Не пытайтесь оглянуться. Фредрик Браун

Fredric Brown (1906—1972). Don't Look Behind You

     Не теряйте времени: устройтесь поудобнее и расслабьтесь. Постарайтесь получить удовольствие от чтения, ибо этому рассказу суждено оказаться последним в вашей жизни, или, во всяком случае, одним из последних. Прочитав его, вы можете посидеть немного в надежде потянуть время, можете, придумав себе предлог, побродить по дому, квартире или офису – в зависимости от того, где вы раскрыли этот номер журнала; но рано или поздно вам придется встать и покинуть ваше пристанище. Там-то я вас и ожидаю – снаружи. Впрочем, не обязательно. Возможно, что и в самой комнате.
     Конечно, вы считаете это шуткой. Вы полагаете, что это обычный рассказ, среди других под журнальной обложкой, и что, на самом деле, я имею в виду вовсе не вас. Вот так и продолжайте считать. И всё же справедливости ради согласитесь, что я вас честно предупредил.
     Харли заключил со мной пари, что мне это окажется не под силу. Он поставил алмаз, о котором не раз мне рассказывал, будто тот величиной с его голову. Теперь вы понимаете, почему я вас должен убить. И почему сначала должен сообщить вам как, почему, ну и всё остальное. Это одно из условий пари. Можно сказать, "изюминка" посетившей Харли идеи.
     Для начала я расскажу вам о Харли. Он высокий, красивый, с хорошими манерами и совершенно без предрассудков. Внешностью он напоминает Роналда Колмана, только повыше. Он одевается словно на миллион долларов, хотя ничего бы не изменилось, одевайся он проще; я имею в виду, что он выделялся бы среди толпы, будь на нем даже рабочий комбинезон. Когда имеешь дело с Харли, испытываешь на себе его волшебное обаяние, своим насмешливым взглядом он буквально очаровывает тебя, и ты уже ни о чем не можешь думать, кроме как о роскошных дворцах, дальних странах и веселой музыке.
     Джастина Дина он встретил в Спрингфилде, штат Огайо. Джастин был забавного вида коротышкой со скромной профессией печатника. Он работал на "Атлас принтинг энд ингрэйвинг кампэни" и был самым обычным маленьким человечком – полной противоположностью Харли. Трудно было найти двух более непохожих людей. Джастину было всего тридцать пять, но он уже почти совсем облысел и был вынужден носить очки с толстенными стеклами, так как растратил зрение, овладевая высотами своей профессии. Он был замечательным печатником и гравером, можете мне поверить.
     Я никогда не спрашивал у Харли, какие ветры занесли его в Спрингфилд, но, оказавшись там, он в тот же день, едва успев зарегистрироваться в "Касл-отеле", наведался в "Атлас", чтобы заказать себе визитные карточки. Случилось так, что в это время Джастин Дин был один в мастерской и заказ Харли пришлось принимать ему. Харли заказал карточки с выгравированным изображением, самые лучшие. Он всегда выбирал всё только самое лучшее.
     Едва ли Харли обратил на Джастина внимание в тот день, ему просто незачем было это делать. Однако Джастину Харли сразу бросился в глаза: он увидел в нем человека, на которого всегда мечтал быть похожим. Другое дело, что это было невозможно, ибо большинство достоинств Харли относились к числу тех, которые нельзя приобрести, – с ними нужно родиться.
     Джастин сам изготовил клише для карточек и сам же их отпечатал. Это была великолепная работа – как раз то, что, по его представлению, могло быть достойно такого человека, как Харли Прентис. На карточках были выгравированы только имя и фамилия, и ничего больше: именно так выглядят визитные карточки действительно уважаемых людей.
     В надпись на карточках, выполненную изящной прописью, Джастин вложил всё свое мастерство – ее линии были совершенны. И труд его не пропал даром. На следующий день, явившись за заказом, Харли взял в руки одну из карточек, какое-то время пристально рассматривал ее, а потом, переведя взгляд на Джастина и словно видя его впервые, спросил: "Кто это сделал?"
     Маленький Джастин, которого так и распирало от гордости, сказал. Харли, улыбнувшись, заявил, что это работа настоящего художника, и пригласил его вечером пообедать с ним в Голубой комнате "Касл-отеля".
     Вот так Харли и Джастин оказались вместе. Но Харли был осторожен. Он подождал, пока не узнает Джастина как следует, прежде чем спросить у него, сможет ли тот изготовить клише для пяти- и десятидолларовых банкнот. У Харли были связи; он мог наладить сбыт большого количества банкнот через нужных людей, и, что самое главное, он знал, где достать бумагу с вделанными в нее шелковыми нитями, отличить которую от настоящей было по зубам только экспертам.
     Итак, Джастин оставил работу в "Атласе" и вместе с Харли отправился в Нью-Йорк, где они для отвода глаз открыли маленькую печатную мастерскую на Амстердам-авеню, южнее Шерман-сквер, и принялись за дело. Джастин трудился не покладая рук. Никогда в жизни ему не приходилось еще так много работать. Помимо того, что он занимался изготовлением клише для банкнот, он выполнял заказы, поступающие в мастерскую законным путем, чтобы участвовать в оплате расходов.
     Он работал день и ночь почти целый год, делая одно клише за другим, и каждое последующее было чуточку лучше предыдущего. Наконец были получены клише, которыми Харли остался доволен. В тот вечер они обедали в "Вальдорф-Астории", празднуя успех, а затем отправились на прогулку по лучшим ночным клубам. Веселье их стоило Харли целого состояния, но это не имело значения, потому что с этого момента их ожидало богатство.
     Они пили шампанское, и Джастин, который пил шампанское первый раз в жизни, захмелел настолько, что совершенно потерял человеческий облик. Харли рассказал ему потом о всех его выходках, но, похоже, нисколько на него не сердился. Он отвел Джастина в его номер в отеле и уложил в постель, однако еще два дня после этого Джастина мутило. Но это уже тоже не имело значения – ведь их ожидало богатство!
     Потом Джастин начал печатать банкноты со своих клише, и жизнь их отныне потекла по-другому. Джастину уже не надо было так много работать: он возвращал большинство клиентов, обращавшихся в мастерскую, ссылаясь на отставание от графика. Исполнялось лишь то количество заказов, которое позволяло им сохранять фасад. За фасадом же этим Джастин делал пяти- и десятидолларовые банкноты, и богатство их стало реальностью.
     Харли познакомил его с новыми людьми. В их числе был Булл Мэллон, в руках у которого был второй конец цепочки, именуемый сбытом. Булл Мэллон имел бычью комплекцию, что и было отражено в его прозвище. Его лицо никогда не улыбалось и никогда не изменяло своего выражения, разве что когда он держал у голых ступней Джастина зажженные спички. Но это было позже, когда он хотел, чтобы Джастин рассказал ему, где спрятаны клише.
     Познакомился Джастин и с капитаном Джоном Виллисом из департамента полиции, который был дружен с Харли и получал от него определенную долю из заработанных ими денег; но в том не было никакой беды, так как оставалось еще предостаточно и они всё равно чувствовали себя богачами. Среди людей, которых он узнал в то время, был и известный артист – настоящая эстрадная звезда, и владелец весьма солидной нью-йоркской газеты, и другие люди, столь же значительные, хотя и в кругу несколько менее респектабельном.
     Джастину было известно, что Харли имеет долю еще во множестве других предприятий, кроме маленького монетного двора на Амстердам-авеню. Некоторые из этих дел порой требовали его отлучки из города, обычно на выходные. Джастин так никогда и не узнал, что же произошло в тот день, когда Харли был убит, кроме того, что Харли уехал из города и не вернулся. Нет, разумеется, весть об убийстве не обошла его. Он знал, что полиция обнаружила тело Харли – с тремя пулевыми отверстиями в груди – в самом дорогом "люксе" лучшей гостиницы Олбани. Даже в отношении места, где его найдут мертвым, Харли Прентис не отказался от своего принципа всегда выбирать только всё самое лучшее.
     И всё же с достоверностью Джастин знал только то, что в ночь убийства у него раздался длинный телефонный звонок, – должно быть, уже только минуты отделяли его от момента, когда газеты сообщили об обнаружении полицией тела Харли.
     В трубке он узнал голос своего компаньона, как всегда спокойный и приветливый.
     – Джастин, – прозвучало на другом конце провода, – немедленно ступай в мастерскую и избавься от клише, бумаги и всего остального. При встрече я тебе всё объясню.
     – Хорошо, Харли, – произнес в ответ Джастин.
     – Молодчина.
     Джастин поспешил в мастерскую, собрал клише, бумагу и пачки имевшихся там фальшивых банкнот на несколько тысяч долларов. Упаковав в один сверток бумагу и банкноты, а в другой, поменьше, медные клише, он, не оставив в мастерской и намека на то, что здесь когда-то был монетный двор в миниатюре, вышел на улицу.
     Он призвал на помощь всю свою осторожность и изобретательность, чтобы избавиться от свертков. Первый из них он под чужим именем сначала сдал на хранение в один из больших отелей, выбрав тот из них, где ни он, ни Харли никогда не останавливались, – чтобы затем, воспользовавшись удобным случаем, отправить его в мусоросжигательную печь. Лучшего способа сбыть с рук бумаги трудно было придумать. Прежде чем опустить сверток в мусоропровод, он убедился, что в печи есть огонь.
     Для клише такой вариант не годился: в огне исчезнуть бесследно они не могли. Поэтому он, купив билет на паром, предпринял путешествие на Стейтн-Айленд и где-то на середине залива выбросил второй сверток в воду.
     Сделав, таким образом, всё, что ему велел Харли, и сделав это тщательно и хорошо, он вернулся в отель – в свой, а не в тот, где он избавился от бумаг – и лег спать.
     Наутро он прочитал в газетах, что Харли убит. Известие его ошеломило. Это казалось невероятным – кто-то пытался над ним подшутить. Он знал, что Харли еще вернется к нему. И он был прав: Харли действительно вернулся, но это случилось позже – там, на болоте.
     Как бы то ни было, Джастин должен был всё разузнать сам, так что ближайшим поездом он отправился в Олбани. Должно быть, он был уже в пути, когда полиция нагрянула к нему в отель. Там они, наверное, и узнали, что он интересовался поездами на Олбани, ибо, когда он ступил на перрон, его уже ждали.
     Джастина отвели в полицейский участок, где день за днем в течение долгого времени его донимали вопросами. Людям, ведущим расследование, довольно быстро удалось установить, что он не мог убить Харли, так как находился в это время в Нью-Йорке, однако каким-то образом они узнали об истинном назначении печатной мастерской на Амстердам-авеню и полагали, что это поможет им выйти на убийцу Харли. Впрочем, производство фальшивых банкнот интересовало их и само по себе, – может быть, даже больше, чем собственно убийство.
     Снова и снова задавали Джастину Дину одни и те же вопросы, а он, не зная, что на них отвечать, упорно молчал. Ему по нескольку дней подряд не давали спать, – казалось, этот кошмар никогда не кончится. Но, видно, очень уж им нужно было узнать, где спрятаны клише. Ах, как ему хотелось сказать, что клише находятся в надежном месте, откуда их уже никто никогда не сможет достать! Но этого нельзя было говорить, иначе пришлось бы признать, что они с Харли действительно занимались изготовлением фальшивых банкнот.
     Полиция разыскала их мастерскую, но не обнаружила там никаких улик. Джастина больше не за что было задерживать, однако он об этом не знал, и ему даже в голову не приходило потребовать себе адвоката.
     Он настаивал на встрече с Харли, но ему упорно отказывали. Наконец, когда в полиции поняли, что он и в самом деле не верит в смерть Харли, ему показали чей-то труп, сказав, что это Харли и есть. Ему и самому показалось это правдой, хотя, мертвый, Харли совершенно не был на себя похож. Ему не хватало всегдашнего великолепия.  Джастин поверил, но сомнения в нем всё же остались. После этого он совсем замолчал и не проронил ни слова, даже когда его в течение многих дней лишали сна, направив в глаза яркий свет от лампы, и хлестали по щекам, чтобы он не уснул. Против него не использовались ни дубинки, ни резиновые шланги – ему просто не давали спать – и лупили, лупили по щекам. Через некоторое время он совсем перестал ориентироваться в окружающем и уже не смог бы отвечать на вопросы, даже если бы захотел.
     Потом Джастин оказался в какой-то белой комнате, где он лежал на кровати. Об этом времени в памяти у него сохранились только терзавшие его кошмары, он звал Харли и ужасно страдал, не в силах понять, жив Харли или нет. Постепенно сознание начало возвращаться к нему, и он понял, что больше не желает оставаться в этой комнате. Он хотел выбраться отсюда, чтобы попытаться найти Харли. И если Харли мертв, он должен был найти его убийцу и уничтожить, кем бы тот ни был, потому что Харли на его месте поступил бы точно так же.
     Он начал притворяться и вести себя очень разумно – так, как, ему казалось, хотели, чтобы он себя вел, врачи и сиделки. И спустя некоторое время ему отдали одежду и отпустили.
     Теперь он уже не был таким простачком, как раньше. Решая, что делать дальше, он пытался представить, что бы ему посоветовал Харли. Разумеется, полиция будет следить за ним, полагая, что он их выведет на клише: откуда им было знать, что те покоятся на дне залива? Поэтому он покинул Олбани, предварительно постаравшись избавиться от слежки, и сначала добрался до Бостона, а уже оттуда на катере до Нью-Йорка, вместо того чтобы ехать напрямик.
     Прежде всего он отправился в мастерскую. Он проник туда через черный ход, убедившись вначале, что место не охраняется. В помещении был жуткий беспорядок, – очевидно, здесь проводили самый тщательный обыск, в надежде наткнуться на клише.
     Харли, конечно, там не оказалось. Джастин покинул мастерскую и из телефонной будки в ближайшей аптеке позвонил в их отель и справился о Харли. Ему ответили, что Харли там больше не живет. Тогда, чтобы в отеле не смогли догадаться, кто звонит, он спросил Джастина Дина и услышал, что такой там тоже уже не числится.
     Послонявшись по городу, он зашел в еще одну аптеку, решив позвонить кому-нибудь из друзей Харли. Для начала он набрал номер Булла Мэллона и, поскольку Булл был другом, назвался и спросил, не знает ли тот, где сейчас Харли.
     Булл Мэллон не обратил на его вопрос никакого внимания; голос его казался возбужденным, он спросил:
     – Дин, клише у лягавых?
     Джастин ответил, что нет, что он им ничего не сказал, и снова спросил о Харли.
     – Ты дурак или прикидываешься? – прорычал Булл.
     Но Джастин только снова повторил свой вопрос. Тогда уже совершенно другим тоном Булл спросил, где он находится и, дождавшись ответа, сказал:
     – Харли здесь с нами. Ему приходится скрываться, но с ним всё в порядке, Дин. Оставайся в аптеке, сейчас мы за тобой заедем.
     Они действительно приехали, Булл Мэллон и с ним еще двое. Они сказали, что Харли прячется в одном укромном местечке в Нью-Джерси и как раз туда они сейчас направляются. Усевшись на заднем сидении между двумя незнакомыми парнями, Джастин поехал с ними; Булл Мэллон вел машину.
     Когда Джастина подобрали, было уже далеко за полдень; они ехали весь вечер и большую часть ночи – Булл выжимал из машины всё что можно, так что Нью-Джерси давно должен был остаться позади и за окнами простиралась если не Каролина, то, по крайней мере, Вирджиния.
     Небо уже начало сереть, предвещая близкий рассвет, когда они остановились у какой-то хижины, судя по всему некогда используемой в качестве сторожки. Место было пустынным на многие мили вокруг, связанное с внешним миром одной-единственной тропой, достаточно, впрочем, ровной, чтобы по ней могла проехать машина.
     Джастина завели в хижину и усадили, привязав к стулу. Ему заявили, что Харли здесь нет, но якобы он передал им, что Джастин расскажет, где находятся клише, – а иначе ему отсюда не выбраться.
     Джастин им не поверил, он понял, что они надули его, говоря о Харли, но, коль скоро речь зашла о клише, это уже не имело значения. Он с легким сердцем, без утайки рассказал им, что сделал с клише, ибо скрывать это не имело смысла, так как достать их со дна было невозможно, а в полицию Булл и его приятели обращаться бы не стали.
     Ему не поверили. Булл кричал, что он хочет их обдурить. Потом его начали пытать. Его били, кололи ножами, прижигали голые ступни спичками и горящими сигарами, вонзали под ногти иголки. В перерывах между пытками ему задавали вопросы и, когда он, если мог говорить, продолжал твердить свое, его снова продолжали пытать.
     Это длилось много дней и ночей – Джастин не знал сколько, но очень много. Раз его мучители исчезли на несколько дней и оставили его, связанного, без капли еды и питья. Вернувшись, они начали всё сначала. Всё это время Джастин надеялся, что Харли придет ему на помощь, но Харли не пришел – тогда не пришел.
     Наконец весь этот ад, который был ему устроен в хижине, закончился, – во всяком случае, больше он об этом ничего не помнил. Должно быть, Булл с его приятелями решили, что он умер, – возможно, они были правы, или, по крайней мере, не очень далеки от истины.
     Очнулся он на болоте. Он лежал на мелководье, лицо его было над водой. Видимо, он очнулся оттого, что, повернувшись, погрузил лицо в воду. Наверное, его сочли мертвым и бросили в болото, но его вынесло на мелководье прежде, чем он успел утонуть, и последний проблеск сознания заставил его повернуться на спину.
     Я почти ничего не помню о Джастине на болоте; всё это длилось ужасно долго, но в памяти моей сохранились только какие-то обрывки. Сначала я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой; я просто лежал в воде – лицом вверх. Я помню, что наступила ночь и меня объял холод, я наконец смог чуть-чуть двигать руками, и мне удалось немного отползти от воды. Теперь я лежал в грязи, а в воде оставались только ноги. Я уснул или снова впал в забытьё, а когда проснулся, уже занималось серое утро. Вот тогда-то и пришел Харли. Наверное, я звал его, и он услышал.
     Он стоял, как всегда одетый с иголочки, тут же на болоте и смеялся, глядя, как я валяюсь, словно бревно, наполовину в воде, наполовину в грязи. Я встал на ноги, и боль покинула меня.
     Мы пожали друг другу руки, и он сказал:
     – Ну что, Джастин? Давай-ка выбираться отсюда.
     Я так ему обрадовался, что даже расплакался. Он дружески посмеялся над моей слабостью и велел опереться на его плечо, но разве я мог это сделать? Я с ног до головы был в грязи и болотной слизи, а он, в своем шикарном белом костюме, словно сошел с обложки модного журнала. И за всё время, пока мы выбирались из этого болота, за те несколько дней и ночей, что мы провели там, он не только умудрился ни разу не замочить своих брюк, но даже ни одна прядь волос не выбилась из его прически.
     Я попросил его только идти впереди и показывать дорогу; так он и шагал, время от времени оборачиваясь, чтобы улыбкой или дружеским словом ободрить меня. Иногда я падал, и он терпеливо ждал, пока я поднимусь, потому что я не хотел, чтобы он возвращался и помогал мне. Я полз, когда ноги уже отказывались держать меня, и вплавь одолевал ручьи, через которые он легко перепрыгивал.
     Дни сменялись ночами, и иногда я засыпал, и какие-то твари начинали ползать по мне – я ловил их и ел, а может быть, мне это только снилось. Еще я помню, что временами до меня доносились какие-то звуки, словно где-то играл орган, я видел ангелов в вышине и чертей – в черной воде под ногами, но, наверное, всё это мне просто мерещилось.
     – Еще немного, Джастин, – подбадривал меня Харли, – мы выберемся отсюда. Скоро всё будет позади.
     И мы выбрались. Мы вышли к полю, засеянному кукурузой, однако ее стебли, ростом до пояса, были без початков. Я еще сильнее ощутил голод, но мы пошли дальше и скоро наткнулись на родник. Его прозрачные струи не шли ни в какое сравнение с вонючей болотной жижой. Харли посоветовал мне помыться и выстирать одежду, я послушался его, хотя мне не терпелось отправиться дальше, чтобы найти где-нибудь пищу.
     Мой вид был ужасным; я отстирал одежду от болотной грязи, но это были сплошные отрепья, к тому же я не мог ждать, когда они высохнут, и натянул их мокрыми. Босые ноги и всклокоченная борода довершали картину.
     Продолжив путь, мы вскоре увидели перед собой маленький фермерский домик – лачугу всего из двух комнат. Я ощутил запах свежего хлеба, только из печи, и, одолев последние несколько ярдов бегом, постучал в дверь. Дверь открыла женщина с уродливым лицом, но не успел я сказать и слова, как она, увидев меня, захлопнула ее перед моим носом.
     Не знаю, как мне удалось это сделать (может, присутствие Харли придало мне сил, хотя я не помню, был ли он там как раз в тот момент), но я, выхватив полено из сложенной у двери поленницы, выломал дверь и, бросившись на женщину, убил ее. Она громко вопила о пощаде, но я всё равно убил ее. А потом я принялся есть хлеб – горячий свежий хлеб...
     Я всё время смотрел в окно, пока ел, и увидел, как через поле к дому бежит какой-то мужчина. Найдя нож, я, как только он показался в дверях, зарезал его. Убивать с помощью ножа оказалось куда проще, мне этот способ понравился.
     Я еще поел хлеба, внимательно через все окна наблюдая за тем, что происходит снаружи, но никто больше не пришел. От горячего хлеба у меня разболелся живот. Скрючившись, я лежал на полу, пока боль не утихла, а потом уснул.
     Было еще темно, когда Харли разбудил меня.
     – Пойдем отсюда, – сказал он. – Надо, чтобы рассвет застал тебя как можно дальше от этого места.
     Я знал, что он прав, но не стал торопиться. С некоторых пор, как вы можете догадаться, я стал значительно умнее. Сначала надо было закончить с кое-какими делами. Я нашел спички и зажег лампу. Потом обшарил лачугу в поисках того, что мне может пригодиться. Я нашел одежду хозяина, она оказалась мне почти впору: пришлось только завернуть манжеты на брюках и рубашке. Туфли его были огромными, но это было даже кстати, так как мои ноги страшно распухли.
     Я нашел бритву и побрился, это заняло много времени, потому что рука была нетвердой, но я был осторожен и не очень порезался.
     Мне пришлось немало попотеть, прежде чем я нашел их деньги, но в конце концов поиски увенчались успехом. Денег было шестьдесят долларов.
     Забрал я и нож, предварительно наточив его. Это был обыкновенный, без затей разделочный нож с костяной рукояткой, однако с великолепным стальным лезвием. Вы и сами в этом убедитесь – теперь уже совсем скоро. Ему не раз приходилось бывать в деле.
     Наконец мы ушли. Харли посоветовал мне держаться подальше от шоссе и постараться выйти к железной дороге. Это было нетрудно, так как среди ночного безмолвия мы уловили вдали паровозный гудок и знали в каком направлении нужно идти. А с помощью Харли добраться до рельсов оказалось и вовсе просто.
     Вам ни к чему подробности о том, что было дальше. Я имею в виду встречу со стрелочником и тем бродягой, которого мы нашли спящим в заброшенном руднике, а также историю, в которую я чуть не влип, столкнувшись в Ричмонде с полицией. После этих встреч я понял, что мне не следует разговаривать с Харли, если поблизости есть кто-нибудь из посторонних. Харли прятался от них – уж не знаю, как ему это удавалось, – и так как они даже не догадывались о его присутствии, то считали, что у меня не все дома, когда я заговаривал с ним. В Ричмонде я купил приличную одежду и постригся; у человека, которого я убил в парке, оказался бумажник с сорока долларами, так что я снова был при деньгах. Автобусом я добрался до Филадельфии, и Харли пожелал, чтобы я там задержался на некоторое время. Поэтому я устроился на работу в небольшую печатную мастерскую, – правда, оттуда меня скоро уволили, но зато на следующей работе я продержался уже неделю. Мне не терпелось отправиться в Нью-Йорк, где я рассчитывал без особых проблем найти Булла Мэллона. Труднее было с теми двумя парнями, что помогали ему, так как я знал их только по именам.
     Но Харли продолжал настаивать, что мне не следует торопиться, что у меня нет достаточной подготовки, а эти парни гораздо здоровее меня и прекрасно знают свое дело. Харли говорил, что сначала мне надо бы набить руку, и, должен сказать, времени мы зря не теряли.
     И вот мы здесь. Я теперь многому научился. Я уже не боюсь, что меня могут выгнать с работы, никто не считает меня чересчур странным, и в глазах окружающих, когда они смотрят на меня, я уже не читаю страха. Я разговариваю с Харли только в нашей комнате, и то очень тихо, чтобы соседи не подумали, что я говорю сам с собой. И еще я научился пользоваться ножом – быстро и точно. Вы почти ничего не почувствуете.
     Причиной пари, о котором я вам рассказывал, стало то, что, по мнению Харли, одно дело – убить кого-нибудь, кто ни о чем не подозревает, и совсем другое дело – подкараулить человека, который всё время настороже, вроде Булла Мэллона или Хэрри с Карлом. Он по-прежнему считал меня не готовым для такой работы, и тогда я поспорил с ним, что могу предупредить человека, что собираюсь его зарезать, сообщить ему все подробности: почему и примерно когда – и при этом всё равно добиться своего. Харли пари принял.
     Теперь ему придется признать свой проигрыш, ибо до исхода дела осталось совсем немного. Конечно, вам трудно в это поверить. Вам кажется, что вы читаете обычный рассказ, каких много в любом журнале. Такова человеческая натура: вам представляется невероятным, что рассказ этот есть только в одной-единственной книжке – той, что вы сейчас держите в руках. И даже если я расскажу вам, как всё было сделано, едва ли это вас убедит.
     В том и состояло мое преимущество перед Харли, что ему ни за что было не догадаться, к какому способу я собираюсь прибегнуть. Откуда ему знать, что для печатника моей квалификации нет ничего проще, чем заменить в журнале один рассказ на другой.
     Как раз сейчас, когда за окнами уже глубокая ночь, я набираю рассказ на линотипе в той самой мастерской, в которой работаю днем. Я даже получил разрешение босса, сказав ему, что собираюсь напечатать рассказ, который написал мой друг, чтобы преподнести ему сюрприз, – и пообещал, что расплавлю шрифт, как только сделаю пробный оттиск.
     Я уже знаю, каким журналом воспользуюсь, так как остановился на нем не случайно: в нашей мастерской можно подобрать шрифт такой же гарнитуры и кегля. И у нас есть бумага, качество которой как нельзя лучше соответствует той, что в журнале. Под рукой у меня и свежий номер.
     После того как закончу, я сверстаю набор в страницы, а затем выдерну из журнала рассказ с тем же количеством страниц, что и в моем. Я пронумерую страницы в соответствии с тем рассказом, что был в журнале, и на пробном прессе напечатаю набор с двух сторон листа.
     Из-за усадки, литеры в моем рассказе будут чуть-чуть меньше, но если вы не печатник, то едва ли заметите это.
     Так же просто мне будет напечатать страницу с содержанием и написать коротенькую аннотацию к моему рассказу. Возможно, вы полагаете, что без этого можно было бы обойтись и что незачем мне быть столь щепетильным, но Харли всегда нравилось, чтобы работа была сделана мастерски, и я его не подведу.
     Я разрежу рассказ на страницы и вставлю его в журнал; вы не заметите никакого изъяна, даже если по какой-либо причине обратите внимание на качество переплета. Не забывайте, что я делал пяти- и десятидолларовые банкноты, которые невозможно было отличить от настоящих, и, в сравнении с той работой, нынешняя – сущая безделица.
     Завтра я зайду в какой-нибудь газетный киоск или аптеку – теперь-то вы уже знаете куда – и оставлю эту книжку среди прочих, с виду таких же. Затем мне только останется дождаться, когда вы ее купите.
     Что будет дальше, я сказать пока не могу. Но можете не сомневаться, что после того, как вы купили этот журнал, я повсюду следовал за вами по пятам. И будьте уверены, что к этому времени, когда вы читаете рассказ, я уже знаю о вас всё, что мне нужно.
     Остальное зависит от обстоятельств, которые станут мне известны лишь после того, как я окажусь рядом с вами. Возможно – если мне удалось это сделать – я уже в самом доме. А может, даже в одной с вами комнате, и теперь наблюдаю за вами из укромного места, дожидаясь, когда вы закончите читать. Может быть, я сижу рядом с вами в трамвае или поезде метро, если вы раскрыли журнал там. А возможно, я нахожусь у пожарного выхода вашего номера в отеле. Но в том, что я рядом с вами, можете не сомневаться.
     Этот холодок, что пробежал у вас по спине, – не окно ли, открываемое бесшумно, ему причиной?
     Не пытайтесь оглянуться; лучше не знать, не видеть готовый вонзиться в вас нож. Я всегда убивал людей со спины, и не могу сказать, чтобы это их не устраивало.
     Итак, продолжайте еще некоторое время считать, что это обычный рассказ. Не оглядывайтесь. Не верьте – пока не почувствуете, как нож вонзается в тело.

Перевод с английского