Юбилярша

ЮБИЛЯРША

(Снова Ние)
   
      Морщинистые, но как некогда хрупкие руки, которыми много раз выражалась ласка... Удивительно, но в отличии от старого времени, видевшие много жестокости и милости, горечи и радости, глаза, меняющие цвет подобно небу, немного "выцвели"... Когда-то волнистые, золотистые, очень красивые волосы стали серебристой косой, что усердно, охотно заплетает маленькая девчурка, стоящая на коленях сзади сидевшей на кровати бабушки, которая должна встретить гостей красивой. Несмотря на возраст, в форме, если не считать время от времени отплытия далеко-далеко, в светящиеся, слепящие и переливающиеся в солнечных цветах воспоминания, откуда приплывать назад пожилым очень трудно. И сейчас так – будто прошлое тянет к себе: пред глазами случаи минувшего сменяются один за другим; потрёпанные временем, далёкие, каждым своим днём словно в холодном окружении, наступившие летом, тёплые, минувшие давным-давно, стемневшие дни, превратившиеся для будущего в сладкие сны. Даже неуклюжие движения ребёнка не могут отрезвить пожилую, закутанную во мглу мыслей, будто, смотрящую на высвеченные из невидимого проектора пленящие хроники. Сегодня к ней вновь привязались и не отстают воспоминания о нём.
   
   –  Бабушка, я почти закончила, – сказала девочка, не услышавшая в ответ ничего.
   
   Детство следует за нами по пятам, как заблудившийся в лютом пространстве призрак малыша-сиротки, который тихо и робко просит нас обнять, пригреть его – хоть на малость вселить его в себя, приютить, приласкать своею «взрослой душою». И если мы сжалимся, впустим малыша в себя, можем побыть им – тем, кого безжалостно оставили в затерянном прошлом... Большинство людей в летах становятся милосердными, мягкосердечными, наверное, поэтому они жалеют бедняжку-сиротку – обнимают испуганного, сердечно впускают к себе – к старой душе, порванной от лжи и бессердечия людей. Закутывают замёрзшего и обиженного малютку в эту лохмотье-душу, утешают, что он снова с ним... Наверное, из-за этого пожилые часто смотрятся по-детски, поскольку вселяют в себя позабытое детство, которое обняли изо всех сил и не отпускают назад – в забвение... А ребёнок, возвратившийся в свой старый «дом», чувствует себя тепло и спокойно. Наша пожилая юбилярша тоже часто вселяет своё начало – "маленькое я", – но сейчас она мыслями перешла в свой подростковый период – там, где постепенно оставляем, становимся равнодушными ко всё ещё находящемуся в нас ребячеству, меняемся: любим иначе, переживаем по-иному, перестаём воспринимать жизнь забавной аппликацией, с энтузиазмом овладеваем реализмом.
   Хотя человеческая природа не всеми жертвует окончательно – романтизм, сюрреализм и абстрактное виденье нам помогают – это приукрашивает надоедливую, мрачную реальность. А некоторым везёт – рядом с ними человек, в "калейдоскоп" которого он даёт заглянуть им, тем самым придавая скучной реальности интересные тона.
    Когда ей исполнилось шестнадцать лет, в тот день "он" оставил у её двери маленькую коробку, в которой сидел белый голубь. Там лежала и записка: "Лети! Лети! Летай, где пожелаешь! (Отпусти из окна). Девушка так и поступила: смотрела на голубя, похожего на маленького, пернатого ангелочка, улетающего к солнцу, и, словно её душа тоже запорхала к неизведанным краям... По сравнению с его подаренным "ангелом свободы", какими ничтожными выглядели остальные подарки. Даже красивейшее платье (что висит теперь в шкафу, съеденное молью), подаренное мамой, показалось простой тряпкой...
   "Если заглушают твою правду, кричи её вдвойне сильней", – эти слова она услышала от него давным-давно, когда "желчные школьные демоны" поступили с ней несправедливо. После того не раз перекрывали её правду... Наверное, не хватало достаточно сил, чтобы защитить её так громогласно...
   "Ежели среди миллионов людей почти никто не встретится любимый, не надо обманывать самого себя, что все по-своему хороши, но, просто, мы не замечаем их хорошесть, не надо стыдиться искренней любви лишь одного человека, если такой повстречается... Но пообещай, что своим спутником не выберешь глупца", – к счастью, юбилярша любила не одного, но ей не даёт покоя мысль, что, наверное, она не сдержала слово... Почему поступила так, из-за чего, лёжа рядом с супругом, упокоенным пять лет назад, с сожалением смотрела сзади на его лысую, лоснящуюся голову с парой сохранившихся волосинок, слушая его жуткий храп, обеспокоенная смрадом сгнившей частички мяса, застрявшей две недели назад в двух зубах второй половины, – думала, успокаивала себя – умные, образованные люди в старости тоже страдают хроническим метеоризмом. И когда сожаление достигало до горечи, не могла больше обманывать саму себя: она ведь даже одного романтического вечера не провела со своим  старикашкой... Лишь плачь мог опорожнить её от скорби... и лилась, лилась в подушку печаль... Ведь его фразы не были поучением, наставлением – он советовал с любовью...
   Она была очень больна, слёгшая в постель, когда в один пропитанный запахом лекарств вечер пришёл он: где-то выкопал и одел на голову старую чёрную шляпу; в одной руке большая книга, во второй – свечи. Зажёг свечи, присел рядом с ней на край кровати, открыл безымянную книгу и приступил читать лично им написанные истории. Девушка с томным взглядом долго слушала его, а затем впервые во время болезни сладко уснула – во сне увидела рассказанное им. И даже сейчас, спустя шестьдесят четыре года, часто, проснувшись, она одурманена рассказами из той книги.
   Сегодня он не сможет поздравить её с восьмидесятилетием, – вот уже шестьдесят семь лет, как он бесследно пропал... Бесследно ли? Он ведь всем сердцем желал быть бессмертным... Может быть, на самом деле, вечности именно восемьдесят лет? На эти вопросы он больше не сможет ответить... И как он больше никто не назовёт её русалочкой, когда мокрая, украшенная сверкающими лучиками солнца, выходила из моря...

   –  Баа, закончила! Как ты красива, ба! Скоро гости придут!

   –  Спасибо, внученька... Да... скоро...

   –  Бабушка, с тобой всё в порядке?

   –  Да, прекрасно... Просто, старая русалка вновь заплыла в воспоминания...