Мария из Серпухова. Серия Детям - про-пра...

В детстве у нас с сестрой все было общим: книжки и комната, диван и секретер, мама и папа, две бабушки и один дедушка, Москва, Курск, поселок Алакуртти и город Серпухов. Кончились детство, юность и молодость, мы давно живем в разных городах. У каждой – свои дети, своя работа, свой дом. В 2008-м, когда над сестриной дачей в поселке под Чеховым уже возвели крышу, она сто раз напомнила: «Чехов это на полпути к Серпухову. Обязательно приезжай!». Но я только сейчас осознала: в Серпухове я не была с начала восьмидесятых. А в своем собственном детстве, кажется, еще дольше.
Еду вечером с работы, закрываю глаза и вижу…
1975-й, лето, полдень. Мы с сестрой сидим на крыльце дома, читаем ветхие книжки с синим штампом районной библиотеки. Она уже дошла до Станислава Лема, а я все еще рассматриваю любимые картинки в книге Агнии Барто. Там, на картинках, у мальчиков и девочек смешные чулки с резинками торчат из-под шортиков и платьиц. Вот чудаки, колготок у них нет!
Крыльцо дощатое, щелястое, и порывы ветра с улицы несут сквозь щели запах цветущих трав, пыль пригорода. Со стороны двора слышен голос друга и соседа Кольки, он собирает команду для «казаков-разбойников». Школьников на каникулах на нашей улице в городе Серпухове немного: мы – из северного гарнизона, где служит отец, две девчонки из Москвы и пара-тройка местных ребят с этой и соседних улиц.

Серпухов мне тогда казался маленьким, каким-то "деревенским". С удивлением открыла в «Википедии»: в  семидесятых население старинного города составляло сто сорок тысяч жителей, он занимал площадь около 40 квадратных километров  В детстве я думала, что весь Серпухов за полдня можно обойти пешком. Он всегда казался малолюдным. Наверное, все жители городка много работали: на автомобильном заводе (выпускал малолитражки-«моргуновки»), на химзаводе, на бумажной и швейной фабриках, на своих огородах и дачах. И еще там было очень много бабушек (включая нашу). Бабушки ходили на рынок, воспитывали внуков, поливали огороды, чинили заборы, иногда отдыхали. Какая расчудесная была жизнь в парке культуры и отдыха, в городской бане с бассейном для ребятишек, на Соборной горе, между белыми развалинами старинного кремля!
Серпухов в моем детстве был сказочной страной палисадников и "хрущевок". В центре архитектура была пестрой: дворянский дом с часами на фронтоне, торговые лавки по кругу центральной площади, белые развалины древнего кремля и бог знает что еще. На окраинах царили палисадники, сплошные палисадники с георгинами, золотыми шарами, гладиолусами, домиками с резными наличниками. Мы гуляли с сестрой по изогнутым улицам и выбирали «дом для себя». Мне, пожалуйста, заверните вот этот, с петушком на ажурной крыше, Наташке – во-он тот, огромный, с пятью окнами по фасаду, с синими наличниками и желтыми стенами. Весь частный сектор был – наш! Даже злые собаки за воротами, даже незнакомые бабушке тети.
Наверное, самый невзрачный дом в Серпухове был тот, в котором мы жили. В странном, полу-кирпичном, полу-деревянном строении, в комнатке на втором этаже с кривыми полами, на краю городка, на улице Луначарского жила наша бабушка – Мария Никитична Цветкова. Строгая, добрая, умная, аккуратная, как сказали бы сегодня, «одинокая» женщина. Одиночкой она тогда не была. А мы на что?

Путешествия
- Девочки, пора вставать, едем за грибами! – этот бабушкин призыв в шесть утра меня не радовал.
- Опять грибы… - тянулись мы с сестрой на огромной кровати с металлическими спинками, с «шишечками» и пружинным матрасом.
Зато бабуся ликовала: настал черед грибосбора! Текущая информация о том, где в этом году уродились сыроежки, лисички или «поберезники», стекалась на улицу Луначарского из разных источников – от соседей, знакомых, прохожих на улице. И вот ранним утром надо было выйти в пижаме на холодную террасу и умыться холодной же водой из дребезжащего рукомойника. Обязательно следовало почистить зубы зубным порошком. Бабушка грязнуль не любила, чистку зубов поощряла, попутно грела чай в электрочайнике и жарила оладьи на керосинке. Потом мы шли к автобусу и ехали к вокзалу.
За грибами – значит за город на московской или тульской электричке.  Мы выбирали «Чехов», или «Авангард» - где, по данным разведки, грибов больше, туда и едем. По дороге смотрели в окна, досыпали. Потом долго шли к лесу. Собирали все, что попадется под руку, включая лесную малину. Бабушка была неутомима, каждой находке радовалась как ребенок: три белых – уже суп, да вкусный! С сыроежками можно картошки нажарить, лисички – потушить в сметане. Что не съедим – упрятать в холодильник «Саратов» (метр в высоту и дверца закрывается пинком). Потихоньку и мы с сестрой втягивались в азартный поиск.
В корзинках у нас фляжки с водой или компотом, бутерброды с котлетами, помидоры, яйца вкрутую. На дне корзин, - свернутые калачиком коричневые плащи-болонья и косынки на случай дождя. На окраине, у автобусной остановки безжалостная бабушка, наконец, предлагала присесть, попить-поесть и порадоваться лесной красоте. Деревья – вековые сосны и ели махали нам лапами. В автобусе или электричке бабушка часто встречала случайных знакомых, с которыми слово за слово тянулся разговор про успехи детей (которые работают на Севере) и внуков (вот они, тут).


Мне, конечно, раз в сто больше нравились походы на реку. Но тут были нюансы. Рек в Серпухове две – Ока и Нара. (Серпейка, в которую спускалась к оврагу бабушкина улица Луначарского, не в счет – это и тогда был ручей).
На Оку и Нару ходили чинно, с долгими сборами. Окский пляж находился рядом с пристанью. Мимо Серпухова ходили теплоходы и ракеты, мы катались на волнах от них. Но вообще-там было неудобно плавать, да и пляж нам казался многолюдным. На Наре были детские купальни – огороженные места с деревянным полом, для «лягушат». Мне они ужасно нравились, потому что в них можно было не бояться глубины (это когда выше чем «по шейку»). Плавать я долго не умела. А поскольку еще и часто болела, бабушка Маша драконовски контролировала мое купание по часам и с боем вытаскивала меня из купальни.
- Сегодня десять минут, - говорила она, строго поджав тонкие, чуть синеватые губы и глядя на крошечные часы завода «Заря».  - Зато завтра, если будет хорошая погода, разрешу двенадцать.
Я  рыдала, ела свою порцию бутербродов и ненавистных яиц и завидовала сестре, которая бултыхалась до мурашек на коже. Сестру не брала никакая хворь, а я продолжала страдать от простуд. На мое счастье, годам к четырнадцати, мои заплывы перестали контролировать с часами, тогда-то я и научилась плавать, хотя нырять боюсь до сих пор.

Роль госстраха в хозяйстве

Наша бабушка всегда была человеком и практическим, и в то же время драматическим. Недаром же она в юности играла главную роль в спектакле «Платон Кречет» высокиничского народного театра. В 1936 году ее даже приглашали в школу при Малом театре. Бабушка умела прясть, шить, вязать, вышивать крестиком и на машинке, чинить крышу, печь пироги в чудо-печке, копать огород, а так же обижаться. Но и прощала она легко! Более беззлобного человека, кажется, я в жизни не встречала.
Поначалу ей льстило, когда ее принимали за нашу маму. А такое случалось. Бабушкой Мария Никитична стала в свои 45, в хлопотах не успела, наверное, состариться. В семидесятые у бабули были коротко стриженные (по моде 30-х) каштановые волосы, собранные на затылке под гребенку, выразительные глаза треугольной формы, мелкие морщинки возле них, глубокая поперечина на лбу и округлое лицо. Роста бабушка Маша была невысокого, обувь носила крошечную, размера 35-го,  двигалась уверенно и быстро. На указательном пальце правой руки у нее всегда был большущий мозоль: в свободное время она беспрестанно шила или вязала. У нее получались красивые и разные свитера для всей семьи, салфетки с ее вышивкой мы храним до сих пор. Никаких иных украшений кроме гребенки для волос, черных невидимок у бабушки не было. Обручальное кольцо она не носила с тех пор, как развелась с дедом, которого мы никогда не видели. Кольцо хранилось в шкафу, в особой шкатулке. Где-то там же лежала фотография стройного молодого офицера на фоне разбитых ступеней Рейхстага. Иногда нам показывали крошечный камешек - осколок этих самых ступеней.
Дед был репрессирован в 38-м, ушел в штрафбате на фронт, был оправдан, дослужился до капитана, вернулся домой, но страшно запил, бабушку бил смертным боем и умер от рака желудка, сжег себя попросту. Это все нам позднее рассказала мама, которая в 50-х окончила техникум и спасла бабушку от безумия своего отца.  Подробности семейной драмы открывались нам постепенно. Все, что бабушка рассказывала нам, касалось ее детства в селе Высокиничи и очень бедной, но счастливой юности. Бабушка была старшей дочерью в полукрестьянской семье (прадед работал в Москве), все свое детство она нянчила по очереди шестерых детей и помогала своей маме по хозяйству. В зрелости уже в Серпухове у бабушки образовалась тьма знакомых. В основном, конечно, женщин ее возраста, из тех, у кого в войну мужья погибли.
- Сегодня идем в гости, надо знакомую застраховать, – время от времени говорила бабушка Маша (она работала страховым агентом). Мы с удовольствием шли или ехали на автобусе, изучали географию окрестностей. Бабушка рассказывала знакомой о пожарах, кражах и их последствиях. Знакомая подписывала документы и продляла или заключала страховку. Попутно обсуждались в подробностях особенности воспитания и лечения детей и внуков, планы на ремонт крыш и отпуск семьи. Потом мы ехали назад. Бабушка – с папкой бумаг, мы – с шоколадками, пирожками или мороженым. Без гостинцев нас из гостей не отпускали. И хотя бабушка строго-настрого запрещала попрошайничать, да и сама угощалась в гостях крайне скромно, серпуховские тетушки были не менее добрыми, чем она сама.

Борьба характеров

К 70-м годам бабушка Маша, по ее признанию, зажила «как человек»: угол – свой собственный, дочь выросла и вышла замуж за офицера, внучек две. Хорошо помню, как она купила шифоньер с полированными дверцами и маленький, но теплый ковер. То и другое содержалось в исключительном порядке. Нас она ждала каждое лето и, казалось, не уставала от наших проказ или болячек..
В какое-то лето по телевизору шли повторным показом «Семнадцать мгновений весны». Вот это было лето! Каждую серию мы ждали с нетерпением, крутили ручки настройки старенького крошечного телика, чтобы лучше было видно. После просмотра сериала и программы «Время» надо было обязательно вымыть ноги в тазике, куда из чайника подливалась горячая вода. Спать ложились рано и долго смотрели на звездное небо в единственное окошко бабушкиной «гостиной». Окно всегда было тщательно вымыто.
Бабушка маниакально любила чистоту и неутомимо боролась с грязью тогдашней жизни всеми доступными ей средствами. А мы…

Ох, и неблагодарные же мы были! У Наташки – вечно ободранные коленки, грязные руки и тяга к приключениям и вранью по поводу и без. Я часами сидела за какими-нибудь совсем малышовыми книжками, задумчиво смотрела в окно и плохо слышала, что мне говорили. Обожала возиться с уличными камушками, собирать цветы и травинки. Сестра была  - вихрь, а я – тормоз. Но нас обеих легко приняли в местное дворовое сообщество.
- Знаете, на севере мы катались на оленях и несколько раз видели белых медведей, - взахлеб заливала детям моя Наташка, наполняя ведро, сооруженное для нее бабушкой из консервной банки.
- Наташ, ты чего? У нас нет в Алакуртти оленей. И медведей я не помню… - робко вступала я.
- Ты была маленькая и не помнишь. И еще раньше это было, когда мы жили  в другом поселке на Кольском полуострове. Там точно олени были, -  уверенно продолжала сестра. Я пристыженно замолкала. Другой населенный пункт я почти не помнила, маленькая была. Соседские девочки уважительно слушали.
В любом случае наше «северное», гарнизонное происхождение здесь, в Серпухове, давало нам сто очков перед соседскими заморенными москвичками. Мы были круче, потому что много путешествовали и видели.
Работать мы обе, как и все дети, страшно не любили! Худо-бедно бабушке Маше удалось наладить производственно-хозяйственную дисциплину в нашем женском коллективе. Лет с восьми-десяти мы с сестрой вместе или по очереди помогали бабушке мыть посуду. Что такое мыть посуду в доме, где отсутствует горячая вода, а холодную надо носить на себе из колонки, за 100 м, думаю, мало кто сегодня знает. Для этого предназначались две большие, тщательно вымываемые миски и специальные кухонные тряпочки. Воду грели на керосинке и в трех разных водах (грязная, чистая и проточная из рукомойника) промывали тарелки, кружки и прочие приборы. Тряпочки не выбрасывали, а  время от времени кипятили.
Вымытую посуду сушили и тщательно вытирали кухонным полотенцем. Никаких моющих средств, кроме мыла и соды, тогда не было. Нередко бабушка мыла тарелки сама, а мы наперегонки вытирали их.
Мытье полов началось ближе к переходному возрасту. Для начала нас посвящали в простую процедуру подметания длинного крыльца (в бабушкину комнатку на втором этаже вел отдельный вход). Крыльцо мелось тщательно и дважды. Затем сама бабушка его мыла. Полы в доме драили по половицам.
В жаркий год мы помогали бабусе поливать огород. Нам просто было сказано: польешь грядки – будет вкусная клубника и помидоры. Клубнику мы обожали, против помидоров ничего не имели, бабушку жалели, потому часто бегали на колонку. У меня были маленькие детские ведерки, у сестры – побольше, переделанные из консервных банок от болгарских огурцов, у бабушки – пара обычных ведер. Рано утром в июле она резво шла под гору от колонки с полными ведрами, крупный пот струился по ее вискам. Мы шли следом и вздыхали.
Работой у бабушки не считалась вышивка (хотя на лето нам давались «задания») и шитье платьев для кукол и пупсиков. Со швейной фабрики, где она работала прежде, бабушка Маша приносила горы разноцветных лоскутков, и мы владели в Серпухове несметным богатством. Премудрости стебельчатого шва или "крестика" постигали лучше, чем на уроках труда.
Ругаться на нас бабушка никогда не умела. Вообще не помню ни одного нецензурного слова, сказанного ею. Она их не знала, что ли? Она могла вспылить, что-то крикнуть в сердцах, а потом затихнуть и… расплакаться. Но чаще наша драгоценная Мария Никитична нас методично пилила. Ближе к нашему переходному возрасту "пилеж" приобрел характерные интонации.
- Срамотища-то какая! – восклицала бабуся, углядев на рынке девушку в запредельно короткой юбчонке.
- Красиво-то как… - вздыхала шепотом сестра. – Ты, бабушка, ничего не понимаешь, это модно, когда такая красивая мини-юбка.
- Модно трусы людям показывать? – кипятилась бабушка. – А я говорю – срам! Никогда не позволю вам в таком ходить. И не говори про моду. Вот изнасилуют – и что будет?
Страшнее этой беды, которая могла случиться с внучками, для бабушки Маши была только смерть. Не ее собственная (к мысли о ее неизбежности она относилась спокойно, философски), а наша. Бабуля регулярно, с нажимом рисовала нашему детскому воображению картины похищения нас маньяками. Без анатомических подробностей, но убедительно она пересказывала домыслы и вымыслы соседок и знакомых, что вот там-то и там-то девочку изнасиловали и убили, и потом долго родители не могли найти ее тело. Криминальных сводок на телевидении тогда не было. Но бабушка с успехом их заменяла.
Может, правильно делала?
Чердаки и подвалы виделись бабушке Маше исключительно местом обитания насильников и хулиганов, этих мест и сомнительных личностей она умоляла нас бояться как огня. Эти рассказы навевали на нас ужас или скуку (в зависимости от настроения и возраста). Но в общем-то мы росли достаточно здравомыслящими детьми. Хотя по чердакам, конечно, лазили всей нашей дворовой кампанией. И всем это было понятно.
Бабушкина сестра, наша московская тетя Аня, которую мы всегда звали «тетей», сокрушалась:
- Как ты их, Мария, балуешь! – бывало тихо сетовала она.  – Надо бы построже с детьми-то..
Бабушка расстраивалась, но критику терпела. Хотя нас могла сильно поругать. После, после…

Чего мы не знали…

Двадцать пять лет назад ее не стало. У нее был врожденный порок сердца, о котором она до старости не знала. Врачи городской больницы изумлялись – с таким сердцем дожить почти до семидесяти?!
Похороны в конце ноября были ужасны. Дул сильный ветер, земля на кладбище смерзлась и ей с трудом выкопали могилу. Маме было очень плохо. Отец плакал. На поминки пришли многие бабушки Машины подруги. Накануне погребения откуда-то взялась церковная служка и почитала над покойной псалтырь.  В шкафу рядом со сберкнижкой и "смертным узелком" бабушка приготовила незадолго до смерти (а она к ней, очевидно, готовилась) короткую записку с просьбой маме долго не плакать, а нам –  слушаться родителей беспрекословно и дружить друг с другом. Еще нам полагались по полторы тысячи неденоминированных рублей, квартира с годовым запасом круп, ниток, соли и спичек (последствия голодных лет – пригодились в конце 80-х). На кухне (последние годы бабушка доживала в городской квартире), в укромном ящике были тщательно запрятаны иконка и свечи…
Что еще оставила в память о себе бабушка Маша из города Серпухов?  Веру в несокрушимую любовь близких друг к другу, в способность к выживанию в любых условиях, в спокойную жертвенность русской женщины, о которой так много пишут, но которая так редко встречается в таком вот цельном виде.
Кажется, в то же время я узнала: в тридцатые ей пришлось работать машинисткой в районном НКВД, печатать протоколы допросов. А попробовала бы отказаться! Ужас был еще и в том, что когда деда арестовали («брат врага народа»), над ним был публичный суд,  и беременная мамой двадцатилетняя Маша Цветкова сидела в зале на виду у односельчан. Мужа осудили, а ее уволили.
Спустя пятьдесят лет после этого судилища, во время бабушкиных поминок, немного придя в себя, мама сказала нам: «Она до смерти любила отца, мучилась, так и не смогла смириться с его потерей».

Думаю, это правда.
Очень хочется снова поехать в Серпухов. В детство. К бабушке.


И еще несколько уточнений, которые мама внесла, а мне показалось разумным написать в виде ссылки или постскриптума.
Белый Серпуховской кремль - не вымысел. Согласно версиям очевидцев часть камней из этого кремля была использована при строительстве первых станций московского метрополитена. Кстати, бабушкина улица Луначарского тоже была "мощеной", то есть это была глинобитная дорога, с изредка вкрапленными в нее крупными белыми булыжниками.
Глаза у бабушки были все-таки темно-серые. А может выгорели к старости? В старости у нее, как у всех стариков была близорукость и она носила очки с большими диоптриями на кончике носа.

И последнее: мама бережно хранит первую трудовую книжку бабушки. В ней есть одна памятная запись: "Уволен за невозможностью дальнейшего использования". Как же ошибалась власть, уволившая ее. Еще как использовали!