Паровоз ФД

Паровозы… Наверное, первое, что я увидел, когда появился на свет, был паровоз. Богатырь с громким дыханием, от которого дрожит земля, и кустики, растущие возле стальных дорожек-рельсов, обволакиваются густыми облаками пара. Наверное, нет предела силы этого великана, он с одинаковой легкостью везет и тщедушных людишек, и большущие машины. Несколько раз я видел, как паровоз тащил несколько избушек, поставленных на вагоны-платформы, маленькие кораблики, тоже погруженные в вагоны. Но особенно я удивился, когда увидел поезд, на платформах которого стояли какие-то громоздкие предметы, тщательно завернутые в брезент. Однако материя не могла скрыть их размеров, из-под него прямо-таки выпирала чудовищная тяжесть чего-то большого, неведомого.
- Папа, что это? – спросил я у отца, когда он выпрыгнул из паровозной кабины.
- Это – танки, сынок. Такие железные крепости с пушками, которые на войне по полю ездят, и косточки врага с хрустом ломают. Страшное оружие. Человек перед ним – что блоха.
- Куда же ты их везешь?
- Известно куда, на войну. Для боев они сделаны, там их жизнь и смерть.
- Отчего же смерть? Они же такие сильные, что всех врагов передавят!
- У врагов, сынок, тоже есть танки. Вот встретятся наши танки с их танками, и будут они бороться, кто кого…
- Наши, конечно, поборют!
- Поборют, - успокоил меня отец, - Ладно, беги к матери. В этот рейс я тебя взять, конечно, не смогу, раз с таким грузом еду. А в следующий, если что попроще повезу, возьму обязательно.
Я пошел вдоль состава. У одного танка ствол пушки оказался плохо накрыт, и ветер отогнул брезент. Покрашенная зеленой краской сталь почему-то показалась мне доброй, очень гладкой. «Как оттуда огонь вылетать может, о котором папа говорил? И что сейчас он делает? Спит, наверное, где-то внутри». Я представил себе маленькую комнатку внутри пушки, где стоит маленькая кроватка, на которой спит огонек. Во сне он, конечно, не палящий, а мягкий и пушистый, его даже погладить можно. Вот когда проснется, тогда будет!...», раздумывал я, зажмурив глаза. И мне сильно захотелось погладить это удивительное создание, доброе во сне и яростное при пробуждении.
Я подошел к платформе и едва не засунул руку в орудийный ствол.
- А ну, быстро отошел! – услышал я резкий окрик и увидел солдата, со всех ног бегущего ко мне, - Ты чего?
Вместо того, чтобы говорить что-то в свое оправдание, я уставился на его винтовку. «В ней ведь тоже спит огонек! Совсем маленький, гораздо меньше, чем в танке. А как проснется, так ведь и убить может!»
- Дядя, у тебя винтовка настоящая?! – неожиданно спросил я.
Солдат опешил и зачем-то посмотрел на свою винтовку, будто усомнившись в ее настоящести.
- А какая же? – пожал плечами он.
- Дай посмотреть!
- Не положено! – резко сказал он, - А ты живо проваливай, чтоб духу твоего здесь не было!
- Ну, дайте посмотреть!
- Ему не положено! – услышал я голос возле самого уха.
Солдат вытянулся и застыл, как молодое дерево. Я обернулся и увидел офицера (уже тогда я мог отличить различать военных, слишком много их появлялось на нашей станции).
- Пойдем, я тебе кое-что подарю, - неожиданно сказал офицер и повел меня к зеленому пассажирскому вагону, по отличию которого от остальных, товарных, вагонов сразу можно было сказать, что он тут – главный.
- Подожди, - приказал офицер тем твердым голосом, который произнес за свою жизнь ни одну сотню команд.
Из вагона он вернулся с искусно выструганной деревянной винтовкой, кроме цвета ничем не отличимой от настоящей.
- Вот, держи, - сказал он, протягивая мне игрушку, - Сыну мастерил, да когда теперь я его увижу. Уже новую выстругать успею.
- Спасибо! – радостно крикнул я и побежал домой.
За моей спиной грозно лязгая железом тронулся состав. Облако дыма нырнуло мне в лицо и на зубах захрустели мелкие уголечки. «Даже железные крепости паровоз везти может. Много крепостей! Значит он – самый сильный на свете. Но он послушен моему папе, выходит – папа еще сильнее!»
Все поезда шли на войну. Отец тоже ездил к войне и, возвращаясь обратно, рассказывал о ней.
- Что такое война? – говорил отец, - Чтобы представить ее, представь большой пожар. Ты ведь видал большой пожар?
Да, я видел, как в нашем городке пылали деревянные склады. Казалось, будто исполинский красный медведь брел по ним, все разрушая и ломая на своем пути. На землю падали пылающие доски, горящие бревна. Народ, прибежавший с ведрами, топорами и баграми остановился, как вкопанный, побросав свои нехитрые приспособления. Все широко развели руки, словно сдались перед страшным зверем с горячей шерстью, готовые при желании существа отдать самих себя ему на растерзание.
Но зверюге люди были не нужны. Он довольствовался древесиной, которую жевал медленно и лениво, обращая занозистые стены в возносящийся к небесам дым и в падающий к земле пепел.
Вскоре приехали две пожарные машины (все, какие были у нас в городе). Казалось бы, мощь моторов должна была начать спор с пламенным зверем, вонзить в него десятки водяных копий. Но пожарные, покинув свои автомобили, тоже стояли с распростертыми руками. Склады сгорели дотла.
- Вот увеличь этот пожар раз в сто или в тысячу. И еще добавь большую метлу смерти, которая летает вокруг и метет все, что под нее попадает. Там уже нет отдельных выстрелов, отдельных пуль и снарядов. Сам воздух пропитан смертью, каждая его частичка свистит и воет от свинцовых и стальных капель. Только и думай, как уберечься! Но ведь надо еще и воевать, убивать врага, пока он не убил тебя самого.
- Неужели… И ты там бываешь? – с дрожью в голосе спросил я.
- Да, - подтвердил папа, - Вчера нас атаковали «Юнкерсы». Бомбардировщики, то есть самолеты, которые бомбы возят и их бросают. Нелегко пришлось. Я дал полный ход, а они за мной, самолет ведь быстрее паровоза летит, тем более что мы еще состав везли. Но наш Федя меня не подвел (Федей или Феденькой он ласково называл свой паровоз ФД). Я дал экстренное торможение, и черные крылья мимо пролетели, впереди бомбы сбросили. Одна совсем близко взорвалась, осколок в Федю попал, хорошо, что паровоз – железный. Мог бы в меня, или в Андрюшку-помощника, или в Васю-кочегара попасть. А мы ведь – не железные! И лежали бы мы сейчас там, возле паровоза!
Отец протянул мне острый кусочек металла, который был выплавлен в печах дальней страны, и прилетел к нам, чтобы пронзить моего папу, чтобы мы не дождались его из рейса. Но этот кусок смерти промахнулся, и папа живой и невредимый сейчас рядом со мной. Я сжал железку, и она впилась в мою ладонь.
- Вот так-то, - усмехнулся отец и ласково потрепал меня по голове, - Еще был случай, враги к самой железной дороге прорвались, их танки уже под самой насыпью рычали. Один выстрелил, но промахнулся, снаряд у самого котла просвистел. Они, видать, сразу не сообразили, что делать, необычный это случай – когда перед танком поезд противника проскакивает. А я самый полный ход дал, кочегара своего загонял, что с него семь потов сошло. Давление так поднял, что еще немного – и котел бы рванул. Все паровоз умолял «Феденька, дорогой, выручи!» И он выручил!
Я с уважением смотрел на отца. Кто бы мог подумать, что усталый отец, вернувшийся из рейса, совсем недавно видался с бомбами и снарядами, с самой смертью, отлитой в железо.
Несколько раз он брал меня в рейсы. Конечно, не на фронт, а в другую сторону, в глубину русских земель, куда мы везли пустые вагоны, чтобы там их снова заполнили спящим огнем. В паровозной кабине мне казалось, будто мое дыхание сливается со струями паровозного пара, а биение сердце сплетается с биением стальной машины. Мои тщедушные силенки сразу возрастали в тысячи раз, словно я обращался в великана. Но, покидая кабину, я приходил в огорчение, ибо снова чувствовал себя тем, кем и был прежде – малолетним ребенком.
Паровозный котел спереди украшало изображение какого-то усатого человека, и я, конечно же, спросил у отца, кто это.
- Это – Вождь, - коротко ответил папа, - Я вот – твой отец, а Вождь – отец всего народа, всех нас, и меня и тебя. Наша жизнь – это проявление его мыслей. Хоть он сейчас и очень далеко, но раздумывает сейчас, быть может, и о нас с тобой.
- О чем же он думает?
- Конечно, чтобы народу хорошо жилось, - ответил папа, не уточняя, что значит «хорошо».
- Почему тогда он не придумал, чтоб войны не было?
- У каждого хорошего человека в мире есть тень – плохой человек, который может быть похож на хорошего, но все его помыслы – обратные, злые. У большого человека такая тень тоже велика. Есть эта тень и у Вождя, и если отец нашего народа хочет, чтобы нам, его детям, жилось хорошо, то враг хочет, чтоб было наоборот – нам жилось плохо. Но мы, народ Вождя, защищаем его мысли, и мы победим эту тень Ведь мы – свет, а свет всегда побеждает тьму. Вспомни, как мы ехали ночью сквозь лес, и Федины фары лихо разгоняли мрак!
- Мы тогда еще волка вспугнули, - вспомнил я.
- Да, ведь волк – зверь тьмы, и он тоже убоялся нашего света!
Во мне Вождь, мой отец и паровоз слились во что-то одно, любимое, за что я готов был броситься в бой (тот, каким я его себе представлял), держа наперевес свою деревянную винтовку. Может, в ней тоже спит огонь (то, что я его в ней не почувствовал, вовсе не значит, что его там нет), и, едва почуяв врага, он, конечно же, проснется! Поэтому, когда мы с ребятами играли в войну, я никогда ни на кого не наводил ствол своей винтовки. Вместо него я поворачивал оружие наоборот, и делал вид, как будто стреляю из приклада. Многие надо мной смеялись, но когда поняли, что делаю так из любви к своим и не хочу убивать друзей даже понарошку, меня зауважали.
Обратно мы везли чистенький санитарный поезд, блестящий своими вагонами. Его люди были тоже странно чистыми, в своих белых одеяниях они походили ни то на живые облака, ни то на птичек-чаек, которые изредка залетали в наш городок. Отец говорил, что прилетали они с моря.
- Посмотри на этот поезд, какой он красивый! Но на обратном пути ты его не узнаешь. Из его окон ты услышишь стоны боли, от которых застынет кровь в жилах. Белые люди окрасятся запекшейся кровью, и от них тоже будет пахнуть болью и ранами! Война не бывает без страданий, которые надо терпеть, стиснув зубы! Но, скажу честно, больше всего я не люблю водить санитарные поезда, когда они идут обратно!
Чтобы отвлечься от картины, нарисованной мне отцом, я устремил свой взгляд в открытую топку. Пожалуй, нигде на земле больше нет такого жара, который будто бы по волшебству обращался в чудовищную силу. Хочется закрыть глаза и чуять его каждой своей частичкой, пропитываясь им до самой своей глубины!
Мое детство приросло к войне и паровозам. Даже когда война закончилась, и паровозы повезли поезда с машинами, лишенными пушек да с мешками хлеба, мне все равно казалось, что где-то еще идут бои. Отец в то время стал самым известным машинистом на железной дороге. Теперь он водил уже не всякие составы, а только поезда, везущие очень важные грузы. Управлял он и пассажирскими поездами, везущими за своими красными и зелеными вагонными стенками больших начальников. Папа даже рассказывал, что один из таких начальников не поленился подойти к паровозу и пожать ему руку, сказав, что он еще никогда не ехал с таким потрясающим сочетанием скорости и плавности хода.
Разумеется, отцу предложили перейти на новенький паровоз Л, высокий и красивый, быстроходный, с механической подачей угля в топку. Но папа отказался, сказав, что не бросит своего Федю, столько раз спасшего ему жизнь. И его ФД дожил до тех дней, когда по железной дороге уже носились тепловозы, которые свистели, тарахтели, но только не дышали исполинской грудью, как паровозы. Поэтому в них не чувствовалось души, они казались просто безжизненными кусками железа, пущенными человеком по рельсам.
Папиному Феде повезло гораздо больше, чем его сверстникам, сгинувшим под огненным ножом. Когда его, наконец, списали, кому-то пришла в голову замечательная идея поставить памятник железнодорожникам, участвовавшим в войне. Для него лучше всех подходил паровоз военных лет ФД, который остался в единственном экземпляре. Так папиного Федю и поставили на пьедестал. Но все это было уже потом.