Трамвай

     Был когда-то трамвай. Не желание, а просто. И не тринадцатый даже, а наоборот – тридцать первый. Всем был хорош. И приходил почти сразу и до самой больницы подвозил. Да и свернул-то не туда всего один раз.
     Я, обычно, когда в него сажусь, тут же ”выключаюсь”. Смотрю в окно внимательно, ничего не вижу, о постороннем думаю. Так и подъезжали всегда к нужной остановке. А там уж не знаю, может таймер какой внутри срабатывал, или эгрегор медицинский резиновой рукой шлепал легонько по замечтанному до дыр затылку. Харэ сопли сосать, работать приехали. И угрохатывали миражи в трамвайчике, до следующего утра.
    Так и сегодня, подкатил тридцать первый. Ничто, можно сказать не предвещало. Но, правда, и не обнадеживало. Только я все ехала, а в лаборантской уже остывал мой чай. И Лия Соломоновна, не дождавшись меня, пошла забирать гемоглобины сама. Потому, что ТАК я еще не опаздывала.
    Незаметно как-то покатили мы по незнакомым улицам. Да что там! Дома вообще потеряли привычный облик. Все больше какого то, блин, новодела, никаких тебе арок-лепнин, никаких пузатых балкончиков. Так, невнятная стекломасса.
    Может, я отравилась чем? Точно, наелась ботоксу колбасного, машины тоже, по ходу, узнавать перестала. Катят фрукты бронированные. Где у них колеса-то, у грушевых половинок. А это – хрен, банан, или автобус? Больницу-то, проехали? Вспомнила! Ну, хоть не вечер еще. А люди-то в трамвае все сменились. Он, видно, свернул на перекрестке, высадил всех в здравой памяти и по другому маршруту покатил. Не знаю, на кой. Может, дорогу чинят. Все проспала, балда. Плюнул эгрегор на меня, никчемную. Надо бы выйти, пока в кресло не вросла. Пересесть, да обратно.
    Ага, скоро сказки сказываются. Фыркнул дверью, лязгнул, брякнул мой трамвай. Только его и слышала. Куда делся, не заприметила, потому как занята была чрезвычайно отсутствием рельсов. Что дальше? На воздушной подушке был трамвай, с реактивным двигателем?
    Поминая недобрыми словами Беляева с Булычевым с Азимовым и прочими Стругацкими, брела я в поисках прохожих. Их не было. Нетипичный случай, я бы сказала, нетипичный. Машин, впрочем, тоже было негусто. Одна остановилась, из нее извивами извлеклись две умопомрачительные девицы в странной униформе. На головах ртутные полушария серебристых шлемов с акульими плавниками на затылке. Невероятно длинные анорексийные тела упакованы в макрамэ из капельниц. Иглы во всех центральных венах, некоторые под кожей. Вот ужас, все двигается, выдергивается, впивается рядом, что-то впрыскивает, выскакивает и далее по курсу. Десятки миниатюрных баллончиков, ежеминутно сокращаясь, орошают чем-то кожу. За спиной явно кислородный баллон, трубочки уходят в ноздри. Глаза у девиц огромные. Но я их понимаю, тут не так выпучишься. Нет, этих точно нельзя спрашивать, как попасть в больницу. Надо найти кого-то с судьбой попроще.
    Через пару кварталов появились-таки подворотни с обмелевшими ручейками от стены в бесконечность. Запахло жареным луком, вокзальным сортиром и кошачьим семенем. Дворы, нормально, желтые. Народу полно: подходи да спрашивай. Да что-то расхотелось. Я и раньше слышала, что все люди – братья, но тут побочные эффекты кровосмешения достигли, похоже, небывалых высот. Круглые лица, покатые плечи, широкие кости. Рты гнилые, сраки низкие, выражение лица отсутствует. Этих про больницу тоже не спросишь: побьют. Другой двор, третий, пятый – та же фигня. Низкорослые, коренастые, грузные. Гыкают, мыкают, а хуже – смеются. А мне вот, грустно вдруг стало. Присела я на ржавый хребет детской качельки ругать свою некоммуникабельность. К контакту себя готовить. Вдруг девица подошла. “Ты где, - говорит – гольфы такие купила?” Вот! Умеют же люди по-светски. А я вечно что-нибудь не то. Уставилась на ее иксобразные ноги и в гольфах представила. “Мне на Лиговский надо, как доехать?” В общем, села она рядом. Слово за слово. Минут сорок болтали. Она здесь всю сознательную, да и бессознательную провела. Ленинский проспект знает, а вот Лиговский… Ну просто в первый раз. Говорит, мне надо у гемонов спросить, а они сегодня как раз обновляются.
    Гемонами оказались как раз те самые, змееподобные с иглами. Размножаются они раз в год. Половых различий нет. Окунается старая особь в чан, вылезает новая, молодая, с трехлетнего ребенка величиной. Вроде как жизнь новая. Они это называют обновляться. А саносы, то есть девица моя знакомая сотоварищи, тот же процесс размножением называют. Хотя признаки у них, вроде, все на месте, но считаются артефактами, или никак не считаются, а употребляются по другому назначению без всяких мыслей. Я как-то так рассочувствовалась, что девица мне симпатичной казаться стала. А она и правда ничего: волнистые волосы, глаза маленькие, голубые с контуром, а рот, как это в романах пишут, чувственный, но я бы не сказала большой. Да, вот именно, рот большой, глаза маленькие, на щечках ямочки. Мило даже. А что попа велика, так с кем не бывает, лишь бы человек был хороший. А она как раз такая, рассказала мне, балде никчемной, чем город мой живет, пока я реактивами пробирки мучаю. Гемоны с саносами живут мирно, интересами не пересекаются. Одни, вроде как, элита, другие тоже не рукавом утираются. Это по девицыным словам, я то про рукав другое видела. Короче, еще не известно, кто здесь элита, потому что людей с высоким Ай-Кью и там и там поровну. За этим государство следит строго. Да и наркоманов там тоже столько же, сколько и здесь. Не все же гиалуроновую кислоту впрыскивают, некоторые любят поинтересней.
    “Слушай, - не выдержала я, - а про Ай-Кью ты серьезно? Говорят, у Эйнштейна, например, гораздо был ниже среднего”. “Дурак твой Эйнштейн, если бы он шопинг придумал или чан для размножения – другое дело. А бесполезных вещей я и сама могу тыщу придумать, пока в туалете сижу”.
    За интеллектуальной беседой, не заметили мы как оказались во дворе Дворца Воспроизведения. Знаю, некрасиво звучит “во дворе дворца”, вроде как “на траве дрова”, но я волнуюсь, уж простите великодушно. Стали съезжаться гемоны. Набралось сотни полторы, плюс десятка три саносов поглазеть пришло. У них вообще-то свой чан есть, после гемонов ни за что бы не полезли. Потому что стыдливы, брезгливы и вообще. Гемоны изъяснялись жестами, певучими ахами и томно водили глазами. Девица любезно сообщила, что они, в некоторой степени, телепаты. “В какой степени?”- не поняла я. “Ну, речь упразднилась совсем недавно и иногда, в толпе, случаются путаницы, оттого, что не всем понятно кто чего хотел, и кто это в результате огреб”.
    “Нет, тут что-то не так”, - думала я, разглядывая гемонов. Они принимали немыслимые позы, как перед сотней камер. Секса у них нет, для кого же они такие красивые. Двухметровые, змеегибкие с невероятно длинными пальцами все сплошь в проводках и иголках. Зачем им это? “Говорят, для комфорту” – ответствовала девица.
    Я с сомнением посмотрела на деловито кишащие костюмы, но промолчала. Потому что церемония уже началась. В сущности, ничего интересного, это вам не порнушка. Я может даже и заскучала немножко, но тут у чана заволновались, расступились и всем стало видно старый стул с облезлой спинкой непонятно откуда перед чаном возникший, и мужичка на стул этот залезающего. Не был он похож ни на гемонов, ни на саносов. Обычный мужик, еще крепкий, еще не старый, но очень пьяный. Он явно собирался ораторствовать. “Я сюда на трамвае приехал“, - начал он. Дальше я не стала бы цитировать, потому что изъяснялся он, в основном, матом, хотя и с великим пафосом. Суть его речей сводилась к тому, что совсем молодежь распустилась и на моде сдвинулась. А он, мужик, здесь не просто так, по пьяни в трамвае заснувши оказался, а с миссией. И миссия эта – научить заблудшую молодую поросль (он, правда, сказал подросоль, надеюсь, я правильно поняла) традициям исконным русским. И научит он нас всех немедля взращивать генеалогическое древо единственным верным способом. А для практической демонстрации у него и баба припасена. “Тоже из трамвая”, - догадалась я. Надо сказать, мужик не соврал. И от слов перешел к делу. Для чего облокотив демонстрационный материал на стул, двумя рублеными жестами обозначив возможные цели, тремя смачными словами обозвав процесс, хотел было вонзиться, но упал, сраженный снайперским выстрелом с ближайшей крыши.
    Гемонов как обварило. Через секунду вокруг мужика только плотное кольцо саносов осталось. Впрочем, никто из них первой помощи оказать не спешил. Борясь одновременно с тошнотой и с совестью я робко подошла поближе. В груди у мужика была дырка и из нее через промежутки времени то ли на вдохе, то ли на выдохе показывался и погибал маленький красный фонтанчик.”Прямо Петергофские забавы”, - подумала я. Мужик обводил всех мутным взором и явно помирать не собирался. Тошнота и совесть копошились уже где-то возле самого моего горла, выкрикивая противоположные императивы. Тут надо сказать, что работа у меня в общем-то чистая, без доступа, так сказать, к телу больного. Ну, кровь из пальца могу взять в крайнем случае. А вообще предпочитаю возиться с чашками Петри и микроскопом. А Хомо Страдающий у меня ничего, кроме паники не вызывает. Для этого есть врачи и медсестры, что бы помощь оказывать.
    Но делать нечего: Гиппократа давала. Я опустилась на колени, достала помаду и целлофановый пакет. Стараясь не отвлекаться ни на страдальческое лицо, ни на неуместно выглядывающий член (тошнота, ку-ку!), я старательно обводила рану и заклеивала мешком.
    Пока возилась, девица моя участливо лопотала: “Это же надо! Нет, чтобы в руку или в ногу выстрелить. Убивать-то зачем?” “Что ты, бодро говорила я, вот попал бы в плечевую артерию – в пять минут бы вся кровь вышла, а в бедренную – так вообще кранты. А тут, глядишь – обойдется, и бабу свою дотрахает и в трамвай сядет”. Тут резиновая рука эгрегора шлепнула меня по затылку. Приехали. На работе поспишь, вылезай.