Цезарь

Он любил лес. Его добрый мужественный взгляд сразу же внушал доверие. Тогда еще яркие, полные жизнью глаза выдавали в нем храброго и преданного немца. Будучи еще щенком, он был привезен в Пермь отцом из Германии, куда он поехал по какому-то делу. Здесь щенок прижился хорошо. Местом его стали две будки: одна под навесом, другая стояла в огороде. Зимой он находился под навесом в утепленной будке, где в морозы ему было не так холодно. Его шерсть была цвета загара. Сильная спина, широкая голова и игривый хвост сверкали цветом меда, а лапы, живот и грудь – снежно-белым. Глаза его были окаймлены угольно-черным, впрочем, как и любопытный нос.
В жаркие солнечные дни он любил загорать, улегшись на будку и лениво опершись на деревянные стены дома. Шерсть его при этом переливалась ярким цветом палящего солнца. Нравилось ему так лежать часа полтора-два, высунув язык и часто дыша, отгонять веселым хвостом мух и слепней. Потом, еле-еле встав и отряхнувшись, он пил прохладной воды и ложился в будку, где ему снились, наверное, погони, собачьи драки, разборки, да желанные мясные косточки.
Каждый раз, когда раздавался звонок в дверь, он тут же вскакивал и начинал лаять что есть сил. Когда же отец произносил известный Цезарю, но незамысловатый пароль при помощи губ, то бесконечный лай переливался в протяжный вой, встречающий отца. И выл он до тех пор, пока отец к нему не подойдет и не погладит, приговаривая: «Цезарь хороший! Цезарь хороший!». А мне было даже в чем-то завидно, и, наконец научившись произносить этот звук, я с радостью приходил к бабушке, звонил в дверь – и такой же подвизгивающий лай встречал и меня, радуя и без того бешено колотящееся сердце тринадцатилетнего.
Цезарь отправлялся в лес нечасто, в основном, когда отец ходил заготавливать березовые веники для бани или собирать рябину. Перед походом в лес он предварительно открывал все двери на пути Цезаря от его будки на улицу и, сказав: «Цеза, пойдем в лес!», он отпускал карабин, и раздавался громкий радостный лай, и Цезарь стрелой мчался из дома на улицу, где бегал кругами, пока отец собирал весь необходимый скарб. По дороге в лес он с такой же живостью носился из стороны в сторону, с интересом обнюхивая знакомые ему места и изредка оглядываясь на нас. Поход в лес был для него настоящим праздником. Где, как ни в лесу, можно было вдоволь резвиться, играть, бегать, увидеть столько нового и интересного. На обратном пути он, уставший, любил попить обжигающе холодной чистой воды из родника. Придя домой, он ел мясного супа и устало лежал в своей будке, засыпая уже минут через пять.
Ходили мы в лес и снежными зимами. Он катал меня на снегокате, мы играли вместе в снежки, валяли друг друга в холодном пушистом полуметровом слое белого одеяла. И возвращались мы домой еще более уставшими, чем летом, но не менее довольными.
В жилую часть дома, на второй этаж, где располагались комнаты и кухня, его не пускали. Он все время сидел на привязи, передвигаясь от будки к мискам с едой и водой. Но каждый раз, когда кто-нибудь звонил в дверь, он выполнял свою громкую работу. Делал он это исправно и с невероятной амбициозностью. Но в последний год он как будто угасал, его лай стал каким-то вялым, безжизненным, безоптимистическим. В последние же полгода он вообще перестал слышать и уже не реагировал на звонок. А узнавал он отца или меня только если к нему подойти метра на два. В последние пять его дней ему кололи лекарства в ампулах, но это не помогло. В конце августа он умер. Ему было четырнадцать.
Четырнадцать лет – довольно уважаемый возраст для собаки. Это мы в таком возрасте полны жизни и энергии. Цезарь прожил все свои годы достойно и, наверное, никогда в своей нелегкой жизни, не любил что-либо так страстно, как лес. Лес – это его свобода, это то место, где он мог побыть наедине с природой, побегать меж живых деревьев. Те несколько часов, когда он резвился, несомненно, заменяли ему дни и недели, проведенные почти в одиночестве в своей будке. Дома же он был один. Ему, безусловно, было скучно и, должно быть, изнутри его разрывала грусть. И поэтому он скулил, жалостливо и тихо, боясь быть облитым водой из ковша вечно недовольной старухой. Но сейчас ему уже ничего не страшно. Он не мерзнет от холодов, ему не царапает нос кот, гораздо более любимый жильцами дома, его не обливают водой. Сейчас он в лесу. Ни люди, приходящие к роднику, ни пролетающие шумные самолеты – ничто по сравнению с разъедающим его собачью душу ворчанием старухи. Лес – это его мир, где он уже никогда не будет чувствовать себя вечно за что-нибудь наказанным.

2005