввиду Ванька, говоря про вахаббитов. И он нас весь день возил по святым местам? Это что, издевательство. Или у него паломничество.
Гад! Какой же гад! Да он просто шакал! Господи, сколько мертвых! Детей! За что?!
Весь следующий день она задавала вопросы:
- Какого числа быт теракт в «Норд-осте»?
- Когда завалился аквапарк в Москве?
 «Все сходится!...Негодяй!....Негодяй, мерзавец…Чудовище! Животное! Но зачем? А Ванька!...Неужели  и он?....Немыслимо! Как он мог! Как он, вообще смеет...!(что смеет, и что может она никак не могла додумать)... ! Нет, он не знал... Это случайное совпадение.... Они не могли...! Они не могли этого сделать...!»


                *      *      *


 После приезда из Турции Иван приходил редко, а когда приходил, бывал  хмурый и молчаливый. Это еще больше подогревало ее подозрения.
 Она не обсуждала с ним случившееся, выключала телевизор, даже если шли новости, и он, казалось, бывал этому рад. Он не оставался ночевать, и она, казалось, бывала этому рада. Вообще, их связь как будто изжила себя. Они мало говорили, больше молчали.
Она написала курсовую. Так, для галочки.  Без изысков. Просто собрала материал в кучу, кое-как структурировала. Гумилев со своим героизмом как-то потускнел для нее. Получилось пристойно. Как раз на четверку.
Иногда она разговаривала с Лилленой. После Турции, связь стала вполне сносной. Достаточно было сесть перед зеркалом. И позвать: «Лилечка, поговори со мной...»
Теперь, правда, они обе выглядели не очень.
- Как ты себя чувствуешь?
- А ты?
- Плохо... Я теперь все время чувствую себя плохо... Но мне все равно...
- Везет...
- Везет? Почему везет?
- Потому что мне не все равно.
- Да?
- Да... Я не могу себе такого позволить...
-?????
- Я здесь что-то вроде Символа Веры.
- Это как?
- Ну..., как бы тебе сказать..., в вашем мире у каждого собственная душа. Так же?
- А в вашем нет?
- В вашем, я думаю, тоже нет, только вы этого не осознаете. Ты, по крайней мере не осознаешь... Ты когда-нибудь чувствовала, что кому-то плохо. Ну, чужая боль, так, чтобы обжигала. Ну, чтобы близкий, или знакомый заболел или умер, или ему больно, так, что тебе тоже становится нестерпимо больно.
Вспомнилось гумилевское "Машенька, я никогда не думал, что можно так грустить и любить...". Нет, не то...Новый Год без Шампанского, и без салатов... И... Еще
"... Школа..., штурм..., бегущие дети..., рыдающие родители..., чиновники..., журналисты..., спасатели..., укрывающие от пуль детей..." Елка расплакалась и все рассказала Лиллене. Так они и сидели друг против друга, одинаково размазывая по щекам слезы и судорожно всхлипывая.
- Господи, за что же их-то, - Лиллена сказала, что хочет знать про это все... Елка говорила, и говорила, что слышала, что думала, ругалась по теме и мимо. Пока не высказала все, кроме своих подозрений, сейчас эти подозрения казались такими необоснованными. Почему-то Елке стало легче. Она вздохнула с облегчением:
- Ладно, пойдем поспим,- она высморкалась в последний раз и помахала Лильке ручкой.
 
 Утром она проснулась от того, что голодна. Вот так новость! Это хорошо. Она не чувствовала голода с тех пор, как вернулась из Турции. Она позвала Лиллену:
- Ух, ты!,- та выглядела просто обалденно,- ты здорово выглядишь! Что-то случилось?
Лилька порхала по комнате с розовыми стенами, как бабочка.
- Лилечка, что случилось?
- Я не знаю, но готова спорить, что ты тоже хорошо себя чувствуешь?,- Елка замерла, прислушиваясь к собственным ощущениям. Ну, да, она отлично себя чувствовала. Не было тяжести в груди, к которой она уже начала привыкать за последние дни, соответственно, не было одышки - ее(тяжести) неизбежной спутницы. И еще хотелось вспорхнуть вслед за Лилькой под потолок, - Ну,  хорошо?
- Да, я ужасно хочу есть.
- Вот!
- Что вот, что это значит?
- Это значит, что...ладно, иди свари себе два, нет три яйца в смятку...!
- Откуда ты...?
- Иди, иди, возвращайся поскорее.
И Елка побежала на свою коммунальную кухню, варить яйца. Когда она вернулась, Лилька сделала страшные глаза, моргнула, мол, не сейчас. И Елка так и осталась заинтригованная.




                *       *        *



  После  третьей пары она выскочила в буфет и там увидела Ваньку. Они так давно  не виделись, не гуляли, не разговаривали, что ей ужасно захотелось пригласить его с собой в гости.               
- Мы пойдем сегодня к одному очень здоровскому старику.
- И чем он такой здоровский?
- Ну, во-первых, он мой родственник. Вернее, я его родственница. Он двоюродный брат моей мамы. Во-вторых, у него сегодня День Рождения, и значит, будут кормить чем-нибудь вкусненьким. Тетя Аля печет всякие вкусные пирожки, правда, дядя Боря их почти никогда не ест. Он всю жизнь страдает оттого, что слишком толстый. А мне кажется немножко наивным, что в пятьдесят пять лет человек мучает диетами тело, все пятьдесят пять лет склонное к полноте.
- И это все, чем примечателен твой дядя?
- Нет. Не все. Самое главное, и самое ценное в нем для меня, это то, что он настоящий философ. У него всегда есть собственное мнение. И если у меня возникают вопросы, то он первый человек, к которому я иду за разъяснениями.
- Серьезная заявка.
Они приехали на Васильевский Остров в начале седьмого. Прошлись пешком до Большого проспекта, зашли в «Букинист», чтобы выбрать дядюшке подарок, и постучались в квартиру с королевской точностью. Дверь открыла тетя Аля – очень молодо выглядящая пятидесятилетняя женщина. Коричневые вельветовые джинсы, выгодно подчеркивали ее длинные ноги и вполне аппетитную задницу, нарядная блузка была единственным свидетельством праздника, поскольку своей мальчишеской стрижке тетка не изменяла даже ради своих православных убеждений. Пока они знакомились и расшаркивались, из комнаты вышел Борис Андреевич. Он был красив, но полноват, седина прибавляла благородства его чертам, а полнота, как ни странно, убавляла лет.
- Привет, привет, дорогуша. Давно ты к нам не заглядывала,- он обнял девушку и какое-то время подержал на весу,- Как там поживает твой Гумилев? Или, судя по спутнику, не до поэзии? Не обижайтесь, молодой человек, это не от неуважения к вам. Борис Андреевич,- и он протянул Ивану большую и мягкую ладонь.
- Очень приятно, Иван.
- Просто Иван? Очень приятно. Вы знаете: то, что Ленка привела вас к нам – знак большого доверия. Раньше она прятала своих кавалеров.
- Дядь Бо-оря, ну, чего вы!
- Ну, ладно, не буду, не буду. Проходите, проходите, в гостиную – прямо.
  Вечер получился на удивление теплым. Дядюшка то подтрунивал над кем-нибудь, то  чуть шутливо брюзжал. Когда они пошли с теткой на лестницу, он кивнул им в след:
- Вот видите, Иван, это нелепый город. В нем женщины идут на лестницу курить, а мужчины остаются за столом за чашкой чая.
Когда они вернулись, разговор принял уже совсем другой оборот:
-...Чужая утрата для нас – лишь повод для словоблудия. Вы думаете эти мальчики и девочки, -он ткнул пальцем в экран телевизора,- всерьез сочувствуют горю матерей? Что они могут знать о скорби матерей в свои двадцать- двадцать пять? Они собирают грязь! и это у них называется информацией! а на поверку – это узаконенная некрофилия! Да и не только они. Мы все заражены некрофилией. Мы все больны! желанием! копаться в чужих смертях и страданиях! Посмотрите, что читают в транспорте: Маринину, Донцову – детективы, написанные кухарками. Что есть детектив в представлении кухарки? Кого-то убивают, кого не сильно жалко, а потом кто-то умный находит мерзавца.  Детективы, в которых нет ни одного положительного героя! Есть повод для негодования, священое желание покарать, всегда есть, кого осудить, и не нужно никого жалеть! Кухарка агрессивна не меньше солдата. Она так же хочет чинить суд, выносить приговоры, она хочет утверждаться в собственной правоте. В каждой кухарке живет нереализованный Наполеон, это в лучшем случае, а в худшем – маньяк-убийца...Конечно, мы все агрессивны, и я сейчас агрессивен, не меньше кухарки. Но надо признаться себе, что когда у нас не стало священных поводов для агрессии, мы стали придумывать другие. И это не имеет никакого отношения к любви к ближнему.
- То есть, вы все же полагаете, что священные поводы для агрессии существуют?
- Повод – он и есть повод, причина в другом. Но я предложил бы, для начала, признаться себе в собственной жестокости, в собственной неспособности на сочувствие. Признаться себе, что души наши слабы и ничтожны, что мысли и дела мелки, и что мы изменили своему человеческому предназначению и влачим существование, недостойное себя!
   Он уже давно встал из-за стола и ходил по столовой по одному ему известной траектории. Он уже не говорил с Иваном. Он уже разговаривал сам с собой, отвечая на какой-то  давно наболевший вопрос:
- Вы поймите, я не пытаюсь кого-то оскорблять. Я только хочу сказать, что кроме материального (экономического, политического, стратегического смысла), у любого события, у любой трагедии есть и другой, более тонкий, метафизический смысл.
 Так вот я и думаю об этом смысле.Данная ситуация есть тест на способность сочувствовать горю (как можно сочувствовать тому, чего не переживал?)  Ведь в чем бытовой предел переживания, доступного нашему гражданину? Муж-жена изменила? или ушла? Когда вопрос о цене человеческой жизни однозначно решился в пользу абсолютной ее ценности, не обесценилась ли эта валюта? Ибо теперь самая большая ценность – двухкомнатная квартира в центре с окнами на юг.
 Когда мечта о Мировой Революции, а, по сути - о международной экспансии,  свелась на «нет» или перекочевала в сферу влияния разведки, что осталось человеку? Фантазия дальше черноморского Побережья Крыма не залетает. А агрессия не идет дальше кухаркиных детективов. Кто там нынче ревнует к Копернику? Я вас умоляю.
- Дядь Боря, - девочки потихоньку присели к столу,- О чем это вы тут без нас?
- Да, о том, моя дорогая, что все эти вопросы: о ценности человеческой жизни, о ценности человеческих привязанностей, о материнском и сыновнем чувстве, о любви и жестокости, о Боге, наконец. Все эти вопросы встали перед нами, в свете последних событий. А мы и не заметили. А вопросы эти такие, что каждый должен решать их самостоятельно. И никто тебя не научит, как правильно.
- А по-моему, тут все прощее,- сказала вдруг тетя Аля, - любовь... Любовь, такая с Большой буквы, она -  как джинн. Чтобы пришла, нужно потереть кувшинчик. В этом и есть таинство. Нужно, чтобы кто-то очень хотел, чтобы она пришла, чтобы кто-то звал. Если ее призывают, она есть, а не зовут - стоит в сторонке. Может, ее слишком долго никто не звал? Вот и появились те, кто вырос без любви, жил без любви, и даже не знает, что она есть? Когда нет любви, рождается жестокость
- Алечка, ты в своем православном репертуаре.
- А ты - в своем историко-краеведческом.
- Дядь Боря, теть Аля, не ссорьтесь. Скажите лучше, как жить дальше, что думать? Ниче не понимаю...
- Ничего, моя хорошая, поймешь, велики ли твои годы.


 
                *     *     *
 

Они вышли от родственников уже заполночь, и, несговариваясь,  пошли в сторону Малого проспекта и Смоленского кладбища. Они собирали башмаками золотую роскошь кленовых листьев, правда, ночью это был всего лишь шорох под ногами с острым запахом осени.
- Ну, что, решила вопросы?
- Какие вопросы?
- За ответами на которые ты ходишь к Борису …э-э-э Андреевичу.
- Не знаю.
- Ты не хочешь об этом говорить?
- С тобой – нет.
- Почему именно со мной?
- Потому что ты чужой,- она с вызовом на него посмотрела.
- Это объявление войны? – он спокойно выдержал ее взгляд.
 Это ее почему-то успокоило. Немного. Она долго всматривалась в его лицо, уже без вызова, просто всматривалась:
- Хотела бы я верить в то, что у меня нет к этому повода.
- Повода к чему, к войне?
- К войне, к ненависти, к агрессии.
- Повод, как говорит твой дядька, он и есть повод. Я бы искал причины.
Они замолчали, продолжая только вразнобой шуршать листьями. Неожиданно для себя она вдруг спросила:
- Неужели вы могли это сделать?
Он будто эхом повторил, медленно, почти по складам:
- Неужели…мы… могли… это… сделать?- и было непонятно, пытается ли он осмыслить ее вопрос или сам задается вопросом,- И ты, действительно, хочешь знать ответ?
- …Это и есть ответ?
- …Нет.
- Слава Богу!
- …Это не весь ответ.
- Нет, пожалуйста, дальше не надо…
- Ленка, ты похожа на страусенка.
- А я и есть страусенок. Просто я люблю тебя, и боюсь услышать что-нибудь такое, после чего не смогу больше.
Он остановился, обнял ее за плечи и крепко прижал к себе:
- А существуют такие вещи, после которых больше нельзя любить?
- Боюсь, что есть.
- Как этот случай?
- Да.
- Тебя интересует причастен ли я к тому, что случилось?
- Да.
- Напрямую - нет, но доля моей вины в этом, конечно, есть.
- Какая?
- Я не помешал...
- А мог?
- Тут все сложнее...
Она  осторожно освободилась. Взяла его за руку. И они снова зашуршали листьями:
- Знаешь, я как-то давно смотрела кино. Там про сталинскую эпоху, про любовь и все такое. Ну и короче, героиня спрашивает у своего…ну, любимого: « А ты кого любишь больше, меня или товарища Сталина?»…
- А он что?
- Я даже не помню. Кажется, он ничего не ответил, просто спешил.
- Грустно…очень грустно.
- Да… Ну и вот. Я почему об этом вспомнила. Я теперь сама нахожусь в положение той девушки. Вот уж никогда не думала, что доведется такое пережить.
- А что стало с девушкой потом?
- Она повесилась.
- Еще грустнее. Знаешь, я думаю, что права твоя тетя Аля. Любовь приходит, к тем, кто ее зовет. Кто трет кувшинчик. Ты сейчас решаешь вопрос, достоин ли я любви.А нужно решать по-другому: нужна ли тебе самой твоя любовь.
- Мне нужна.
- Тогда все остальные вопросы - поверка на вшивость. Я тоже тебе хочу рассказать одну историю. Будем считать, что я ее прочитал в одной книжке фантастической, там про параллельные миры: в одном мире вдруг начинают умирать люди. Реальных причин нет, а людей косит, как косой. Особенно женщин и детей. И тоже непонятно почему именно их.
 Из этого мира отправляют  Великое Посольство в тот мир, что считается параллельным . Оно не возвращается. Посылают другое – опять ни ответа, ни привета. Тогда посылают третье. И в них герой этой книжки.
 И выясняется, что все их послы живы, только странным образом утратили память. Не утратили ни навыков, ни знаний, ни способностей к языкам, забыли только откуда пришли. Женились. Обзавелись детьми. Все бабниками стали невероятными.
Герой испугался, решил поскорее выяснить, что же с женщинами такое происходит, пока память не потерял. Ходит по городам. Подсаживается к старушкам у подъездов, к мамашам в скверах, к студенткам в университетских коридорах. Разговаривает. И вдруг начинает понимать, что у него появляются провалы в памяти. Он впадает в панику, потом в ярость. Ввязывается в какую-то драку. И тут ему становится легче.
 Он начинает ходить в какую-то секцию по рукопашному бою, и даже не столько, чтобы поучиться новой боевой технике, сколько чтобы сбросить это безумное желание набить кому-нибудь морду.
Твой дядя Боря в этом прав. Люди агрессивны. Люди безжалостны и жестоки. И женщины жестоки не меньше, мужчины. Но культурная традиция навязала им другую манеру поведения. Они не бьют морды, как мужчины, но они придумали тысячи других способов мордобоя, куда более изощренных, циничных и действенных. Это те, кто попроще.  Еще страшнее те, кому эти способы претят. Они сжигают свою ненависть в себе.
- Как?!
- Так, поворачивают свою ненависть против себя. Ненавидят себя. Презирают себя. Воюют с собой. Себя хлещут по щекам, себя обвиняют, себя наказывают.
- А при чем тот другой мир?
- Угу,- он терпеливо кивнул,- ну и вот. Возвращается наш герой к себе в посольство, а там уже все остальные не в себе. Ничего не помнят. Тогда он дал по харе своему ближайшему другу, тот ему в ответ. Тут еще двое ввязались. Потасовка получилась что надо! Бились. Пока всю мебель не изувечили, ну и до первой крови. Потом выкурили трубку мира и пошли в запой. Через пару дней пришли в себя и поняли, что они в мире демонов. Вернулись домой - все изложили. Начали искать связи. Собрали контрольную группу, у которых нашлись двойники, даже нескольких женщин. Стали сравнивать. Женщины умерли первыми. Ну, в том мире, а в этом они отлично продолжали существование.
- В этом? Ты сказал, в этом? Ваня! Это не сказка!
- Я просто…
- Это не сказка! Не ври! – она так испугалась, что заорала  на все Смоленское кладбище.
- Принцесса,…я рассказываю сказку. Мы так договорились. Я не могу тебе рассказывать ничего, кроме сказок. Или я больше ничего не рассказываю.
- Я хочу пива.
- Хорошо.
- Рассказывай дальше.
Он кивнул:
-  И вот. Женщины умерли первыми. Потом в течение пяти лет умерли восемь мужчин из двадцати.
- И здесь тоже?
- Здесь умерло всего трое.
- И что же остальные…они…и сейчас...?
- Да. Живы, как бы…Но один случай был совершенно необъясним.… Один из тех, что умерли здесь. До сих пор жив…там.
- Как?
- Отлично жив…. Вот так-то.
- Ты хочешь сказать, что все эти дети...?
- Я надеюсь.
- А ты можешь узнать?
- Я постараюсь…. Не уверен, что это в моей компетенции…. Видишь ли, до встречи с тобой, я ничего не должен был этому миру. Я совсем иначе к нему относился. То что я рассказываю тебе такие сказки – почти должностное преступление. Я, в определенном смысле, тоже стою перед вопросом «Кого ты больше любишь меня или товарища Сталина»
- А зачем ты тогда?... Нет, не отвечай... Просто мы не будем об этом больше говорить.
- Нет, у меня на тебя особые надежды и… далеко идущие планы.               
- А можно еще один вопрос?
- Один.
- А те, которым герой сказки набил морды, их, случайно звали не Анри и Демиан?
Он широко улыбнулся:
- Ну, кому досталось больше - еще вопрос.

 Они ночевали у Ваньки, и, понятно, переспали. Как-то так получилось. Он постелил ей постель, а сам собирался уйти в гостиную. Она попросила его остаться.
- Я не могу,- сказал он.
- Я тоже не могу… Но и без тебя не могу…
Они обнялись перед дверью и долго стояли. А потом как-то все само получилось.



                *    *     *

На следующий день она чуть не проспала в школу. Наскоро приводя себя в порядок, она вдруг увидела Лильку в зеркале в ванной комнате у Ивана.
- Вот это здорово! Как ты сюда попала?
- Я не знаю... Я искала тебя... Ты где находишься? Нам нужно поговорить.
- Лилечка, давай дома, я уже опаздываю, - она безжалостно раздирала щеткой свои золотистые волосы.
В это время в ванную зашел Ванька. Совершенно заспанный, и, что характерно, совершенно голый. Лилька выпучила глаза, когда он обнял Елку и поцеловал совсем не по-братски.
Елка смутилась  и поскорее свалила от вопросов, впрочем ненадолго. Вечером, Лиллена начала с того, на чем остановилась:
- Что у тебя с герцогом?
- С герцогом?
- Елена Троицкая, я спрашиваю, что происходит у Вас с Иоанном Бартом, Герцогом Сумеречных Долин?
Елка испугалась официоза, а еще больше - того, что будет с Ванькой, если она скажет правду.
- Лилечка, а что ему будет?
- Вы не ответили на вопрос.
- Я люблю его! И он меня любит. Ну, в общем, у нас любовь. Не говори никому, дай хоть я ему расскажу сначала, а? Лиль, а? Что ему будет, Лиль?
- Да что ему будет? Не со мной же он ТАК целуется,- и Лиллена покраснела.
- Как - ТАК?!,- разозлилась Елка,- очень классно, между прочим, целуется!
- Ну, все, ладно. Эту тему мы пока закроем.
- А ему, правда, ничего не будет?
- Да не будет, не будет,  о себе бы лучше подумала...
- А что я?
- Елочка, пожалуйста, ну, все. Я что тебе хотела сказать... Ты помнишь, как мы позавчера себя чувствовали?
- Мы... себя чувствовали?
- Да, как мы себя плохо позавчера чувствовали?...  Я не оговорилась. Мы позавчера себя плохо чувствовали.
-  Помню, что мне было очень плохо, и тебе тоже...
- Так вот. А ты помнишь, когда это все началось?
- Да, после Турции.
- А как ты себя там чувствовала, помнишь?
- Отлично я там себя чувствовала! К чему ты...
- Вот. Я посмотрела по календарю. И я себя чувствовала всю ту неделю просто отлично!
- Что ты этим хочешь сказать? Неужели ты думаешь...
- Именно! У нас с тобой одно самочувствие на двоих! Понимаешь?!
- Не понимаю... То есть...
- Сейчас поймешь, у тебя есть календарь.
Елка притащила из глубины комнаты календарь.
- Так, вот смотри, две последние недели у меня была температура 215 градусов..., это ваших...38,7. А всю неделю перед этим 196 - это, значит, 36,5 ваших...
- Это я в Турции была.
- А перед этим...
- Это я...
Они проторчали перед зеркалом до вечера, и к моменту, когда Елка ложилась в постель, она была убеждена, что Лиллена права, и у них одно самочувствие на двоих. Но она знала и еще одну вещь, о которой Лиллена не знала. Оно у них не одно! А  Лилькино самочувствие напрямую зависит от ее, Елкиного, состояния души. И прав, скорее, Ванька. А Лилька, она просто не знает, кто виновник ее плохого самочувствия. И еще она знала, что Лиллена завтра снова будет чувствовать себя плохо. И нужно было что-то срочно придумать, чтобы за ночь не впасть в самоубийственную чернуху.



                *    *     *


- Ванечка, я знаю, почему болеет ваша Принцесса. Давай сегодня встретимся в четыре, на Черной Речке.
- И к кому мы сегодня отправляемся? К какому-нибудь Светилу здешней медицины?
- Ой, ой, ой! Сколько иронии! Вообще-то он дядь Борин друг. А по профессии физик-ядерщик. Но с нами он будет консультантом по эзотерике. Дядь Боря говорит, что они все, физики, рано или поздно в эзотерику ударяются.
- А к нам-то эзотерика какое отношение имеет?
- Дядь Боря ему сказал, что мы книжку пишем фантастическую, про параллельные миры. Тебе придется ему свою сказку повторить

- Представьте себе, что два мира связаны между собой метафизически, эмоционально, энергетически,- Дядь Володя убрал со стола книжки,
- Но только как зеркальные отражения, - он принес кружки и  на секунду застыл в позе задумчивости,- даже нет, как антагонисты.
- Опять не так, - он включил чайник,- Как же это поточнее... Ну, вот есть толстый мир,- и он развел руками, изображая сферу,- а есть более тонкий,- и сфера в его руках превратилась в мячик,- есть еще более тонкие миры. Наверняка, есть,- чайник вскипел, и он разлил кипяток по кружкам,- Чай, к сожалению в пакетиках... Так вот, для более тонких миров деятельность телесного мира зачастую губительна,- он с удовольствием выбрал из коробочки желтую дольку мармелада, жестом пригласил гостей присоединяться и продолжил,
 - Будем считать, что один из миров - душа, а второй - тело. Они, ваши герои, потому память и теряют, что память - феномен не физического плана, слишком тонкая материя, для тела. Человек забывает о своем тонком мире, будучи в миру вещном. Утрата памяти входит в правила игры.
- Неужели ничего нельзя изменить?- Ленка дежурно пригубила чай.
- Да, измените, молодые люди, это же ваша книжка.
- Ну, а так, если по законам эзотерики,- Ванька сосредоточенно помешивал в чашке.
- Ну, тогда вам придется лишить их памяти... И знаете, это даже хорошо...,- старик макнул в чай сухарик.
- В каком смысле хорошо?
- С точки зрения сюжета... Ведь человек, живущий на тонком плане,- и он вкусно захрустел,- он...,он ведь, зачастую, не любит человека, который живет, ну, здесь в толстом мире. Человек на тонком плане, он, в определенном плане, наивен, как дитя,- старик доел сухарик и лукаво прищурился каким-то своим мыслям,-  Ему ведь, по барабану  тот физический человек, который преодолевает этот мир, болеет,- он снова хмыкнул,- теряет зубы, близких, и которому  иной раз довольно тяжело достается... Понимаете?- и он выбрал себе конфету,- Так что лучше развести их по разным мирам, да и дело с концом...

 
- Ну, сказочник, - сердито сказала Ленка, когда они вышли на улицу,- "развести про разным мирам, да и дело с концом"
Ванька обнял ее за плечи:
- Ну, что, Мать Тереза, куда мы теперь?
- Теперь мы пойдем развлекаться, - сказала она, лицо ее при этом выражало озабоченность,- Нужно, чтобы обязательно было хорошо.
Ванька, улыбаясь, открыл перед ней дверцу машины:
- Так, куда бы нам сходить? Пойдем на дискотеку. Я так давно не танцевала. Я вообще решила, что нам обязательно нужно развлекаться.
- Что-то я раньше не замечал в тебе такой тяги.
- Раньше было раньше.



-Лилька, я хочу помнить, - она сидела пред зеркалом и горько плакала.
- Это очень трудно. Памяти лишаются, мне кажется, чтобы не сойти с ума, от боли.
- Если Ванька останется, он тоже все забудет.
- ...Он не останется...
- Почему?
-  Он там чужой.
- Ну, а вдруг. Если захочет?
- Душой - не захочет. Если только заставит себя.
- И все забудет?
- Да.
- И меня?
- Да.
- И себя.
- Главное, что он забудет себя.
- И то что... что он, что у нас была любовь?
- Да.
- Тогда пусть уходит.
- А как же ты?
- И ты... Ты ведь еще не знаешь. У нас не одно самочувствие на двоих. Это я тебя убиваю.
- Как?!
- Так. А ты можешь там у себя выйти замуж за Ваньку?
- Ну, теоретически, хотя это несколько мезальянс. А зачем тебе это?
- Пока не знаю. Так просчитываю варианты. Я, кажется, придумала кое-что...как тебя вылечить.
- О чем ты? Что ты задумала?


                *      *      *



 Глава четвертая:   Любовь и Смерть.




     К субботе Иоанн сбился с ног. Елена Троицкая исчезла.В Университете она не появлялась со  вторника, со вторника же ее не видели соседи по квартире. Он звонил Татьяне, подружке, с которой они снимали эту комнату прежде. Та ничего не знала. Зато дала телефон дядь Бори. Тот тоже ничего не знал, но позвонил Ленкиным родителям в Псков.
    Мама приехала на следующий день и тут же включилась в поиски. Она выяснила у Иоанна, где он уже искал, кивнула и села на телефон.  К вечеру, когда Иоанн принес ей дежурную пачку котлет и коробочку с пирожными,  она обзвонила больницы и морги города, и не только , вокзалы, гостиницы,всех университетских подруг и не только университетских, и не только подруг, а кроме того дала объявление во Всероссийский Розыск. Поиски пока ничего не дали. В больницы такая не поступала, в моргах было три неопознанных тела, и это она отложила назавтра. Когда Иоан ушел, мать, наконец, дала волю слезам.
- Что ж ты опять наделала, девочка моя!,- она сидела перед зеркалом и слезы текли по ее уже не девичьим щекам, и она не утирала их, и вообще не двигалась, как заколдованная Марья-Искусница. С той стороны зеркала на нее смотрела стареющая, убитая горем женщина.Она чуть-чуть раскачивалась из стороны в сторону и все повторяла: - Мамочка, мамочка моя...


      На следующий день они с Иоанном поехали в морги "опознавать" неопознанные тела. Мать держалась молодцом, пока они не осмотрели последнее. Дочери среди них не оказалось. Она предложила Барту присесть на скамейку, но не дошла и упала в обморок. Иоанн едва успел ее подхватить. Пришлось срочно подгонять машину. Когда он завел, ее в комнату, у него самого закружилась голова. На минуту показалось, что Ленка дома. Как-то привидилось, боковым зрением. Что за наваждение!
Матери в больнице сделали укол, там возле морга. Пока Иоанн пытался привести ее в чувство, из соседнего здания выскочила медсестричка, пощупала, поспрашивала, убежала, прибежала снова через пару минут, с нашатырем и шприцем. Мать вернулась в сознание, сестричка сделала ей укол, и предложила дойти до приемного покоя.Та отказалась. Дома она сказала Иоанну спасибо и отпустила. Договорились созвониться. Она прилегла и уснула.
И тут пришла Ленка. Но какая-то странная, вроде бы и она, но какая-то другая.
 "Привет" - она, вроде бы ничуть не удивилась, что мать у нее, посреди недели, не в Пскове, не на работе,- "Как ты себя чувствуешь?"
 "А как ты думаешь? Вот приехала тебя хоронить"
 "Я знаю"
 "Знаешь? Так почему ж ты..., не сказала никому: где ты?... как ты?... Может, тебя убили!... Может, насильники какие,...может, ограбили, да бросили!...Я же тут извелась!... Я же себе места не нахожу!... Папа там с ума сходит!...Что опять за дурь такая, детская!... Неужто опять из-за какого-нибудь мальчишки!?... Господи! Когда ты уже станешь взрослой!"
"Мама! Мам! Мамочка! подожди, дай хоть слово сказать!"
 Мать замолкла, вздохнула, как бы скрепя сердце, и уставилась на дочь.
"Мам, меня не убили, но я попала под машину!"
 "Как?"- мать оторопело осмотрела дочку с ног до головы.
 "Это не я к тебе пришла, это не мое тело"
 "Как? Но так..."
"Да похожи, но это не я... Я лежу на Медном Озере, это по Выборгскому шоссе налево в сторону Каменки. 20 метров вперед от автобусной остановки, сразу за пешеходным переходом"
"Девочка моя!... что ты говоришь..., - мать обняла дочку и заплакала,- как ты туда попала?"
"Потом, мам, потом - девочка тоже плакала,- Звоните,... звони Иоанну"
И тут она проснулась...
...До озера они добрались уже в сумерки, и Иоанн очень боялся, что они не найдут в темноте. Но они нашли. Тело было очень сильно разбито.Иоан даже побоялся его поднимать. Вызвал скорую. Когда приехала машина, бригада выразилась в том смысле, что лучше бы она умерла. Но она не умерла, хотя было совершенно непонятно, в чем там эта жизнь, собственно, держится. И держалась, все эти четыре дня. Ее увезли в Александровскую больницу, в реанимацию. В сознание она не приходила, так и лежала кульком: разбитая, худая, вся в синяках, наполовину закрытая в гипс. Мать с Иоанном дежурили у нее по очереди, хотя смысла в этом не было.Прошло две недели. Потом три. В сознание она так и не приходила.
В милиции завели уголовное дело, и поначалу таскали их обоих, никак не могли понять, как они ее нашли, тщательно сверили следы покрышек машины Иоанна со следами на месте преступления. Три раза выслушали объяснения матери, она и сама не могла поверить в то, что рассказывала.


   Тем временем наступила зима. Промозглая Питерская зима. Дули холодные балтийские ветра, снега не было, зато был гололед, мать простудилась, закашляла и слегла. Пока она болела, Иоанн работал сиделкой в двух местах: полдня просиживал в больнице, а вторую половину ухаживал за матерью: бегал по аптекам, магазинам, варил кашу под диктовку, покупал фрукты. Девчонки-сестрички в больнице привыкли к нему, и даже начали кокетничать.Соседки по квартире тоже стали отпускать на дежурства пораньше: "Иди Ваня, мы присмотрим за тетей Олей". Дела звали домой, но он не ехал.
 С Ленки сняли кое-какие гипсы, заживало на ней все удивительно легко. А однажды доктор вызвал его к себе в кабинет и спросил, кем он приходится пациентке.  Иоанн насторожился.
- Дело в том, что она беременна.
- Боже мой!...!...? И что, доктор?
- Не знаю, ребенок-то ваш?, - Иоанн ошарашено кивнул,- Будем сохранять? Беременности три месяца, судя по УЗИ плод развивается. И развивается нормально.
- А он, ребенок, может нормально развиться, если мать... в таком состоянии?
- Может, почему нет. Теоретически - может, практически - никто не проверял. Так, что будем делать? Брак-то зарегистрирован?
- А это важно?
- В такой ситуации может оказаться важно.
- Так, мне нужно посоветоваться, - и он метнулся к матери


    Он ехал по городу, и вдруг впервые за последние два месяца обнаружил, что Питер красив! Что наступила зима. Что выпал снег. И город - в разноцветных гирляндах. И в елках. И у метро - елки, и  в витринах - елки, и  у каждого третьего в руках - елка. И елочные базары - на каждом углу, и игрушки, и мишура. Елки. Ленке нравились елки. Она как-то даже назвала себя Елкой, Иоанн тогда еще удивился. А она засмеялась и сказала, что ее так одна подружка зовет.
   Он прокатился по городу, просто так. Для радости. И уже собирался домой, но тут ему в голову пришла другая идея.  Он вышел на Балтийском вокзале. Прошелся вдоль рядов, потоптался у витрин, зашел на елочный базар и купил елку. Самую красивую, пушистую, стройненькую. Ей бы понравилось. Чувствуюя себя отцом семейства, он зашел в относительно теплый закуток, откуда вкусно пахло кофе. Сквозь стекло ему было видно, как какой-то папаша играет с малышом  то ли в казаков, то ли в разбойников. Малыш визжал от удовольствия, а папаша - только что не визжал." Ну, даже если она не выживет, по крайней мере, у меня будет сын...", - с каким-то даже облегчением подумал он про себя, выбрасывая в мусор пустой стаканчик.
    "Короны, девчата, короны!",- мужик шарахался от павильона к павильону и кричал дурным, пьяным и простуженным голосом: "Короны, девчата, короны!"  Почему-то Иоанн остановился, что-то ему напомнил этот мужик, неопределенного возраста, его осипший голос, его товар. Короны были разные, в основном -смешные. Он купил две. Одна была похожа на кокошник с жемчугами на лбу, а вторая - такая маленькая, похожая на высокий колокольчик, с шишечками на кончиках,была точной копией Ленкиной, Елкиной короны, что стояла у нее на зеркале. Болью резануло воспоминание, как она поднимала волосы, чтобы закрепила «сокровище» на голове..., шпильками... чуть набок...
    Больше уже никуда не заходя он отправился домой к Матери. И изложил все, что знал. Мать сказала почти тоже что он сам подумал: " Ну, что ж, если у нас от нее больше ничего не останется..., только... как же она родит?" Иоанн пожал плечами. Короны он выставил на трюмо. И тут что-то произошло... Он оглянулся. Да, нет - в комнате все осталось, как прежде. Снова повернулся к зеркалу, и у него закружилась голова. В зеркале отражалась совсем другая комната: персиковые обои с шитыми золотом драконами, вправленные в белые рамы зеркал, светильник в виде белого колокольчика на золотой ножке. Это была комната Принцессы Лиллены. Зеркало не отражало. Зеркало показывало другую реальность.
    "Елки, только бы Мать не увидела!"- и он попытался закрыть собою бесноватое зеркало. Но поздно, она уже увидела. Увидела она и девочку. Девочка тоже ее увидела. Так они и стояли, молча глядя друг на друга. Потом девочка присела в поклоне. Мать кивнула. И обе они уставились на него.
- А  что я? Я ничего не делал!
Поняв, что от него объяснений ждать не приходится, они снова обернулись друг к другу.
- Вы Елкина мама.
- Чья?
- Ну, девочки, которая здесь жила, и которую вы нашли на Медном Озере...
- Так это ты была? Значит, это - не сон, и я не сошла с ума...
Девочка кивнула.
- А как ты узнала, и кто ты?
Девочка снова оглянулась на Иоанна. На этот раз он пришел на помощь:
- Это Принцесса Лиллена Тройская. Я понимаю, вам трудно поверить...
Мать била крупная дрожь. Казалось, еще минута, и она упадет в обморок. Он усадил ее на стульчик и, чтобы не терять времени, начал говорить:
- Принцесса, мне нужна ваша помощь. Дело в том что Елена..., Елка..., как бы это, одним словом, она беременна, и при этом в коме... А это, скорее всего, Дитя Света... И это не вопрос только моей прихоти. А дело государственной важности... и нужно...
- Герцог, я все слышала, не трудитесь... Что я должна сделать?
- Мне нужно, чтобы вы оказались в этом мире, как можно скорее.
- Насколько скоро?
- Сейчас!
Она удрученно покачала головой, и уперлась в зеркало руками, демонстрируя непреодолимость преграды:
- Мы с Елкой пробовали, ничего не получается.
- Значит, по нашим каналам... А это...вас, скорее всего не отпустят...
- Иоанн, послушайте, где-то у Медного Озера Елена Троицкая выбросила Слезу Бога.
- Выбросила?...Потеряла или обронила.
- Нет-нет, Иоанн, именно, выбросила. Она сделала это специально. Слеза делала ее слишком доступной  для меня. Если ее найти, то...
 
Они неслись по холодному обледенелому ночному Питеру. Потом по темному Выборгскому шоссе. Потом свернули уже в совершеннейшие потемки. Мать категорически настояла на том, что поедет с ним. И он рассказывал ей странную историю знакомства с ее дочерью. И то, что уже рассказывал Елке, и то, что нужно было рассказать, чтобы объяснить как-то сегодняшнее происшествие.
- А как выглядит эта Слеза Бога?,- спросила она неожиданно.
Он достал свой амулет и показал ей:
- Только Ленкин - без крепления, просто камень, еще не успели огранить, она его нашла летом, когда мы в Турции были.   
- Я видела такой камень там, на Медном Озере.
- Вы видели?! Так что ж вы...?  Ах, да, откуда ж вам... Извините... И помните место?
Он никогда бы не нашел. Место было дикое, бесфонарное, а по зимнему времени и вовсе мертвое. Мать показала примерно, где она его видела:
- Мне показалось тогда, что что-то блеснуло, я даже попыталась это отковырять, но тут вы как раз Ленку нашли, я и бросила все, побежала, а потом и забыла.
Она снова присела над обочиной, светя себе фонариком, шаг за шагом прочесывая обледенелую землю... Вероятность была невелика, Иоанн просто надеялся на чудо. Столько времени прошло, столько тут тогда экспертов потопталось. Столько просто любопытных. А грибники. Это ж самое гри...
- Вот,- радостно и торжественно сказала Мать.
- Удивительно, вы обе его нашли.
- Вы не верили?
- Честно - не очень.
- И что теперь?
- Теперь - к Принцессе.
Они снова ехали по черному шоссе, и он снова что-то рассказывал, о Ленке, какие-то смешные истории. И про то, как она чуть не утонула. Чуть не ляпнул про то, как они курили на балконе.
- Ваня,- спросила Мать,совсем по-домашнему,- Ты женишься на ней?
Он замялся.
- Ты же любишь ее, я же вижу.
- Если бы это что-то могло изменить...
- Это может изменить все.
- Женитьба?
- Нет. Любовь.

      С Принцессой они встретились наутро, когда Барт, принес молоко и творог. Она ждала  их с той стороны бесноватого зеркала:
- Ну, как, нашли?,- с тревогой спросила она.
- Нашли,- мать покрутила в руках сокровище.
- Здорово! Покажите? - она протянула руку к зеркалу и отпрянула, зеркало пошло рябью.
 Все ахнули! она еще раз поднесла руку к стеклу и осторожно его потрогала. Перегородки не было. Не было стекла. Была какая-то аморфная масса, через которую рука проходила, как через мед. Девочка с испугом отдернула руку.
- И все? И никаких секретов? И мы могли это сделать еще с Елкой? А мы тут сидели, как две клуши, и рассуждали, как бы нам встретиться,- Лиллена была разочарована.
- Принцесса,- напомнил Барт.
- Да-да, конечно,- она с опаской оглянулась на дверь в своем мире, и бесстрашно влезла на трюмо. Потом так же с опаской опробовала зеркало рукой и, наконец, просочилась на эту сторону почему-то боком. Несколько секунд постояла, прислушиваясь к своим ощущениям, и найдя их вполне, вдруг спросила:
- Чем это пахнет?
- Блинчиками,- ответила Мать,- собиралась Ваню покормить.
Иван помог ей спуститься, а мать засуетилась у стола.
      Потом они пили чай - "чудесный отвар", ели блинчики с творогом - "у нас это тверже", и просто блинчики с маслом - "ух, ты!можно прямо руками?Вкусно как!", и еще блинчик  с вареньем - "А что это за ягода? Земляника? нет у нас другие, большие такие ягоды...Да?...И у вас?... Виктория?"
      А потом Иван изложил план действий. Принцесса вернулась в свое нормальное состояние и сказала, что нужно спешить.
И они заспешили. На Лилианну надели Елкины джинсы, которые никак не хотели натягиваться выше бедер - "как она в этом ходит? а они не спадывают? у нас девушки такие места не открывают", кроссовки -" это что-то солдафонское, и она в этом не запинается?", курточку, курточка ей понравилась -" ух ты!тепленькая! только снизу, наверное, задувает". Больше всего ей понравилась шапочка - "какая чудесная!", она даже повертелась перед зеркалом, покрутила головой, так и сяк, и осталась в целом довольна.
   В больнице на нее смотрели, как на привидение. Особенно, сестры на посту. Ей это, почему-то не понравилось. Они вошли в палату. И то, что они увидели не понравилось Лильке еще больше. Елка выглядела просто скверно.Восковое, совершенно безжизненное лицо, волосы, аккуратно убранные в высокий хвост, заострившиеся скулы, тело, все опутанное какими-то проводами, и чем-то белым, что делало руки и ноги похожими на толстые сигары.
- Теперь мы выйдем, а вы поговорите с ней, как говорили раньше,- сказал Барт, и они вышли.
Она попыталась. Сначала она пыталась говорить весело, потом здраво, потом убедительно, потом гневно, потом заплакала, потом успокоившись сказала:
 
"Я говорила Иоанну, что ничего не выйдет, а он не верил."
И вдруг она услышала:
 "Тебе обязательно, чтобы я вернулась? Ты опять начнешь болеть..."
" Дура ты! если ты помрешь, то мне останется жить... сорок дней, так Барт говорит. Говорит, что ваши изотерики так говорят. Кто такие, колдуны?"
" Фигня, душа бессмертна. И если я не умерла до сих про, то значит, могу еще не умирать. А там я все равно не могу жить без Ваньки."
" Ну, да, и поэтому ты его там, здесь бросила одного, пусть отдувается. Не живи без него. Живи с ним.  Но живи! Он здесь тоже без тебя, знаешь, как мается. Я за ними уже неделю наблюдаю и плачу."
" Пусть возвращается домой.Он там у нас не может жить. Там он - как в аду. И как на войне. А я не хочу как на войне."
" Ты че такая смешная! Хочу! – не хочу! Я вот тоже не хочу! Да кто меня спрашивает!? Я тут символ веры! От меня просто зависит страшная прорва людей. Ты хоть понимаешь, что это такое, когда от тебя зависит прова людей?"
" А я знаю, почему у вас женщины так мало живут..."
" Почему?"
" Потому что они в нашем миру слишком заняты. Выживанием. Они так заняты, что забывают о душе, о любви, обо всем... Как ваши, мне Ванька рассказывал, они приходят туда, к нам, и забывают все. Некогда там. Как-то у Гумилева было " А для будней жизни - были числа,.. Как послушный, подъяремный скот... Потому что все оттенки смысла... Умное число передает..."
Лилька, психанула:
" Блин! если бы ты была живая, я бы тебе так треснула! Так треснула! Чтобы знала! Тут люди без тебя помирают. Мать с ума сходит, Барт - сам на себя не похож, а она стишки читает, кобыла! Ну-ка, возвращайся, давай!"
" Лиличка, зачем, все так хорошо решилось. Ты жива-здорова, я -не страдаю, скажи маме, что я не страдаю, а Ванька пусть домой едет."
" Не может он! И вот еще что, беременная ты! Три месяца уже. Да, это - самое главное, зачем я пришла... Слышишь, да? Ты - беременная. Три месяца. Алло! Елена Троицкая Вы беременны от Иоанна Барта, срок - двенадцать недель. Ты меня слышишь? Ты че оглохла?..."
- Нет, не оглохла!,- удовлетворенно сказала она вслух.
На каких-то аппаратах  что-то затикало, замигали лампочки, забегали самописцы. Через минуту прибежала  постовая медсестричка.
- Что вы сделали?!- толстым, прокуренным, несоответствующим образу голосом пробубнила сестра.
Лилька пожала плечами. Вбежала еще одна сестра, и мама с Бартом:
- Что случилось? Что?
- Есть динамика, - ответила сестра с толстым голосом,- Вызывай Нефедова.
- Лиличка, что случилось?,- трясла ее за рукав мама.
- Я не знаю,- прошептала она только своим,- но мы с ней поговорили, она меня услышала.
- А это хорошо, или плохо? - спросил Барт сдержанно, скорее у сестер, чем у Лиллены, лицо у него при этом выражало готовность и к ликованию, и к самому черному отчаянию.
- Пока не знаем, Нефедов придет...
 Теперь Лиллена подергала за рукав маму:
- А мне ведь нужно вернуться... Меня там потеряли... уже...наверное...
- Да, Лилечка, конечно,- встрепенулась мать,- Ваня, Ванечка, Лилю там потеряют... Может, ты отвезешь ее? А я тут подожду.   А, как все станет ясно, позвоню тебе.
Барт с трудом оторвал взгляд от от суеты над по-прежнему недвижным телом, сфокусировался на Лиллене, щелкнул каблуками и поклонился:
- Принцесса, я в вашем распоряжении!
Они без приключений добрались до дому. Принцесса быстро переоделась, лишнюю минуту подержала в руках шапочку, взобралась на трюмо, и уже оттуда попросила:
- Иоанн, вы не дадите мне еще один блинчик?
Иоанн метнулся к столу, вернулся с тарелкой. Она взяла один, и просочилась на ту сторону, все так же боком. На той стороне она глубоко вздохнула и улыбнулась Иоанну:
- Как хорошо быть просто девушкой!
Иоанн, с этой стороны, щелкнул каблуками и поклонился. Девушка печально улыбнулась, и все же добавила:
- Иоанн, Ваня, ей не хуже... ,по-крайней мере, не хуже... Я бы почувствовала.
- Принцесса! Где вы были? У нас прием через час, а вас нигде... Почему вы на трюмо?  боже! вы не готовы!- гувернанатка негодовала, а Принцесса старательно прятала от нее зеркало, которое все еще не отражало, и вожделенный блинчик за спиной.



                *       *       *




Лиллена проснулась под утро оттого, что сильно сдавило сердце. Она слезла с кровать и босиком пробежала к трюмо, в котором хранились всякие пилюли. Сунув пилюлю в рот она заглянула к Елке. Там горел ночник. Мать лежала на диване и, широко открыв глаза, смотрела в потолок. Рядом с ней стояла коробка, из которой торчал градусник и какие-то бутылочки.
- Мама Оля,- шепетом позвала Лиллена.
Та зашевелилась, приподнялась на локте и спросила, тоже шепотом:
- Лилечка? Что-то случилось? Ты чего не спишь?
- А вы?
- Да, что-то сердце прихватило.
- И у меня. Хотите, я вам лекарство принесу.
- Да, хорошо бы, а то у Ленки ничего нет сердечного.
Лиллена забралась на трюмо, зеркало не поддавалось, и она постучалась в него, как стучатся в двери.
- Тут-тук-тук...
 Мама Оля поднялась, пошарила в халате, в сумочка, потом поискала в карманах пальто, наконец, нашла:
- Вечно я теряю ключи,- и она положила Слезу Бога у зеркала.
Лиллена перебралась на эту сторону и передала матери пузырек.
- Спасибо, деточка. Посиди со мной. Как-то мне совсем тоскливо.
- Ага, и мне.
- Я прилягу?
- Да, конечно,- и Лилька подсела к ней сбоку.
- Надо же, совсем, как с Ленкой...,- она шмыгнула носом,- Вы так похожи, я все время путаюсь.. Ножки-то прячь под одеяло, замерзнут. Бр-р-р! Какие ледяные! Давай-давай сюда, согреются... Когда она была маленькая, мы с ней часто так полуночничали. Папа - в командировке, а она придет ко мне ночью, заберется под одеяло, ноги ледяные, трясется вся, потом пригреется,  и мы с ней лялякаем.
- А о чем вы говорили?
- Да обо всем... Она мне про школу рассказывала, а я ей, как мы с папой познакомились...Спрашивала, нравились ли мне другие мальчики, кроме папы...Смешная...ей казалось, что мы с папой должны были учиться в одном классе, и в садик один ходить. Очень удивлялась, что мы полжизни прожили совершенно незнакомыми.
- А еще о чем?
- О чем? Стихи она мне читала, свои... Да я как-то не запомнила, о чем. Давно это было. Я все время занята, всю жизнь: работа - дом, работа - дом, некогда было и подумать. А потом, как-то и прошло все. Она выросла, замкнулась. Встречались только за столом, общались так - в быту: помыть, постирать, ну, в магазин сходить. Чем жил ребенок? И не знаю.
Она закрыла лицо руками. Лиллена неловко ее обняла:
- Ну, не надо, не плачьте, не умерла же она, может, еще и выберется.
- Где ж выберется,- мать высморкалась, по-старушечьи спрятала платок в рукав халата и вздохнула,- неделя уже, а улучшений нет.
- Давайте лучше о чем-нибудь хорошем, что вам запомнилось, как хорошее.
- Хорошее? Мы пельмени лепили всей семьей. Папа сочни катал, а я лепила, папа: мне сочень - ей сочень, я ей фарш положу, и вот она лепит: пыхтит, аж язык высунет - старается. Ее пельмни первыми варили, уж больно они срашненькие получалась, но ей нравилось, что первыми. Варенье ей нравилось варить, придет, я ей в блюдечко пенки соберу, облизывает. Счастливая!
- А еще что-нибудь?
- Как-то ехали к бабушке, в поезде, книжку читали про Питера Пэна. Она мне потом уже, взрослая говорила, что в поезде всегда думает про Питера Пэна. А к нам тогда весь вагон сбегался, все дети, а много детей - лето. В ту поездку - горя не знали, все дети потом всю дорогу играли в Питера Пэна.
- А кто это Питер Пэн?
Мама не успела ответить, зазвонил телефон:
- Алло,- мать схватила трубку,- Алло, да Ванечка, что случилось?
Но Лиллена не успела дослушать, потому что Елка вышла на связь:
 "Лилечка!"
 "Да, Елка!"
 "Лилечка...! Не могу до тебя докричаться!"
 "Что случилось?"
 "Лилечка! не могу выбраться...!"Тяжелы пески на грудь легли.."!"
 "Что случилось? какие пески?"
 "Все время тебя зову, Ваньку, маму, не могу прорваться..., как в вате!"
 "Ты где...? Ты живая...?"
 "Не знаю... Как ты-то себя чувствуешь?"
 "Я-то?...,- она добросовестно прислушалась к самочувствию,- нормально, вот только сердце прихватило ночью... Мы тут с мамой Олей про тебя говорим..., ей тоже плохо было, но сейчас уже лучше."
 " Это хорошо. Лилечка, вытащи!  меня отсюда!"
 "Я попробую, только не знаю, как..."
 "А что вы делали сегодня?"
 "...Когда?"
 " Сейчас...?"
 "Ну, мы...,- "а что ж мы делали?"
 "... Вот то же и делайте... Что-то  вы делаете... хорошее...А я еще беременная...?
 "Беременная, да."
 "Это хорошо... А не знаешь, мальчик или девочка...?"
 "Не знаю..., узнаю сегодня, скажу..."
 "Хорошо... Вытащи меня, ладно?"
 "Ладно, все, что смогу..."
 "Нет, вытащи, пообещай..., что вытащишь?"
 "Обещаю! А кто такой Питер Пэн?"
 "Это мама сказала...? Здорово! Это мальчик такой..., Лилька, это - лучший мальчик на свете..., почитай!"
 "Эй..., Елочка..., не пропадай...,эй-ей... ты где?"
Но она пропала. Принцессу трясла за плечи мама Оля:
- Лилленночка! Очнись! Что с тобой? Что случилось?
- Елка.
- Что?
- Хочет выйти и не может. А вам...?
- Ваня звонил, говорит, там у нее какие-то спазмы, и трясет всю, но сестра говорит, что это скорее хорошо, чем плохо. Просил с тобой связаться, ему кажется, что Ленка его зовет.
- Зовет, зовет, так и есть... Сказала, что мы что-то правильно делаем. А что мы делаем?
Мать пожала плечами.Потом взялась за трубку:
- Ване надо позвонить...Алло! Ванечка! Так и есть! Звала тебя Ленка..., да Лиллена говорит..., ну, сейчас она сама...,- и передала трубку девочке.Та немножко растерялась:
- Как в это..., с этим, - она приложила трубку к уху, подражая маме Оле, и тут же отдернула руку. Оттуда громко говорил Барт, она снова приложила:
- Алло! Принцесса! Позвольте выразить вам...
- Герцог,- перебила она его,- пожалуйста..., простите, но если вам не трудно..., без церемоний. Нет времени... Еще раз, простите...Ну, вот,... она не может почему-то до меня докричаться..., она так сказала..., и до вас..., и до мамы Оли... И еще она сказала, что мы что-то такое делаем..., хорошее..., а мы не знаем, что. А нужно знать, потому что она попросила продолжать... Да. И еще: она спрашивает, а кто у нее мальчик, или девочка..., вы, случайно, не знаете?... И еще, ваше присутствие там сейчас необходимо?  Мне кажется, нам нужно собраться всем вместе, и обсудить план дальнейших действий. А я, как вы понимаете,не могу надолго отлучаться из Дворца. Поэтому, не могли бы вы...Чудесно... Я ничуть в вас не ошибалась... Ждем ,- она снова вспомнила о трубке и отдала ее маме Оле, так же как держала ее - с опаской:
- Никогда так не разговаривала, у нас такого нет.
Мама Оля выключила трубу и сказала:
- Как у вас все строго. Вы когда разговариваете между собой, я начинаю вас бояться.
- Я - Принцесса, - сказала она, думая о чем-то своем, - а он - Герцог, мой подданный. Это у вас здесь все как-то смешалось. Все так просто. Очень мило и очень приятно. А вы и сегодня будете кормить герцога блинчиками?
- Ах,- всплеснула руками мама Оля,- чего ж я сижу? Нет, Лиленочка, сегодня будут сырнички. Поможешь мне?
Принцесса кивнула.
- Мы так с Ленкой, когда папу с работы ждали,часто сидели: она творог трет, а я с остальным вожусь, она очень любила... Когда в последний раз приезжала, вот так же сидели, она мне все про какого-то поэта рассказавала, курсовую что ли писала.  Что, мол, слово - это волшебство, а в обычной жизни можно обойтись и числами. Я еще спросила, как же это одними числами, а она говорит,мол, что мы и сейчас числами говорим. Странная она была...Да что ж я сегодня целый день о ней в прошедшем времени...



                *        *        *               



Принцесса ела сырники, а Барт уже нет. В комнате вкусно пахло табаком. Мама Оля позволила ему выкурить трубку прямо здесь и он наслаждался, откинувшись на спинку стула:
- Что происходит, и что мы сделали? Чем сегодняшний день отличается от остальных? Я провел день, и ночь точно так же, как вчера. И как всю прошлую неделю. А вы?.. Ваше высочество?
Принцессу, поглощенную сырниками, вопрос застал врасплох, она облизала пальчики и смущенно убрала руки под стол:
- Можно повторить вопрос?
- Простите...,- Барт сам смутился своей бестактности,- может, мама?, - попытался он исправить ситуацию.
- Да, я тоже об этом думаю,- мама Оля, даже не заметила этикетной проблемы:- Может, у нее просто сил нет?
- Ну, да. Конечно. А сегодня что-то изменилось!
- И это как-то связано с нами,- подхватила Принцесса,- потому что она сказала, что мы что-то делаем такое... хорошее.
- А что вы в этот момент делали?
- На кровати сидели...,- девочка потупилась, сама понимая, что ответ неверный.
- Нет, не то...
- Мы говорили о ней,- мать смотрела на Барта с надеждой, как на фокусника.
- Ну, да. Но в этом нет ничего нового. Я уже три месяца думаю только о ней.
- И я...
- И я...
- А может...
- Что?
- Что?
-Да нет, вряд ли...
- Ну?
- Ну?
- Мне было хорошо.
-... И мне.
-... И мне... Может это...? Мне до этого всю неделю было тоскли-и-во. А тут Лилленочка, да такая похожая, и снова ножки под одеялом, как тогда в детстве,
- И мне, я никогда так ноги не грела.
- А я сегодня весь день вспоминал, недавно видел: здоровый такой мужик, типа меня, а его пацанчик в сугроб завалил и бодает, а тот орет, "помогите! спасите!", а пацанчику лет может пять. Не знаю, что-то вспомнилось,- он улыбался.
- И тебе было хорошо,- скорее утвердительно сказала мать,- Вот бы сейчас узнать, как там у дочи?
Барт быстро достал трубку. А Принцесса попыталась сосредоточиться.
- Алло? Светлана, доброе утро. Это Барт. Спасибо, я тоже рад. Как там у Елены?...Да, если не трудно...
"...Елочка? Ты где?... Ты меня слышишь? Если слышишь, дай знак какой-нибудь. Елка... Если ты меня слышишь: Герцог..., то есть, ну, Иоанн говорит, что у нас будет мальчик!"
- А что значит: "Тяжелы пески на грудь легли"? - спросила она у матери
- Это кто, это доча?
- Она почему-то только это говорит.Вернее, думает. Вернее думала.
- Что...?! Есть...?! Есть перемены,-сказал он дамам,- Ул.., улучшения...?! Да...? Отлично...! Давно...? Глаза открыла? Все, я еду!
Барт тоже положил трубку:
- Ну, все, я побежал
- И мне пора. А то меня опять потеряют,- и Принцесса снова взобралась на трюмо.

 И ее снова застала Мария:
- Принцесса, да что же это? Далось вам это трюмо! Что за прихоти? Экая вы стали проказница. В детстве и то такого себе не позволяли,-  горничная, сердито помогла(помогла!) Лиллене сойти, и стала торопливо вытирать зеркало. Принцесса еще видела Маму Олю и Иоанна с той стороны, и с ужасом ждала..., чего ждала, разоблачения?  того, что рука горничной провалится вместе с тряпкой в другое измерение?, или что та упадет в обморок, при виде...? - ничего не произошло. Она лукаво улыбнулась "зеркалу", помахала ручкой за спиной у Марии и натянула на себя привычное придворное лицо.




                *       *       *



       На следующий день они  пошли к "сказочнику". Так его называл Барт. Какой-то друг, какого-то родственника, и консультант, кажется. И кажется, он принимал Лиллену за Елку. И герцог ему долго рассказывал какую-то историю:
- Понимаю, ваша героиня застряла где-то между миров...,.- старик задумчиво покусал дужку очков,
- и у нее нет сил выбраться,- он сдвинул бумаги, освобождая их край стола и принес чашки,
- есть только один способ...,- он включил чайник,
-  нет, наверное, их не один...,- очки он так и не выпускал из рук, поэтому все остальное делал одной рукой: доставал вазочку с вареньем, коробку с сухариками, зефир, мармелад,
- Ну, как-то так,- он оглядел стол,- ее нужно выташить, правильно? Чай, к сожалению, в пакетиках... Значит, нужно дать ей сил. Вопрос. Где из взять. И еще один, как транслировать. Вы говорите, у вас получилось однажды? Что вы делали?
- Мы думали о ней, и нам было хорошо,- Принцесса приняла чашку, и положила в нее пакетик,- чем это пахнет?
- Бергамотом... А как она эту энергию получила?...,- он наливал чай Иоанну, - Ну, что чудо - чудом, но механика какая-то была?
- Ну, конечно,- Иоанн помешивал чай и думал,- она получила ее через Принцессу, у них связь.
- Но она же не могла до меня, то есть до Принцессы, докричаться до этого, раньше.
- Значит, вопрос в качестве энергии,- старик вкусно прихлебывал из кружки.
Лилене очень захотелось так же.
- Более тонкие энергии, понимаете?- она отхлебнула и обожглась, - Диапазон или более широкий, - консультант развел руками, вместе с чашкой и очками,- или у-у-узкий,- и он снова свел руки вместе,- но настроеный на более высокие частоты,- теперь его чашка-непроливайка взлетела вверх.
- Ну, высота - это я метафорически. На что откликнулась ваша героиня?
- На радость,- сказал Барт
- На уют,- сказала принцесса,- на тепло... душевное.
- На любовь,
Старик, наконец, поставил чашку, и макнул в нее сухарик. Принцесса тут же последовала его примеру.
- На любовь. Уточним. На радостную любовь, правильно?, - и захрустел.
Принцесса  так же радостно захрустела и закивала. Хозяин с удовольствием откинулся на стул:
- Ну, вот и отлично. Значит, вам нужно найти источник такой же радости, только на порядок более сильный .
Барт с Принцессой переглянулись, она даже перестала хрустеть:
- Сильнее не бывает, - она убежденно замотала головой.
- Это и так был коллективный акт.
- Значит, нужно найти. Ну, придумайте, вы же авторы.

Они вышли от "сказочника" расстроенные:
- Хорошо ему рассуждать! "Вы же авторы!" А я не представляю, как это чувствовать себя на порядок счастливее. А как это на порядок, Иоанн?
- Это значит, в десять раз сильнее.
Принцесса, прислушалась к себе, видимо, примеряя гепотетическое счастье:
- Это невозможно. Если только сойти с ума от счастья. Быть счастливой как я, только в десять раз сильнее. Даже нет, счастливее, чем я  и мама Оля вместе взятые. Даже нет, чем я, - мама Оля и вы -  все мы - вместе взятые. Невозможно... А что это, Иоанн?
Они проехали мимо Черной Речки. Там у метро толпилась ребятня, вокруг фальшивого Дела Мороза и Снегурочки. Дед махал рукавицей и что-то рассказывал детишкам. Те пищали, прыгали, и то поднимали ручки вверх, то разводили по сторонам, как им велел Дедушка, и снова пищали.
- Ваше Высочество! Вы - гений!
- Я ?
- Да, остается ретранслятор.
- Ретранслятор? а это еще что.
- Когда вы с ней связывались, как это случалось? при каких условиях, ну, что помогало.
- Она меня тоже..., тоже об этом думала.
- И что?
- Мы в первый раз случайно... А потом долго не повторялось. Я даже подумала, что сошла с ума. И она...
- А потом?
- А потом... В общем, нужно в каком-то особом настроении быть...
- А когда стало проще. Не после того, как она вернулась из Турции.
- Да, конечно... Она ее и выбросила, чтобы я ей не мешала... Вы же тоже об этом думаете?
- Да..., еще бы понять, как она работает. Она у вас с собой?
- Да
- Поехали в больницу.

Через час они вышли оттуда.
- Ну, что ж, механизм понятен. Не очень удобно, правда, но преодолимо... Остается только...
- Герцог, а вы не могли бы посвятить меня в детали вашего плана, а то я чувствую себя как...
- Да, конечно.
 


                *        *        *


Глава пятая: Душа и тело.



Только детские книжки читать
Только детские мысли лелеять
Все большое далеко развеять
Из глубокой печали - восстать

Принцесса еще никогда не была так счастлива. Хотя дни ее превратились в настоящие гонки. И она налепила страшную гору вранья. Сначала она хотела сказаться больной, но выглядела при этом настолько неприлично хорошо, что пришлось выдумывать что-то другое. Потом она придумала, что у нее медитативный практикум, по какой-то заморской системе, требующий сосредоточенности и уединения, ну, чтобы ее не тревожили... Но ни один практикум не может длиться с утра до вечера... Снова не то...Тогда она попросила помощи у Барта. И Барт решил вопрос по-мужски радикально и просто. Он объявил ее августейшему папаше, о необходимости дипломатической миссии на самом высоком уровне, и присутствие Принцессы - в интересах государства, и вообще, демонстрации дружбы и доверия. И Принцесса просто уехала. Вот так, просто.
Ей сняли аппартаменты в Паллас-Отеле, но она там даже не показывалась.  Ночевала она у себя, а по утрам перебиралась к маме Оле. Туда же приезжал Барт. Мама кормила их чем-нибудь вкусненьким. Так было удобнее, всегда можно было заскочить домой, если что-то понадобится. Правда, однажды ее застала дома вездесущая Мария, но ей тут же объяснили про государственную тайну, и она клятвенно присягнула, что никогда и никому, и что не зайдет в комнату Принцессы до особого распоряжения.
А потом они ехали по делам. Сначала в больницу, а потом... Вот. И в этом была вся перлесть...
- И вот злой Кащей Бессмертный СРУБИЛ... нашу Елочку и УНЕС... в свою пещеру.
-У-У-У!- негодующе зашумел зрительный зал.
- И остались зайчики и белочки без праздника.
-У-у-у-у! - снова зашумел зал.
- И медвежата и лисята...
- У-у-у-у!
- И девочки и мальчики...
- У-у-у-у!
- Грустно, ребята?
- Да!Да!
- Отыщем Елочку?
- Да!Отыщем!
- А ты, Дедушка, поможешь нам?- она обернулась к Барту.
- Конечно, Снегурочка! Вот мы сейчас запряжем санки и поедем. Поедете с нами, ребята?
- Да!Да!
В перерыве Барт курил на лестнице, а Принцесса просто сидела рядом. После четвертой елки ноги гудели.
- А я люблю Елки,- говорил Кощей Бессмертный, затягиваясь сигаретой Кент,- самая лучшая аудитория. Если бы еще платили побольше. А сценарий вы писали?
Лиллена кивнула, кокошник сполз на глаза. Кощей одобрительно улыбнулся:
- Неожиданный ход... Обычно Снегурочку ищут. А тут - Елку. Хорошо. Свежо. Ну, что последний выход на сегодня?
...- Давайте, ребятки все вместе "Елочка, зажгись!"
- Елочка, зажгись!...гись!...жгись!...сь!
- Ну-ка, еще раз, вместе: Елочка, зажгись!
- Елочка, зажгись!...гись!

Потом они снова ехали в больницу. И Лиллена, захлебываясь, рассказывала Елке про спектакли.
- ... я ему такая...:" Дедушка!" - и оступилась, а он меня хватает: "Ваше Высочество, вы не ушиблись..., представляешь! Я в валенках, а он Ваше Высочество!", - и она засмеялась. Елка тоже смеялаясь, одними глазами. Лилька отдышалась,- хорошо, хоть не в микрофон, никто не слышал. Ну, как ты себя чувствуешь?
 Та потихонечку оживала. Вместо ответа, прикрывала ресницы. Потом Лиллена выходила, на ее место садился Барт, брал Елку за руку и тоже что-то говорил, а иногда просто сидел. А потом они ехали домой, и Принцесса сжимала в кармане прозрачный хрустальный камушек, который до этого весь день держала в руках Елка.

    На Новый год они приехали в больницу в костюмах: она - Снегурочки, он - Деда Мороза, долго придумывали, как нарядить маму Олю, устали мудрить - нарядили Феей.Лиллене пришлось для этого выкрасть платье из фамильной сокровищницы. И они ввалились в отделение с возгласом: "Здравствуйте дети! А вот и Дедушка Мороз! Ну, кто в этом году вел себя хорошо? Тому подарки!" Барт вынул из мешка огромную корзину, которую перед этим долго и вдумчиво загружал в Супермаркете. Медсестры и мама Оля пришли в восторг сразу, Лиллена же проникалась в течение вечера, в процессе дегустации.Вообще, гастрономические изыски этого мира, похоже, покорили ее сердце навсегда. Она приходила в восторг почти от всего, ну, разве что устрицы, но главным новогодним открытием для нее оказалось фисташковое мороженное.
   Весь этот праздничный ужин устроили у Елки в палате, благо ее перевели из интенсивной терапии. Водили хороводы вокруг ее койки. Правда теперь вместо койки у нее была ванна, и в ней все время что-то бурлило. Принцесса пела песенку "В лесу родилась Елочка", которую выучила специально для детских утренников. Медсестрички, приговорив три бутылки Шампанского, с удовольствием подпевали. Барт смеялся. Мама Оля пыталась накормить дочку каким-то творожком. Та покорно принимала пищу и даже улыбалась.Сейчас, когда с нее поснимали провода и гипсы, и одели, наконец, в нормальную сорочку, даже стал заметен животик.





                *       *       *

Новогодние праздники кончились, кончились каникулы, кончились утренники. Елка поправлялась. Жизнь ее была уже совершенно точно вне опасности, так Нефедов сказал. Дипломатическая миссия тоже не могла длиться вечно. Пора бы и честь знать, решил Барт. Они сдали костюмы и реквизит, получили деньги. Принцессе пора было домой.
А она не хотела. Ее, конечно не спрашивали, да она и не говорила никому. Но грустила.
- Иоанн, скажите, а что с этим делают? - она показала рулончик, в который свернула деньги, которые ей отдал Барт.
- Ах, елки! - сказал тот и хлопнул себя по лбу,- я совсем забыл.Это необходимо потратить.
- Потратить? А это что значит?
- Ну, понимаете, это здешний эквивалент энергии. Мы работали на елках. Тратили свое время, силы, талант, творческую энергию. Так?
- Так?
- А взамен нам выдали вот эти знаки. И на них можно пойти и купить... что-нибудь еще.
- Купить?
- Выменять.
- Понятно. Мороженое, например? - с опаской предположила Принцесса.
- Мороженное, - авторитетно подтвердил Барт, - платье, шубу,- он искал еще примеров, но ему ничего заманчивого не приходило в голову.
- А можно..., - Принцесса снова с опаской замялась.
- Что?
- А такую шапочку, как у Елки?
- Да хоть сто!
- Правда? Может, тогда и курточку можно?
- Принцесса! Я идиот! Простите меня, завтра - шопинг, берете маму Олю, и я - в полном вашем распоряжении.Кофточки, юбочки, все, что душа пожелает.
Принцесса засияла, но потом вдруг осеклась:
- А то, что мы уже взяли такую прорву энергии у этих детей? Это ничего?
- Ну, во-первых, мы ее не просто взяли, мы обменялись энергиями, правильно? с детьми, со взрослыми, им же было хорошо? Правильно? А во вторых, эта энергия у них..., я имею в виду здешний мир, не учитывается. Ну, по крайней мере, в этих бумажках.
- Да? Странно, правда?
Барт кивнул.
Потом они еще раз съездили к Елке. Мама Оля читала ей книжку.
- Что вы читаете?,- спросила Лиллена. Мать прикрыла книжку, демонстрируя обложку,- "Пеппи Длинныйчулок" Странное название. О чем?
- Сказка,- ответила Елка
- Интересная?
- Радостная.
- Да? Здорово! Дадите почитать?
- Потом...А те можешь уже взять...,- и Елка мотнула головой.
- Какие?
- А вот, видишь сколько,- мама Оля подвинулась, чтобы не загораживать,- Эти мы уже прочитали.
На тумбочке лежала стопка. Лиллена просмотрела названия: "Питер Пэн", "Волшебник Изумрудного Города", "Винни-Пух и все-все-все"
- Тоже сказки? Картинки детские.
- Сказки, да. Но тебе понравится,- Елка улыбнулась Лиллене, и задержалась взглядом на ее лице,- Что-то случилось?
- Нет, почему? Все в порядке.
- А чего такая грустная?
- Не выдумывай.
- Мам, скажи, что она грустная?
- Грустная, Лилленочка, грустная, что случилось-то?
Лиллена еще минуту держалась, а потом у нее вдруг потекли слезы. Большие такие слезы. С горошины. Мать взяла ее за руку, усадила к себе на колено, та обняла ее за шею, но продолжала молча глотать слезы.
Елка посмотрела на Барта, просительно, тот кивнул и вышел.
- Ну,- мать погладила ее по спине,- чего ты?
И тут слезы полились рекой, Лиллена теребила какую-то ниточку на плече у мамы Оли, и только чуть поднимала плечи, чтобы продохнуть: 
- Не хочу уезжать... Грущу... Завидую... Ленке завидую...,- мать подала ей платочек, и та высморкалась,- Знаю, что глупо..., больная, разбитая... Ты такая счастливая..., - она, наконец, посмотрела на Ленку, - У тебя тут мама, и Барт,... и маленький будет..., а у меня - никого.
- У тебя я есть!
Та закивала.
- И я, - сказала мать.
Лиллена обняла ее сильнее прижалась к щеке. Потом отстранилась, чтобы высморкаться. Ленка протянула ей руку из своей ванны. Та присела на край и взяла сестру за руку:
- Мне никогда не было так хорошо раньше, поэтому, наверное, так плохо сейчас. Я  и не догадывалась, что в жизни может быть столько приятных вещей... И это так здорово!,- она вдруг заулыбалась,- Мы на елках заработали кучу денег. Мама Оля, завтра  Барт обещал нам шопинг. Шопинг - это где можно потратить деньги, правильно?- обратилась она снова к Ленке.Та кивала и улыбалась, -... и я куплю такую же шапочку, как у тебя. И курточку. А брючки такие, как у Савченко. Она лисичку играла на елках. Такие широкие, и такие высокие. А то в твоих - пузо голое, и в спину задувает. А маме Оле мы купим сапоги. Да? А то она в своих мерзнет. Или что-то другое?
- Сапоги?... сапоги, да,- мама Оля тоже любила шопинг, потому что тоже  заулыбалась.
- А тебе что купить?
Ленка пожала плечами.
- Я как-то не думала еще. Я когда-то хотела, если буду беременной, чтобы у меня обязательно было платье на большой живот. Но сейчас совсем непонятно, какая я буду, когда..., а вдруг я буду такая,- и она развела руки в стороны.
- Ну, значит, я сама что-нибудь тебе куплю, что мне понравится. И прекрати на меня так смотреть!
- Как?
- Жалостливо! Я пришла сюда сама, и совсем не для того, чтобы ты меня жалела!




- Я хочу заехать к дядь Володе, - сказала Лиллена.
Они купили огромный торт. Целую сетку апельсинов, килограмм яблок, два лимона, здоровенную пачку чая, и большую упаковку фисташкового мороженного."Ему обязательно понравится!"
- А..., писатели..., проходите-проходите, закончили?
- Не совсем...
- Опять эзотерические трудности.
- Вроде того.
- Ну, проходите, я поставлю чайник. А это еще что?
- Это - торт?
- То-орт? Ай-я-яй! Замечательный торт, - сказочник надел очки,- За-ме-ча-ательный торт! Просто сказочно красивый! Тем более - чай!
Они с Лилленой сообща готовили чаепитие:
- Ну, что там  у вас за сложности?
- У нас там такой один неясный момент. Скажите, дядь Володя, а вот, например, возможно, чтобы человек здесь умер, а на тонком плане остался жив?
- Да, вы знаете, так ведь и происходит. Это мы здесь боимся смерти. А в Духе - мы вечны.
- Так уж и вечны?
- Абсолютно. Не принимайте так уж всерьез наше, ваше нынешнее воплощение.
- Как же это?
- Ну, будем считать, что душа условно приговорена к совместному существованию с телом. На одно воплощение.
- Вы - буддист? - спросил Иоанн.
- Буддист? Ну, что ж, можно сказать и так.
- Ну и что, эта душа? - вернула разговор в прежнее русло Лиллена.
- Ну, что душа, она отбудет свой срок, и снова - в полет. Это тело обречено на душу. Без нее тело - одна физиология. А душа? Что душа. Она как птичка, фью-ить, и полетела за новым опытом.
- А у нас там, смотрите, дети погибают, а в том другом мире остаются жить. Надо как-то..., это вообще, как-то можно объяснить?
- А они, действительно живы? Там? - сказочник с какой-то болью посмотрел на своих гостей.
- Не все... Кое-кто,- ответил Иоанн. И дядь Володя приободрился.
- Ну, тогда и мудрить нечего. Ведь что такое, тонкий мир? Это мир души. Безгрешный мир. Ведь и в православии невинноубиенные младенцы обретаются на небесах. Насколько светлы твои мечты, настолько ты близок к Богу. А у кого мечты светлее, чем у детей?
- И что, если здесь погибают дети, то их души - фью-ить?
- Их души и дальше могут получать опыт. В этом теле, или в другом.
- Подождите, тогда у меня другой вопрос. А как же все-таки объяснить, то что  послы память теряли...?
- Ну, тут видите в чем хитрость: ведь и тело обречено носить в себе эту заточенную душу, понимаете? Ведь что душа? Мы уже договорились, что она - пленница. И она всегда готова улететь. Она услышала музыку и улетела. Влюбилась в человека - и ушла за ним. Посмотрела фильм - и осталась на той глубине. Когда еще вернется. А тело - здесь. Оно - один на один с миром. Душа-то улетела,  она где-то в эмпиреях, где-то под облаками. Она-то вечная, ей на это тело наплевать. Вот так тело помается год-другой, десять-пятнадцать лет, да и забудет про душу.
- И вот такое забывшее про душу тело...?
- Или,- уточнил сказочник, - или забытое душой тело.
- Ну, ну, и что?
- Они же уже жили порознь, правильно? Ну, так оно здесь может умереть, а душа там и не заметить.
- Это неправда! - обиделась Лиллена.
- Мне тоже не нравится эта теория,- сказал Барт.
- Ну, да это крайний случай. Это я так, по-стариковски. Вы - авторы.





                *      *      *




 На Восьмое Марта Барт вывез их всех за город. Лиллена для этого сказалась больной, и, закрывшись в своих покоях, перебралась к "родственникам".
 Они с мамой Олей аккуратно вывели Ленку из больницы и усадили в машину. Она уже как настоящая беременная поддерживала живот снизу, как арбуз.
 Арбуз был пока еще так себе, средней величины, ближе к маленькому, но уже пинался. В чем успели убедиться все, путем обыкновенного прикладывания рук.
 Будущая мать регулярно посещала кабинет ЛФК, где добросовестно делала какую-то особенную гимнастику, для укрепления мышц, наружних и внутренних. Ей, правда, сказали, что будут кесарить, но она хотела сама. У нее было еще три месяца впереди.
Ванька повез их куда-то на Борисовские озера, в лес, там еще была настоящая зима. Они слепили снежную бабу, нарумянили ей щеки румянами Лиллены, безнадежно испортив пуховку. На кривые ручки-палочки нацепили рукавицы мамы Оли. У ее ног поставили мангал и Иоанн занялся приготовлением шашлыков.

- Я как-то тебя не узнаю. Ты какая-то стала другая.
- А это плохо, или хорошо?
- Не могу понять. Как буд-то ты все время грустишь.
- Знаешь, тогда, когда кончались каникулы, помнишь, мы тогда еще собирались в магазины ехать с мамой Олей. Вот. Мы заезжали к дяде Володе, помнишь, Барт его еще сказочником зовет?
- Ну, ну.
- Ну и вот. Мы там пили чай...
- Ну, ну, Лилленочка, не томи!
- Короче, он сказал, что если душа в печали, то и тело будет грустить.
- Ну и при чем тут...?И ты решила, что надо погрустить и проверить?
- Нет, я попробовала быть веселой и жизнерадостной.
- Ну, и...?
- Оказалось - ужасно трудно.
- То есть, ты хочешь сказать, что сейчас пытаешься быть веселой, - Ленка засмеялась, подхватила снежок и залепила им в уворачивающуюся Лиллену.
Они отвлеклись и долго забрасывали друг друга снегом. Потом забросали Ваньку. Потом - маму Олю. Устали. Уселись попить кофею из термоса:
- Ну, девчонки, вы мне весь шашлык замочили!
- А мне за шиворот снега насыпали,- пожаловалась мать.
К разговору они вернулисть уже после шашлыков и чая.
- Ну, что беспокоит? - спросила Ленка, как доктор.
- Нет, просто я поняла, что раз ты такая унылая, значит, и моя вина в этом есть.
- Ну, так не грусти.
- Я стараюсь. Но чем больше я стараюсь, тем меньше у меня получается. Как будто я стала вдруг ответственна, за то, что ты грустишь.
- Я понимаю, я когда узнала, что у нас одно самочувствие на двоих, я чуть с ума не сошла. Все пыталась веселиться... Не получается по заказу. А знешь, что Венди говорит?
- Вэнди?
- Ну, это подружка Питера Пэна.
- А, поняла. И что?
- Она говорит, что летать могут только дети, пока они "веселы, бесхитростны и бессердечны" Веселы... Бесхитростны... И бессердечны... А мы уже не можем...
- Но мы же любим? Просто какой-то другой любовью.
- Да, наверное.Только взрослая любовь это всегда немножко грустно.
- Потому, что любовь - это мера ответственности. Или ответственность - это мера любви. Помнишь, ты тогда мне говорила: "Знаешь, каково это, когда от тебя зависит страшная прорва людей?!" Помнишь?
- Помню, да. Но это не то...
- Нет, то, именно то. Вот теперь я понимаю, что значит, когда от тебя зависят, ну, один человек, или прорва, это уже не имеет значения.
- Не понимаю, объясни.
- Люди ищут любви, как дара. А обретают ее, когда сами дарят. Любовь - это  когда  в твоей любви кто-то нуждается и ты даешь, и тебе в кайф. Ванька тоже грустит. Заладил, мол, останусь здесь с тобой и точка. А в глазах - тоска! И вина. Чем вас так наш сказочник зацепил?
- Не знаю. Он, как будто бы сломал миф. Были правые, были виноватые, а ты как будто бы и ни при чем. А теперь - только любовь и вина.
- Все. Я поняла. А давай на это не так смотреть. Представь, что ничего этого не было.  Не было зеркала. Мы не встретились. Я не встретилась с Ванькой. Ну? Ты готова выбросить из жизни этот кусок?
- Нет!
- Вот! И я нет. Это лучшее, что было в моей жизни!
- И в моей!
- Вот! А грусть - это пройдет. Пройдет?
- Пройдет.
- У меня была одна знакомая, и она говорила, что лучший способ узнать, любишь ты мальчика или нет - представить его сидящим на толчке... Если он и после этого продолжает тебе нравиться , значит, это любовь,- Ленка засмеялась.
- Ты это к чему?- Лиллена тоже.
- Просто прикольно, методика, представь?
- Смешно. Ты кого представляешь?
Ленка как бы рассердилась и запустила в Лиллену снежком. Та не ответила, увернулась.
- А я подумала, что Мармелла права. Не по-приколу, а по сути, методически. Только представлять нужно, не на толчке, а, например, вот как меня, на больничной койке. Или беспомощного, бедного, и что на тебя сваливается все бремя ответственности за человека. Кормить, поить, утку выносить, деньги зарабатывать, тратить эти деньги.Жизнь за кого-то отдать, молодость, красоту. Понимаешь? Я знаешь, думаю, из всех моих любовей такую проверку выдержат ... по пальцам пересчитать, на одной руке...
- Тяжелый крест.
- Да, уж,- она вдруг хихикнула.
- Чего ты?
- Я представила, как я иду такая, и несу на своих плечах такую дуру, типа нашей снежной бабы, а из нее Ванька торчит, и мама, и папа, и ты, и сынок с велосипедом.
- Ага, и идешь такая и танцуешь, и кружишься, чуть касаясь земли,- и они снова засмеялись.




Эпилог:

В июле Ленка родила мальчика. Сама родила. Назвали Петя. Вообще-то Питер Барт Младший, Герцог Сумеречных Долин. Но Ленка зовет его просто Петя. "Петя, мой любимый детя".
  Жить они уехали в Псков. Так захотел Барт-Старший. Ленка не возражала. Диплом она защитила годом позже.
  Иоанн пытается заниматься бизнесом, не прибегая к помощи друзей, кое-что ему даже удается. По крайней мере, они живут только эти на деньги.
 Лиллена пока не за мужем, но часто приезжает к ним в гости. Как приезжает, контрабандой. Привозит(привозит!) Петрушке всякие экзотические глупости. Балует до неприличия. Все время говорит, что когда у нее родится мальчик, она откуда-то знает, что родится именно мальчик, то назовет его Троем.
 Мама Оля обожает своего внука. Чуть больше, чем зятя. А зятя - чуть больше, чем Лиллену. Ленка иногда ворчит, что осталась самым нелюбимым ребенком в семье, но так, без нажима.