Степан Иванович умер

- Повесился – повесился - пвовес… - прошептал про себя Сергей, быстро открыл глаза и протер их, чтобы поскорей очнуться. – Нет, не я повесился, - сказал он уверенно. С трудом снял с себя плед, которым он накрылся перед тем, как заснул.
- Определенно, я жив… У-у-у, блин, где ж я так вчера локтем долбанулся?! – Он сосредоточился. - Стоп. А кто тогда повесился? Степа! Ё-мое, конечно!!! Как я мог его перепутать с собой?! Что делать-то?! – Сергей в растерянности  суетливо повел глазами по потолку. -   Нужно идти к Санычу. Какого хрена мы вчера разговорились про…?!
Молодой человек поднялся с дивана (это он сделал с большей легкостью, чем обычно, так как лежал поперек дивана, и ноги на протяжении всего сна валялись на полу). Сергей потянулся, потер рукой многодневную щетину, а затем окинул взором комнату, в которой он находился всю ночь: рядом с обшарпанным пустым столом в центре комнаты валялся его грязный плащ, чуть поближе к кровати раскинулись ботинки и носки, в углу беззвучно мерцал телевизор, за заляпанным окном была серая безлистная осень (кому-то, кто смотрит на улицу сквозь это окно может показаться, что осень – золотая. У меня, например, даже создавалось впечатление, что снег зимой не бесцветно-белый, а желтый с помидорными вкраплениями. В таком случае созерцатель в корне ошибается, потому что нижняя часть окна Сережиной  комнаты заблевана. «А зачем его мыть, так ведь веселее» - говорил он шокированным  посетителям своей комнаты).
Надевать носки Сергей не посчитал нужным и возможным. Поэтому свои грязные пятки он, сидя на диване, протолкнул одну за другой в давно уже потерявшие форму ботинки. Продвигаясь к двери, он рывком поднял плащ, натянул и продолжил путь. Дверь была не заперта, ему осталось лишь открыть ее и выйти.


Одновременно с сергеевой дверью распахнулась дверь напротив.  На соседнем пороге стояла фигура Саныча. Лицо его было помятым, хмурым и озадаченным. Остальной внешний вид выглядел таким же. Стиль его одежды весьма эклектичен: на ногах тапки, затем – треники, выше – черный фрак, надетый на ковбойку. Фрак достался Санычу в наследство от деда-пианиста, и был дорог ему как память о родственнике. Помимо фрака от музыканта Санычу перепало несколько пластинок с записью игры дедушки. Часто во время наших посиделок он заводил их, садился, нога на ногу, в кресло, и предавался размышлениям под музыку классиков.   
- Степа повесился! У себя дома повесился! – взволнованно прокричал Сергей.
- Ты еще скажи, что я повесился! Пойдем к окну, имеется повод для общения, - он продемонстрировал початую бутылку водки, зажатую в руке. Товарищи опустились на пол пролета ниже по лестничной клетке и остановились возле окна. – Есть чем закусить? -  спросил Саныч, ставя бутылку на подоконник. Сергей автоматически похлопал по карманам и вытащил из-за пазухи надгрызанный лимон.
- Ты, наверно, не понял, - продолжил Сергей. - Степа в своей квартире висит с веревкой на шее! Мне это отчетливо приснилось!
- Если бы я верил всем своим снам, то, например, пилотировал бы падающей орбитальной станцией «Мир», как мне приснилось намедни!
- Лично у меня нет никаких оснований не верить своим снам!
- Спокойно. А на чем Степа висел в твоем сне?
- Как «на чем»?! Натурально, на люстре! И какое значение это имеет? – изумился Сергей. – Нужно быстрей идти, снимать его!
- Не спеши, если Степа умер, то он никуда не убежит. Если это, конечно, не дядя-Степа милиционер повесился на люстре нашей стандартной N-этажки.
- Я полагаю, что юмор здесь не уместен! – обиженно пробормотал Сергей.
- Ладно, ладно! Будем размышлять трезво, - сказал Саныч, отхлебнув из горлышка, - Ты говоришь, что Степа в твоем сне висит на люстре. Это - полная ерунда. Недавно, когда я совершал плановую обработку своей квартиры от вредных насекомых,  я привязал к люстре свою швейную машинку, чтоб она не мешала мне покрывать пол ядохимикатами. А, привязав, я забыл про обработку, потому что люстра обвалилась и разбилась вдребезги об пол. Отсюда можно сделать вывод, что со Степой, если бы он повесился на люстре, случилось то же самое, что и со швейной машиной. А мог он повеситься в своей квартире лишь на дверной ручке или, возможно, на крючке для одежды. В связи с этим я ставлю под сомнение достоверность твоего сна. Однако мы окончательно проверим правдивость твоего сна, зайдя к Степе попозже, после того как навестим Василия. (Саныч достал сигарету из кармана ковбойки и прикурил). Ты, наверно, не обратил внимания, что мы вышли на лестницу одновременно. Я направлялся к тебе с целью сообщить, что наш друг Василий покончил с жизнью. Он повесился… 
- Как!!! И Васек?!
- Вообще-то я не привык доверять снам, но такое совпадение, наверно, не случайно. Наваждение это какое-то, или эпидемия, но Василий тоже повесился, и об этом я узнал так же, как и ты, из сна. В моем сне наш друг предстал предо мной висящим на турнике в коридоре собственной квартиры с веревкой на шее. Увидав такое, я поспешил за тобой. Одному снимать Васю с турника и тяжело, и, признаюсь, боязно. 
Саныч замолчал. Ветер за окном гнал сам себя и поэтому выл в исступлении, так как больше гнать было нечего. Улица – ветряная магистраль была полностью отдана его порывам. Сергей прислонился к стене и отвел взгляд в сторону. Он судорожно пытался осмыслить происходящее. Нужно сообщить обо всем милиции. А вдруг товарищи живы? Как тогда на такую дезинформацию отреагируют власти? Но Степа точно повесился, что бы там ни говорил Саныч…
- Пойдем, – произнес Саныч, кидая бычок в сторону. – Думаю, сначала направиться к Василию.
- Но, все же… - Сергей запнулся в неуверенности. Помолчав немного, он продолжил, -   Хорошо, ведь ты сам говоришь, что Степа уже никуда не убежит.
- Тем более, связанные, так сказать, одной целью, мы уже не имеем права идти далее поодиночке!


ЛИФТ НЕ РАБОТАЕТ. Нелегкий путь товарищей лежал через N этажей ниже по лестнице. То была вполне обычная лестница, коей жители городов ежедневно пользуются для передвижения.  Стандартное количество ступенек в каждом пролете. Потолок, как это не странно, тоже был обыкновенным, то есть имел белый цвет. Кафельные квадратики располагались на полу в шахматном порядке. Лампочки освещали путь 40-ваттовым светом. Они желтели всегда: и зимой, и летом, и днем, и при сумерках. Стены покрывала типовая зеленая краска. Периодически на стенах встречались фрески, содержавшие информацию разного характера. Некоторые из них повествовали о музыкальных или спортивных пристрастиях их создателей. Порою также встречались надписи, содержащие в себе лаконичные характеристики отдельных личностей, иногда с приложением к ним телефонных номеров (телефоны писались, по-видимому, для  того, чтобы читатель, дабы не обвинять автора в голословности его утверждений, мог, позвонив, сам убедиться в написанном изречении).
 Одна из надписей привлекла внимание молодых людей своей новизной, а так же формой отображения задумки художника. Синим маркером на стене было ровно выведено: «Дорогой созерцатель, если Вы  хотите выяснить один интересный факт, то идите отсюда». Чуть покачивающейся почти непрерывной стрелкой того же цвета было задано направление пути для заинтересовавшихся прохожих, то есть вниз по лестнице. 
- Гм! Как тебе? – спросил Сергей.
- Интригующий промоушн, - произнес Саныч, глядя на художество, - Что-то будет дальше! Но это должно интересовать нас только с той точки зрения, что нам по пути.
Пролет спустя стрелка прервалась еще одной надписью: «Полагаю, что уже можно перейти на «ты». Иди дальше и ты узнаешь...».
- Это уже черт знает, что такое! По-моему слишком затянуто! И вообще, кто тот балбес,  который так размалевал наш подъезд?! – прохрипел Саныч.
Еще несколько этажей прошагали товарищи, гонимые томительным предчувствием встречи с неведанным. На протяжении этого пути стрелка не останавливала своего движения. Однако минул очередной пролет, и появилась новая надпись: «Иди дальше и ты узнаешь потрясающее известие про Степана Ивановича Дмитриева!».
- Это уже точно чертовщина какая-то!!! – выпалил Саныч в возмущении. - Пойдем быстрей, надо посмотреть, чем это кончится! Кажется, хорошего окончания ждать нельзя.
- Точно. Особенно в свете всего происходящего. Но до Васиной квартиры - один этаж.
Оба друга пока они шли к этажу, на котором находился дом Василия, были заняты выбором дальнейшего пути: идти к повешенному, или спуститься еще ниже и посмотреть на финальный аккорд тирады графитчика. С одной стороны, труп товарища казался им более чем реальным. С другой – непонятные надписи неизвестного автора лишь будоражили их воображение, но манили своей  загадочностью. Друзья, наконец, спустились на этаж Василия и остановились. Через некоторое время Саныч решительно двинулся в сторону двери.


Ни чего странного в том, что дверь в квартиру Василия оказалась не заперта. Необходимо было сразу посветить Вас в события того вечера. Но делать это уже поздно, так как впоследствии Вы итак обо всем догадаетесь. Скажу сейчас лишь то, что вечер был напряженным. Есть такая книга, воспоминания какого-то купца, какой-то гильдии: «Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое». Так вот, чтобы в двух словах охарактеризовать происшествия давешнего вечера, можно к заглавию мемуаров купца прибавить слово «Выпитое». Прибавляйте куда хотите, хоть в конец, хоть в начало, хоть посредине; но  я бы сделал так: «Выпитое. Слышанное. Выпитое. Виденное. Выпитое. Передуманное. Выпитое.  Пережитое. Выпитое».
Они вошли в прихожую и огляделись. Было тихо. В коридоре одиноко тускнела лампочка, освещая аккуратно расставленные ботинки и тапочки вдоль стены напротив. На стене висело зеркало. В общем, все как обычно, только друзьям показалось, что в квартире слишком холодно. Они повозили ботинками об разноцветный тряпичный половичок возле двери и чуть не на цыпочках двинулись к месту, где коридор резко поворачивал к кухне, туда, где висел турник.
Неожиданно путь им преградил порыв холодного ветра, идущий, по-видимому, из распахнутого кухонного окна. Из-за поворота гурьбой вылетел ворох бумажных клочков вперемешку со сморщенными посеревшими листьями. Однако Саныч с Сергеем продолжили свой поход. Но, не успев заглянуть краем глаза за поворот, они встали двумя истуканами. Взору их явился полуспущенный с ноги черный носок соседа. С другой же пятки обладателя обеих ног в тот же момент под давлением ветра слетел тапочек и громко шлепнулся об линолеум. Товарищи резко переглянулись, не решаясь ступить ни шагу дальше. Так бы они могли стоять еще долго. Но их привлек знакомый голос, чеканивший из-за поворота: «гнать, дышать, вертеть, зависеть, видеть, слышать, ненавидеть, а еще держать, терпеть и обидеть, но смотреть». Первым опомнился Сергей и толкнул Саныча в плечо. Они поспешили на звук. Василий мерно раскачивался, уцепившись руками за турник. Он закрытыми глазами повторял в той же последовательности глаголы русского языка, составляющие известное исключение из правил. Когда друзья не без сопротивления снимали его с турника, он открыл глаза и громогласно произнес «зиждиться» (тоже исключение из общего числа глаголов второго спряжения).


Василий был аккуратно уложен на кровать. Из-под одеяла он оглядывал друзей пустыми глазами. 
- А это все оттого, это все оттого, что мы вчера заговорили о самоубийстве, - предположил Сергей, садясь возле кровати. Мысли в его голове путались.
- Да уж! Если б знал, что этот разговор будет воспринят нами настолько всерьез, то ни за что бы его не поддержал, -  ответил Саныч, переводя дух. Он тщетно пытался сосредоточиться, но причинно-следственная связь событий безвозвратно ускользала из его рук. – Да и все эти вчерашние  разговорчики о смысле жизни, разбавляемые вермутом, считаю абсолютно пустыми! Сегодня, кажется, более удачный случай говорить о назначении жизни. Ведь мы с тобой, Серега, как это не банально и, может быть, немного неподходяще к моменту звучит, заглянули в глаза смерти.
- Я понял точно, надо жить, - неожиданно заявил Сергей. - Это просто невозможно, по крайней мере, для меня, не жить. Надо кривляться, смеяться, хамить, любить,  капризничать, вести себя необъяснимо!
- Гнать, дышать, вертеть, зависеть, видеть, слышать, ненавидеть, а еще держать, терпеть и обидеть, но смотреть… - протараторил Василий.
- Да, да. И это тоже.
- Для тебя-то, может, капризничать и является необходимостью. Только какой прок от этого. А если все начнут подчиняться только своим капризам? Заработает ли от этого лифт в подъезде, купишь ли ты пиво на опохмел? И вообще, передо мной уже не Серега, а какой-то отец Зосима со своими проповедями. Обличив свои чувства в слова, ограничив их строгими рамками орфографии, не думаешь ли ты, что донес до меня истину?.. Сергей, ты не прав.
- Наверно, я не прав. Но это вряд ли что-то изменит. Я мог бы и не говорить всего этого, если б не захотел. Ведь придавать решающее значение разуму, значит лишать себя свободы. Однако сейчас я хочу выяснить одно, повесился ли Степа?
- Тогда вперед! – поднялся со стула Саныч.
- Я с вами, - пробормотал Василий, привстав с кровати. Вася ничего не знал об утренних происшествиях: о том, что Степан умер, и что среди мертвых побывал он сам. Однако, кряхтя,  он поднялся и поплелся за друзьями.


- И все-таки у жизни есть смысл, - утвердил Саныч, шагая вверх по лестнице. – Я в этом более чем уверен. Жить нужно так, чтобы о тебе осталась память.
- А как же Гитлер? Его часто вспоминают. И не самыми добрыми словами, - ответил Сергей и обогнал Саныча.
- Не важно, какими словами тебя вспоминают. Главное – ты часть общества, ты внес вклад в его развитие. Даже негативный вклад впоследствии обращается в плюс для людей, если они об этом вкладе вспоминают и его переосмысливают. Правда, пока что я ничего памятного не сделал. Зато многое переосмыслил. Еще очень важно, чтобы все делалось бескорыстно.  Не память о человеке – самоцель его поступков, цель -  результат деятельности.
- Я вот ничего не изобрел и вряд ли займусь изобретательством или каким-нибудь художеством. Дерева я не посадил, дом не построил, ребенка  не вырастил. И в связи с этим меня никто не запомнит. Что ж тогда: жизнь моя не имеет смысла? 
- И моя… - произнес Вася, который плелся за основной группой.
- Так надо стремиться! Ваша жизнь только начинается! – ободрил их Саныч.
- Топтать землю и дышать воздухом – смысл прожитого мною отрезка! – не без сарказма произнес Сергей.
- А смерти… смысл… - промямлил Василий.
В подъезде водрузилась полная тишина. Она  нарушалась лишь бульканьем ржавой воды в батареях. Мутная жидкость стремилась по всем изгибам радиатора, спотыкалась об металлические пороги и кубарем летела во тьму, направляемая непреклонными стенками труб. Но и движение воды тоже в мгновение затихло, толи высохла она в одночасье, толи ее вообще не было.
- Хм. Интересный поворот событий, – сказал Саныч, остановившись. – Все имеет смысл. И я думаю, что смерть…
Где-то внизу грохнула дверь. «Скорей всего вход в подъезд». Гул эхом прочеканил сквозь всю лестничную клетку и, пронизав друзей, устремился ввысь.
- Быстрее! – промолвил Сергей и зашагал вслед за эхом. Остальные поспешили за ним.
Невозможно было не заметить, что на улице стемнело. Оконные стекла напрочь лишились своей прозрачности. Лампочки наполнили все пространство затхлой желтизной таким образом, что затхлыми стали и стены, и потолок, и кафель на полу. Люки мусоропровода зияли темнотой раскрытых пастей. Обколотости  ступенек обнажали поржавевшие наконечники железобетонной конструкции. Куски кафеля  смешались с  плевками и окурками и превратились в скрипящее под ногами месиво. Шестерни и болты, работавшие в свой стонающий и трещащий унисон, то ускоряли, то замедляли движение лифта, который хаотично носился между этажами. Свет из его зарешеченной кабины кидался на все подряд, создавал неуловимые в своей переменчивости тени. Стрелки между надписями на стенах кололи остриями поднимавшихся по лестнице. Бесконечное повторение однообразных движений, ступеней, шагов, прутьев, поручней, грязи, блевотины, гнили…   
Вот она, в темном углу (пожалуй, это единственный этаж, где не горит лампочка) квартира Степы. С рывка отворилась дверь. Яркий свет затмил друзьям глаза. Все светильники в доме сияли. Скорее, в Степину комнату. Вперемешку с обрывками от упаковок Анальгина на полу валялись осколки от водочной бутылки и детали конструктора «Лего». Посреди комнаты на белой простыне, разостланной на полу, стояла лесенка, построенная из того же конструктора, с тремя пластмассовыми человечками, поднимавшимися по ней. На шее одного из них болталась «удавка», сделанная из черной нитки. Где Степан?! Между кроватью и стулом, в углу комнаты не шевелясь, с закрытыми глазами, лежал Степан. Друзья одновременно рванулись к телу и начали его трясти.


Степа проснулся один в своей комнате. Свет теплого весеннего солнца проникал в каждый закоулочек комнаты. Сквозь открытое окно, слегка поигрывая шторой, легкими волнами затекал ветерок. Степа полежал еще немного в кровати, затем отодвинул белоснежный пододеяльник и, присев на кровать, окунул ноги в мягкие тапочки. Он улыбался.
Степан тщательно помылся. Чуть прохладные струйки душа скользили по лицу, плечам, груди… Вода сходилась в неспешно крутящийся водоворот возле стока и постепенно исчезала в нем. Степа не стал вытираться, капельки воды довольно быстро высыхали сами по себе. Через некоторое время он уже сидел за залитым солнцем столом и пил чай. Позавтракав, он решил переодеться для прогулки. Нельзя упускать такое утро. Белая футболка, бежевые брюки и ботинки показались ему наиболее подходящими. Зазвонил телефон, но Степан не стал снимать трубку, чтобы не утратить нужного настроя.
Он уже на лестничной клетке. Радость приближения к улице настолько переполнила его, что он чуть не лишился рассудка. Не видя ничего перед собой, Степа с легкостью спускался по ступеням. Как будто лестница превратилась в горку. Ему хотелось поделиться своей радостью со всеми. Пару раз он что-то выкрикнул в возбуждении, но в подъезде никто не отозвался.  И тут,  в кармане брюк он нащупал фломастер. Без раздумий он начал писать что-то на стену. Кое-где на стене виднелись затершиеся или выцветшие надписи подобного же содержания, что оставлял на ней Степан. Он взял фломастер в вытянутую правую руку так, чтобы маркер оставлял на стенах подъезда линию по ходу его движения. Написав последние слова возле двери на улицу, он вышел навстречу прохладному зною.
 Больше он не возвращался. На стене первого этажа подъезда синими буквами было выведено: «Степан Иванович умер».