Способность держать удар

               
                размышления о сценарии кинофильма
                Ингмара Бергмана «Осенняя соната»

Отсутствие глубокого взаимопонимания между матерью и дочерью – это классическая драматургическая тема. Известно высказывание самого режиссера о том, как ему хотелось раскрыть идею по-своему: в финале «дочь рожает мать». При кажущейся ясности расстановки акцентов (карьеристка-мать и жертва-дочь) сценарий очень многогранен. Показательно, что начинается он со слов Виктора, мужа Евы, который говорит о том, что его жена не верила в то, что любима безо всяких оговорок. Причем – сама Ева не любит Виктора. Если он действительно благороден и искренен с самим собой и другими, Ева – натура не цельная. Она очень хочет быть достойной любви и восхищения окружающих, в ней заложено некое соперничество, желание что-то доказать. Когда ее творческие амбиции не реализовались, потому что дарования матери-выдающейся пианистки у нее не было, светские и не могли реализоваться, она не обладала для этого внешними данными, осталось одно – христианское смирение и некая полуосознанная претензия на святость. Здесь неотразимая и знаменитая мать не могла с ней соперничать, да и не хотела. Шарлотта не была создана для домашнего очага, знала это и не скрывала, хотя и испытывала чувство вины, неловкость. И Ева решила – вот ее ниша, эго, и здесь надо самоутвердиться. Вот потому она и несчастна, иначе была бы менее раздражена на жизнь (если в этих рассуждениях намеренно не касаться трагедии – смерти ее ребенка). Частично это – повод для того, чтобы Ева выплеснула все свои эмоции, а Шарлотта – свои. На самом деле и в Еве и в Шарлотте живет испуганный отчаявшийся ребенок и даже как будто бы не вполне «рожденный», он существует в любом человеческом существе, и дает знать о себе в кризисных ситуациях, как это и произошло с этими взрослыми женщинами, которые впервые поговорили на равных.

Шарлотта далека от святости, но и никогда не думала играть в такие игры, при этом способна на великодушие. Не думая, как это выглядит со стороны – красиво или нет. В ней много подлинности, аристократии духа, а не крови. Это проявляется и в ее музыкальном чутье и в оценке людей. Ей даже в голову не приходило смотреть на своего не знаменитого мужа, как на неудачника, тогда как дочь в глубине души недоумевает, а почему такая женщина, как Шарлотта, связалась с тихим скромным и незаметным человеком. Получается, Ева – большая раба общественного мнения и стереотипов, хотя и стремится это преодолеть. Но живет в ней упрямый не смирившийся с собственным поражением подросток, желающий получить от жизни свою порцию любви, восхищения и признания. Все то, что было у матери.

Еве нужна была не просто любовь или тихая преданная привязанность, как у ее отца, а именно признание ее достоинств, оценка ее в превосходной степени: как привлекательной женщины, как музыканта, как матери, дочери, жены и сестры. Тогда как люди, подобные ее мужу Виктору или собственному отцу, не амбициозны ни в каком смысле и могут прожить без аплодисментов. А Еву делает глубоко несчастливой ее тщеславие. Амбиции матери она унаследовала, а талант ее – нет.
 
Шарлотта и не подозревала, как внимательно и ревниво дочь следит за каждой ее интонацией, взглядом, оценивает каждое слово, реплику, шутку, невинное замечание. Мнительность дочери и невнимательность к ней матери сделали свое дело: психологическая зависимость Евы усиливалась, обиды множились, трещина разрасталась, и спустя годы их разделяет такое пространство, что трудно уже докричаться, чтобы быть хоть немного услышанной. Шарлотта признает, что дочь права, хотя ей это очень трудно, рассказывает о своем собственном детстве – родители-ученые были погружены в научную деятельность, а ее предоставили самой себе. Она не научилась любить людей, но все лучшее, что в ней было, нашло применение в родной стихии – музыке. И как человек, хотя и тоже по-своему искалеченный воспитанием, Шарлотта все-таки состоялась, нашла себя. Не металась как неприкаянное существо в поисках смысла существования. И это «обретение» дало ей силы мириться со всем остальным. Хотя из них двоих – матери и дочери – мать явно «виновнее», тем не менее, Шарлотта вызвала у меня больший эмоциональный отклик как героиня, которая может сказать то, что произнести не отважатся многие. Обвинения дочери для нее – удар, но она не старается ударить в ответ, ранить как можно больнее, а начинает думать. И ярость дочери иссякает. Потому что ей нет необходимости защищаться, она понимает – мать ей не враг, она ненавидела образ, созданный воображением, а не настоящую Шарлотту, которую плохо знала. И тогда в муках рождается понимание собственной матери. Начало другого пути.