Такой же, как все

Всё, что порождено обществом, порождено законами общества, а значит, закономерно, а значит в строгом смысле не может быть разделено на плохое и хорошее.
А. и Б. Стругацкие
Я сидел на спинке скамейки в парке. Один, и в пальцах крутил батарейку, которая нечаянно мне под руку  подвернулась. Город тихонько переходил в ночь. Становилось темнее, появлялись длинные причудливые тени, с озера несло запахом застоявшейся воды, кое-где загорались огни, рекламные вывески. А на улицу потихоньку, и группками выползали обитатели ночного города, отдохнувшие за день, но серые, угловатые, непропорциональные и злые. Злые на всех: на родителей, учителей, прохожих, кошек, собак, злые друг на друга, им всё не нравится, их влечёт компания, где они одинаковые. И город наполняется гиконьем, огнями сигарет и шипением пива, пустыми бутылками. Да ночной город это не дневной. Здесь свои законы, своя жизнь. Я люблю город ночью, но ненавижу его обитателей.
Ага, так и есть – ко мне подходят трое. Стандартно – покурить просят. Не курю я, ребята, и вам в ваши четырнадцать не советую. А если хотите подраться – я не откажусь. Ну, и что, что я один. Я старше, и драться начинал не за монитором компьютера, а за углом школы. Тоже у меня тогда, помниться, батарейка была, а что мог сделать третьеклассник против трёх пятиклассников? Но я сделал – одного в нокаут отправил, а что было дальше?..
Один из этой тройки заржал на мой ответ. Не естественно как-то, совсем не по-людски.
Я сжал батарейку и заглянул ему в глаза...пустота обожгла меня словно бы огнем вперемешку с холодом., раздирающим душу и проникающим в нее. Пустота, что может быть страшнее? Я сжал батарейку и сосредоточился на глазах, пустых глазах покойника в четырнадцатилетнем теле, глазах покойника в человеке, который не пожил, но уверен, что видел он в жизни все и немного больше, а на деле - труп. Его не интересует ничего, кроме его самого и его мелких первобытных желаний, обостренных городом. Мне стало жутко, я потерял всю терпимость и приготовился бить, как только он размахнется, а что он будет бить с размахом и неуклюже, я знал. Но парень сплюнул себе под ноги, и вся компания с гиканьем удалилась. Я расслабил руку, батарейка приняла какую-то странную форму кастета.
Проплыли две девушки, держась за руку, окинули мне странный взгляд и ушли в ночь. В такую же ночь из какой вышли. Всё, город полностью поступил в распоряжение его ночных воинов – похотливых девчат и ребят, пьяных обкуренных наркоманов и прочей швали, но оставались в нём ещё люди живущие днём, нечаянно зарулившие в ночь. И подобным мне одинаково уваренным и в дне и в ночи.
Завибрировал телефон. Игорёк. Через пятнадцать минут будет в парке, на новенькой «восьмёрке». Приятно. Рад несказанно.
Прошли опять эти ребята, но уже вшестером. На меня зло покосились, но чувствуют, что не справятся, не понимают, но чувствуют. Подходит Игорёк- гора мышц, стальные кулаки, четыре раза ломаный нос – классный парень, с детского сада мы с ним вместе.
- Привет
Огни города несутся нам навстречу, поток фонарей, бутылка «Тоника» в руке, приятная музыка и разговор о последних соревнованиях. Переулок. Красивые девочки.
- Привет, девчата, давайте познакомимся?
Ответ «Нет» нас не очень расстраивает.
На пяточке, где ночные машины стоят, ребята слушают музыку, облизываются с девчатами, Игорька знают хорошо и меня многие помнят. Нашим спутницам это всё ново, интересно, нам с Игорьком интересно с ними. Они – жители ночи, но не этого города. Ночь этого города их всосала не до конца – я этому искренне рад.
К нам подходит парень, хорошо одетый, наглый и с такими же пустыми глазами – это уже не малолетка, которого можно испугать взглядом. Он, может быть, даже и старше меня. А вот смотрюсь я около него – ну мягко скажем мелковато. Что он мне говорит, я не понимаю, да и не слушаю. Единственный мой ориентир его глаза, тупые, злые и уверенные. Я ловлю его на его уверенности. В левой руке у меня между пальцев зажат ключ, но этот детина его не видит. Он уверен до такой степени, что даже не в состоянии увидеть в моих глазах желание ударить первым. Игорёк отвлекает девушек, готовый налететь на парня сзади. Больше никто не ввяжется, знают Игорька. Детина делает шаг, кренится в правую сторону, ключ мой куртку его не пробьёт, но ощущения не из приятных, и получает в ухо, падает в масляную лужу лицом.
- Хороший джеп, но надо резче, - говорит Игорёк.
Да я и сам вижу, что надо резче, но вот только почему-то не хочется. И я понимаю, что от этого детины отличаюсь не так уж многим. Мне нравится бить первым и сразу на поражение, чтобы не возникало вопросов. Думать мне не нравится, да, чёрт возьми, мне нравится действовать, драться. Я очень люблю драться. Сначала это было средством защиты, но постепенно стало моей отличительной особенностью – хорошо драться, балансировать, ожидая первого удара и бить быстрее, так не умеет даже Игорек. Он не умеет, а я умею.
Детина начинает приходить в себя. Среднестатистический отпрыск богатых родителей: нет проблем с деньгами, машинами, отсюда с девушками и всем прочим, элитная школа, престижный вуз и контроль, от которого он убегает в ночной город. Ему за двадцать, но сейчас он расплачется и станет звонит папаше, что его, мол, побили. Я поймал себя на мысли, что мне хочется ударить его ещё раз, чтобы он расплакался и... Почему он и подобные ему свободны только безобразничать, а отвечать за их безобразие обязаны совершенно другие люди. Люди, которые уже добились в жизни многого, а вот из-за таких детишек и рушится их авторитет.
Да я действительно ничем от него не отличаюсь. Я сильный, сильнее многих, но есть люди сильнее меня. Я всего КМС по боксу, а есть ещё, к примеру,  мастера, а есть и международники, - Игорёк, вот например, а есть ещё сильнее.
Ночной город – ночи. Дневной – дню. А мне в какой? Я потерялся, заблудился. Ответьте мне! Но ответа нет. Как это просто – выбирать за другого! Но почему так сложно думать за себя!
Мы едим по ночному городу. Я сижу уже сзади с одной из девушек. И толком не знаю, куда и зачем мы направляемся. Я смотрю в глаза девушки и не могу в них понять ничего. Это меня настораживает. Есть какая-то загадка. И мне хочется разгадать эту загадку. Наши пальцы переплетаются и она аккуратно касается моих сбитых костяшек своими тонкими пальчиками. И говорит, что они у меня твёрдые, руки сильные и что-то в этом духе. Я слушаю и не слышу её. Чем кончится эта ночь для нас обоих, мне уже понятно. Первый раз я выбил себе палец лет в двенадцать, в школе, на перемене, прямо напротив кабинета директора. У меня тогда было меньше секунды времени, чтобы ударить. Старшеклассник нагло скалился мне в лицо, ну бей же, бей. И ... я ударил. Хрустнул кулак, хрустнул нос, ливанула кровь, старшеклассник взвыл, а я ... ударил ещё, и ещё... и снова и прекратил его бить, когда он завалился на пол. Был потом вызов к директору, заучу и разговоры при родителях, милиционерах, приём у хирурга, рентген, и предложение заняться боксом.
В глазах девушки пробегает какой-то огонек укоризны, мне знакомый до боли, я улыбаюсь, опускаю свою руку ей на спину, говорю:
- Иди ко мне.
И целую.
Игорек останавливает машину. Выходит со второй подругой…
- Расскажи мне о себе, - просит Ольга. – И не думай, пожалуйста, что я такая ветреная.
А что мне еще думать? Хотя и сам хорош! Это была ночь - мы были такие, будет день – будем другие. Да, чушь это все – ничего не измениться. Какие днем – такие и ночью. Что мне тебе рассказать, что я тоже не такой ветреный, что, пожалуй, самое страшное просыпаться рядом с незнакомой женщиной на незнакомой кровати в незнакомой комнате, что такое тоже случается, что не хочется узнавать, кто она, как ты к ней попал, что этой ночью было – ничего не хочется. Просто берешь вещи, одеваешься, уходишь, и идешь по утреннему городу, и знаешь, что тысячи людей в этом городе делают тоже самое, ну что тебе рассказать? Я не знаю, я молчу.
Ночной город озаряется светом. Тени исчезают, ночные его обитатели уже разбежались по норам, меняют лики, наспех натягивают добродушные личики, некоторые из них выползают на свет божий: компания малолеток ползет в школу, чтобы щепать своих одноклассниц и прогуливать уроки. Детина сначала в больницу – побили его нехорошие дядьки – а что сам оскорбил девушек и сам многих бы покалечил, и калечил ведь, – это не в счет. Про это он забывает, а вот его бедьненького... Да мало ли кто как облачается днем, ночью.
Едкий дым сигареты отрывает меня от мысли. Ольга нервно курит. Я одеваюсь, иду к двери.
- Ты куда?
Не отвечаю. Зачем?
- А как же я?
Оборачиваюсь. А что ты? И тут я увидел ее глаза.
- Иди.
Она садиться на кровать, роняет голову на ладони и несколько раз всхлипывает я смотрю на нее. Для того чтобы выйти в уже открытую дверь, надо сделать один шаг, но и  один шаг, в другую сторону, отделяет меня от нее. Город, его площади, скверы, машины, суета пустая и никому не нужная. Когда первый раз уходил от той, с кем провел ночь, на душе было гадко. Ночь, проведенная с ней, отдавала тошнотой и какой-то подлостью, и что-то во мне было, и оно бормотало: “Успокойся, надо идти вперед, как было ночью, так утром не будет”. И я шел вперед, в утро, в день, потом был вечер – за ним ночь – все эти ночи сливались в хоровод, хоровод дней, лет, лиц, а я шел и искал – искал свет в глазах, находил равнодушие или пустоту, не было даже темноты или злобы. Была пустота, иногда – ненависть, но ничего, что стоило бы запомнить, и вот когда отчаялся, нашел, а когда нашел – потерял уверенность. Надо было сделать шаг. Вот только куда? Я не мог понять.
Ольга всхлипнула – тяжело себя чувствовать вещью. Я это знаю. Но пора была бежать на работу.
- Ольга, знаешь что – запиши телефон. Позвони вечером.
Она поднимает на меня свои глаза. Дрожащими руками берет карандаш. Слеза с ресницы и падает куда-то вниз.
…Прошло месяца два. Осень сменилась поздней осенью. Ольга оказалась очень хорошим человеком, а я реально понял, что такое быть привязанным к кому-то. В этот вечер она была на дне рождения у подруги. У меня почему-то все жгло внутри. Я позвонил раз, другой…пятый, потом мне что-то нехорошие ответил парень, с ее телефона. Я не помню что именно. Я ощутил себя в машине, летящей по трассе, бешено сжимающим руль. Я повторял какую-то фразу, лишь одну, сначала бормотал, потом говорил, затем кричал. И очень удивился, вслушавшись в свой звенящий голос, что это была фраза С. Экзюпери: “Есть лишь одна проблемы – одна-единственная в мире – вернуть людям духовное содержание, духовные заботы…”. И я гнал машину в чужой город, в котором не был ни разу, в город, в котором была Ольга, но я откуда-то знал даже квартиру, в которой меня явно не ждут. И злости во мне уже не было…
Дверь в подъезд открылась сразу. Я тенью проскользнул на пятый этаж. В рукаве кожаной куртки - кусок арматуры, впаянной в полиэтиленовый шланг. Музыка ревет на всю площадку. Я еще раз шепчу фразу Экзюпери, не зная, как я буду возвращать духовное содержание людям, которые находятся по ту сторону двери и кто бы его вернул сейчас мне. Положил руку на кнопку звонка, а правой размахнулся – шланг завис в воздухе.
- Кто, - спросил пьяный голос через дверь.
- Музыку тише сделай - дети спят, - рявкнул я, не отпуская звонка.
- Щас как сделаю.
Дверь распахнулась. Я не успел удивиться, что у парня пистолет, я просто опустил свою арматурину ему на голову, наклонился, взял этот пистолет, вошел в квартиру. Магнитофон я заглушил из пистолета. В квартире было накурено и очень грязно, стоял перегар. Кто-то мне мешался под ногами, кто-то мне пытался встать на пути. Ох, зря! Ольгу я нашел в спальне, спокойно развалившуюся на диване. Рядом бутылки, рассыпанные сигареты и какое-то тело под диваном, которое мне начало что-то говорить, плакать, клясться, но я не хотел его слушать и не слушал. В квартире кроме Ольги было еще две девчонки и пацанов так шесть, зачем столько много, я не понял, да и не думал об этом. Я волок Ольгу на себе к машине, потом гнал машину по трассе к одному знакомому мне домику. Не знаю, почему мне захотелось туда, захотелось и все, может потому, что нравилось мне там: уютно, тихо, лес рядом, а главное – никого и ничего в округе почти километра. Что в лесу я не знал. Сколько в этом домике был, а вот в лес не зашел ни разу. Исправлю обязательно это свое упущение, а сейчас я просто не хотел в город.
В домике было уютно и как всегда - убрано. Даже кровать была застелена, хотя хозяева недели две, как уехали в город на зиму, а дачу закрыли на все замки. Я протопил печь и лег к Ольге. Заснул быстро, проснулся с каким-то странным чувством. Огляделся - все, как обычно, но что-то изменилось, что-то неуловимое, что можно почувствовать, но нельзя увидеть. Что? Я посмотрел на Олю, и первый раз в жизни испугался – у нее не было лица! Были волосы, была шея, а вот там, где должны быть глаза, нос, рот были видны волосы, лежащие на подушке. Я испугался, но вида не подал.
 - Поцелуй меня, - попросила Ольга.
Я повернулся и поцеловал туда, где должны были быть губы, и я их почувствовал на месте.
- Понравилось, - спросила Ольга, и я понял, что она знает все.
- Да. А где твое лицо?
- А оно тебе надо?
- Да, вообще, нет. Но хочется, чтобы девушка с лицом была.
- Оно такое, какое ты хочешь видеть.
Я присмотрелся – лица по-прежнему не было.
- Так ведь никакого нет.
- Значит, ты никакого лица и видеть не хочешь, - я почувствовал, что она лукаво улыбнулась.
- Это как конструктор “собери сам”? – зачем-то спросил я.
- Именно он. Только без инструкции и права на ошибку.
- Так ты не Ольга?
- Нет.
- А кто?
- Тебе решать.
- Но пришла ты ко мне с какой-то целью?
- Я всегда здесь жила. Спала на этой вот перине. Это ты ко мне, путник уставший, пожаловал по своему же желанию.
- Зачем? – удивился я.
Которая не была Ольгой промолчала. В самом деле откуда она могла знать, с какой это я такой целью пришел в ее дом и забрался на ее постель, да еще и права качаю, вопросы разные задаю. Она смотрела на меня своим невидимым лицом. Я встал с кровати и прошелся по комнате. Все было знакомо, все было как вчера, как неделю назад, все, как тогда, когда я в первый раз увидел эту комнату, а я ведь до сих пор не замечал, что здесь ничего не меняется, даже пыл не нарастает, а вот вид из окна поменялся – там был дремучий лес.
- Только черепов на кольях не хватает, - сказал я вслух.
- Не беспокойся – будут и они, - ответила не Ольга.
Я обернулся на голос. Я очень хотел увидеть лицо этого человека. Я изо всех сил стал его себе представлять, каким оно должно быть. Но к своему удивлению не смог представить ни одного человеческого лица, сколько я их видел в своей жизни, а вот сейчас не могу представить ни одного. Я беззвучно взвыл, а после спросил каким-то чужим, незнакомым мне голосом:
- Если в этом разврате и существуют боги, то как они должны выглядеть?
- Наверное, никак.
- Это как?
- Как ты себе их представляешь.
- А если никак?
- Значит, никак они и выглядят, - ответила она и отвернулась.
- Я могу тебя еще спросить?
- Можешь, но подумай, нужен ли тебе ответ, а если нужен, то зачем?
Открылась дверь. Вошел Он. Я Его узнал сразу, точнее говоря я его не узнал вообще, я чувствовал, что знаю, кто Он. Память выдавала любые образы и ассоциации крайне неожиданные, но я знал. Что это все не то.
- Пошли, - сказал Он мне.
И мы пошли. Дул ветер, срывая кожу с кости.  И вот тут я подумал, что никогда еще не я не был с этой стороны дома, что я здесь первый и, по всей видимости, в последний раз, что неплохо бы было запомнить его и с этой стороны. Я стал всматриваться в темноту. И на кольях забора стали действительно появляться черепа с горящими глазами. И непросто появляться. Они принялись хохотать, заполняя всю окрестность своим хохотом и светом, льющимся из пустых глазниц, и тьмой, струящийся из пустых оскалинных ртов. И только на одном коле не заметил я черепа. Один он, этот кол, угрюмый, сучковатый чернел в этом белом кольце черепов.
И вот мы остановились. Мы стали друг напротив друга. Смотрел я в его глаза и никак не мог понять, кто Он. А Он смотрел на меня знакомым прищуром. Залихватским, молодецким прищуром человека уверенного в себе и полностью контролирующего ситуацию. Он ждал действий от меня лишь для того, что бы опередить. И мы молчали. Гудел ветер. Один из его порывов донес какой-то запах. Он посмотрел на меня еще чуть-чуть, чего-то он ждал, но не дождался, развернулся и ушел. Оставшись один, я почувствовал, как у меня зудят ноги. Я присел на корточки, и тут толпой пошли Они. Кого-то в этой толпе я узнал, кого-то увидел впервые, но почувствовал, что знаю, а Они шли, не обращая на меня никакого внимания. Я закричал. Я попытался побежать к ним. Но я не услышал крика. Я не смог пошевелиться. А они шли, и было страшно мне смотреть, как идут Они слепые, вытянув вперед руки, в вывернутой наизнанку одежде. Идут, падают, не замечают упавших и топчут их сапогами. И шли Они к обрыву, а потом падали, так же беззвучно и ненужно, а те, по кому они прошли, оставались лежать и превращались в камень; камень крошился, становился пылью; пыль летела по ветру.
Так я и лежал на земле, вытянув руку вперед, и что-то беззвучно крича. Когда я все же смог отвести глаз от толпы, увидел божественно прекрасную женщину и здоровенного урода рядам с ней. Здоровенный, сутулый с перебитым носом, кучей шрамов на лице. Девушка и этот урод с жалостью в глазах смотрели на меня. Потом развернулись и тоже ушли, но как-то странно приближаясь к друг другу, а потом превратившись в звезду. Я долго смотрел на ее, а потом закрыл глаза…
Я, кажется, закричал, так как почувствовал, что Ольга вздрогнула, открыл глаза, и перед ними оказался хорошо знакомый потолок.
- Что случилось? – спросила встревоженная Ольга.
Я стер большие капли холодного пота со лба. Она это, вроде бы, не заметила.
- Сон цветной приснился, - соврал я, хотя знал, что это не сон, что я никогда не забуду все. Что пережил этой ночью, что этой ночью я понял все, что собирался понять, узнал больше, чем мог себе вообразить.
Как я дальше буду жить со всем этим, я не знаю, но знаю одно: “ Есть лишь одна проблемы – одна-единственная в мире – вернуть людям духовное содержание, духовные заботы…”.