Глазами беззаботного детства. Часть девятая

Окончание:

Окончательно застывший, на берегах Волги «блицкриг», получил обратный импульс, и к 1944 году, стремительно набирал обороты «отката». В городе росло напряжение. Планомерной эвакуации морем, немцам мешали, Балтийский флот и авиация, топившие немецкие суда.

В надежде, что враг пощадит мирное население, немцы стали заполнять верхнюю палубу гражданскими людьми, устраивая облавы по городу в часы «пик», если можно так назвать конец рабочего дня того времени. Людей гнали прямо в порт и загоняли на отходящее судно. Но это не помогало, суда продолжали топить.

В одну из таких облав попала и моя мать. Она пыталась показать свой документ, выданный ей в канцелярии коменданта, но никто из конвоирующих даже не взглянул на эту бумагу. У трапа парохода стоял элегантный офицер, и мать, уже без всякой надежды, протянула ему документ. Взглянув на бумагу, офицер проявил интерес, узнав, наверное, на ней, печать комендатуры. Ознакомившись с документом, офицер подозвал одного из конвоиров и сказал ему, что-то показав в сторону города. Конвоир вывел мать из территории порта, и мать была свободна. Мама хорошо знала содержание документа, где было указано: «…Подлежит эвакуации, только с семьей коменданта города».

Эта история имела небольшое продолжение; на работе как-то, подошел к маме офицер и передал слова коменданта: «Твои дети счастливые, если бы ты попала на тот пароход, они остались бы сиротами». Из чего мать поняла, что, то судно было потоплено. Комендант мог узнать обо всем этом из доклада офицера у трапа, а нас он мог видеть из окна, когда мы с сестрой приходили обедать.

В школу я походил, чуть больше недели. Запомнился почему-то, только урок «закона Божьего», может потому, что я побаивался людей в рясах. Напряжение в городе возрастало, и было не до школы. На улицах безлюдно, прошел слух, что немцы по вечерам устраивают облавы по домам и забирают людей прямо из квартир. Наш дом, первый из трех корпусов, выходит фасадом на улицу. В нем две парадных  двери ведущих на лестничные клетки и подъезд с решетчатыми воротами, выходящий во двор. Теперь мы жильцы это все запираем, а сами, по вечерам спускаемся в подвал и там ночуем. Дядя Лёня у нас «главный», он  в свой лагерь больше не ходит и ночует с нами в подвале. Это он починил замки парадных дверей, а подвальную дверь оббил железом и поставил крепкие засовы. На воротах большой висячий замок. На улицах тихо, как перед бурей.…

И вдруг в городе начали хозяйничать мародеры. Разбивалось витринное окно магазина, или выламывалась дверь, и растаскивалось все без разбора, что возможно унести. Все происходило очень быстро, и прибывшей жандармерии не было кого ловить. На какое-то время это утихло, а потом пришла очередь складов и фабрик, и все это стало приобретать массовый характер. Мы дети, тоже стали в этом участвовать, и руководили нами – любопытство и инстинкт толпы.

Бегущая толпа, как волна, подхватила меня у дома, понесла на своем гребне и выплеснула  на месте своей намеченной цели. Не далеко, домов этак, через пять, на моей же стороне улицы, где располагалась текстильная фабрика «Светлана». Я еще вбегал в подъезд, ведущий во двор фабрики, а на встречу уже бежали мужики с рулонами мануфактуры, ящиками, мешками. Что детям надо? Развлечения. А что можно найти для этого в мануфактурном производстве? Шпульки. Я их набираю разных размеров и цветов. Конусной формы, они хорошо вставляются друг в друга, образуя «шест». Собрав, таким образом, штук пять «шестов», я бегу обратно.

Одновременно с обоих направлений; я в толпе со двора, - всадник, с улицы, - влетаем в  подъезд. Офицер на лошади что-то кричит и стреляет из пистолета в бетонный пол подъезда, прямо передо мною. Выщербленная пулей бетонная крошка обжигает мне лоб, к счастью, выше глаз. Не сосредотачивая на этом внимания, я прорываюсь к выходу, и без оглядки устремляюсь домой. Дома, дядя Лёня, цокая языком, обрабатывает мне многочисленные ранки йодом, и мы с ним радуемся, что глаза остались целыми. Около двадцати лет прощупывались эти бетонные крошки под кожей во лбу, но со временем рассосались. Я и не заметил, когда?

Наступало время безвластия, народ наглел, разбирали на неохраняемых складах все, что немцы не вывезли. Налеты больше походили на экскурсии, и народ, не торопясь, выбирал только то, что ему надо. На улице Банной (Пиртс), из немецких складов, мальчишки раздобыли огромные соломенные «лапти», обувающиеся прямо на сапоги, против русских холодов, и бумажные костюмы, в которых немцы, как потом выяснилось, хоронили своих погибших солдат. Напялив прямо на верхнюю одежду все это «великолепие», облдатели сего, лихо щеголяли перед «неимущими». Мне пришлось расстаться с еще одной бутафорной шоколадкой. Но в «цементных мешках» и в огромных соломенных «лаптях», комфортно может чувствовать себя, только покойник, и я отдал все это кому-то даром, лишь бы отделаться.

Двух этажное каменное здание административного типа, по улице Саркана 4, стоит в конце улицы, на самом стыке, с улицей Вирсайша. Сюда, в центр гетто, немцы свозили все, что было отнято у евреев, и по видимому, не только у них, так как,  люстры, мебель и прочие крупные вещи, евреи не могли привезти с собою. По тому, как  были рассредоточены по комнатам и их углам предметы и вещи, можно предполагать, что это был сортировочный пункт. Здесь было все, вернее, почти все, но осталось, только сломанное и неисправное. Мебель была в другом месте, на ул. Ликснас, в длинном двухэтажном здании похожем на барак, или казарму. По всему видать, отсортированное определялось, что вывозить в Германию, что на продажу, а что, быть может, и на ремонт. Лучшее, наверняка уже было в Германии, годное, разобрано первыми «посетителями». Но, а я с приятелями, попали туда после того, как там побывали уже многие. Мы бегали по комнатам и подбирали себе, что приглянулось, хрустальные подвески от люстр, футлярчики, коробочки, бижутерию. Побывали мы и в здании, где была мебель, но ничего интересного там, для себя, не нашли. Бегая по гетто, я поражался его удручающим видом; прямо на улицах фрагменты заборов из колючей проволоки, или просто обрывки этой проволоки, во дворах свалки из домашней утвари. Дома в запущенном, не жилом состоянии. (Что-то похожее испытываю и сегодня, проходя по Латгальскому предместью). Кто-то из осведомленных знатоков показал мне на виселицу. Похожая на мирные качели, она не произвела на меня должного впечатления. И вообще, в то время я не осознавал сложности и масштабов здесь происходившего. Дома меня оберегали от подобной информации, а все, что я слышал от своих приятелей, воспринималось с недоверием. О существовании в Саласпилсе концентрационного лагеря, к примеру, я узнал только в 1947 году. Эта, моя вольная вылазка была последней, мать на работу уже не ходила и старалась держать меня при себе, не выпуская даже во двор.

Короткий период безвластья не снимал напряжения, а наполненный неопределенными слухами, тревожил своею непредсказуемостью. В городе слышна была канонада боев под Киекавой, но я воспринимал это, как бомбежки. На их счет отнес я и «уханье» взрываемых мостов. Из осторожности мы продолжали ночевать в подвале за, как нам тогда казалось, крепкими запорами. Днем тоже были готовы в любой момент спрятаться. По утрам, первый, кому надо было выйти по каким-либо делам, выходил с большой осторожностью и играл роль разведчика, предупреждая постукиванием в подвальное окошечко о том, что все спокойно.

Почти все еще спали, когда, буквально влетел в подвал Володя, мой защитник и покровитель, с горящими от волнения глазами, и запыхавшимся голосом, почти что выкрикнул: «Русские! По Московской идут русские, в очень длинных шинелях ниже колен. Это могут быть, только русские». (У немцев были шинели до колен). Отбросив всякую осторожность, мы все высыпали из подвала и бросились к воротам, а на воротах замок. Пока выясняли, у кого ключи, мы мальчишки перемахнули через верх решетчатых ворот, и стремглав рванули к москачке. (Москачка - сленговое выражение относительно ул. Маскавас и всего форштадта).

Стояло погожее утро позднего «бабьего лета», солнечное и теплое, не уступающие летним дням. А по Московской улице, нескончаемым потоком шла пехота, обозы, санитарные машины, артиллерия и прочая военная техника. «Русские! Это могут быть только русские». В Ригу вступала новая эпоха. А моя «эпоха» беззаботного детства кончилась. Я еще долго пользовался, теперь уже, полностью неограниченной свободой, пока мать справлялась с новыми, навалившимися на нее заботами, но  моя граница эпохи здесь, в этом «потоке».


P.S. У читателя, независимо от национальности, может возникнуть естественное желание узнать, как автор относится к языковой проблеме? Я, лично, считаю, что проблема эта создана искусственно, по причине недальновидности. Силовое давление вызывает ответную реакцию сопротивления. Только создание естественных условий знания языка на уровне необходимого общения даст желаемые результаты. Примером могут служить евреи и цыгане, владеющие языком народа, среди которого они живут, на том уровне, который необходим конкретной личности, его культуры и образованности. Через язык познается культура народа, через культуру, его Душа! Чтобы у читателя не возникло желание полемизировать, особо подчеркну, что выше сказанное, всего лишь  личное мнение. Для любопытных добавлю: в моей многочисленной родне есть, как; русские с латышскими, так и, латыши с русскими фамилиями.

                15 августа 2004 г.           Георгий Федоров. 


На фото,взорванные немцами мосты: Справа видна срочно сделанная переправа, так как «Курляндский мешок» постоянно требовал переброски туда «пушечного мяса и техники». Там ещё воевать больше полугода, до самого 9 мая.