Особенности весенне, осеннего кормления

Опять осень, опять любовь, сердце не на месте, аппетит пропал, утром спим вполглаза. Ни свет, ни заря начинаем лизать мне голову и нос, затыкая ноздри языком, (так что я задыхаясь вижу во сне улитку залезшую в ноздрю). Это не похоже на намек на прогулку, это  ультиматум! Короче, в каком-то из соседних подъездов или домов снова потекла очередная сучка. Запахи сводят Карая с ума, уж не знаю, что представляет он себе перед мысленным взором, но действует это как всегда наповал. Такая простая вещь как прогулка превращается в натуральное испытание нервной системы. Кустики травы, где приседала загулявшая девушка, приобретают такую неотразимую привлекательность, что мой, хриплый от раздражения голос призывающий домой, доносится до пса, как бормотание немощной старушки в квартире на пятом этаже до маньяка меломана, торчащего в подвале в самый разгар погружения в музыкальную нирвану. Псина стоит и мелко, мелко хлопает пастью, надувая щёки, слюни висят с нижней челюсти красивыми прозрачными ниточками, с гирляндами мусоринок и кусочков листиков. И лишь шестое чувство (а оно у животных точно есть, не в пример нам слишком разумным) заставляет скотинку почуять приближение сведённого судорогой бешенства. любимого хозяина, который уже накричался всласть на все лады и решил пригласить заочного Ромео домой вручную, так как напрочь опаздывает на работу. А глумливые взгляды прохожих, злорадно косящих, на неудачника дрессировщика, топчут его уязвлённое самолюбие огромными обидными сапогами. Голова зверя вздрагивает, в глазах появляется разум и лживое выражение, что хозяин узнан, любим и неизменно почитаем. Это почти всегда сбивает накал разногласий и мы идём непрерывно и с сожалением оглядываясь домой. Время ушло, ночные дела не деланы, сердце разбито вдребезги, чёрствой скотиной двуногим. Печально добредаем до квартиры, лапы вытерты, брякаемся на диван, уши вниз, на усах слеза. Проклиная всех соседских девок псин и  стараясь не глядеть Карайке, в глаза, убегаю на работу.
День минул. Вечер. Еда в миске не тронута, хвост висит. Да-а-а! Надо как-то покормить паразита, отощает на одних то чувствах. Использую безотказный метод, моей собственной разработки (хрен с ним с патентом на изобретение, поделюсь). Стоя в поле видимости начинаю слегка принюхиваться в сторону кухни, (жена смотрит саркастически - «совсем скоро рехнёшься со своей собакой»). У мохнатого друга нарастает беспокойство, видать все-таки жадность то, посильнее любви будет. Пару раз утробно взгавкнув, он тревожно ждёт моих следующих шагов, и я не заставляю его долго томиться. Делая хищное лицо начинаю красться в кухню (сарказм жены перерастает в гнев - «видели бы тебя мужики с работы»). Лежать на диване и смотреть, как наглая рожа хозяин вот-вот начнёт чавкая рубать законно твои сырые куриные шеи, да господи, кто же это выдержит! Карашкин кидается с дивана большой волосатой мухой, что бы поспеть к миске первым и занимает около неё превалирующую позицию – грудью над миской, косолапо растопырившись, голова вниз, глаз косит, на подлеца хозяина, то есть на меня. Но этот наш танец не дебютный, и я знаю если остановить свои поползновения на этом жрать ни чего, ни кто не будет, влюблённый поросёнок постоит над миской и так и уйдёт голодный. В ЦК дураков нет, продолжаю, принюхиваясь приближаться, (жена плюёт с досады - «вот идиот»). Предвидя неминуемую гибель съестного, пёс нехотя, как будто ему русскому парню предлагают вместо старых добрых расстегаев какую-нибудь дрянь вроде пудинга, и оттянув нос вверх и самыми  кончиками зубов, с лицом вдовствующей герцогини, он берёт одну шею за самый крайчик. Но зная, что это тоже демонстрация (не даром глаз косит на меня так, что почти закатился) и стоит мне только оставить домогательства, как шея будет выплюнута на пол, и ядовитый змей уползёт обратно на диван, делаю мощный последний принюх. Это решает всё, нарыв лопается! Пылесос яростно хрюкает, пытаясь одновременно и лаять, и жевать, и глотать (из комнаты усталый жонин возглас - «совсем собаку испотворил, гад»).