День рождения

Марии Тимофеевой:
«Невысказанное чувство не забывается» («Ностальгия» Тарковского)

I
Солнце палило нещадно. Все изнывало от жары. Птицы пересохшими голосами пытались что-то петь. Деревья лишь иногда радостно шевелили листвой, радуясь мимолетному ветерку. И даже само море лениво переваливалось с боку на бок, пытаясь спрятаться от жестоких лучей.
Эрнест сидел на веранде. Чучело оленя, такое страшное в детстве, сильно потемневший от постоянного табачного дыма гобелен и дубовый стол, на котором стояла бутылка виски. И, конечно, сам он, с трубкой в зубах сидящий в кресле-качалке так, чтобы виден был и гобелен, и олень, и море за окном. Здесь было прохладно.
Скоро спадет жара, и можно будет пойти купаться. Или порыбачить. Но это только если ничего не придет. А если придет… Какое уж тут купаться!..
Война. Все воспоминания о ней. Все что написал Эрнест – о ней. Нет ничего, что могло бы перекрыть эти воспоминания. Да и что более яркое видел Эрнест за свою непродолжительную жизнь?
А ведь видел кое-что. Одно единственное. Об этом он старался не вспоминать. Это тоже было на войне. В госпитале.
Эрнест тогда многое понял впервые. Впервые он увидел в этой войне смысл для себя. Впервые ощутил, что должен непременно выжить здесь, посреди гор трупов. И выжить не только потому, что хотел жить, не только потому, что родители не перенесли бы его потери, не только потому, что страна ждала возвращения своего героя. Впервые Эрнест понял, что есть кто-то, кому он может и должен посвятить свою жизнь.
Они встретились всего один раз. Это было в полевом борделе. Эрнест впервые побывал в подобном заведении. Там было ужасно. Но это было лучшее воспоминание его жизни, которое теперь он гнал от себя что есть силы.
Эрнеста комиссовали по ранению. Он поехал домой. Она уехала в Милан. Ей предложили работу в местном госпитале. Когда они прощались, она сказала, что об этом месте могла только мечтать, и никогда не простит себе, если упустит такую возможность. Она долго рассказывала, какой это замечательный город, прекрасный госпиталь, какие удивительные перспективы перед ней открываются. Эрнест не слушал. Он понял, что все кончено. Он не мог ни простить ее, ни просто понять. В тот день от его души оторвалась какая-то частичка. Оторвалась навсегда. Образовалась рваная рана, которая со временем должна затянуться. Надо только подождать.
Солнце клонилось к закату. Стало не так жарко, зато ветер, казалось, навсегда покинул эти места. Эрнест сидел все в той же позе. Бутылка почти опустела. Он сидел лицом к морю и спиной к двери, поэтому не заметил, как женщина в светлом платье вошла на веранду. Он обернулся лишь тогда, когда почувствовал осторожный взгляд.
После возвращения Эрнеста прошел уже год. За это время рана затянулась. Та самая рана на сердце. Заросла мхом зрелости и цинизма.
Она приехала. Но что он мог теперь сказать ей? Того мальчика, который любил ее, уже не было. Она поняла это. И вышла за дверь. И пошла по тропинке, по которой лишь полчаса назад шла такая счастливая в предвкушении встречи. Теперь по ее щекам катились слезы.
А он все сидел. Сидел и смотрел на море. И пил виски. В тот день умер наивный юноша Эрнест. В тот день родился великий писатель Хемингуэй.

II
На дворе стояла промозглая осень. То самое противное время, когда морозы еще не наступили, а снег уже решил, что пришло его время.
И вот он падает и тут же тает, но все равно снова упрямо падает. А по лужам спешат куда-то люди. С крыши они кажутся крохотными муравьями. А небо, наоборот, кажется таким большим и таким близким. Только протяни руку…
На крышу выбрался рыжий котенок. Этот маленький комочек шерсти впервые в жизни увидел снег. Он подпрыгивал и махал лапами, играя со снежинками. Эммануэль взял его на руки, и тот тут же прижался к нему и замурлыкал.
- Ну что, обормот, опять убежал? А хозяйка там, наверно, переживает. Эх, ты!
Эммануэль встал и пошел к люку. Спустился. Приоткрыл дверь квартиры, запустил котенка и тут же закрыл. Не надо ему сейчас туда, вдруг она занята.
В этой квартире жила девушка по имени Света. Эммануэль поселился на этой крыше именно из-за нее. Пролетая над городом, он услышал, как кто-то играет на скрипке. Заглянул, и увидел в окне светленькую девушку с короткими волосами, вздернутым носом и большими серыми глазами. Она посмотрела в окно, и в ее глазах мелькнуло отражение ангела.
С того самого дня Эммануэль каждое утро заходил к Свете, чтобы пожелать ей доброго утра. Они сидели на кухне и пили кофе. Разговаривали. Она пыталась понять, кто же он такой. Она не верила, что он и в самом деле ангел. А он пытался понять ее, пытался понять людей. Он искал ответ на вопрос, отчего люди плачут, ведь сам он просто не умел этого делать.
А потом он уходил на крышу. А она доставала скрипку и начинала играть. И слушая эту музыку, Эммануэль многое начинал понимать. Скрипка была красноречивее слов.
А потом, когда наступала ночь, и люди ложились спать, Эммануэль расправлял свои белоснежные крылья и поднимался высоко-высоко над городом. В такие минуты всем детям в городе снилось, что они летают.
Так проходили дни. Порой Эммануэлю казалось, что он начинает что-то понимать. А в следующую секунду он уже думал, что не понимает и не поймет ничего и никогда. А скрипка все пела… Она все знала, но говорила на непонятном языке.
И вот однажды, когда ударили, наконец, настоящие морозы, оставив позади осень и впустив в город зиму, Эммануэлю вдруг пришла в голову совершенно неожиданная мысль. В тот момент он все так же сидел на крыше, слушал заунывные протяжные звуки, доносившиеся из открытой форточки. Но они почему-то уже не казались волшебством. Эммануэль внезапно ощутил, что эти звуки издает бездушная деревяшка. Душа этой музыки была не в скрипке. Она жила в руках, державших этот инструмент.
И все стало так ясно. Вот она стоит посреди комнаты. В комнате сумрачно, но последние скупые лучи освещают ее силуэт. Ее глаза закрыты. Лишь легкое подрагивание челки иногда выдает напряжение всего тела. А руки порхают, как вольные птицы. Последний взмах смычком, и обе птахи, как по мановению волшебной палочки, опускаются и затихают. Как ему хотелось в это мгновение очутиться там, обнять ее за плечи…
Что-то капнуло на нос, и потекло по щеке. Потом снова, и снова. Эммануэль не сразу понял, что это. А когда сообразил, ему стало жутко неуютно на этой крыше. Захотелось улететь. Он оттолкнулся ногами. Но крылья, его собственные крылья вдруг стали такими тяжелыми. Ему стало не под силу поднять их.
Эммануэль шлепнулся на землю. С трудом встал.
И побрел прочь…
А дворовые старушки еще долго рассказывали друг другу о свалившемся с крыши мужике. Некоторые даже говорили, что у него были рога и хвост. И был он совсем черным, ну сущий демон. Правда, с этим многие спорили.
Все сходились в одном. За спиной у него были крылья. Два белоснежных крыла тащились за ним по не покрывшейся еще снегом замерзшей грязи. Он остановился на секунду. Обернулся. Посмотрел на эти два отростка то ли с ненавистью, то ли с тоской, бросил прощальный взгляд на окно на втором этаже, улыбнулся гримасой висельника, и отправился дальше…

III
Снег еще лежал повсюду, но морозы уже стали мягче, и по всему чувствовалось, что дни старухи зимы сочтены и уже виднеется где-то вдалеке весна с ее улыбающимся, оживляющим природу солнцем.
С того дня такая погода у нее неизменно ассоциировалась почему-то с несбывшимися надеждами. А он в эту пору года всегда вспоминал о ней.
В этот день они впервые увидели друг друга.
Сначала он услышал ее застенчивый голос в трубке, удивлявшийся тому, сколько же можно ждать. Своим, как всегда, внешне безразличным тоном он ответил, что уже вот-вот.
В тот февральский вечер они долго гуляли. В основном молча. Они думали об одном, но каждый по-своему.
Накануне вечером он написал рассказ. Один из многих, созданных им в то время. Он писал его в предвкушении завтрашней встречи. Он еще не знал, что совсем скоро с рассказами будет покончено, и он сядет за написание большого серьезного романа. И случится это благодаря ей.
Но пока он об этом даже не догадывался. Он лишь почувствовал что-то новое в воздухе. А может быть, это был всего лишь теплый весенний ветерок, по ошибке залетевший в тот день в наши места с далекого юга.
Они шли по набережной. Просто так. Им было интересно, что же это за две трубы торчат вдалеке.
Они шли и придумывали всякие версии. Смешные и романтичные. Что же это на самом деле они в тот день так и не узнали. Это случилось много позже.
А в этот день они расстались, посмотрев на прощание друг другу в глаза лишь какое-то мгновение. Но этого было достаточно.
По дороге домой в ней боролись между собой два ощущения. Ей было весело и тепло. Сегодня у нее появился верный и надежный друг. Она пока не была в этом уверена, но неизменное шестое чувство смело говорило ей об этом. Чего она не могла понять, так это того, почему в тот вечер постоянно выползало из задворок души промозглое чувство разочарования.
Он добрался до дома гораздо быстрее. Лежа в темноте на кровати он не прислушивался к своим ощущениям. Он слишком привык, что его чувства беспрекословно подчинялись ему. Он их придумывал.
Нет, он не был лицемером. В его мире все чувства переживались гораздо острее.
Он попытался открыть для нее двери в этот мир. Не его вина, что вход оказался слишком узким.
Она все видела. Не все понимала, но делала что могла.
Быть может, она и могла что-то исправить. Быть может, для этого нужно было просто сказать вовремя нужные слова, окатить ледяной водой…
Она повзрослела на год. Однажды утром она проснулась и, посмотрев в зеркало, вдруг поняла, что больше не ребенок. Промелькнула одна маленькая, слишком смелая мыслишка. Она отогнала ее, как назойливую муху. Но было поздно. Воспоминания о том гнетущем ощущении одиночества, которое не покидало ее последний год, теперь вызывало лишь приятную улыбку.
Все это она как-то вдруг осознала в один миг. И тогда же она вдруг поняла, что ей нужно срочно его увидеть. Теперь она знала, что должна сказать…
…Они шли по набережной. Молча. Все что нужно, было уже сказано.
Она боялась заглянуть ему в глаза. А ему было тяжело.
Это была другая набережная, но в том же самом городе, на берегу той же реки. Поэтому две трубы были не далеко впереди, а совсем близко – на другом берегу.
Она спросила. Он усмехнулся в ответ и сказал, что это всего лишь теплоцентраль.
Она кивнула. Она не была разочарована. Ей было этого достаточно.
А ему, как всегда и всего, было мало…
…Она ждала его звонка. Потом перестала.
А он хотел позвонить. И позвонил бы. Но гордость и эгоизм связали его по рукам и ногам.
Он не смог ее простить. Не смог простить того, что она оказалась не похожа на придуманный им образ.
В тот день, в день их последней встречи, он вдруг понял, что ошибался. Он долго и мучительно искал вход в свой мир.
А его не было. И не могло быть.
В этом мире был только выход. И он, наконец, его нащупал.
Он весь вечер бродил по городу, обдумывая сюжет, который возник как-то совершенно внезапно.
Всю ночь напролет он писал.
А утром раздался звонок. Веселый голос друга нес какую-то ахинею.
Он посмотрел на календарь. Да, правда, как можно было забыть!
- У тебя же сегодня день рождения, братан!