Охотник

- А вот и наш славный охотник!.. Входи, Эгиль! - Голос короля выдавал благоприятное расположение духа своего обладателя. Кубок, полный до краев золотым забытьем, немедленно оказался в руках пришедшего, тут же приникнув к его губам. Смех пирующих беззаботно вплетался в перебор менестрелевых струн, расшитый пустым насвистыванием флейт. Кубок, словно желторотый птенец, снова требовал наполнения, привлекая внимание блеском безупречно ограненных рубинов, заключенных в тиски симметричности. В него опять полилось золотое забытье: струя… кувшин… руки, белые плечи, рыжие волосы, распущенные бесстыдно, якобы смущенный взгляд… Женщина, не обремененная приличной одеждой, немедленно оказалась в руках охотника, тут же приникнув к его губам. Голоса пирующих беззаботно вплетались в пустое насвистывание флейт, вшитое в перебор менестрелевых струн.
- Душно! - Голос охотника выдавал тяжелую тоску, вот уже несколько дней душившую его обладателя. Эгиль отпустил женщину разносить золотое забытье. Его взгляд сказал, что черты ее невыносимо правильны, и такая красота скучна – словно безупречная немая огранка рубинов, заключенных в тиски симметричности вот на этом кубке. Но внутри она… пуста, словно вот этот кубок. Ведь – сколько его не наполняй вином – сам по себе-то он безнадежно пуст! Лицо короля участливо нахмурилось, очутившись ближе, чем казалось Эгилю, и охотник понял, что все, о чем он сейчас думал, было предательски высказано вслух.
- А неделю назад в Манимольде я видел настоящую красоту, - продолжал он, чувствуя, что содержимое кубка действует куда более эффективнее, чем ему хотелось бы, и зная, что любопытство короля все равно не найдет места для недомолвок. Звуки флейт выткали мутный узор на гобелене пира, где отчетлива была теперь только тоска охотника. Память плавала в золотом забытье, заменяла стены пиршественной залы весенними деревьями Манимольда,  а музыку и смех – голосами охоты, уводила все дальше – в утреннюю чащу, дышащую дымкой молодой листвы – за невероятно быстрым оленем, поразительно удачно ускользающим от метких стрел Эгиля. Туман дымным покрывалом, увитым свежестью водяной прохлады, укутывал преградивший путь ручей и серый силуэт, испуганный внезапной близостью остановившегося в недоумении охотника. Невероятно быстрый и удачливый олень был забыт, остался только туман, ласкающий бледное заостренное лицо, раскосые, слишком зеленые, чтобы быть человеческими, глаза на котором говорили о том, что охотнику здесь не рады… Туман сомкнулся, уводя убегающий серый силуэт через ручей. Мысль о погоне немедленно превратилась в действие… От ее волос пахло новой травой, охотник не спешил выпускать пойманную руку: «Чья ты?» Голос был чист и холоден, как вода в утреннем ручье, подернутом туманом: «Не твоей крови!» Она ускользнула, а охотник остался стоять посреди ручья, точно прикованный, до тех пор, пока кто-то из запоздалой свиты не хлопнул его по плечу:
- Эгиль, тебе пора отдохнуть! - Голос короля спугнул память, и весенние деревья Манимольда сплели свои ветви в гобелен пира, где непрерывно ткали мутный узор смех, флейты и струны, а рыжеволосая женщина, уже лишенная кем-то остатков одежды, снова наполняла золотым забытьем кубок, играющий немым блеском безупречно ограненных рубинов, заключенных в тиски симметричности.


16 апреля 2006г.