До и после письма

ДО И ПОСЛЕ «ПИСЬМА…»

До: 5 января 2006 года.
ШИРОГЛАЗОВ Андрей. …И три минуты
вдохновенья. Стихотворения.
Альманах «Литературная Вологда», 2001 г., с. 151-157.
ШИРОГЛАЗОВ Андрей. Рукопись. Стихи: Осень Ахматовой,
Не хватает любви, «Мы засиделись допоздна, мой друг…»,
Бармен, Забрела ко мне слава…, Женщина, Цыганочка,
Ожидание, Года, Среди прочих, Пограничная стража,
На ковре, Сытость, Восточная песня, Заводская проходная,
Трактирщик, Великаны и лилипуты, Портреты,
Оно вам было надо?, Ночные мысли, Небо и тени,
Виртуальная поездка а Израиль, Бог на рыбалке,
Аванс, Угол, 11 октября, Дождь, Натали, Д.Артаньян,
Ты-то здесь при чём?, Корчма, Августовский дождь,
Возможно, утром…

На днях я прочитал около 50 стихотворений Андрея Широглазова. Пятьдесят стихотворений для иного поэта, а то и для большинства из заслуживающих внимания – это, конечно же, много. Целая книжка. Но в моём представлении Широглазов пишет не много, а очень много и пишет обо всём. Он откликается на урчание в собственных органах пищеварения и на обсуждение Лесного кодекса в российской думе, он не оставляет без внимания посещение начальственного кабинета и визита посмертной славы. Так вот для иного поэта 50 стихотворений – много, для Широглазова – слишком мало. И потому взгляд мой на поэзию Андрея Широглазова будет близоруким, направленным в одну точку, равную полусотне стихов.
Первое, что мне показалось, Андрей Широглазов – поэт отдельный, обособленный, свободный, учителей и кумиров в поэзии, по крайней мере, вологодского региона не имеющий. И, если сравнивать, допустим, стихи Широглазова из первого номера альманаха «Литературная Вологда» со стихами других там напечатанных поэтов, то и непохожий – другой.

Так вот я прочитал всего лишь 50 сочинений Андрея Широглазова. И при первом их прочтении не заметил ни одного серьёзно сказанного слова. Я был готов согласиться с начальником, которого унизил поэт в стихотворении «На ковре», и который советовал своему подчинённому: «Не стройте/ вы из себя, такой-то, дурака!», но одновременно понимал, что и подчинённый этот прав: «Помилуйте, я из себя не строю,/ я строю из других…». Ерничанье, высмеивание, сатира какая-то – концептуализм. Мне даже показалось, что он и над великой Ахматовой издевается:
Анна Андреевна курит табак флотский.
К Анне Андреевне ходит один Бродский.
Хилые плечики, прыгает, как мячик.
Анна Андреевна щурит глаза: «Мальчик…»
Вот это и плохо, для стихов плохо, - говорил я себе самому, - и не только потому, что сатира в моём понимании – не юмор, а только его дьявольское проявление, но и потому, что сатира почти всегда сиюминутна и своевременна, то есть непоэтична.
Потом из прочитанных пятидесяти я отобрал двадцать, которые мне пришлись по душе. То есть снял, как понял после повторного прочтения этих 20 стихотворений, коросту. Коросту передёргиваний, насмешек, иногда и цинизма. А под коростой известно что. Рана. С обнажёнными нервами, незащищёнными, оборванными капиллярами. Под коростой – тоска, одиночество, боль.

Подборка в «Литературной Вологде» – это ностальгия по недавнему прошлому и прощание с ним. Прощание с отцом, с 207-ой комнатой, с филфаком, с грозно целящим костылём промеж лопаток 20 веком. С тем временем, в котором поэт жил без ощущения сиротства.
А вот в другой – рукописной - подборке эти самые сиротство, одиночество, боль и явлены:
Не хватает любви…
Бабы есть,
А любви не хватает…
От чужого тепла
Рыхлый снег бытовых передряг
Пусть не сразу,
Не весь,
Пусть частями,
Но всё-таки тает,
Только вот без любви
До конца не растает никак.

Не хватает огня…
Видно кончился
Газ в зажигалке…
И пустой коробок
С этикеткой
«Великий Ростов»
Наблюдает за тем,
Как смешны,
Бесполезны и жалки
Все попытки мои
Прикурить
От сожжённых мостов.
И боясь одиночества, боясь того, что и одиночество его будет одиноким, непохожим на другие одиночества, он со своим одиночеством равняет одиночество Ахматовой: «К Анне Андреевне ходит один Бродский». Да, ходил. Но, как хорошо известно, не только один он.
Заляпать трагедию иронией или сарказмом дело пустяшное, дело или циничное, или пошлое.
Чувство юмора на наших глазах –  в моих глазах! –  из достоинства быстро и бесповоротно превращается в крупный недостаток. Мы живём в годы не только всеобщей разрухи, но и всеобщей веселухи, от «Смехопанорам» и «Аншлагов», от Кибирова и куртуазных маньеристов тошнит и выворачивает наружу. Поэт же должен поступать вопреки логике своего времени. Когда все смеются – должен горько плакать или же бить в набат. Когда все празднуют наступление нового года – устраивать презентацию собственной книги.
И напоследок небольшое воспоминание, связанное с Андреем Широглазовым. Галина Щекина не любит глагольных рифм. «Избегай такой дешёвки», - часто советует она. Я же ей обычно отвечаю, что не всё дешевое  обязательно и некачественное или ссылаюсь на Пушкина или Левитанского. «Ну Пушкин, - заявляет она, - позапрошлый век, а в Левитанском  я разочаровалась». А однажды, в надежде на то, что Галина Александровна будет долго морщить лоб и перебирать имена многих поэтов, я спросил её: «А рифмует ли хоть кто-нибудь хорошо?».  Но Щекина ответила сразу же: «Широглазов».

После: 9 января 2006 года.
ШИРОГЛАЗОВ Андрей. Письмо из города Ч. Стихи.
Череповец,«Порт-Апрель»,2005 г.,190 с.

А Андрей Широглазов со мною согласен!
Не иронизирую,
не морализирую,
сижу и творчество
систематизирую.
…………………
Влево – агрессивное,
вправо – рефлексивное
(жаль, что пачка правая
более массивная…).
А мне не жаль. Не жаль, потому что правая пачка это «Письмо из города Ч.», потому, что «Письмо…» это рана – сплошная кровоточащая рана. То молитва, то плач (Посвящение предкам), то исповедь (Тихая Русь), то крик (Родина), то окрик, то горько-светлая публицистика (Вниз по Сухоне). Иногда, правда, поэт подует на рану и своим тёплым – ироническим или язвительным – дыханием согреет оголённые нервы, утихомирит боль. И это естественно. Ведь естественно от боли излечиваться, притуплять её.

Одиночество человеку противопоказано, а поэту необходимо. Вот и поэтому «…Поэт - уже не человек».
Поэт на людях поэтом быть не может. На людях он плясун, певун, рассказчик анекдотов и других историй, декламатор собственных стихов или же непонятный (и не быть ему поэтому понятым) молчаливый сумасброд.
Поэт – уже не человек. Вот это «уже» утешает и возвышает. Ведь уже, уже человеком побывал. Но стал ПОЭТом! Не злодеем, не властителем, не карьеро- или вещелюбцем, не ментом и не ментором, но Поэтом!
Поэтом. До конца. До смертного креста. Придётся, Андрей Геннадьевич, придётся…