Черные мешки с желтыми листьями

               

   Газета называлась «Городская правда». На первой странице газеты лежала ароматная куча безглазых копченых  рыбок.
- У рыбей нет глазей. - бормотал нетрезвый Ник, брал рыбу за хвост и сквозь ее дырявую морду лорнировал Нику, которая ругала Максима, гонца и собутыльника, «запутанным дураком».
- Ты как всегда, - горячилась она.- Я хотела балыка, а ты принес какие-то сухие палки. Как их чистить?!
   Десять минут назад она в ожидании закуски сравнивала Фолкнера с Кортасаром, говорила, что один был пьяницей, другой - педерастом. Харибда и Сцилла ее колен при этом терлись друг о дружку. Креативный Максим молча взял со стола рыбину и ткнул ее мордой в работающий оконный  вентилятор. Чешуя полетела на стол, как вонючее конфети.
- Вот. – сказал Максим.- Таким образом.
   Юный  лоб его, на котором сидело несколько глянцевых прыщей, блестел  от рыбьего жира. Некоторое время ихтиофаги чавкали, вытирая пальцы и губы черновиками статей. Постепенно допили пиво, допили рябину на коньяке, прикончили кем-то забытый  «мартини».
- Пора домой. – сказала Ника.
   В коридоре гулко и недовольно вздыхал редакционный сторож. Однако, выгнать пирующих, как того требовал долг, у него не было духу.
- Болеет Максимыч. – сказал Максим. – Утром  мне показывал свои анализы.  Говорил, что не дотянет до весны.
- Человек смертен. – сказал Ник.
- Я сейчас заплачу. – вздохнула сентиментальная Ника,  пряча в стол отчет о заседании городской думы.
- Человек смертен, - подхватил Максим, - особенно,  в сознании другого человека. А что? Вот мы сейчас разойдемся  в три стороны и перестанем друг для друга существовать... Если же кто-нибудь кого-нибудь не видел полгода… считай, оба покойники. – туманно закончил он.
- Я сейчас точно заплачу. – сказала Ника. – Давайте не будем расходиться, я на все что угодно согласна. – И посмотрела на Ника.
   Мысль была не нова. Мысль обдумывалась в то время, как они  рассуждали о Фолкнере и Кортасаре, вчерашнем дожде и завтрашнем снеге, но в хаосе вечеров неизменно рядом оказывался третий-четвертый-пятый  лишний, или выпивки было больше, чем желания. Ник  подергал ящик стола, принадлежавшего бывшему боксеру и шахматисту Жиманскому, спортивному обозревателю, и в нем, незапертом, что-то радостно звякнуло.
- Будет много вони, – опасливо предположил худенький Максим, когда Ник продемонстрировал едва початую четвертинку водки.
- Пусть только попробует! – закричала Ника. – Сколько он мне проспорил выборов? Вы думаете, хоть раз этот мужчина с отбитыми лобными долями поставил бедной девушке бутылку? – Она в свои 28 лет считалась редакционной пифией, а боксер все  бился об заклад, что президентом станет Жириновский.
   Ник подумал, что ему лень тянуться за стаканом, и прильнул к горлышку.
- По-моему, это свинство, - сказал он, передавая бутылку Нике. – что мы никогда не зовем Максимыча выпить с нами. Хоть раз он заложил нас Педрилле? (редакционный стукач) А ведь мы мешаем ему спать.
   Ника всхлипнула, вскочила и, не выпуская бутылки, побежала к двери.
- Максимыч, миленький! – крикнула она в коридор. – Хотите водки?
- Водки? – донеслось из коридора удивленное эхо. – Это зачем?
- Вы идите, идите сюда. – призывала Ника, почти целиком уйдя за дверь, оставив в комнате только тугой джинсовый зад. Максим быстро скатал из факса шарик, прицелился, бросил и не попал.
- Зачем? – вопрошал голос.
- Да мы тут сидим, и вы… с нами.
- Зачем?
- Да просто так, выпьем водки. – она не теряла надежды развлечь умирающего.
- Водки? – переспросил невидимый Максимыч.
   Максим захихикал.
- Работает на два фронта, - сказал он, зачарованно озирая никину задницу. – У нее большое сердце. А насчет смертельной болезни, это вряд ли. Максимыч страшный ипохондрик, все время сдает анализы и говорит о моче.
- Хорошей водки, - настаивала Ника и, видимо, в доказательство своих слов, выпила, после чего все услышали рычащий звук отторжения.
- Это нас дискредитирует. Журналист имеет право блевать только в собственный рабочий стол. – прокомментировал Максим. – Пора эвакуироваться.
- Максимыч – исчезающе малая величина. – сказал Ник и поднялся на ноги, которые затекли и ослабели. Тем не менее, он пошел к двери, желая помочь. Девушке плохо. Одинокую девушку тошнит в ночном коридоре. Есть много  мест, где это нормально, но не здесь, не сейчас.
- Обидно. – сказала Ника, взглянув на Ника веселыми глазами. – Я опять трезвая. Макс! Там за шкафом предвыборная агитация, тащи сюда.
   Возник спор, что корректнее, класть («Ложить!» – сказал Максим) кандидатов ликами в рвотную лужицу или все-таки исподом, но тогда придется топтать изображенных ногами.
- А ты на лицо не наступай, - сказала Ника. – Ты перепрыгни.
- Я слабый, - отозвался Максим. – Я такое лицо не перепрыгну.
- Хотя когда-нибудь я дождусь от вас поступка. – загрустила Ника. – С большой буквы Пэ?
   Из ее сумки квакнул мобильник. Ник, положивший было руку на ее ладную грудь,  убрал руку.  Максим выключал лампы, компьютеры, сгружал рыбьи хвосты в стол Педриллы.
- Да, - говорила Ника в телефон. – Се муа, господин Бубликов… ах, товарищ Бубликов. Уже товарищ? А что вас уже того, раскулачили? Вот оно что, день рождения комсомола. Помню… Утрата невинности и все такое?.. Точно не скажу, но, кажется, я ее утратила в пионерском лагере… Да, много утекло… Да… Резюме, товарищ Бубликов, время - деньги… Лимузин?... Можете подать к редакционному подъезду. Я одна. Совсем одна. Со мной двое мужчин… Ждем не более десяти минут.
   Востребованная бизнесом она была эпатажна.
- Ты хочешь принести нас в жертву. – сказал Ник.
- Который Бубликов, - спросил Максим, державший розовые ушки на макушке. – Древесностружечный?
- Нет. Теплосчётчиковый. Слушайте меня, мальчики: мы едем в пэйнт-бол клуб на ретро-пати. Без возражений!   
- Уретро-пати. - произнес Ник вслух. Господи, подумал он, почему они так скучают по своему пионерскому концлагерю? Что им там сделали хорошего?
- Я не могу идти на пати. – ныл Максим. – Меня девушка бросила.
- Фигня! – отрезала Ника. – Примешь участие в оргии, и все пройдет.
   Вахтер уже отомкнул замок, он стоял у двери, выжидая когда они наконец уберутся из редакции. Ниже среднего роста, с длинными руками, одетый в камуфляж, он напоминал чахлое дерево. Ника двумя пальцами подала ему ключ и сказала:
- Вы мизерабль, Максимыч.
   
   Лимузин был роскошен. За рулем сидел бритый крупногабаритный разбойник в синем габардиновом костюме, который  неучтиво, без интонации, доложил Нике:
- Шеф… ждет… в клубе.
- Классный синтезатор речи, скоростной. – кивнул на водителя Максим, бесстрашно усаживаясь позади его затылка. Ник сел рядом с Максимом. Ника впереди, закинув ноги на приборную панель с дюжиной цветных экранчиков, которые сообщали о встречном ветре, вчерашнем дожде, расходе горючего и расстоянии до цели.
- Такое чудо – и не летает, – зевнул Максим.
   На самом деле, сопряжения машины и асфальта не ощущалось. Так что выходило, что они все-таки немного летят. Расслабленные кирные инопланетяне, парящие над поверхностью бедной планеты Земля. Нику вспомнился летний слет писателей-фантастов, ночные ходки за выпивкой, прослушивание под выпивку чудовищной повести о звездолетах, дырявые носки автора, мятые страницы рукописи, желтые ногти, торчащие из носков. Нет, Бубликов не пустил бы фантаста в свой звездолет.
   Ника захотела семечек, разглядела на боковой улице возле кинотеатра неподвижную фигуру торговки и потребовала свернуть. Водитель повиновался.
- Вы… отклонились… от маршрута. – сообщил бортовой компьютер.
   Купив семечек, Ника их всем предложила, но все отказались, и она лузгала семечки одна, сплевывая шелуху в свою сумку.
- Скажите пожалуйста,-  вдруг повернулась она к Максиму и Нику. – А куда делись листья?
- Какие листья? – удивился Максим.
- Опавшие, дурак. Сегодня утром я ехала на работу по этой улице, размышляя о том, что уже четыре месяца ни один мужчина не волновал меня до дрожи… впрочем, кому я это говорю? Я хочу сказать – повсюду были листья, толстым слоем. А сейчас.… Разуйте свои пьяные глаза, мальчики. Где листья?
   Мальчики (не считая водителя, конечно) стали озираться, Максим даже прижался носом к пуленепробиваемому стеклу. Они увидели голые тротуары, вязкие, готовые застыть лужи, спутанную поникшую траву. В лунном сиянии можно было разглядеть пустые бутылки и даже шприцы под скамейками, но – и тут Ника была (впервые за четыре месяца) права – никаких листьев.
- У меня украли осень, вы понимаете. – она стукнула водителя по гулкому плечу. – Целую осень. В воскресенье я собиралась в Лагерный сад кормить белок. В это время там всегда было по уши желтых листьев. Идешь по ним, они шуршат, это так классно, так успокаивает. А теперь я не пойду, и белки останутся голодные. Сволочи!
   Раньше, припомнил Ник, листья собирали на обочинах в большие рыхлые пирамиды, поджигали, и горожан окутывала чайная горечь. Стоп, одернул он себя, так недолго и хоку написать.
- Сволочи! – повторила Ника.
- Ты мэру позвони. – хихикнул Максим.
- А и позвоню, -  она решительно набрала номер, через секунду ей ответили. – Семен Поликратович? – уточнила Ника. - Не спите? Это Вероника В., ваша совесть. Семен Поликратович, чэпэ, у меня украли осень…
   Остановились возле клубного подъезда. Ника вышла, продолжая говорить, волоча за собой незакрытую сумочку. Ник шел следом и подбирал с тротуара ее выпадающее хозяйство, блокнотики, сигареты, жвачки, таблетки.
- Значит, собирают в мешки и утром вывозят на свалку? А сейчас ночь и, значит, они стоят ждут, правильно? Так вот, Семен Поликратович, я сегодня эти мешки рассыплю назад. Извините за беспокойство, спокойной ночи!
   У входа в клуб стояли два швейцара-красноармейца. Ника сделала им знак рукой, с дороги. Ряженые посторонились. Стены клуба были расписаны кляксами а-ля Поллак, на стенах висели вперемешку  арбалеты, крылатые ракеты, калашниковы. Дверь справа вела в бункер для собственно пэйнт-бола. За левой дверью располагался обеденный зал с эстрадой. За дверью орали песню: « Бе-ерите-е бю-юблики-и, га-аните рю-юблики, для всей респю-юблики!»
- Уже нажрались. – сказала Ника, первой входя в зал. Николай Бубликов, хозяин клуба, отплясывал на сцене,  окруженный юными грациями топлисс и в буденовках. Заметил вошедших,  двинулся к ним, на ходу дирижируя нестройным хором. Был он упруг и рельефен, человек-куб, которого мышечная масса распирает по всем трем измерениям.
- Мадмуазель Вероника, мон анж. – вскричал Бубликов, делая подход к ручке.
- Товарищ Вероника. – строго поправила Ника. – А это товарищи по работе – Николай Кровавый и Максим Горький.
- Гы-ыы, товарищи! – провыл хозяин, блаженно млея, и пригласил всех за центральный стол. Там уже сидели двое, бледная дорого одетая девушка и… еще один Бубликов. Копия была задумана точной, но материи не хватило, так что получился человек-кубик. Он сидел, разглядывая настольный китайский фонарик из розовой бумаги. Что-то бубнил  себе под нос и щелкал пальцами.
- Мой близнец, - представил сидящих Бубликов. – И его половина. – Он рукой обозначил для Ники место рядом с собой. – Как я рад, Вероника, что вы приехали. Эти вечеринки так скучны, когда рядом нет человека, тронутого обаянием культуры…
- Сами вы тронутый, - сказала Ника. – Здесь столько баб, что можно надорваться.   
   Ник огляделся по сторонам. У мужчин из петлиц торчали алые гвоздики. Было много девушек в обтягивающе красном. Целился в зал со сцены ярко-бордовый, приблизительно в три натуральных величины, пулемет Максима. Цветовая гамма кабака была очень напряженной. Только бы не сочинить хоку, думал Ник. Подошел официант с четырьмя декадентски-пурпурными коктейлями.
- Работа делает нас грубыми, - вздыхал Бубликов, - грубыми, резкими. -  судя по шевелению скатерти, он начинал боевые действия под столом. – Мы должны раскрепощаться, я подчеркиваю: не расслабляться, а раскрепощаться. – Сразу после этих слов (под столом кнопка, догадался Ник) на эстраду выскочил человек во фраке, поверх которого была наброшена антикварная гимнастерка. Грации топлисс живописно сгруппировались у него за спиной.
- Итак, наступил момент истины, - объявил ведущий в радиомикрофон. – Но сначала отгадайте загадку: комсомольцам двадцатых годов было все по плечу, а комсомольцам восьмидесятых все по… - и он повернул микрофон к залу.
- Хую-ю-ю. – дружно откликнулся зал.
- Верно! – обрадовался человек. – Но чтобы доказать этот тезис, мне нужны добровольцы из   публики. Комсомольцы, они же, добровольцы, пожалуйте сюда.
   Подсадные ждали команды, или всем так хотелось раскрепощения, но в одну минуту возле лестницы на сцену образовалась очередь веселых багрянолицых мужчин.
- Четыре, пять, шесть, - считал в микрофон ведущий. – Довольно, – остановил он пьяного добровольца, который все равно не смог бы одолеть лестницу. – Для нашего эксперимента довольно. Идите за ширму, – он указал рукой на левую кулису. – Раздевайтесь до без трусов, и возвращайтесь к нам. – Один доброволец замялся и, под улюлюканье публики, сошел со сцены. Пятеро удалились за кулисы.
- Девушки, - обратился ведущий к кордебалету. – Знаете, что делать?
- Да! – закричали девушки.
- Тогда начнем, – воскликнул ведущий. - Вот они выходят, наши красные революционные адамы, прикрывая руками самое дорогое, что  у них есть.  Девушки снимают колпачки со звездочками, приближаются и работают, работают так, чтобы головной убор, помещенный ниже пупа добровольца, чудесным образом держался в воздухе без помощи рук. Начали!
   Девушки обступили добровольцев. Зал взвыл. Барабан в оркестре стучал часто и тревожно, обозначая смертельный номер. Скатерть между Бубликовым и Никой  ходила волнами. Это он там ее, ужаснулся Ник, или себя? Жалобно квакнул телефон Ники.
- Алло, - сказала Ника, отлепляя Бубликова. – Милый, почему ты не спишь? Я еще на работе… не знаю, когда…Сказку на ночь?… Ты что обалдел?!… Ну, извини, не плачь…хорошо…какую? ага…сейчас вспомню…Однажды злой тролль приказал сделать зеркало, в котором все хорошее отражалось маленьким и незначительным, а все плохое увеличивалось в несколько раз….
- Элен, дорогая, - мурлыкал Бубликов и льнул к Нике, - как тоскливо было бы жить в этом городе,  без возможности встретить вас, и все былое…
   Рехнулся, подумал Ник со злорадством, а потом разглядел телефонную прищепку на ухе бизнесмена. Раньше на улице встречались милые люди, которые брели, бормотали, говорили ни с кем, перегруженные словами. Городские сумасшедшие, думали про них. Оказывается, это были вестники прогресса.
- Где бутасы-бутафи? – громко спросил Бубликов-меньший у Максима.
   Тот поперхнулся коктейлем:
- Что?
   Бубликов-меньший приставил к голове ладонь и растопырил пальцы. Не то лось, не то инопланетянин с антеннками
- Но а если порыхец? – спросил он.
- Это смотря у кого. – осторожно ответил Максим.
- Точно десно-десно данки. – пояснил  его собеседник.
- …Кай вскрикнул от боли, это осколки зеркала вонзились в его сердце. – повествовала Ника в свой телефон, свободной рукой она крутила у виска пальцем. – Боль скоро прошла, но с тех пор мальчик стал очень злым…
   Бубликов-старший вздымался девятым валом. Девушки на сцене по команде ведущего расступились, открыв взорам публики добровольцев с задорно торчащими буденовками.
- Кое-что у нас получилось. – констатировал ведущий. – Теперь посмотрим, как долго это продержится. У меня тут стишки напечатаны, - он достал из кармана лист бумаги, - между прочим, любовная лирика, не баран чихнул. Ну-ка, юноша, продекламируйте, – и он протянул лист правому крайнему. Тот взял и, слегка заикаясь, начал читать:
- Я помню чудное м-м…гновенье. Передо м-м…ной явилась ты. К-как м-мимолетное в-виденье…
- Мимолетное введенье! – засмеялся ведущий. – Теряем буденовку, юноша!
   Следующая пушкинская строфа лишила эрекции сразу двоих.
- Сейчас мы узнаем, кто у нас самый стойкий, самый оловянный-деревянный – приговаривал ведущий.
   Но это осталось тайной, потому что за столом Бубликов-второй наставил на Максима указательный палец и произнес очень громко, агрессивно:
- Гомозабл!
- Я?! – возмутился Максим. – Сам ты «гомозабл», тыква кислотная! – и вдруг ударил Бубликова кулаком в лоб. Бледная девушка открыла рот для крика, несколько секунд звука не было, потом раздался оглушительный визг. Ник не выдержал и плеснул в нее коктейлем.
- Спи, милый, ничего не бойся. – сказала Ника. В этот момент Бубликов-меньший бросился через стол на Ника, и стол опрокинулся.

  Когда Ник разлепил глаза, он увидел странное – роскошный черный автомобиль, тот самый, что вез их из редакции в клуб,  медленно едет по зеленой капустной горе. Вороны взлетают из-под колес и кружат в сером небе, мерзко похрюкивая. Преодолев капустную гору, автомобиль скрывается за тряпичным холмом. Ник сидит, привалившись спиной к чему-то мягкому и живому, дышащему. Ему лень посмотреть что это.
- Поели-попили в кафе Гранд-отель, – бормочет Максим, отпихивая Ника. – Ну и рожа у тебя. – говорит он, трогает не бывую раньше выпуклость  на своей макушке, стонет. – Положение, однако, скверное. Мы на городской свалке, а она в пяти кэмэ от ближайшего автобуса.
- Зачем нас сюда привезли? Они что, решили, что мы покойники?
- Не-е. Для надругательства. Когда тебя вырубили, я тоже притворился бесчувственным телом и слышал, как охранник спросил у босса, куда, мол, это говно девать? А босс, хрен ему в нос, ответил: везите на помойку, там им самое место. Прямо, Юлий Цезарь.
   Ник молчит, чувствуя, что хоку сочиняется помимо его воли.
Летящие гуси прекрасны,
но им не сравниться
со своим отраженьем в воде.
   Из-за мусорного бархана появляется караван утренних грузовиков. Натужно урча, грузовики опорожняются черными мешками из пластика, наваливают целую гору, целую пирамиду, которая напоминает Нику древний индейский зиккурат, из фильма «От заката до рассвета». Максим кряхтит, поднимается на ноги и лягает черный мешок.
-   Никогда не забуду, - говорит он. – Глаза Бубликова в то мгновение, когда ты пнул его по яйцам. Он Ленина видел, клянусь!.. Но ты это, холодно тут, однако. И на работу пора.  Вызывай такси что ли.
   Ник достает телефон, звонит, считает длинные гудки, слышит голос Ники:
- Ау, милый! Где ты?!
Южный мусорный ветер треплет волосы Ника.
- В заднице,  - отвечает он бодрым голосом. – Ты все-таки принесла нас в жертву.