Святой Афон для одного и для всех 6 часть

Дорога на Старый Руссик от монастыря св. Пантелеймона начинается крутым подъемом с поворотами по кромке ущелья, на противоположной стороне которого виден скит. Белый, с ярко-красной черепичной крышей, он кажется обычной южной хаткой, каких немало где-нибудь под Запорожьем или в Карпатах.
Машина ревет на подъемах, пылит, вписываясь в повороты, а мы в кузове чувствуем пыль на губах. Когда я читал очерк Б.Зайцева об Афоне, то мало задумывался и отмечал географию полуострова. Поэтому, наверное, увидев в горах вынырнувшие словно из-под земли здания, спросил у послушника, сидевшего рядом: "Это что за храмина?" "Это старый Руссик", - сказал он. "А-а-а", - только и оставалось мне обрадованно откликнуться.

Вообще-то мы выехали из Пантелеймоновой обители в Карею - административный центр Святого Афона. И вот, на многое не рассчитывая, довелось побывать еще и в Старом Руссике.
Валера Власов оказался образованнее и просвещеннее в истории и географии Афона: наша остановка в Старом Руссике для него не была неожиданностью. Он здесь снимал на видео. Не уставал поражаться его выносливости, скрупулезному отношению к протекающей жизни – от дел в бизнесе до внимательности к духовному строительству себя. Он - генеральный директор Национального негосударственного пенсионного фонда металлургов. Мой ровесник в такой должности - это, конечно, уже о многом говорит, но даже не это главное. Главное, что Валера - трудяга.

Совершенно по-разному провели мы четыре дня и три ночи на Афоне. Он успел обойти пять монастырей (именно обойти: шагал через горы, по лесным дорожкам в несусветную жару). А я "гонял лодыря", и хотя немного преувеличиваю насчет "лодыря", но все эти дни и ночи на Афоне ходил, смотрел, беседовал с монахами, слушал биение молитв, ритм монастырской жизни. Мне бы еще денька два-три. Еще бы хоть пару ночей и, как мне кажется, я сумел бы завершить какую-то картину в себе, какое-то представление с началом и концом, верхом и низом... А так лишь восхищение чужим трудом, ощущение недописанного "сердечного этюда" ("сердечного" не в смысле претензий на чувственность, а в смысле проникновенности в чувства).


...В Старом Руссике - два крупных здания, сразу видно, которое древнее, которое помоложе. Мы идем в древнее. Монах Иона ведет нас на третий этаж по пыльным лестницам (здесь бригада греков вовсю делает ремонт и -по разговору - вроде бы собирается восстанавливать балконы на внешней части храма). Здесь, на третьем этаже, - престол святой великомученицы Варвары. Заходим. Приложились к святым мощам великомучениц Варвары и Катерины, Параскевы и мученицы Александры. Монах помолился, мы, перекрестившись и помолившись, постояли.

На втором этаже - престол сорока двух Амарейских мучеников.
- Очень редкий престол, - говорит монах Иона. - Я даже не знаю, где у нас в России такие престолы есть. Они, конечно, есть, но очень-очень редко встречаются... Сорок два воеводы почти шестнадцать веков назад приняли мученическую смерть во имя Христово в Амарейской пустыне... Есть престол сорока Севастийских мучеников, а это сорока двух Амарейских. Другой случай... Вы уж не перепутайте, - монах смотрит на меня и на мой блокнот.
"Отец Иона похож на Аввакума, каким его рисуют иногда в книгах или на картинках", - подумал я. Действительно, он говорил и смотрел как-то истово, молился истово, а каждое слово из его уст я ощущал физически, как глоток пищи, проваливающийся через сознание в сердце. Как печать или, вернее, как крестик миропомазания, во время соборования. Слово летело в меня, печатало... А я слушал и слушал, боясь прервать монаха, боясь громким вздохом сбить ритм его речи. Я уже ничего не записывал и привожу фрагменты его монолога по памяти.

- Меня в партию однажды пригласили. А мать сказала: "Уйдешь, прокляну! Лучше пусть не будет у меня сына. Отрекусь!" Я дивился тогда. Думаю: как же так, мама? Как ты можешь отречься от меня? Мы с матушкой, как одна душа, жили... А матери виднее было. Смерти нет. Душа, если спасется, наследует Царство Божие. А вот в партию - там дорога только туда, в геенну. Молитвами материнскими Бог хранил меня. Подумайте только: я служил радистом в авиаполку бомбардировщиков стратегического назначения на Сахалине. Дело было в шестидесятых годах. Или уж начало семидесятых?.. Не помню. - Он перекрестился. - Так вот, в те-е-е времена, в те страшные времена, когда КГБ, политотделы и всякие другие "разведчики" следили за нами-то, рядовыми и сержантами, тогда, в те времена, наш командир полка, - и иеромонах с горящими глазами поднимает вверх руку с двумя перстами, - был верующим человеком! Православным! Нашел он нас нескольких - трех или четырех человек, и, бывало, молились вместе! Господи! Чудо-то какое!
- В такой должности он наверняка был коммунистом, - говорю я о. Ионе.
- Не знаю, не спрашивал. Мое какое дело. Господь знает, где своих людей расставить, Ему виднее. И мне знающие люди говорили, да я и сам убедился, - Его люди, по Его промыслу везде стоят: и в КГБ, и в Центральном Комитете стояли, и в прокуратурах... Всякая власть от Бога, но многие люди власти не от Него. Придет Страшный Суд, и будут люди, что избраны Богом, стоящие сейчас среди тьмы у горнила власти, будут они еще и нас судить! И заступаться за нас перед Господом, и отворачиваться от нас. Вот какие люди есть у власти...
О. Иона крестится, гремит ключами, целует иконы, и ведет нас к выходу. С печалью и испугом оборачивается на образа:
- Прости, Господи, наболтал тут лишнего... Прости, Господи, да не во вред сказанное будет.

Иеромонах еще наверху, у престола святой великомученицы Варвары, а потом в коридорах и на лестнице, с перерывами рассказывал нам историю пострижения сына сербского царя. Было это в самом начале биографии самого монастыря Старый Руссик.
Прискакали как-то под вечер к стенам    храма два всадника: один молодой совсем, второй - слуга - постарше немного. Молодой человек представился сначала просто -Руссик. А чуть попозже (видно, после беседы со слугой-товарищем) признался, что вечером или к ночи за ним может прискакать погоня. Признался и в том, что он не просто отрок, а сын царя, что хочет уйти от отцовского беззакония и вообще от власти.

Монахи насторожились. Игумен задумался. Башню и ворота заперли. И тут, в сумерках, появился отряд воинов. Они были уставшими, а потому, наверное, в меру ретивыми - расположились вокруг монастыря и стали ждать утра.
А игумен возьми да и спусти им на веревках бочку вина: дескать, пейте, люди добрые, но до утра я вас в монастырь все равно не пущу. Ну, и на том спасибо. Перепились добры молодцы и спят вповалку.

Когда же утром встало солнышко, выглянул в окошко молодой монах и крикнул воинам: "Братья! Вы за Руссиком приехали, но я уже не Руссик. Я - инок Савва! " - и бросил им в окошко прядь своих волос от пострижения.
Так был пострижен в монахи Савва Сербский - святой святитель сербов, человек, с именем которого связано движение православия на Запад. Человек, с именем которого и сегодня сражаются сербы в Боснии и Герцеговине против наступления ислама и хорватского псевдокатолицизма, смешанного с шальной политикой, грязными деньгами и сомнительным "миротворчеством" ООН.


...Мы ходили по коридорам и лестницам. Иеромонах рассказывал об иноке Савве: рассказывал так просто, истово и вдохновенно, что не исчезало ощущение: вот сейчас он нас с Саввой познакомит... Вот Савва вышел куда-то, но, может, мы его встретим на улице... Вот в одно из этих окошек он крикнул тогда, тысячу лет назад: "Я уже не Руссик!"... Да, Боже, была ли эта тысяча?! Мы же сами придумали деление времени на часах и календарях. Времени нет - есть Вечность. Савва действительно где-то здесь, ходит вместе с нами, просто мы не видим его из мер нашей плотской жизни.

* * *
Отрицание привычного времени я наблюдал и ощущал на каждом шагу: и в монастыре св. Пантелеймона, и на Старом Руссике, и в Карее. Есть грех и есть борьба с ним. Есть человек Ветхого Завета и есть рождение Новозаветных Людей. Какие здесь могут быть минуты или часы? Они здесь, как лепестки, собраны в бутон Сосредоточенного Цветка, в огонь единой Лампады Афона пред лицом Божьим. Под покровом Богоматери (от стуж мирских, от ветров ересей) горит эта Лампада Афона, ждет Утра Христова Цветок. Раскроется Он, распрямятся тогда те минуты и часы, и встанут мертвые, а грешники в то Утро не будут узнавать друг друга...

* * *
Когда о. Иона рассказывал нам о "новом" храме Старого Руссика и говорил о гордыне молодежи, не слушавшей стариков, тогда я не сразу понял, что молодежь... уже умерла. Речь шла о тех молодых монахах, которые не послушались стариков - не дали старцы благословения на строительство нового храма (было это в начале века).
- Мы ж пока молоды, как думаем: а, что там старики понимают! Их время, дескать, уже ушло. Так и братия в начале века - решила строиться наперекор старикам. Еще бы, здесь до революции стали появляться люди с большими деньгами. Всем же хочется душу спасти, а на то нет разумения, что спасать надо не ретивостью, но смирением, не гордынею, но умностью сердечной, молитвою, - рассказывает о.Иона. - Старикам, видать, открыто было, что времена идут смутные, что это строительство - труды одни. Не дали они благословения. И что же? Храм вот отгрохали. Красивый, правда? А службы идут раз в год. Служить некому. В 1991 году совершили литургию, а до этого 45 лет службы в нем вообще не было. Вот те и на. Здесь ведь все на месте -заходи и служи. А вот как получается... - Он крестится и шепчет.

* * *
- В монастыре вы видели чудотворную икону святого. Целителя Пантелеймона. Помните? - риторически спрашивает о. Иона. - А вы знаете, что она здесь была? Да. Она была здесь. Когда собрались строить новый монастырь, тогда старые монахи тоже говорили: "Не стройте у моря. Стройте здесь, в горах, подальше от любопытных глаз". Давно это было. (В 1770-х годах - авт.). И тогда ведь молодежь слушала и не слушалась. Взялись и построили у моря. Нарекли Свято-Пантелеймоновым. Икону перенесли из Руссика... А она три раза сама от них уходила. Было такое чудо. Сначала монахи думали, что кто-то из ревности ее унес обратно. А потом дважды запирали ее и сторожей сажали. Утром идут на службу, а ее нет! Она в Руссике. И уж только тогда, когда всем монастырем всенощную отстояли да каялись, да просили Пантелеймона остаться, только тогда икона осталась навсегда...
За этой историей мне вспомнились слова иеромонаха Филарета из монастыря св.Пантелеймона: "Христос уже судить придет, а молодежь и люди вообще будут пререкаться еще. Так ведь и тогда народ будет спрашивать: почему? А воспрошения уж и смысла иметь не будут!.."

Пытаясь постичь, что же происходит и что действует в мире, люди спешат обозначить не суть, а фрагменты сути, отражение явлений, следы опровержений мирской заданности. Это от маловерия, и маловерие от этого.
Думаю, что нашлись бы чудаки, которые, побывав на Афоне, объяснили афонские чудеса гравитацией и антигравитацией,   полтергейстом  и   гипнозом, экстрасенсорикой или еще какой-нибудь чепухой. Почему это чепуха? Потому что есть слова и... нет смысла за ними. Нет постижения сути этих слов -"полтергейст", "гравитация"... Есть бесконечная путаница и самоослепление шелухой беззаконного гордяческого внедрения в тайну. Внедрения без труда. Без духовного бдения, без стяжания Духа Святого, который выше и чище любых энергий, любых факиров и любых плотностей, с которыми сталкиваются экстрасенсы.

* * *
От Старого Руссика до Кареи уже совсем близко. Здесь дорога под гору. За одним из поворотов сразу открываются Андреевский скит и вся Карея. Далеко виден монастырь Ватопед.
О. Иаков стучит по крыше кабины: дескать, остановись! Это он для Валеры делает остановку, зная, что тот сейчас будет снимать на видео (что Валера и стал делать). В это время мы с двумя послушниками потрясли айву у дороги, поели и даже немного с собой взяли.

В Карее, покрутившись по узким улочкам, мы с первого раза так и не смогли подъехать к русскому представительству - то встречные машины мешали, то шофер, о чем-то поговорив с греками, дал задний ход и остановился на большой брусчатой площади. (Асфальта на Афоне я не видел, но зацементированные пространства есть: видимо, по суше завезти горячий асфальт невозможно, а своего заводика нет).
На площади мы с Валерой расстались. О. Иаков посадил его в джип "Генерал", где шоферил грек, иммигрировавший из Коканда, свободно говоривший по-русски. Власов отъезжал на Халендар, а потом собирался пройти к Иверскому (бывшему Грузинскому) монастырю. Несколько раз спрашивал, далеко ли Климентова пристань? (Это место, где Богородица сошла на берег с корабля после шторма).
Я же, как уже писал, на Афоне не стремился путешествовать. Мне хотелось беседовать, смотреть; я физически чувствовал, будто останавливаюсь и начинаю жить в каких-то медленных и глубоких, неведомых мне ритмах. Эти ритмы мне были важны. Ни в Сыктывкаре, ни в Княжпогосте, ни в деревне на Верхней Выми - нигде не помню, чтобы я так медленно жил...

У поэта Надежды Мирошниченко есть строчка: "Я медленно лежу на нашей крыше..." Некоторым редакторам был непонятен образ, смеялись - как, дескать, это "медленно лежать"? Так вот я на Афоне медленно дышал, думал, спал, молился, смотрел, слушал - медленно, медленно, медленно...
О чем я всерьез пожалел, так это о том, что не сходил до Иверского монастыря. Там ведь та знаменитая чудотворная икона Иверской Божьей Матери. О. Иаков говорил, что мы через полчаса поедем обратно... Знать бы, что задержимся на несколько часов, то успел бы сходить туда и обратно. Видно, не суждено было. На все воля Божья.
Зато мы с о. Иаковом зашли в храм Успения Богоматери и поклонились другой чудотворной иконе. О. Иаков был сосредоточен и молчалив, а когда выходил, сказал мне, подняв к небу палец: "Бо-ольшая святыня!" К стыду своему, не обнаружил я в своем блокноте записи о том, что за икона была. Боюсь ошибиться, но, кажется, о.Иаков говорил об иконе "Достойно есть".

Русский кунак. Здание из двух этажей. Год постройки 1858. Ремонт идет вовсю. Здесь маленькая церковь, престол св. Георгия. Иеромонах в кунаке запомнился тем, что внимательно спрашивал меня, есть ли сейчас политические ссыльные в Коми, что представляет собой Воркута и шахтерские претензии к правительству, как и насколько сохранились коми (как православный народ), как возрождается церковь в Коми крае.
И еще. Здесь, в кунаке, я неожиданно для себя решил застарелый писательский вопрос, ряд серьезных неясностей, которые уже не просто мешали мне творить, но я бы сказал даже, что становились тем "якорем", не подняв который, смог ли бы я работать в литературе дальше? В беседах с о.Филаретом, с духовником о.Макарием на исповеди, а еще раньше - с писателем Владимиром Крупиным, главным редактором журнала "Москва", на многих других встречах, в различных беседах мне вроде бы и встречались дельные советы, но были они "либо-либо": либо касаемые меня, либо касаемые литературы. Откровения о "мостике" между литературой и мной не было. А тут, в кунаке, в коридорчике, куда мы вошли прямо из помещения церковки св.Георгия, за длинным столом я сидел в полном одиночестве. Ожидание не тянулось, а словно зрело. И в этот момент (не верю я в случайные совпадения) из нескольких книг "Журнала Московской Патриархии", лежавших на столе, я взял одну. Не глядя. И открыл, тоже не глядя. Передо мной была статья "Гоголь и монашество". Прочитав ее здесь, я получил ответы на все мои внутренние претензии и вопросы. На все. Наверное, я был похож на придурочного, потому что около часа ходил по двору и кунаку, не помня себя. Клубки сомнений, запутанностей, установок разматывались стремительно, как стремительно оживает человек, вдруг и резко избавившийся от застарелой боли, мешавшей дышать.

Конечно, я понимаю: та статья кому-то может показаться обычной, но для меня она необычна. У меня обычная обувь. Но ведь кому-то она может натереть мозоли, быть великоватой или показаться уродливой. Мне же она "как раз". Ту статью кто-то написал, будто беседуя со мной и собрав все мои предыдущие разговоры в формулу.

* * *
На самом юге полуострова Афон стоит древнейшая лавра святого Афанасия Афонского. Самые же северные монастыри - по восточному побережью Халендар, по западному - румынский монастырь (названия которого я не знаю). Монастырь св. Пантелеймона находится на западном побережье, примерно на трети пути от румынского монастыря к лавре св. Афанасия. С берега через залив виден параллельный Афону полуостров Лонгос.
Чтобы по-настоящему познакомиться с историей и жизнью двадцати монастырей и множества скитов, калиб, пещер, потребовалось бы, наверное, лет десять упорного и тщательного хождения и моления. Впрочем, я ошибаюсь - с Афоном нельзя познакомиться до конца, как нельзя познакомиться с Жизнью. Чем больше живешь, тем больше понимаешь загадочность ее. Она учит только тому, что ничему не учит. Требуется постоянно научаться ею, а научаясь - уметь обрадоваться и славить жизнь. Как Божий подарок. Как сказку и загадку ее в самой себе.
Монахи тоже паломничают. Они ходят друг к другу в гости. Греки - к сербам, сербы - к румынам, румыны - к болгарам, к русским... Кто куда хочет, тот туда (с благословения своего игумена) идет. Многие, почти все, монахи знают по несколько языков. Как правило, знают греческий, болгарский, русский, английский. И, конечно, церковнославянский.

В те дни, когда я жил в русском монастыре св.Пантелеймона, здесь служили и выполняли послушание четверо юношей-монахов (православные поляки) из монастыря в Афинах и двое монахов-греков из Халендара, а также другие работники и послушники из России.
"В чужой монастырь со своим уставом не ходят" - эту истину я видел в наглядном исполнении. Греки выполняли все, что наказал игумен Ермолай - настоятель русского монастыря. А монахи-поляки ушли из монастыря дальше по Афону только с его благословения.

В русском монастыре мясо не едят круглый год; масла, молока, яиц в меню тоже нет. А в монастырях греческих мясо едят (кроме времени постов, конечно), едят и масло, и яйца, только молока не пьют. Во всяком случае, так мне рассказывали. Говорят, что в греческих монастырях можно встретить даже курящих монахов.
По монастырским русским уставам в Великую Схиму (т.е. в отшельничество) постригают только в возрасте свыше 25 лет. Греки же, бывает, постригаются и в юношестве. (Великая Схима - более аскетическое монашеское бытие. "Постричься в схиму" и "постричься в монахи" не одно и то же). Русские монахи шепчут; "Как же так! Молодые ведь совсем, а стригут их в Великую Схиму! Сколько их не выдерживает... Это ж погибель!" А греки удивляются русской монашеской традиции постригаться в монахи как подряжаться на строительство монастыря или церкви: дескать, что это за монах, если главная его забота - стройка? При этом греки "забывают", что святой Афанасий Афонский тоже был таким монахом-строителем. Он был и организатором, и политиком, и дипломатом. В Х веке, в период непримиримой тяжбы, в спорах и ересях между Римом и Константинополем, он умудрился получить благословение одного "крыла" церкви Христовой и защиту с финансированием другого "крыла". Сам Афанасий - в молодости воин, кулачный боец и центурион (по-нашему, офицер) - был здоровенным мужиком, работавшим за троих  и (по тем временам) как бы "не вполне" соблюдавшим каноны.

Однажды за трапезой, когда св. Афанасий уплетал уже третью порцию, он поймал взгляд-упрек собрата монаха.
- Не кори меня, брат! - сказал св. Афанасий. - Я большой, мне больше надо. А по завету Богородицы (она являлась ему - авт.) я должен столько успеть, что, боюсь, мне и жизни-то не хватит... И тело, как планида, лопнет, не выдержав.
Святой Афанасий Афонский успел выполнить все. И Богу молился. И лавра на утесах Афона была построена.


* * *
Задний двор русского кунака в Карее выходит прямо к подножию горы. Там, наверху, идет дорога на Старый Руссик, на Дафни, на монастырь св. Пантелеймона.
Здесь тихо. Старенькое-престаренькое крыльцо со скамеечкой. Над ней - хмель вьется на крышу. В ожидании работы и выезда машины обратно к монастырю св.Пантелеймона я сидел на этой скамеечке, обрадованный прочитанной статьей, смотрел на лабиринты узоров пола в коридоре (он виден в открытую дверь), дивился игрой этих лабиринтов, как когда-то удивлялся психологическим игровым ответам на семинарах в университете.
Отсюда начиналась моя дорога домой - в Россию, в Сыктывкар. Еще сутки я проведу в монастыре. На обратном пути, в Салониках, в жесточайшем цейтноте мы с Валерой успеем-таки найти храм святого Григория Паламы, пробиться через суету венчаний (две свадьбы - тьма народу), найти какого-то парня-мордоворота.,. Он откроет нам маленькую комнатку, где в сумеречном свете увидим гроб со стеклянной крышкой.
- Святой Палама? - спрошу я у парня не потому, что не знаю, кто там, в гробу, а потому, что сам не верил себе: я здесь, у тела великого Паламы, к которому обращался в минуты сомнений и отчаянья и чудным образом находил ответы, чувствовал его присутствие в своей жизни. Иногда он словно стоял за моей спиной.

По дню рождения мои святые - князья-братья Борис и Глеб. Я чту их, но, сам не знаю, как и когда так получилось, но узнал я о Паламе, потом почувствовал мистическую связь, потом проверил ее...
Я поклонился гробу до земли. Встал около него и замер. Лежит Святитель - Великий Учитель Сергия Радонежского, Андрея Рублева, Святителя Стефана Пермского. Черный. Нетленный. С XIV века лежит. Без мавзолеев и бальзамирований.
"Здравствуй, отче! Вот ты какой. Ужель я рядом с тобою?" Не знаю, сколько стоял я и шептал у гроба. Был я один (получилось, что заходили мы с Валерой в комнату поочереди). Может быть, я как-то не так, странно вел себя, но когда обернулся, увидел доброе сияющее лицо того парня-македонца, который отворил нам эту святыню. "Лицо-то какое радостное, - подумал я. - Никакой он не мордоворот. Прости, Господи, за худые мысли..."

Все это будет потом, через два дня. А здесь, на пороге кунака, я сидел и вспоминал цепь "случайностей", которые привели меня на Святую Гору Афон.
...Цепь событий можно описать коротко. Наверное, правильно будет и написать коротко. Иначе можно раствориться в догадках и эмоциях, имеющих лишь опосредованное отношение к факту.
Апрель. Ночь. Сыновей уложил спать. Жена в Петербурге по аспирантским делам. Сижу у телевизора и не вижу телевизора. Мысли: "Как уже "достало" это бесконечное хождение по кругу: выборы - политика - иллюзия перемен -выборы - новые иллюзии... Все блекло. Да, знаю, что даже "хождение по кругу" - тоже иллюзия. Любой телефонный звонок, встреча на улице могут оказаться поворотными в судьбе. Разве в моей жизни не случалось такого?" Так я думал. Через несколько минут в дверь позвонили...

На пороге стоял мой старый школьный товарищ Володя Беляков (нынче он живет в Москве и занимается бизнесом), а рядом с ним высокий и подтянутый молодой человек в очках. Это и был Валера Власов. Они заехали ко мне сугубо по делам своего бизнеса. Об этом мы поговорили быстро. А потом заговорили о прошлом, о судьбе, о Боге, о староверах, о святынях... Валерий сказал: "Слушайте, давайте я попробую связаться со своими бывшими однокурсниками - они сейчас работают в Госкомтуризме: может, удастся нам выехать в Грецию, на Афон?" Пожелание  повисло в воздухе...
Начало июня. Через два-три дня должна была состояться инаугурация на пост Главы Республики Коми Юрия Спиридонова, моего нынешнего шефа, а дальше - сессия Верховного Совета, где на повестке - принятие герба и гимна республики. В мой кабинет № 206, в котором до меня, говорят, сидела женщина-экстрасенс, постучали. Зашел старый знакомый. Спросил: "Можно ли остановить принятие герба?" Я ответил, что вряд ли: маховик дел и документации, прошедшей через разные комиссии, был раскручен давно. Тогда он передал слова человека, которому было дано Божье Откровение. Прозвучали они так: "Эта птичка на гербе склюет республику". Знакомый мой пояснил, что тот человек говорил, дескать, ныне живущие увидят исчезновение республики как политико-административной единицы. В это время раздался междугородний звонок: "Ну, Гриша, поздравляю - поездка на Афон, кажется, получается", - сообщил Валера Власов.

Герб Республики Коми, в котором не нашлось места христианским символам, на сессии был принят. Птичка- зверь распростерла крылья над Землей Коми...
...Полтора месяца мы перезванивались с Валерой. Поездка срывалась несколько раз. Были моменты, когда казалось, что она вообще не удастся. А потом мне приснился какой-то незнакомый старичок, который показывал церковный календарь... Утром я нашел в календаре единственную связанную напрямую с Афоном дату - 18 июля, день преподобного Афанасия Афонского, Сергия Радонежского и мученицы Анны. Из Сыктывкара в Москву я вылетел, конечно, 18 июля.
Цепь событий можно было бы продолжить и дальше, приводя убедительные факты (вплоть до знака Богородицы, данного нам на подступах к Святой Афонской Горе, о котором я уже писал). Но сейчас хочу сделать отступление. Оно важно не только для меня, но, надеюсь, и для читателя, который может оказаться человеком экзальтированным и падким на мистику, с развитым художественным мышлением или наоборот - "сухарем", пытающимся логикой проверить гармонию. Дело в том, что в увлечении мистикой меня упрекнут наверняка: "А, он писатель - пиши, Емеля. Навоображать можно многое". Я же прошу обратить внимание на то, что любой факт, событие, описанное мною, можно превратить в рассказ, в повесть. Это такое поле для творчества, что только бери и  допиши. Стремлюсь же я только к факту. "Не измышляй", - советовал мне о. Андрей, настоятель Свято-Казанского храма в Сыктывкаре. Я следую совету - не измышляю, лишь излагаю. Конечно, и тут найдутся оппоненты, которые упрекнут в подгонке фактов, но думаю, что оппоненты найдутся всегда, даже если бы они прошли со мной весь путь и при этом списывали мои мысли.

Не я пришел на Афон - меня привело туда Божье Провидение, Воля Его. И хочется мне, чтобы текст был достоин этой Воли - не стилем, не жанром, не законами литературы, но Его Высшим Законом.
Зачем? Не знаю. Может, вы знаете? Коль уж удосужились, не поленились дочитать до этой строчки...
Мой поклон Вам, читатель.


* * *
У русского кунака в Карее я сидел и думал: "В чем она, разница, между созерцанием и глазением? Между любопытством и жаждой познания? Между мудростью ума и мудростью сердца? Как снятся нам сны: образы ли чувств? Легкость ли сердечных мышц и нервной системы выбрасывают образы? Или происходит считка тех Великих и Светлых Энергий, о которых писал Григорий Палама? Как отличить "фотопленку" памяти от трансляции Образа? Как отличить "архив подкорки" от "ретрансляторов" боковых (мирских) энергий и как отличить их обоих от того далекого и близкого маяка? Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!"
В мыслях я столько наломал дров, столько нагрешил, что не знаю, успею ли отмолить. Но именно здесь, у кунака, мне стало приходить какое-то новое, другое ощущение собственного греха. И греха человека вообще. Даже смысл борьбы с грехом и методология ее начинали видеться иначе. Уберечь бы это видение. Дай мне, Боже, не заблудиться.

...Когда старец Силуан в молении, в бдении, в посту и в послушании дошел до высоких границ сверхчувствования (сверхчувство по-латыни ехtгаsеnsога, но экстрасенсам, наверное, и не снилась "экстрасенсорика" Силуана), когда среди ночи его келья полыхнула нестерпимо ярким светом, и дивился старец тому, что видит свои внутренности, что разбегаются от света демоны, что мир преображается пред глазами его, тогда спасло его только призрение Божье, крестное знамение и Иисусова молитва, жившая в сердце и подсказывавшая: "Силуан! Берегись!" Встал Силуан перед образами для поклона и увидел тогда, что между икон стоит большой бес. И ждал бес поклона Силуанова. И не дождался. Закроет глаза старец. Молится, молится, молится... Встанет перед образами - и тут же из стены выходит бес. И опять старец молится. А поклониться образам Божьим не может. Когда же иссякли силы старца, когда заплакало сердце от Богооставленности и, казалось, что вот-вот наступит погибель, тогда крикнул Силуан:
- Где же ты, Господи! Вcкую оставил мя еси?! Ты видишь, что я хочу молиться Тебе чистым умом, но бесы не дают мне. Научи меня, что должен я делать, чтобы они не мешали мне?
И был ответ ему в душе: "Гордые всегда так страдают от бесов".
- Господи, - говорит Силуан, - научи меня, что должен делать, чтобы смирилась моя душа!
И снова в сердце ответ от Бога: "Держи ум твой во аде и не отчаивайся".

* * *
Мой страх в новом его наполнении появился после Афона как раз от простой мысли: "А я-то успею хоть крикнуть? И вякнуть ведь не успею, не то что совет Божий услышать".
В холодном ужасе подступает смысл слов Пимена Великого: "Где сатана, там и я буду". Все спасутся - один я не спасусь.
Но Афон же заставил отступить отчаянье. "Ищи!" - сказал мне келиот иеромонах Виталий. Ищу... Новый смысл привычных слов и неожиданных чувств.

* * *
Когда мы с Валерой расставались на площади в Карее, то договорились так: если он к 12 часам по европейскому времени не успеет вернуться в монастырь св. Пантелеймона, то, возможно, он вышел на Дафни, и тогда я должен выйти к причалу и с его вещами тоже; уже с причала Дафни Валера на катере подойдет к монастырю, и вместе погрузимся.

На следующий день, после утренней службы, я зашел в келью к о.Филарету. Он, видимо, уже догадавшись о нашем безденежье, пообещал мне "кое-что дать". Это "кое-что" оказалось бесценным богатством. Он освятил на великих мощах более тридцати бумажных икон. Когда протянул их мне, первой, самой верхней, оказалась маленькая икона св. Афанасия Афонского. Я ее оставил себе. Вместе с иконами о. Филарет дал священного масла в маленьких бутылочках, освятил печати для просфор, которые я купил в лавке архинарика, а также по моей просьбе дал и три свечи из храма св. Пантелеймона.
На пороге храма он благословил на дорогу, пообещал ответить на письмо. Уже собирая сумку, я вспомнил, что старосте православной общины Княжпогоста Евгении Ивановне Филипповой обещал я привести камень с Афона. "Хоть камешек оттуда привези..." - говорила она мне. Собрал я и камешки в дорогу.
Еще оставалось время. Я ходил по монастырю и вокруг него. Все не мог насмотреться, надышаться. Появилось щемящее чувство, какое бывает при расставании с близкими и родными людьми. Удастся ли когда-нибудь сюда приехать еще хоть один раз? Хочу привести сыновей, но мало ли чего хочу я. Сюда формально и документально попасть вроде бы просто, а реально "почему-то" далеко не всем удается.
- Как живешь, отче? - спросил в беседе с о. Николаем иеромонах Филарет.
- Живу. Хожу по земле, аки по небу...

Где я был? На земле ли? На небесах ли? Будто в детство уезжал. Разве можно туда уехать? Несколько раз в моем детстве в Княжпогосте были такие великие и странные минуты... Бегу из школы мимо забора механического завода и на том месте, где рядом с кислородной станцией начинается спуск, вдруг, словно в каком-то солнечном потоке, становлюсь невесомым. И кажется мне, что пойду я сейчас прямо по воздуху туда, за железную дорогу, за мост, за реку. Во-он туда, в то белое облако, которое похоже на крыло. И звук. Какой звук! Он похож на песню гобоя или английского рожка. Ангелы, что ли, трубили?
Родина. Что это такое? Просто ли место на земле? Деревня, город, район, область, страна? Какая реальная площадь в сердце - Родина? Почему человек бессознательно к ней стремится?
Это не просто место рождения. Это те места детства, где снизошла на человека благодать Божия, познакомила его с МИРОМ. Именно дети чаще всего испытывают посещение Духа Святого.

"Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих, - учил Христос. - Ибо говорю вам, что Ангелы их на небесах всегда видят лице Отца Моего Небесного".
Уходит все. Куда? Как? С ненужными "знаниями", с грехом, с глупомудрствованием и со спешкою... На спешке и Господь застанет. "На чем застану, на том и судить буду".
Однажды, когда писал рассказ ( кажется, "Метель"), будто лопнуло и потекло сердце. Однажды увидел Время. В объеме. И качалось оно у меня перед лицом то ли как глобус, то ли как капля, то ли как слеза... Однажды, когда вернулся с войны в Приднестровье, был огонь. Когда читал о старце Силуане - об огне в келье, осветившем внутренности и гнавшем демонов, тогда волосы вставали дыбом. Я видел это! (И тогда наивно гордился своим видением). Я видел людей, горящих, как свечки, и видел огарки тоже. Видел души умерших и слышал их плач. И было это долго. Казалось, что схожу с ума. Пока в одно из утр, когда еще сидел на кровати, вдруг будто раскрылось пространство слева над моей головой, и ударил, облил меня золотой-золотой сноп света. Я плакал и не мог остановиться. Не видя Богородицу, я точно знал, что это она.

Где я был? По земле ходил или по небу? Прощаясь с монастырем, я поднялся по лестнице на второй этаж и - так получилось! - в третий раз вместе с группой греков-паломников приложился к святым мощам. В третий раз. За что мне это было дозволено? Говорили мне люди из Симферополя, бывшие вместе с нами, что и один-то раз мощи не всем паломникам открывают. А мне трижды было открыто.
...Я шел среди мощей чудотворных, среди духа Совершенных и Святых, и не покидал меня этот вопрос, как крик стучал в горле - за что мне такая честь?! Подскажи, Господи! Или планида мне уготована страшная, и Ты укрепляешь меня? Или настолько я в пропасти грехов, что ты спасения ради дал мне последний шанс? Или гора трудов нечеловеческих ждет меня впереди? Тогда как мне взять эту гору?
Все вместе или ничего из спрошенного? Неведом мне Промысел Божий.
...Я бережно обнял ладонями ковчег с головой Апостола Луки, хотел поднять и поцеловать голову, но все-таки не отрывая от стола, наклонился и поцеловал... Правильно сделал. Был мне на то еще один добрый знак.
Не помню, кто уж мне сказал, чтобы сходил я за благословением на дорогу к игумену Ермолаю.
Игумен пилил с послушником дрова на заднем дворе. О.Ермолай уже в серьезных годах - ему за семьдесят, но бензопилой управлял легко и умело. Я ждал.
- Отче, благословите на дорогу да на дела в миру, - попросил я, когда он заглушил пилу и снял защитные очки.
Игумен несколько удивленно и строго (наверно, от неожиданности) посмотрел на меня, а потом лицо его преобразилось, стало светлым и ясным.
- Вы русский? А откуда? - спросил он.
В который уж раз понимаю, что меня с моей черноволосой головой да еще и в затемненных очках принимают за грека.
- Из России. Из Коми - это ближе к Северному Уралу. Европейская часть. Русский Север, в общем.
- А-а, - улыбался он. - Далеко вы доехали. Храни вас, Господи!
Он благословил меня. Я почему-то смущался так, что не узнавал сам себя. Послушник-здоровяк тоже улыбался:
"Храни вас, Господи! Поклон России".
Сижу в келье. Надо уже выходить на причал. Валеры все нет. Собрал и его сумку. Что еще? Кажется, что должен был успеть сделать, то сделал. Заказал о. Филарету молитву во здравие о. Андрея, о. Владимира, игумена Трифона с братией, родственников да друзей.
За упокой почивших родственников и знакомых квиточек тоже оставил.
Что еще?
Перекрестился на образа. Поклонился и вышел.

Валера появился на пирсе за пять минут до прихода катера. Темный от пыли, усталый, с четками на руке (подарок игумена Иверского монастыря), пышущий теплой усталой энергией.
- Слушай, ты успел хоть с отцом Филаретом проститься? - с упреком накинулся я на него.
- Все успел, Гриша. Все. - Он так улыбался, что и у меня рот до ушей растянулся.
Приближался катер. Волны почти не было. Плеск не слышен. Приближался катер, который нас увезет в мир.
"Вернусь. Обязательно приеду хотя бы один еще раз, привезу сыновей. Не прощаюсь, Афон. - Я лихорадочно глядел на отворяющийся к причалу трап катера. - Спасибо тебе, Богоматерь, за приют под твоим покровом. Спасибо всем... Не говори "прощай". Не говори "прощай". Скажи "до свидания"..."
Я крестился, глядя в небо, как тогда, когда на пути к Афону обращался ввысь, к Богородице. Она ответила мне, приближающемуся гостю, набежавшим, растянувшимся по небу розовым облачком. Обернулся я на монастырь, поклонился. Рядом со мной стоял Валера. Лицо его неузнаваемо изменилось. Он пытался сосредоточиться, шептал молитву и крестился... медленно. Он пытался остановиться! Он пытался остановиться, как это делал я все четыре дня и три ночи! И он мучительно - по лицу было видно - собирал в душе те единственные слова благодарности, которые можно крикнуть в небо просто взглядом.
И тут мы, не сговариваясь, увешанные сумками, одновременно и, так уж получилось, как по команде встали на правые колена и, перекрестившись, тронули правой рукой землю Афона.
- Прощай! - крикнул я с тихим ужасом от мысли, что хотел сказать "до свиданья".
- Прощай! - кто-то во мне сильнее меня крикнул второй раз.

Мы встали тоже одновременно и, уже поднимаясь по трапу, с некоторым смущением и досадой заметили, что на нас смотрят все - и на катере, и провожающие, и те, кто поднимался вместе по трапу.
- Вы, наверное, офицеры? - спросил улыбчивый иеродиакон Ианикий, с которым мы только здесь, на катере, познакомились.
Представители таможни на катере, видимо, тоже по-своему отреагировали на наше прощание: меня перепотрошили с ног до головы, сумку чуть ли не наизнанку выворачивали. Не знаю, как обошлось у Валеры...
Все обошлось. Таможня ничего не нашла. Вот уж воистину - перед их глазами проплыли видеокассеты с записями, а они их не заметили. "Господь разберется: что ты отсюда вывезешь для себя, что еще для одного кого-то, а что для тысяч людей", - вспомнил я слова келиота о. Виталия.

* * *
Вы прочтете очерк, наверно, за час. Писал я его несколько вечеров. Вспомню что-нибудь и запишу. Захочется дописать более тщательно - сажусь и дописываю.
Для меня важны два обстоятельства.

Во-первых, может, с исторической или богословской точки зрения, а, может, просто "по ослышке" что-то я записал неправильно. Может быть, где-то оговорился или неточно выразил мысль. Прости, ради Бога, читатель, ибо мне было важно донести настроение, интонации, стиль отношений монахов, меня (в себе), контрастность "мира" и МИРА. Удалось ли? Судить вам да Богу. Приехав на Афон со многими писательскими вопросами, пишу об Афоне совсем не как писатель.
Во-вторых, важно помнить, что Святая Гора Афон - это Мировая Лампада перед лицом Бога. В России сейчас увлекаются йогой и Рерихами, головы повернуты в сторону Тибета. Зато на "Русский Тибет" - в Афон - на месяцы и годы вперед планируют и заказывают поездки люди из лютеранской Германии и католической Испании, из атеистических США и Канады, не иссякает поток православных греков, сербов, болгар... Ученые, богословы, писатели, художники с замиранием, с детской стыдливостью и смущением осторожно прикасаются к тайнам Афона и... плачут. Немец-фотохудожник, бородатый сорокалетний гигант, не мог сдержать слез, когда стоял на причале. Я провожал его. Он уезжал на сутки раньше нас. (Это тот самый случай, когда мне пригодилось хоть какое-то знание немецкого.) Лицо немца было похоже на лицо ребенка, который вот-вот разревется, потому что: "Куда ушла Мама? В какой "мир" я возвращаюсь? Господи! Я же люблю Тебя!"

"Не вера от страха, а страх от веры", - говорил старец Силуан. "Вера есть Любовь", - учил Христос. Чем больше любишь Мир и людей, тем больше заселяется в сердце твоем Страх Божий: в каком безумии мы живем! Как я-то живу еще до сих пор? Как спасти себя и людей? Страх смерти - это пыль перед Страхом Божьим. Ибо что может быть страшнее Вечной Смерти, превращения в "Ниже, чем Ничто"?

Тайны Афона. Прикосновение... Есть ряд фактов, событий, явлений, которые я хотел бы описать, но не получается, не хватает меры и веса простых человеческих слов. Но даже не это главное. Главное - правда ощущений. А они заключаются в том, что в душе существуют запреты. Первый запрет: ЭТО дано было тебе. Для покаяния. Для движения к Мудрости. Для спасения. Сказав ЭТО, ты теряешь ЭТО.
Запрет второй: не уподобляйся Хаму. Не показывай и не рассказывай всего, что ты случайно увидел в Доме Отца Твоего.
Повинуясь этим запретам, а также по причинам другим, в силу неохватности Афона умом и сердцем, я не написал многого, но записал так, как сподобилось - пытаясь сохранить МИР в душе. Желаю и вам Мира в ваших сердцах.
Господи, храни чад Церкви твоей, храни Россию!

Август-сентябрь 1994 г.