Культурологические арабески

В этих заметках не надо искать целостности. Они создавались отрывочно - из дневниковых записей, из переписки с друзьями и врагами, из конспектных записей... Да, в сущности, продолжают создаваться и сейчас. Здесь сказано много - местами самоочевидного, местами напротив, голословного. И все же... все же мне лестно думать, будто какая-то обобщающая нить у этих арабесок все же есть. И это не только очевидное единство темы, но и в известной степени единая направленность мысли. Об остальном судить читателям.


***

Некоторые мысли бывают убийственно неотвязчивы; они возвращаются раз за разом, через неравномерные промежутки времени, всякий раз в новом обличьи — но все о том же, о том же...
Я говорю не об idee fix, хотя в некотором смысле и о ней тоже. Можно сказать, одной из моих idee fix, является вопрос, способный по "отвечаемости" на равных соперничать со знаменитой задачей об ангелах на кончике иглы. Что такое искусство? Что такое талант? Бывает ли Настоящее (Высокое, Подлинное, и т.д. по вкусу) Искусство, и какое тогда — Ненастоящее?

***
Несколько лет назад мы с товарищами по партии горячо спорили на эту тему. Как сейчас вспоминаю: аэродинамическая труба Малой Конюшенной, жиденький антивоенный пикет — и пылкая полемика: а Пикассо — это искусство?!.. А кубистского периода?!.. А где грань?!..
Не буду в точности воспроизводить весь ход дискуссии и аргументы противников (тем более, что и вспомнить их теперь нелегко), но выводы я из этих диспутаций сделал довольно отчетливые.
Здесь, как и во многих других случаях, "мертвый хватает живого" — слово поглощает и подменяет собой явление. Позитивно окрашенные слова мы неосознанно наделяем своего рода высшей реальностью. "Хорошее" слово становится как бы неприменимым к "плохому" явлению. Политика особо щедра на подобные фортели. Так, принципиальный политик из враждебного лагеря делается догматиком или фанатиком. "Наш" шпион именуется разведчиком, "наша" интервенция — освобождением или миротворческой операцией. И так далее — откройте любую партийную газету.
То же самое происходит с искусством. Стоит апологету классики заслышать звуки рока, он презрительно бросает: "Это не музыка!" Художник-новатор высокомерно косится на академическое полотно: "Не живопись, а копирование!" "Не поэзия, а виршеплетство!", "Не кино, а жвачка для масс!", словом, "ЭТО НЕ ИСКУССТВО!"
Подобные суждения неизбежно предполагают существование какого-то универсального эталона Искусства на все времена и страны, хранящегося - где? — не в Палате мер и весов, конечно — а в голове самого господина критика. Иначе говоря, имеют своей основой банальное "нравится - не нравится". Нравится — вешаю на грудь медаль "За заслуги"; не нравится — срываю погоны, разоблачаю аки голого короля и отправляю скитаться по миру в нищете и неприкаянности.
Как избежать такой ловушки? В общем-то, просто: следует признать, что принадлежность ярлычка "искусство" как таковая в общем-то не зависит от наличия таланта, и выдается оный ярлычок по чисто формальным признакам. Написал рассказ? — Угодил по ведомству Литературы! Картину? — Ба, да ты живописец! Слепил что-то этакое? — Значит, якшайся со скульпторами. И так далее.
Другое дело, что бывает живопись талантливая, а бывает бездарная. Есть гениальные поэты, а есть... скажем так, посредственные. Собственно говоря, вступление в поле какого-либо жанра, означает всего лишь, что по законам этого жанра тебя и будут судить. Ведь "бездарен не тот, кто не пишет стихов, а тот, кто пишет, и не умеет этого скрывать". Я в жизни не снял ни одного фильма, а стало быть, не могу называться бездарным кинематографистом. А вот бездарным поэтом — запросто, ибо стихи, увы, плету.
Всё — искусство. Но далеко не все — хорошее искусство.
В одной из своих статей я писал:
"Что кроется в критериях нашей оценки, когда мы говорим о книге "хорошо" или "плохо"? В чем заключается качество литературы? Самый поверхностный уровень — это, наверное, техническое мастерство: умение подбирать нужные слова и расставлять их в нужном порядке. Великое искусство! Но само по себе оно ровным счетом ничего не значит. Не секрет, что многие признанные гении (скажем, Толстой) с этой формальной точки зрения, мягко говоря, несовершенны. [...]
Более глубокий критерий истинной литературы (и искусства вообще) состоит в ее жизненности; в способности отражать окружающую действительность, обобщать и запечатлевать главные черты конкретного места и времени, конкретных людей и идей. Здесь, кстати, кроется секрет популярности или непопулярности творения. Чем точней оно выражает веяния времени, тем больше людей находят в нем собственные мысли и чаяния, тем большее признание это творение завоевывает. Причем для этого ему вовсе не обязательно описывать повседневную жизнь: реалистичность отображаемого не имеет никакого отношения к реалистичности изображаемого. Кстати, к "таланту" писателя она тоже особого отношения не имеет. Ну, вы помните: жить в обществе и быть свободным от него нельзя.
Так что же, — можно возразить, — выходит, коль скоро ни один автор не свободен от Общественного, между гениальным и бездарным произведением нет никакой разницы? До известной степени, да. Даже самая пустая и графоманская писанина может немало сказать о породившем ее обществе. Но бездарный автор выражает социальные тенденции именно в той мере, в какой не может вырваться из общества. Талант же — дает им обобщенное и концентрированное выражение".

На днях мне подумалось, что талант можно кратко определить как способность выражать общее в частном. Что это значит? Когда вы читаете стихи, смотрите кино, слушаете музыку — в какой-то момент вы вдруг ощущаете свою слитность с произведением, вас захватывает ощущение: "Это мое! Это про меня, для меня!" Талантливый автор выражает общее настроение в частном зрительном, словесном, звуковом образе. Впитывая Общее через свое Частное, он делает его гораздо более многократно Общим.
Уходит время — годы, века, тысячелетия, — сменяются поколения, гибнут цивилизации — а Общее, созданное подлинным талантом, остается. Многие ли поэты Эллады остались в истории? Да немало. А помним мы Гомера, возможно, Сафо — и вряд ли многих сверх того. Навек останется прекрасный образ царицы Нефертити, созданный скульптором Тутмосом. Почему? Потому, что сказать самое высокое из Общего — даже не об эпохе, а о самой сущности мира и человека — есть высшая мера людского гения. Сиюминутное исчезнет, коньюнктурность и злободневность укроются слоем вековой пыли — но если поверх всего наносного будет царить прекрасный профиль женщины, воплощение Юности, Изящества, Красоты — сказано будет главное, и ни слова больше. Как записал археолог, отыскавший бюст Нефертити, в своем дневнике, "Описывать бесцельно, — смотреть".


Парни в костюмах и парни в джинсах.

Дату смерти старого классического Голливуда – серьезного, вдумчивого, ироничного, а главное – стильного – можно определить точно: это 1957 год. Год смерти великого и легендарного Хамфри Богарта. Да и не только Голливуда: именно в это время словно в одночасье перестала быть стильной вся Америка.
На смену эстетски заломленным шляпам и шикарным костюмам пришли раздолбайские джинсы, ковбойки и пропотевшие футболки. Автомобили, утратив прежний солидный лоск, прикинулись крокодилами кричащих расцветок. Сменилась манера поведения.
Не случайно, кстати, именно в это время на авансцену молодежной культуры впервые вышел рок-н-ролл. Лейбл "Сан" открыл звезду Элвиса Пресли не ранее чем в 1956-м. Явление того же порядка. Место героя занял "парень с улицы". Конечно, Пресли тоже носил костюмы. Но его сценический вид – сверкающий белый костюм, расклешенный, украшенный блестками – был скорее пародией на традицию, чем ее продолжением. Конечно, не сознательно: вероятно, Элвис искренне стремился влиться в истеблишмент, однако внутренне, по природе, как ни крути оставался "парнем в джинсах".
Вот что происходило во второй половине 50-х: "парни в джинсах" повсеместно теснили "парней в костюмах". Что же случилось? Ответ один: именно тогда пролетариат впервые вторгся в пространство "большой" (а точнее, буржуазной) культуры.
До той поры пролетарская культура всегда и везде оставалась сугубо внутренним уделом пролетариев. Не буржуазия перенимала их повадки; напротив – они питались крохами с культурного стола буржуазии. Пролетарий носил джинсы лишь по необходимости, по бедности своей – но для парадных дней он почитал обязательным иметь в гардеробе пусть плохонький, дешевый – но костюм. Теперь же дело обернулось на 180 градусов. Казалось бы, нам, социалистам, впору радоваться: вот она, интервенция четвертого сословия! Но буржуазия, естественно, и не думала перенимать идеологию пролетариата. Взамен она лишь украла его фразеологию. Да и то в застывшем виде: сняв слепок с пролетария на его низшей точке идейного развития, примерно так же как экзальтированные европейцы в XIX веке восторгались "простотой и естественностью" негров или индейцев, сознательно консервируя их отсталость под соусом "самобытности".
Показательно, что вытеснив "парней в костюмах" с культурного и эстетического фронтов, "парни в джинсах" так и не сумели занять главную вершину: вопреки всем атакам, главная общественная цитадель – мир Бизнеса – по сей день остался прочнейшим оплотом "парней в костюмах". Хиппи в бусах весело разбрасывали доллары на Уолл-Стрит, но собирать их они пришли туда, уже повязав на шею галстук.
Что же в итоге? Мир на много лет получил в свое распоряжение причудливейший парад фриков. Пролетарская (и даже люмпенская) культура легче легкого проникала в среду культуры "высокой" (если оная вообще не перестала существовать)... и тут же покупалась, растворялась, ассимилировалась. "Ты не такой как все? Хочешь быть непохожим? Пожалуйста! Будь непохожим... как все! Всего лишь одним из многих." – постмодерн в действии.
Пролетариат убил буржуазный стиль, но в отместку за это потерял свой собственный, сделав его всеобщим. И пусть элитарный, пусть снобистский – но зато какой шикарный, изящный, какой неповторимо индивидуальный европейско-американский Стиль 20-50-х годов перестал быть культурным символом.
Я не знаю, каков будет стиль жизни при мировом социализме. Возможно, некоторое подобие современного мультикультурного постмодерна с подлинным вниманием и уважением к собеседнику. Однако верится мне, что и подлинное чувство вкуса, утраченное в 50-х годах ХХ века тоже вернется – и камбэк его будет прекрасен.


Политическое и Художественное. Избранные места из переписки с врагами

У каждого человека есть определенная политическая позиция, определенная идеология - неважно, признает он себя ее носителем или нет. Если эта идеология не названа вслух - ее можно определить через противопоставление, через антитезы. Даже хрестоматийное "я вне политики", как ни парадоксально, уже есть определенное политическое заявление (а, скажим, в нацистской Германии или сталинском СССР - и политическое действие).
Соответственно, художник, как и любой другой, вправе выражать свою позицию по актуальным общественным вопросам - и смешно думать, будто в таком случае он сможет удержаться от вложения политических смыслов в свои творения. Более того, если сможет - значит, либо он насилует вдохновение, и тогда грош ему цена как художнику - либо не до конца убежден в своих взглядах, и грош ему цена как гражданину.
Но, излагая свою идеологию, художник тем самым вступает в поле Политического, и это значит, что отныне ему придется играть по законам, на этом поле принятым. Теперь он уже не сможет заявить: "Подите прочь, какое дело поэту мирному до вас?" - раз уж вышел на боксерский ринг, не жалуйся, что бьют! [...]
Вообразим себе честного писателя, решившего "художественными средствами" восславить свою политическую партию. Маленькую, бессильную партию. Он будет прилежно воспевать свое знамя, живописать ригоризм своих собратьев, их принципиальность, верность долгу. Если наш автор бездарен - выйдет дешевая агитка, ну, в лучшем случае - "человеческий документ", страничка из истории эпохи. А если талантлив? Тогда может получиться драма о неразрешимом конфликте Идеи и Действительности, портрет человека, запертого в одиночку собственных принципов... да мало ли какие пути найдет истина под пером таланта!
"Жизнь", отражаемая художником, тоже ведь знает разные сроки годности. Бывают произведения, актуальные для Сегодня. В них мы имеем пусть чертовски точный, но лишь моментальный снимок действительности. Когда "натура уходит", когда меняются общественные условия, общественное создание - произведение устаревает. Некоторые творения предвосхищают Завтра - их судьба сходна, пусть с отсрочкой исполнения приговора. Какие-то отражают жизнь целой эпохи. Их век долог. Но он ничто в сравнении с творениями человеческого гения, говорящими высшее из Общего - даже не об эпохе, а о самой сущности мира и человека - есть высшая мера людского гения. [...]
Кто-то из марксистов писал о Бальзаке, который-де разделяя реакционные политические взгляды, все же ухитрился сказать о природе капиталистического общества, чем тысяча социалистов. И сказал именно потому, что Художественное, созданное его талантом, полностью поглотило Политическое. Кому сейчас важно, что великое произведение египетской скульптуры - голову Нефертити - вылепил придворный скульптор, "цепной пес режима"? Кому важна хитрая политическая подкладка "Приключений Гулливера"? Вопрос риторический. Остается главное - наносное исчезает.
Весьма опасно мешать Политическое и Художественное. Экзаменовать произведение искусства на соответствие какому бы то ни было политическому катехизису нелепо, но еще нелепее заявить: "Это произведение бездарно, ибо содержит чуждые мне идеи". В то же время сказать: "Оно талантливо, но содержит чуждые идеи, и именно поэтому я считаю себя обязанным с ним спорить - не как с творением искусства, но как с политическим текстом, " - вполне закономерно. Как я уже сказал, чем выше доля Художественного, тем сильней Политическое отходит на второй план. А стало быть критика политического содержания того или иного текста (где "текст" понимается в максимально расширительном смысле, т.е. любая форма, наполненная смыслами) - вовсе не пощечина Музе.


Иоганн Гутенберг как Гильотен культуры

"Одним из крупнейших изобретений середины XV в. явилось изобретение в 1448 г. печатного станка. Новацией здесь служит наборный шрифт, что способствовало появлению не только первых газет и журналов, но также позволило увеличить рост книжной торговли. Правда, экономический эффект при этом был мизерный, так как жесточайшая цензура со стороны церкви сдерживала эффективность печатного станка.
Изобретение книгопечатания Лютер назвал "вторым избавлением рода человеческого от умственной тьмы". Появилась возможность пустить "романы и поэмы" в экономический оборот, возможность торговать стихами и изобретениями."

[В. И. Афанасьева, Инновации в промышленном производстве и праве Западной Европы и России XV-XIX в.в.]

Тогда-то и явилась впервые свету шизофреническая мысль, будто нематериальное явление может само по себе обладать материальной стоимостью. Путь от лесного дерева до книги долог; в ее создание вложены силы множества людей. Неудивительно - вследствие логики капитализма, - что продукт их труда должен оплачиваться.
Но вот парадокс: когда мы приобретаем книгу, нас интересует не материальный объект, а его идеальное содержание. Литературный текст или песня сами по себе невещественны; они лишь находят форму выражения в предметах материального мира. Однако в силу той же логики, все, что способно приносить доход - должно его приносить! Отчего бы не обратить в золото не только материальные выражения таланта, но и сам талант? Именно книгопечатание (а затем аудио- и киноиндустрия) впервые сумели обратить творчество в индустрию извлечения денег. (В скобках заметим, что изобразительное искусство - дело особое: картина или скульптура действительно существуют в единственном экземпляре, и тут ничего не попишешь. Но искусство, символьно выражаемое и воспроизводимое, живет вне материального носителя и гораздо дольше!)
Спору нет, творчество на заказ всегда сопутствовало развитию культуры. Более того - в общем-то ему не препятствовало, а иногда даже шло на пользу. Кто мог помешать труверу исполнить одну и ту же песню сперва перед королевским двором, а затем на базарной площади, среди голытьбы? Бедный Франсуа Вийон немало исстрадался в попытках срубить деньжат со своей "бесполезной" способности к виршеплетству. Право слово, легче было ограбить казну Наваррского колледжа! Но написанные им баллады читались, заучивались, распевались студентами, уголовниками, бродягами по всей Франции!
Да боже ж мой, ведь это равно, что бисер перед свиньями метать! Рачительный хозяин все прибирает к рукам, что в хозяйстве пригодно. Поэма способна дать деньги? В работу ее - впрячь в упряжку! Но как это сделать, разве уловишь мысль в сети? - Ну, мы-то смогем, нам только волю дай!.. Так и являются на свет причудливые конструкции "авторского права", копирайта, дающие человеку возможность на протяжении всей жизни эксплуатировать единожды созданное творение.
Конечно, автор, как и всякий смертный, должен что-то кушать. Но для того, чтоб кушать и одеваться, не нужны миллиардные состояния. И уж точно для этого не надобно лишать всё остальное человечество права свободно пользоваться своими творениями, иначе ты не художник, а Плюшкин духа, тюремщик своего же гения.
...И вот где "жесточайшая цензура", вот она - власть "умственной тьмы", от которой наивный немецкий пастор мнил человечество избавленным... Если что - я не против книгопечатания; я против копирайта!