Странная

«… и любить тебя так, как никто не сумеет посметь»
(Н. Сосновская)
И люди смеялись над ней: странная…
А она просто еще не разучилась любить.

Однажды утром там, наверху, забыли включить солнце. Было уже полвосьмого, а город по-прежнему спал в промозглой ноябрьской темноте. Андрей Андреевич Светлаков заворочался и потянул на себя одеяло, обделив им сопевшую рядом жену. Светлакову снилось, что он опоздал на завод. Толстый охранник на проходной соглашался его пустить, только если тот станцует гопака. Перепуганный, всклокоченный Андрей Андреевич объяснял ему, что в жизни гопака не танцевал, его даже на утренниках в детском саду в последний ряд ставили, говорили, двигается как пингвин. Но охранник не унимался! Удалось ли ему поразить грозного стража своим танцевальным мастерством, Андрей Андреевич так и не узнал – за стенкой закричали соседи, и он проснулся.
Соседи из сорок второй, Туесковы, ругались регулярно, по крайней мере, раз в месяц. В общем-то, супруги предпенсионного возраста, Евгения Никитична и Арсений Петрович, жили достаточно мирно. Если они повышали друг на друга голос, значит, Арсений Петрович получил зарплату. Или аванс. Или премию за перевыполнение плана. В любом случае, результат всегда был один и тот же: Туесков приходил домой нетрезвый, много плакал, говорил о жизни, разбивал пару тарелок и дрался с женой. Выплеснув эмоции, он засыпал за столом на кухне, а, проснувшись наутро, извинялся, возмещал ущерб жене выдачей остатков полученных в бухгалтерии финансов и не проявлял себя уже более никак до следующей зарплаты.
Светлаков включил ночник, посмотрел на часы и выругался. Быстро скинул одеяло, сел на кровати, сунул ноги в стертые тапки, продолжая бормотать нечто бессвязное, нецензурное. Под рукой у подушки нащупал что-то маленькое, вроде пластмассового рулета.
– Ты чего? – сонно пробормотала жена.
– Чего-чего, бигудю твою нашел! Разбросала тут… Вставай, на работу проспали!

Первые три остановки Светлаков ехал в дверях. Однако, «ехал» – громко сказано. Висел, вцепившись в куртку мужчины впереди. Боролся за место под солнцем. На вокзале автобус покинули люди с тюками, чемоданами, корзинами и коробками из-под телевизоров. Андрей Андреевич вошел наконец в свободный салон и окинул освобожденную территорию взглядом победителя. Тогда-то эта история и началась, вспоминал он позже. А если бы не проспал? А если бы не влез в этот автобус, дождался следующего? Впрочем, обо всем по порядку. Андрей Андреевич оглядел салон, выбрал себе место поприличнее – там и стекло было почище, и место поближе к печке, и уже было двинулся к нему самым решительным шагом, но… но тут он увидел Ее. Она была очень странная. Андрей Андреевич это сразу понял. Циркачка. Или художница. Шапка в сеточку (кто ж такую поздней осенью-то носит?), пальто сине-зеленое, на ногах – полосатые гетры в ботинках. Нестандартная, не как все. «Вот кому на проходной точно пришлось бы гопака танцевать. У нас не-норму не любят», – подумал Светлаков. Девушка смотрела на него и улыбалась как знакомому. Андрей Андреевич смутился и отвернулся. «Может, новая соседка? Или дочь чья-нибудь? Они же так растут! Только леденец у родителей выпрашивала, а тут смотришь – на углу пиво пьет. Ой, не дай Бог одноклассница! Неудобно, не узнал. Сегодня медицина такое творит! Восьмидесятилетние после всех подтяжек снова замуж выходят! Что-то на нашего главбуха похожа. Нет, у той только сын, женился недавно. Ну, кто такая?» Андрей Андреевич даже губу прикусил от досады и задумался так крепко, что проехал свою остановку.

 – А Вам синий цвет больше идет.
– Что? – Андрей Андреевич вздрогнул и обернулся.
Сзади стояла утренняя девушка и близоруко щурилась:
– Я Оля.
– Светлаков, – кашлянул он. – Андрей Андреевич, сорок семь лет, женат.
– Я так и думала…, – улыбнулась девушка чему-то своему. – У Вас  глаза зеленые с голубизной.
Светлаков смутился:
– Вы вообще кто? Это, как ее там, акция какая-то, да? Анкету заполнять надо? Мне некогда. Скоро мой автобус подойдет.
– Мне ничего от Вас не нужно. Я за Вами, знаете, как давно наблюдаю? Уже три года. Знаю, что в прошлом месяце у Вас украли часы, а год назад умер Ваш кот Геркулес. День Рождения у Вас восьмого мая, но празднуете Вы его обычно позже, вместе с Днем Победы. И про жену знаю. Ее зовут Татьяна Сергеевна.
Светлаков испугался.
– Вы что, оттуда? – Он, чуть не плача, показал глазами наверх. – А я что? Я ничего. По закону живу. Налоги плачу, да. Доходов никаких лишних, черных то есть, не имею. Если Вам мой сосед Гошка Петренко чего скажет, не верьте. Это он из зависти. А еще потому, что я ему пятьсот рублей должен… с прошлого года. Но я отдам!
– Да нет, Вы не поняли. Я не из органов. Я сама по себе. Тогда, три года назад, я увидела Вас в автобусе. Вы говорили по телефону с женой. Вы вообще часто разговариваете в транспорте. Ну, вот… Может быть, Вы об этом не знаете, но… Вы замечательный! Добрый и хороший.
Светлакову очень давно, да что там, никогда никто таких слов не говорил! Он густо покраснел и отрицательно замотал головой:
– Ой, да ну что Вы! Я никогда…
– Что никогда? Вы никогда не думали, что можете быть кому-то важным?
Она посмотрела на него так, что Андрею Андреевичу стало жутко неудобно, словно он по ошибке надел чужие ботинки или в магазине ему вдруг сдали лишнюю сотню.
 – Вы извините, я пойду, у меня … это… этот… автобус.
Светлаков сел в «четверку» и уехал, а странная девушка Оля стояла на остановке и глядела автобусу вслед.

Этот необыкновенный случай разволновал Андрея Андреевича чрезвычайно. Может, рассказать кому? А кому тут расскажешь? Жене, что ли? А вдруг еще поймет не так! Друзей у Светлакова не было, близких приятелей тоже, а единственный завсегдашний собеседник, кот Геркулес, умер в прошлом году от чумки. Светлаков не мог спать три ночи напролет, потом стал принимать снотворное. Жене врал, что обострилась язва. Коллеги шептались: гуляет, либо сбережения от кризиса спасает, по банкам пристраивает, потому и нервный стал.  В общем, когда Андрей Андреевич увидел на улице знакомую фигуру в пальто, он даже обрадовался. Он подошел к Оле и решительно сказал:
– Здравствуйте! Вы вот что, не любите меня, пожалуйста. То есть… Я хотел сказать… Не надо меня важным считать. И не цените меня… тоже… Не надо мне этого! Я спокойно спать не могу. Думаю.
Оля не обиделась. Во всяком случае, виду не показала.
– Извините, что я Вам призналась. Я… я больше не буду. До свидания.
Подъехал автобус, но Оля развернулась и пошла пешком.

Во вторник, перед самым обедом, Светлакову позвонили и сказали, что у него умерла мать. Он не ездил к ней в деревню с самого сентября. Как картошку выкопали, так и не навещал больше. А зачем? Телефон же есть. Позвонил – поговорил. А то пока доедешь – мороки не оберешься. Потом еще обувь от тамошней прилипчивой глины не отмоешь. Матери было семьдесят два. Может, и болела чем, конечно, в ее-то возрасте. Хоть хондроз, да и есть. Только ведь никогда не жаловалась. Сказала бы приехать, поухаживать – приехал бы. Или вон Таньку послал. А так только хоронить к ней возвращается. Андрей Андреевич отпросился с работы, взял отпуск за свой счет и поехал домой. Плакать почему-то совершенно не хотелось.  Светлакову казалось, что какой-то добрый доктор вкатил ему лошадиную дозу анестетика, и тело находилось в состоянии абсолютной «заморозки». Он ехал и почему-то мысленно снова и снова повторял предложения, увиденные вчера в раскрытом учебнике на столе сына: «Все известные живые организмы состоят из клеток и продуктов их метаболизма. Это в 1838 г. впервые доказали М. Шлейден и Т. Шванн…»
В дверях он столкнулся с Олей. Она хотела войти в автобус, но увидела Светлакова, воскликнула «ой» и остановилась.
– Здравствуйте, – сказал Андрей Андреевич. – А я из города уезжаю. У меня мама умерла.
– Ой, – повторила Оля и поднесла руку к губам.
– Так странно… Из всех, кому я мог бы это сказать, говорю Вам. Как думаете, почему я не плачу?
– Так бывает. Просто еще не поняли, не осознали до конца. Сходите потом в церковь.
– Ладно, мне еще вещи собрать. И… Вы зачем это… без шапки? Простудитесь.
– Спасибо, – улыбнулась Оля, и Светлакову опять стало неудобно от нежности, с которой она на него смотрела.
Он зашагал к дому, и у самого угла обернулся. Оля все так же стояла у самой дороги. Проезжавшая мимо маршрутка окатила ее веером грязных брызг.

– Я механик. А Вы кем работаете?
Светлаков и Оля вновь встретились на остановке. Обоим нужно было идти в одну сторону, но Андрей Андреевич знал, что в ближайшей многоэтажке у жены много подруг. Увидят – объясняйся потом. На остановке-то – мало ли? Знакомую встретил, просто поговорил. А по улицам вместе просто так не ходят. Всенепременно с какой-нибудь целью и при наличии определенного повода, чувств-с, это всем известно! Светлаков стоял, сжимал в руках портфель и морщился от визга тормозов подъезжавших к остановке троллейбусов и маршруток.
– Дарителем радости.
– Как это? – не понял  Андрей Андреевич. – Кассиром, что ли?
– Нет, – засмеялась Оля. – Промоутером. Мне не нравится это слово. Мертвое какое-то. Брокер, бройлер, бартер, промоутер… Неживое оно. А даритель радости – другое дело. У меня самая замечательная работа на Земле!
–  Чего ж тут замечательного! –  возмутился Светлаков. –  Видел я этих Ваших… коллег. Стоят бедные, в этих цветных майках… надели поверх курток, значит. Снегопад жуткий, а они стоят, улыбаются, листочки раздают. А их – кто вообще не берет, а кто бросает прямо перед ними же, промоутерами этими. А они стоят и улыбаются. Даже жалко их. Сам-то я, конечно, никогда прямо тут не бросаю. Беру, приду домой, посмотрю, как чего, и уж тогда в мусорку.
– Ну, и пусть кто-то не берет. Разве тут бумажки важны? Вот представьте: холодно, слякотно, настроение ужасное, а я стою и говорю Вам: «Доброе утро!» или «Добрый день!» и дарю улыбку. Может, Вы и просто пройдете, конечно. А может, задумаетесь, что утро действительно доброе, и вообще жить хорошо: сегодня пятница, через неделю зарплата, а вечером футбол по телевизору, и порадуетесь вместе со мной! А еще иногда бывает нужно конфеты раздавать. Или, там, календарики. Вы бы видели, как дети счастливы, когда им что-то такое даешь! Иногда думаю, когда же это человек теряет эту способность восхититься чему-то, необязательно дорогому, но милому, искреннему, от души? Может, она уходит с возрастом, эта способность? Так же, как выпадают молочные зубы? Ах, нет, я пустяки говорю. Я все равно буду стоять на улице в любую погоду и раздавать флайеры и улыбки. Даже ради немногих, кто их примет. Даже ради одного. Я не жду ответа.
– А где Вы обычно стоите? – тихо спросил впечатленный Андрей Андреевич.
– На углу, около «Паруса». Хотите прийти? – просияла Оля.
– Да, я… Завтра, часа в два. Мне все равно в магазин надо было, дрель присмотреть… и тапочки новые.

В субботу в два Андрей Андреевич остался дома. Погода была премерзейшая, шел сильный снег с дождем. Вернувшийся из школы сын Светлакова, восьмиклассник Сережа, напоминал снеговика, и был немедля отправлен Татьяной Сергеевной на кухню, где напоен чаем с малиной и накормлен свежим борщом.  Светлаков лежал на диване в майке и старых вылинявших трико, смотрел юмористическую передачу и чувствовал себя почти счастливым. Когда жена позвала его обедать, он сунул ноги в тапки и вспомнил, что нужно купить новые. Про Олю он просто забыл.

В это время посетители торгового центра «Парус», главной достопримечательности этого провинциального городка, выйдя на улицу, принимались ругать погоду и правительство, определенно приложившее руку и к осадкам, и … вдруг начинали улыбаться! На площади перед супермаркетом стояла девушка в пальто цвета морской волны с кучей воздушных шаров в руках. Если бы люди подошли поближе, они бы увидели, что она странно улыбается и шевелит губами. Приглядевшись повнимательнее, можно было понять, что она… считает. На фразе «две тысячи шестьсот пятьдесят семь» девушка замолчала и закрыла глаза. На электронных часах Центра было без пятнадцати три. Девушка спустилась по ступеням к тротуару и начала раздавать шарики. Одни прохожие уходили, отказываясь, другие спрашивали, сколько стоит, кто-то решил, что это очередная акция мобильного оператора. На вопросы девушка отвечала: «На счастье». Она смеялась и раздавала, раздавала, раздавала. И люди улыбались, брали шарики для своих детей и знакомых, и уходили, тут же забыв о существовании странной дарительницы. И только маленький Петя Осокин, возвращавшийся с бабушкой из детского сада, взял ярко-желтый шарик, поблагодарил тетю, посмотрел ей в лицо и заметил, что она улыбается, а в глазах ее стоят слезы.

Андрей Андреевич больше никогда ее не видел. Ни на следующей неделе, ни через год. Она исчезла, растаяла как волшебный сон. По правде говоря, Андрей Андреевич не верил в волшебство, колдуний и прочую хиромантию, но, изредка вспоминая о странной девушке в полосатых гетрах, он думал о ней именно так: «волшебный сон».

У Сережи Светлакова все хорошо. Он закончил четверть с одной тройкой и начал курить.
Татьяна Сергеевна по-прежнему спит в бигуди и хорошо готовит борщ.
Андрей Андреевич живет, в общем-то, по-старому. В родительскую субботу он ездит на могилу к матери. Олю он старается не вспоминать. Только однажды, наглядевшись в широкое весеннее окно троллейбуса на талую слякоть, Светлаков загрустил. Ему захотелось опрокинуть пару рюмок коньяка (если бы он был), взять в руки гитару (если бы она была) и излить кому-нибудь душу, аккомпанируя себе на шести струнах (если бы он умел играть). По дороге с работы он зашел в «Трактиръ» на остановке, и, вернувшись домой, испугал жену невероятно. Он плакал, скидывал с себя одежду на пол и кричал: «А вы знаете, что все известные живые организмы состоят из клеток и продуктов их метаболизма? Это, чтоб вам было известно, еще в тридцать восьмом году доказали М. Шлейден и Т. Шванн!!! А она радость дарит, радость, слышите? А вы не берете! Мимо проходите… мимо…» Когда жена рванулась к телефону, чтоб вызвать скорую, Андрей Андреевич вдруг притих, прислонился к стене, сполз по ней и захрапел. Он проспал до самого утра, опоздал на работу и был лишен премии за апрель.