Я ненавижу этот город

      В нашем дворе вырубили все деревья, ни осталось ни одного романтично и одиноко стоящего. Разломалась и пропала в неизвестность горка, на которой в детстве катался. А я уже давно не видел своего дома, хотя почти каждый вечер туда прихожу, в квартиру, но ничего не вижу там, ничего не вижу вокруг. Только курю, читаю, ем и хожу в туалет. Надрывно пою песни под гитару, и, после шести где-то, очень устаю, и ложусь спать. Мать моя, уже старая и уставшая, от меня, отчужденного, изменившегося, полетевшего в край, в за. Она не понимает меня совершенно, но я уже давно, очень давно, не ищу там понимания, не знаю, почему я до сих пор здесь живу. В нашем доме нет красок, нет никакого ремонта, он не поможет, да его и не будет, он гаснет, почти погас, существует, наверное, вместе с Мамой доживает. Ей тяжело, очень, я это знаю, она – лучшая женщина на всем свете, ни одна столько не вытерпит от своего дитя. Для неё конец будет лучшим, что можно было бы предложить, как только я устроюсь немного в жизни, так сразу. Когда то я пытался всё это изменить, но у меня ничего не получилось, а потом пришел страх, он поглотил практически всё, что у меня было, закрыл глаза, уши, ноздри, оборвал нервы чувств. Он никогда не покидает меня насовсем, всегда сидит внутри, притаится, бывает, или, поглощает целиком.
      Буквально два дня назад, мой недавний друг, вернее подруга, была приписана к суицидникам, последние четыре месяца, она имела контакт с внешним миром, только через меня, но она не хотела ничего о нём знать, её звали Наташей, прям как мою маму, и она, особенно в последний месяц, начала много курить, я очень давно знал, что она это сделает, пытался отговорить одно время, но у неё были реальные факты, настолько реальные, что мои доводы, связанные с жизнью, превратились в пыль. За неделю, она вообще не разговаривала, а в своё последнее утро, она встала, какая-то очень весёлая, улыбалась, отвечала на все мои вопросы, и даже сама их задавала. Уходя, закрывая дверь, в это утро, я знал, что больше не увижу Наташу живой, но это было не так, уже на похоронах, я понял, что сейчас она счастливее, чем даже утром, ей легко, и приятно, от такой радости, я даже прилёг в гроб с ней рядом, так как на похоронах не было священника, вообще, кроме меня, больше никого не было, я попросил оставить меня на время, работников кладбища, и пролежал с ней до утра, и в другом себе пошёл домой.
      Я очень долго пил, много пил, без чувств, без эмоций, просто пил. Так как я состою во многих волонтерских обществах, и занимаюсь этим с детства, естественно, я не мог позволить себе долго сидеть. Ведь после увиденных мною людей, моя беда, не так уж и страшна, Центр для детей инвалидов, дом престарелых, Детские дома, интернаты, психиатрические больницы, разлагающиеся старики, которые живут на 900 рублей своей пенсии в месяц, глядя на матерей, которые бросают своих детей, отдают их в дома-интернаты. После того, как я вижу курящую, пьющую, ничем не занимающуюся молодежь, даже не молодежь, малолеток! Первоклассников, и чуть постарше. Которым нечем заниматься, которых дома бьют, которым не с кого брать пример, которые станут такими же, как их родители, от злости, которую жуют в детстве, с малых лет. Чем их можно занять в школе? Педагог по внеучебной работе захочет иметь проблемы и дело с такими, якобы безответственными, неадекватными, и злыми детьми? Конечно же легче заниматься с хорошими мальчиками и девочками, приятнее, а с этими кто будет заниматься? Улица. Она их научит, научит, и прогибаться, научит доставать деньги, заметьте, не зарабатывать, и таких, плохих, больше. А за всеми не уследить, это хорошо, если хотя бы один успеет убежать оттуда, а большинство всё  равно останутся.
      Они, как и я, ненавидят этот город, обломанные ветки в нашем дворе, грязь на ботинках восьмилетней давности, безденежье и голод, безразличные к нам взгляды окон огромных офисных зданий, большой, недосягаемый, для нас, купол цирка, церквушка, на которую так до конца жизни, и будем просто смотреть, и никогда не зайдем. Но у нас есть крыши, да! Они для нас, их нам оставили, и мы, хоть и редко, но стоим на козырьках, и смотрим вниз, никогда в таких местах, не бывает нас много, по одному, мы развеваем волосы, только там плачем и улыбаемся, и смотрим сверху, вниз, и для многих, это будет последнее, что увидят они в последний свой раз.