Зимой, после полудня

Сад, как Венеция. В канавках вдоль тропинок – вода, я сажусь в маленькую лодочку из белой бумаги и плыву мимо берегов, укрытых потемневшими листьями. Кое-где, сквозь  мокрую павшую листву пробивается ярко-зелёная трава, снег прикрывает её случайными холмиками. Декабрь.

Холодные капли тумана набухают на ветках, падают в канавку и на моё лицо; всюду слышен их задумчивый водяной перезвон.

 Я проплываю мимо корявых липовых стволов, припушённых мхом – в морщинах коры прячутся летние тени и заснувшие гусеницы, мне не разбудить их своим любопытным взглядом.

Возле Памятника моя лодка садится на мель. На чёрной голове Памятника – снежная шапка с отпечатками птичьих когтей. Ночью на нём сидела сова и, покачиваясь из стороны в сторону, пела грустную песню о пятнистых мышах, которые слишком заметны в траве.

Я отталкиваюсь от глинистого берега и плыву дальше, к каменному мостику над водосточной трубой. На треугольном островке возле мостика я высаживаюсь и долго смотрю на талую воду, убегающую в темноту. Там, в темноте, в холодных пещерах между кирпичами, живёт племя пёстрых лягушек, молящихся щедрому южному богу. Лягушки приносят ему в жертву поблёкших стрекоз и комариные лапки и просят взамен тепла и спокойствия. Это странно, но южный бог внимает их жалким просьбам и  посылает тепло. А спокойствие?

Спокойствие дрожит на воде канавок и хрустит гравием, когда нога размеренно делает шаг. Здесь, в саду. В саду. Я, пожалуй, не уйду отсюда.