Шрам

Шрамы есть у всех людей. Ну или почти у всех. Исключение составляет тот незначительный процент населения, который провел детство на Луне, где взаимное притяжение веток-штырей-камней-гвоздей-ржавыхтруб-бутылочныхосколков и детских коленок было не так велико. На Луне мне бывать не довелось даже в детстве, и пусть это остается на совести моих родителей. Короче говоря, шрамы у меня есть.
Начну, пожалуй, не с начала, а с низа.
На правой моей ступне - маленькая отметинка, неизменно заставляющая меня улыбнуться… Тогда вся наша семья наряжала елку. Высокую, под самый потолок, других в доме никогда на моей памяти не было. Мама, папа, старшая сестра, которая, по правде сказать, все время отлынивала, и я, одиннадцатилетняя, полубезумная от скорого праздника. Китайские гирлянды, само собой, горели только наполовину, вторую их часть мы пытались пустить по стволу елки сзади. Бились стеклянные шарики еще советских времен, выворачивая свои зеркальные внутренности с кусочком мишуры, по дивану постукивал серебряными струями «дождик», заклеенный у основания скотчем – по причине неблагонадежности.  Мама делала мне за папиной спиной знаки, чтобы я незаметно вернула назад в коробку стеклянные бусы – горячо папой любимые, но очень старые и облезлые. А сама я все норовила унести в комнату розового мишку, елочное украшение, которое с самого детства было моим любимым. Когда-то оно было любимым у моей сестры, и теперь в моей мелкой душонке ворочалась мстительная радость, что она уже выросла, а я – нет, и мишка теперь принадлежит мне безраздельно.
Водрузили рубиновую звезду, примотав ее к карандашу, а карандаш – к верхушке елки. Пустили гирлянду с фонариками. Я все же улизнула с розовым мишкой, засунула его под подушку и поскакала снова в зал. И, ступив шага два, ощутила боль. В ступне. За то время, пока меня не было в комнате, родители достали мою любимую гирлянду, состоящую из разноцветных шипастых звездочек-ежиков, и теперь перебирали ее на полу. На один из таких ежиков я и наступила. Было много крови, но я не плакала – большая уже, чего плакать? По правде говоря, пыталась строить из себя героиню, мол, смотрите, кровавые следы по линолеуму, а я такая вся стойкая и мужественная...
Чуть выше, но уже на левой ноге, на голени, прямо над косточкой – продолговатое белесое пятно, сантиметра полтора в длину. Так я сходила с бабушкой в городскую баню. Мне было лет пять, и я отчетливо помню, что там, в бане, кроме меня детей не было. Не было и взрослых женщин – одни старухи. Хотя, что значит старухи – моей бабушке тогда еще было далеко не шестьдесят. Но таковыми они казались мне – большие, дряблые. До этого  я часто говорила бабушке, что у нее висит живот, но после похода в городскую обитель чистоты– перестала. Какой же это живот, в самом деле, в сравнении… Еще помню, как дрыгнула ногой, и по отбитому краю голубой плитки (такой еще отделывают бассейны) заструилась кровь. Бабушка перепугалась, вытащила меня в раздевалку и, причитая, бросилась на поиски зеленки. Так и не нашла – у банщицы не было аптечки. Потом где-то отыскался йод. Нога с тех пор изрядно подросла, а шрам – вон он, матовый, гладкий…
Левая коленка у меня не чувствует вовсе. На ней – светлое  пятно в мраморную крапинку. Мне тогда было шестнадцать, и я училась кататься на велосипеде. И ужасно плохо держала равновесие – это вообще всегда было проблемой, даже если надо было просто пройти по бордюру. А тут – велосипед. Но я уже освоилась, и даже съездила за пределы района – в Капотню, мимо огромных фур, похожих на доисторических животных, в липком холодном облаке пыльного страха. И уже в парке, почти у дома, напоролась колесом на железный прут, торчавший из спекшейся глины. Как-то по-дурацки все это вышло, честное слово, бестолково. А в коленке теперь, если потрогать ее, словно мурашки пробегают – только где-то вдалеке, маленькая такая стайка мурашек.
Под левой грудью шрама почти не видно – но я-то знаю, что он там есть! И он появился там задолго до того, как появилась сама левая грудь. Одесса, мне шесть лет, и я отдыхаю там с бабушкой. Надо пойти в город, и для этого бабушка гладит вещи. Я прошу позволить мне погладить свое платьице самой. А поскольку все дни напролет я скакала по двору теткиного дома и пляжу в одних трусах, то и у гладильной доски оказалась такой же, с голым пузом. И со всей дури прислонила раскаленный утюг к себе. Кто сказал, что ломтик картошки облегчает боль при ожоге?
Средний палец правой руки был прокусан насквозь, тогда же я видела свои сухожилия, их желтоватые волокна. Мне семнадцать, и агрессор – Лорд, овчарка, прожившая со мной всю жизнь, с моего первого класса. Агрессор он, а виновник – я, потому что нечего лезть собаке в пасть, когда она есть кость. Пусть даже протухшую и подобранную только что на помойке. Иначе имеем, что имеем: полумесяц на первой фаланге. Хорошо, что не откусил.
На кисти правой руки, ближе к запястью, - пять крохотных пятнышек. Это от зазубринок ножа. Нож-пилка, зажатый в руке молодого актера, и моя рука непроизвольно встретились, когда мы отмечали спектакль. И выпито было уже много, а сказать хотелось еще больше, поэтому все пытались отстоять право голоса, размахивая руками. Домахались. Но есть что вспомнить – кроме спектакля и водки.
На правой щеке – три бороздки: две большие и одна поменьше. Зима, темнота, Иркутск – и мы с сестрой гуляем с тем самым Лордом. Пес, как водится, умчался за новой подругой, а мы решили попугать его немного и спрятаться за куст. Спрятались – и след от неровно обломанной ветки до сих пор это доказывает. А собака, кстати, нисколько не испугалась.
Под волосами, на затылке, еще одна отметина. Оказывается, есть только два состояния, когда люди способны залезть на одноместные качели впятером и счастливо там качаться: пьянство и детство. У меня это было детство. И металлическая стойка качелей впечаталась в и без того не умную голову... Между прочим, кровь сквозь золотисто-льняные волосы – синяя.
Есть и еще один шрам. Такой маленький, что его, наверное, сейчас уже совсем не видно. Просто ссадина, это была просто ссадина. Но я помню до секунды тот вечер, когда эта ссадина появилась на коже. Чужая квартира после клуба, я - на кухне с дурацкой улыбкой и сцепленными в «замок» пальцами, и он – за стеной, в соседней комнате, на одеяле, брошенном на жесткий пол, с девушкой, которую я постаралась не возненавидеть. Через пару дней я спросила у него, что это за ссадина на его локте залеплена пластырем – и сама поморщилась, догадавшись быстрее. Пластырь уже давно снят, ранка зажила, шрам разгладился – а надо же, все равно болит.