Рошашана в Беэр-Шеве. Часть третья

Разумеется, и Старцы, и Веред с коляской, и Марлен были устремлены к одной и той же точке. Точка эта располагалась почти в геометрическом центре Беэр-Шевы на улице Мивца Нахшон, что, причудливо изгибаясь, умудряется быть параллельной сразу двум взаимно перпендикулярным проспектам – Мецаде и Йегуда Галеви. Ничего удивительного в этом нет, поскольку пространство в Израиле вообще, и, естественно, в Беэр-Шеве, в частности, совсем даже неевклидово. Это очевидно, поскольку, по крайней мере, со времен Маккавеев, стало ясно, что евреи не приемлют господство эллинизма ни в каком виде. Сосуществование, а иногда, даже содружество – да, господство – нет. Европейские интеллектуалы никогда не могли понять этой нехитрой посылки, что и выразилось в так называемом европейском интеллектуальном антисемитизме.
Но вернемся в пространство Израиля. Оно не евклидово, не пространство Лобачевского, и даже законы геометрии Римана, где, как известно читателю, вообще нет параллельных прямых, для него не писаны. Зато присутствует здесь от каждого учения и еще немного, чего нет ни в одной из известных геометрий. Например, Беэр-Шева устроена таким образом, что каким путем вы бы не двигались из пункта А, через некоторое время неминуемо попадете в любую наперед заданную точку В. Это значит, что любые линии в Беэр-Шевском пространстве пересекаются, а о параллельности не может быть и речи. Но это в Беэр-Шеве. В местах, устроенных топологически более замысловато, дело обстоит неизмеримо сложнее. Скажем, попасть на автомобиле в субботу из Северного Тель-Авива в Бней Брак по любой траектории невозможно. Казалось бы, вот они параллельные. Но не тут-то было! Дело нескольких минут в ту же субботу пройти пешком из Северного Тель-Авива в тот же Бней-Брак. То есть свойство пространства в Израиле есть функция времени, способа перемещения, вероисповедания, формы одежды и еще чего-то, чему нет имени в индоевропейских языках, равно как и в языках других народов, например, считающих своей родиной берега Тихого океана.
Впрочем, мы с вами в Беэр-Шеве, где, как уже было сказано, идти можно любыми путями, но, если у вас есть некоторая цель в этом городе, вы ее обязательно достигнете. Цель здесь понимается исключительно в топографическом смысле, например, как некоторое здание. Для всех устремившихся этим вечером вглубь города целью был дом, расположенный на улице Мивца Нахшон, в нижней части того района, который иногда именуют Беэр-Шевская Герцлия. Комплимент сомнительный, поскольку Герцлия натуральная по архитектуре, в отличие, кстати, от Герцлии Беэр-Шевской, маловыразительна. По деньгам – да, Герцлия – это что-то, а вот по архитектуре.… Однако, что лучше – Герцлия или Беэр-Шева – не нам судить. В конце концов, спор – плохенький модерн или необузданная эклектика – давняя история. Некоторые - я, например - и вовсе не понимают, чем разнятся эти понятия.
Итак, район, в котором расположен Дом, представляет собой скопление вилл, претендующих на оригинальность, перемежающееся пустырями, которые используются для свала мусора, выгула собак и торговли наркотиками. Строение, интересующее нас, стоит вдали от пустырей, но зато граничит с начальной школой - что лучше, а точнее, что хуже, сказать не берусь.
Дом отличается от других близлежащих зданий тем, что есть в нем первородная настоящесть, природность. Он явно не искусственного, а естественного происхождения. Об этом говорит многое. Во-первых, форма. Контур основания Дома нельзя назвать прямоугольником. Он, вообще, не только не являлся многоугольником, но не содержит в принципе ни одного отрезка прямой линии. Нельзя назвать форму фундамента и окружностью или хотя бы эллипсом. Скорее контур напоминал продольное сечение яйца с той лишь разницей, что яйцо это было какое-то кривое, ничего симметричного в нем не было. Складывалось впечатление, что архитектор был прекрасно сведущ в канонах строительства и умышленно нарушал их все, но ровно в тех пределах, которые отделяют красоту от уродства. В каком-то смысле это был вызов математике, по крайней мере, математике в понимании обывателя. Венчает Дом конусоподобная крыша, которая смотрится на нем, как съехавший к уху шлем на голове древнего витязя. Есть ли окна в Доме, сказать сложно. Некие проемы в стенах заметны, но их очертания рассмотреть трудно, поскольку от посторонних взглядов они надежно защищены вогнутыми, кажется, бетонными экранами. На глаз сказать невозможно, но похоже, что контур этих странных конструкций похож на параболу. Невольно закрадываются подозрения, что экраны служили не только, а, может быть, даже и не столько защите помещений от шума городского или жалящих лучей солнца, сколько приемно-передающей антенной. Не замечено, чтобы кто-нибудь входил в Дом или выходил из него, однако здание явно было обитаемо, потому что иногда в сумерках из-за массивных экранов пробивается неровный, колышущийся свет, скорее от свечи, чем от электрической лампы. Особенно странно мерцание выглядит в жаркие летние вечера, когда ни дуновения ветерка, ни шевеления листа… Отчего же так волнуется пламя свечи? Что его беспокоит?
Непонятно все это, но таков Дом.


***
Первыми Дома достигли Старцы. Когда они подошли к дверям, на противоположной стороне улицы, возле подъезда многоквартирного дома возник очередной бытовой конфликт, который привлек внимание многочисленных прохожих, а потому никто не заметил, как один из Старцев коснулся поверхности двери посохом, и врата растворились. Растворились, то есть исчезли, перестали существовать на время. Пространство Дома вобрало в себя пришедших и вновь отгородилось от внешней суеты дверью или тем, что выглядело дверью.
В Доме было прохладно, несмотря на тридцатипятиградусную жару снаружи. Но в углу просторного холла уже пряно разгорались в жерле камина кипарисовые поленья. В центре зала стояли четыре кресла. Вошедшие устроились в них, и, ни слова не говоря, стали внимательно следить за игрой пламени, как будто всполохи его служили посланием, записанным на языке, в котором знаками были яркость света, глубина тьмы и сочетание искр. Старцы смотрели не мигая, и отблески мерцали в их темных зрачках, занося в память ведомое только огню и им.
Так продолжалось некоторое время, пока один из Старцев не протянул к камину посох, после чего огонь вспыхнул ярче, и в тот же миг дверь пропустила в Дом фигуру женщины с коляской. При ее появлении Старцы встали и поклонились, а женщина прошла вперед и заняла место на кресле более высоком, чем кресла Старцев, в самом центре холла. Трудно сказать, находилось ли там кресло прежде, до прихода женщины, но сейчас оно смотрелось так, как будто всегда стояло здесь в ожидании своей госпожи. Женщина едва заметно кивнула, и согбенные фигуры Старцев распрямились. Веред, а это была, конечно же, она, движением руки разрешила Старцам сесть.
- Итак, господа, История сбилась с дороги…
- Если ты позволишь, Великая Матерь, - с тяжелым вздохом молвил один из волхвов.
- Не позволю! – голос женщины был гневен. – Доколе я должна быть тяжела? Не вы ли обещали мне счастливое разрешение от бремени? Не вы ли говорили, что в чаде моем заключено великое счастье не только мое, но и всего мира? Не вы ли говорили, что ребенок в чреве моем послан, что он есть Царь Света? А что вместо этого? Который год брожу я в тяжести. Не дано мне ни родить, ни выбросить. Стала я посмешищем в глазах людских. Но даже им надоело смеяться! Обходит меня, как прокаженную, и стар и мал. Кто еще не насмехался надо мной? За что же мне эта кара?
Понурив головы, сидели Старцы. Не смели они поднять глаза на Великую Матерь, потому что не было у них ответов на ее вопросы. Наконец, один из них тяжко вздохнул:
- Все, что сказали мы по воле Его, сбудется. Через чрево твое придет Машиах. Но тебе надо потерпеть.
- Потерпеть? Да сколько же лет я терплю, и снова терпеть!?
- Не гневайся, - вступил другой Старец, - мы делаем все, что можем. Но не получается пока.
- Что не получается?
- Видишь ли, Машиах будет рожден тобой. Тело его произведешь на свет ты, а вот душа его – в пути.
- Душа Машиаха, - произнес третий Старец, - передается из поколения в поколение. В каждом времени есть единственный, кто носит в себе ее. Чтобы вырастить тело достаточно двести восемьдесят дней. Чтобы воспитать душу, необходимо двести восемьдесят поколений.
- Надо подождать, - тихо добавил четвертый Старец, - Душа в пути.
- А что, вы это только сейчас узнали? Что, с телом подождать нельзя было?
- Нельзя. Никто не знал, что Душа не поспеет вовремя.
- Где же она задерживается?
- В теле Цви Коэна, скрипача.