Литература и публицистика

Литература и публицистика

Много развелось в наше время публицистов. Даже появился особый вид человека – редактор, издатель, политик, чиновник – человек публицистики. Литературу не ценит, только публицистику. Иногда человек публицистики возмущается – народ мало читает, за публицистику свои кровные не платит, да и дергаться не желает. Между тем, низкое обречено на паразитизм за счет высокого. Дешевые романистки живут за счет интереса к классикам. Публицисты, вообще, как ласковые телята сразу целое стадо коров сосут. Живут за счет интереса к литературе, философии, кино, бардовской песни и театру. На чем держался взлет публицистики конца 80-х? На Распутине и Астафьеве, на Чингизе Айтматове, на Солярисе Тарковского, на импортном Гарсиа Маркосе, на бардах – Высоцком, Окуджаве, Визборе и т.д. Есть такая старая истина – хочешь, чтобы народ смотрел фильмы про доблестных полицейских, сперва выпусти фильмы про плохих полицейских, да так, чтобы зрителя проняло. Авторов подбери хороших, дай им возможность заработать и славы не пожалей, вот тогда можно экономить – платить мало авторам поделок про отличных полицейских, про их чудеса законопослушания и гениальные победы над преступностью. И актерам можно будет платить мало, и Оскары мимо них носить. Хочешь штамповать фильмы про идеальных солдат и офицеров? Выпусти сперва фильм вроде «Взвода». Жуткий фильм, страшный по правдивости. Иначе зритель отвернется от сусальных солдатиков.
Мы удивляемся страстям в дореволюционной России. А как они возникли? Разгорелись с помощью Толстого и Достоевского, Горького и. Чехова. Не роман «Мать» расчистил путь большевистской публицистике, а пьеса «На дне». Не Чернышевский создал интерес к народникам, а Пушкин вместе с Гоголем создал интерес к Белинскому, который потом столь помог народникам, а потом руку приложил Тургенев с романом «Отцы и дети».
На Западе картина схожая. Только там ещё философов и социологов много. Для интеллектуалов, например, Никлас Луман. Для кичливой интеллигенции – Олвин Тоффлер. Да всех не упомнишь – Дреккер, Турроу, Берталанффи, Маркузе. Честные и лживые, гениальные и прохиндеистые. А кантри музыка? Уж на что способствовал Высоцкий интересу к публицистике, и то он отдыхает на фоне политических песен кантри. В последние время появилась дополнительная связь – кино Голливуда – просветительско-публицистическое, малобюджетное кино – публицистика. То есть фильмы “In debt we trust” или “Zeitgeist” тянут за собой целый ряд публицистических статей.
Что же мы имеем в России? В России мы имеем политический паралич, который не позволяет оппозиции сказать нечто вразумительное, а власти использовать всю мощь пропагандистской машины именно из-за нехватки интересного кино, хорошей литературы, злободневного театра и так далее. Про нехватку интересных философов, действительно подобравших ключи к читателю и говорить стыдно. Здесь Россия совсем бедна. Зато торжествует гламур. Но гламур сам является паразитом на шее высокохудожественной литературы. В итоге гламур убивает публицистику. Чем больше гламур печатают, тем больше читателю хочется отдохнуть от гламура, разглядывая юмористические картинки, пейзажи или комиксы.
Развитие российской публицистики в итоге начинает подчиняться законом декаданса. Раз в обществе нет точек отсчета, задаваемых, например, высокохудожественной литературой, читатель обращает внимание на главную особенность публицистики – способность доказывать прямо противоположные вещи с приблизительно одинаковым напором и убедительностью. Если личная жизнь читателя не заставляет придерживаться жесткого, определенного мнения, то написанному лучше не верить – всё равно не проверишь. Читатель начинает приходить к выводу, что ему не нужна публицистика в тех областях, которые он знает. Зато в незнакомых областях всё выглядит одинаково. Публицист же ставится между жестким выбором. Признать шаткость положения всей публицистики в целом равносильно признанию собственной беспомощности и согласию на сокращение зарплаты, снижение качества работы (всё равно не поверят) и замены аргументации на крик (конкурент сворует аргументы, а читатель в них окончательно запутается). Попытка избежать признания собственной беспомощности по объективным обстоятельствам автоматически ведет к поиску внешнего врага. Конечно, главный враг – читатель. Он – туп, ленив, аморален и не способен ценить «прекрасное» слово публицистики. Но есть другие враги. Писатель – завтра, может быть, он привлечет внимание к публицистики, а сегодня отвлекает от именно конкретной статьи за которую публицисту заплатят конкретные деньги. Футбол – и чего фанаты разорались по случаю чемпионата Европы! Им бы публицистику читать, а они! Телевизионные сериалы про красивую жизнь, клубы собаководства, сайты любителей путешествий и так далее.
Тут мы приходим к выводу, что незаметно жизнь изменилась кардинально. Раньше высокое искусство было производным от избытка средств в руках аристократии и купечества. Лень смотреть скоморохов – заплати театральной труппе, глядишь, появится Шекспир или Мольер. Хочется большего, чем мазня на кувшине. Плати деньги. Явятся Микеланджело с Рафаэлем, создадут картины и статуи. Простой же народ будет по-прежнему тренькать на гитаре или банджо, рисовать лубок и вышивать рубашки по сюжетам прабабушек. Более того, нехватку художественности легко можно было заменить повышенными расходами на оформление – золочение куполов, яшмовую плитку, замену относительно дешевого мрамора на дорогую медь. Представьте себе скульптуру Петра работы Церетели в Москве времен Ивана Грозного. Народ массами стекался бы посмотреть на чудо дивное и приговаривал бы – у нас меди на водку не хватает, а тут такое величие. Иностранные послы срочно депешами свои дворы закидали бы, мол, у царя Ивана куры денег не клюют, пора менять всю европейскую политику. Даже на такую мелочь, как португальский плащ на петровских плечах внимание не обратили бы – да, несколько странно, зато разумно с точки зрения экономии на меди. Вопрос художественности вообще не стоял бы.
Сейчас возникла принципиально иная картина – низкое стало зависеть от высокого. Этот вывод оказался для общества богатого и властного настолько неприятной, что её пришлось срочно закамуфлировать теорией всесилия рекламы. Логика рекламы проста «пипл всё схавает». Метод рекламы столь же прост, как метод управления населением в период абсолютных монархий – тащить и не пущать. Недаром на радио и телевидении вполне допустимо ругать правительство, но нельзя ругнуть товарную марку или обрыдший продукт. Свято, и точка. Если мы посмотрим на наш гламур, увидим то же до боли знакомое – тащить и не пущать. Результат налицо. Феномен Ксюши Собчак не столько в её достоинствах и недостатках, сколько в непонимании массовым потребителем простейшей истины. Ксюш Собчак можно легко заменять, штамповать, сокращать, поэтому искать в ней достоинства и недостатки подобно разглядыванию необычной по размерам кастрюли в посудной лавке, выставленной на витрину с целью украшения. Если её купят, хозяин выставит на прилавок новую кастрюлю с точно такими же размерами, если будут только любоваться или критиковать, запасная кастрюля будет бестолку пылиться на складе. Это мы наблюдаем в современном искусстве – масса пылящихся «талантов», жалующихся на непризнанность, но боящихся чуть выйти за рамки стандартов, поскольку формы «кастрюль» уже заданы характером рекламы.
Но в том-то и дело, что реклама не лечит болезнь. Зависимость низкого от высокого не исчезает и исчезнуть уже никогда не сможет. Та же самодеятельность вынуждена равняться не на Ксюшу Собчак, а на Пушкина, Шекспира, Баха, Шопена, Левитана, Врубеля, Канта, Гегеля и ещё многих выдающихся писателей, композиторов, художников и  философов. Более того, возникла проблема актуальности искусства как способа преодоления иллюзий. Сама вера в рекламу возникла не на пустом месте. Вера в рекламу в искусстве возникла от кризиса темы. Соцреализм предполагал, будто мастерство способно сделать из заданной сверху темы нечто высокохудожественное. Пусть всё будет социалистическим по содержанию, мастерство позволит убогому содержанию выглядеть красиво. Нечто похожее мы имеем в богемном искусстве. Берем темы, приятные истеблишменту, добавляем мастерство и получаем искусство. На этом пути мир получил сюрреализм и постмодернизм, а дальше начался кризис. Чёрный квадрат Малевича – прямой призыв к замене искусства на рекламные технологии. Всё, мол, делать красивее невозможно, надо пиарить и пиарить беспощадно. Только безжалостный пиар позволит избежать зависимости низкого от высокого, а высокого от темы.
Нам только кажется, будто современное искусство решает проблемы современной жизни. На самом деле проблема борьбы между развитием содержания и развитием искусства способа оформления возникла в конце 19-го века, и сама борьба зашла в тупик к 30-ым годам 20-го века. Дальше кризис только усугублялся. Сейчас мы подходим к проблеме большой чистки. Беспомощность искусства становится преградой на пути развития технологий манипулирования обществом. Кризис публицистики – кризис технологии манипулирования общественным сознанием. И этот кризис усугубляется устареванием классики. Устаревание классики – это не её исчезновение. В отличии от сотен томов соцлитературы и жутких объемов американских бестселлеров, Шекспир не исчезает, более того, попытки уничтожить классику приведут к ещё большей бестолковости современных способов манипуляции общественным сознанием. Устаревание Шекспира, Толстого или Достоевского заключается в ином – в ослаблении возможности апелляции к классике как к способу воздействия на общественное сознание. Мало ли, что Достоевский – гений, мы живем в другом мире с другими ценностями, и попытка апелляции к Достоевскому чаще дискредитирует доверие читателя к литератору, чем придает вес его словам. Вот и получается, что апеллировать современному публицисту, писателю или художнику просто не к кому. Нужен новый виток развития содержательного искусства, а для этого надо сперва отказаться от привычки ценить мастерство без содержания и рекламу, как способ насильственного решения проблем зрительского восприятия.
Такой фокус проделать нельзя без смены общественного сознания, присущего «сливкам» нашего литературного общества, а также издателей, редакторов, рекламщиков и даже журналистов. Все эти слои общества объединяет одно – воспитание в духе предпочтения художественной формы над содержанием и, что ещё страшнее, презумпции, будто их художественное восприятие тоньше художественного восприятия рядового читателя. Спорить с этой публикой бесполезно. Достаточно сказать, что люди с тонким художественным вкусом не будут поливать читателя гламуром и бестолковой публицистикой. Люди с тонким художественным вкусом задумались бы над причиной падения тиражей и интереса к литературе максимум на год, а потом начали бы менять характер изданий. У нас же толкут воду в ступе уже несколько десятков лет. Где здесь тонкость художественного вкуса? Её не может быть в принципе. Напротив, мы видим жесткость безжалостного расчета: стерпится – слюбится. Эффект получается прямо противоположный. Обратная реакция на неприятие читателя ещё жестче.
В качестве иллюстрации приведу маленькие примеры. Казалось, пустячок на фоне Шекспира, но речь идет о вещах, с помощью которых возможна апелляция к современности. Не важно, нравится или не нравится кому-либо Солженицын, но он задает определенную планку уровню публицистики. В итоге на него набросились все, кому не лень. Слева, справа, с центра. Хотя логичнее взять в руки перо и написать лучше Солженицына. Пиартехнологии ускорят процесс признания, и о Солженицыне забудут. Ан, нет. Хорошо писать не хочется. У одних нет таланта, другим денег не заплатят. Так ругайте издателей, которые вам ходу не дают. Не Солженицын вам гонорары выписывает. Прямо противоположная ситуация с Высоцким. Через Высоцкого апелляция к современности куда ниже, чем через Солженицына. Он не столь опасен, поэтому не критикуем, зато самодеятельная песня не развивается. Традициями клянемся, а развития нет. Очень логично, если появится новый певец, станет возможна апелляция к современности. В итоге надо будет поднять уровень требований к себе, родимым. Высоцкий планку требований к слову поднял на воистину мастерскую высоту. За ним тянуться и тянуться надо, а не попсу штамповать. И совсем забавна история с Чекуновым, автором «Кирзы». Казалось бы, надо за парня порадоваться. Книга хорошая, тема актуальная. В Чекунове нет гламурности, присущей Виктору Винчелу и Василию Вялому. Но, не спешите. Официальных поздравлений от товарищей по цеху не слышно. Поздравления, наверняка, есть в изобилии, но личные, втихую. Актуальность убивает гламур, а гламур рассматривается в качестве прекрасного и нетленного. Например,  Винчел и Вялый недавно провели конкурс миниатюр и первое место отдали миниатюре, описывающей мастурбацию красотки в ванне. Спасибо, ребята, если это – образец подражания, то, конечно, портянки Чекунова в глубине души у вас должны вызывать смесь зависти и ненависти. Ваш идеал - приравнивание женской мастурбации к литературной.
Теперь традиционный вопрос – что делать? Ответ простой – поставить диагноз. В искусстве, да и в публицистике, диагноз сродни лекарству. Это в экономике диагноз требует дополнительных мер. В искусстве проще – диагноз является лечением. Дальше – проще. Рыба тухнет с головы, а чистится с хвоста. Кризис в искусстве – тупик иллюзий по поводу возможностей через изящество формы или пиаркомпанию впарить потребителю любое содержание. А бытовой диагноз «хвоста рыбы» крайне прост – подобным целям могут служить только люди наглые, с отсутствием художественного вкуса и понимаем запросов читателя. Именно этот диагноз позволяет приобрести внутреннюю свободу в творчестве и право на личную оценку. И не надо жалеть наших «бедных» издателей, писателей, политиков и публицистов. Когда года через три выяснят, что апеллировать к сознанию населения невозможно, сами враз поумнеют или займутся имитацией. В любом случае, диагноз останется.