2. Анна...

      Нальчик зимой.
  На Кавказе в это время года тепло.  А снежный покров бывает так редок, что кажется - стоит осень, теплая осень. Вот только немножко пыльно. И солнце ходит по полукругу.

  Анна не то, чтобы обрадовалась нам,- я так не думаю,- но законы гостеприимства требовали, чтобы приехавший ни в чем не нуждался. Тимур, как всегда, стал суетиться, поехал по магазинам. Тимур был ее любовником, в прошлом - ее одноклассник.
 Мы отмечали Новый год. 1981-й.


 Я познакомился с Аней в Гунделуне.
 Это небольшое село, недалеко от Главного Кавказского Хребта..  Она была в командировке, а я приехал на каникулы в первых числах июня. Мама обрадовалась. Волгоград, где я учился, был так далек и недосягаем для любого односельчанина! ...Мама гордилась мной.

  Я сидел на первом этаже дома на кухне и ел помидоры. Потом Анна призналась мне, что именно в тот момент, когда я поглощал один помидор за другим,  у нее появилось желание.

 Интересна природа женщин. Тогда мне не нужно было делать ничего, чтобы понравиться ей. Ни ухаживать, ни дарить цветы и петь песни на гитаре. Просто есть помидоры - и разговаривать.
  Мне, конечно, приятно было, что молодая красивая женщина  была рядом - это всегда  заставляет "быть в порядке".
   В тот момент я не надеялся ни на что. Просто отметил, что девушка красива и интересна. Она была старше  на десять лет.

 Моя старшая сестра была знакома с Анной, поэтому искать повод для встречи было совсем не нужно. Мы собирались по вечерам просто так.

 Пили разбавленный водой спирт (который Анна приносила из медицинской лаборатории), слушали пластинки - винил, которые я привез (это была неописуемая роскошь в те времена), танцевали, иногда я что-то пел, аккомпанируя себе на гитаре - и неожиданно остались одни...

  В комнате был потушен свет, и я не знал: что мне делать, с чего начинать?...

  А когда это свершилось - я не знал, как мне поступить дальше...
 
  Близость с женщиной много старше тебя - легка, настолько легка, что создается впечатление, что жизнь - это сплошной райский сад. Где можно ни о чем не тревожиться, а просто жить долго и счастливо.

  Мне было наплевать на разницу в возрасте. Общаясь с Аней, я узнал про Грина, "вино из одуванчиков",Анну Ахматову. Про влюбленных, которые подобно мотылькам, порхают  по всему Свету, каждый неся в себе свою половинку бытия. Про то, что новый день может быть  хуже вчерашнего, с чем я был не согласен, но спорить тогда не стал.

 Мне дико интересен был Мир, в котором она жила. От него веяло загадочностью, взрослостью, я и сам как бы заглядывал в эту взрослую Жизнь.
  Как сейчас помню эти темные ночи, настолько темные, что разглядеть собеседницу было невозможно. Я лишь слышал  мягкий ровный голос, неторопливо рассказывающий о том, что жизнь не так проста, как кажется.

  Возможно, что в то время она манипулировала моим сознанием, загружая его неведомым. Даже не знаю, зачем ей это было нужно? Может быть и такое, что она сама не знала  что делала...

  Мы встречались, когда наступали сумерки. Работа заканчивалась, и вечер укутывал нас как покрывало. Шум горной речки превращался в некий фон, убаюкивающий своей монотонностью. В горах сумерки всегда коротки, стоит только солнцу скрыться, пробежать полосой по склону ущелья, вызолотить верхушки скал, и вот она – ночь. Да такая темная, что приходилось двигаться практически на ощупь. И звездное–звездное небо... Я в жизни не видел так много звезд на небе.

 Обычная кухня в одноэтажном бараке из камня, построенного военнопленными. Спирт разбавленный водой. Музыка.

 Мы оставались одни, и начиналось некое таинство молодого юноши и уже зрелой женщины.
 Красивые, как могут быть красивы только боги, мы упивались блаженством близости.
 Анна рассказывала, а я слушал, и передо мной открывался Огромный Мир, поражающий своими размахами и глубиной. Своей несправедливостью и благородством. Любовью и обреченностью.

 Утром я шел на сенокос и с нетерпением ждал вечера, когда можно было искупаться в холодной речке, стряхнув тем самым усталость, и снова соприкоснуться с необычными чувствами, призывающими действовать и искать.

 Так продолжалось некоторое время. Хотя для меня понятия времени тогда не существовало, всё превратилось в единый миг счастья.
 
 Развязка произошла неожиданно.

 Анна пригласила меня в Нальчик, где у неё была квартира. Когда я приехал, там был Тимур,-  как я упоминал выше - одноклассник Ани и любовник,- и сестра. Тимур сбегал куда-то и принес редкую тогда уже водку  по цене три рубля шестьдесят две копейки. Мы выпили, и все предложили поехать в ресторан. Не знаю - почему, но у меня не было такого желания.

   Это бывает у каждого из нас. Казалось бы - всё просто замечательно, вечер требует продолжения, а внутри вас всё против поездки. Я как будто видел стену перед собой. На лицах приглашающих появилось недоумение. И, сказав - "Хорошо, как хотят все, так я и сделаю," - согласился.

 Быть может, я понимал, что что-то здесь не то?
 
 Что это было?

 А может быть, Тимур слишком натянуто улыбался и был более гостеприимным, чем требовалось?
 
 Мы остановили такси и поехали.

 На улице был прекрасный тихий вечер конца августа, когда ещё не холодно, но и нет жары. На Кавказе – это чудесное время года.
 Нальчик, утопая в зелени деревьев, был до одурения самодостаточен. Виноград, каштаны, сочные краски садов.
  Ресторан назывался "Эльбрус"- как и везде, во всех городах - названия увеселительных заведений привязывают к местным достопримечательностям.

Столик стоял возле эстрады.

  Для меня в то время поход в ресторан был событием. Студент, перебивающийся со стипендии на стипендию... Хотя, после стройотряда, когда я заработал немыслимую сумму денег, мы иногда ходили в ресторан. Но это была проба сил. Ни как вести себя, ни что заказывать  - я не знал.
  Звучала модная тогда музыка -  это были в основном песни Пугачевой, что-то национальное, непременно лезгинка. Мы выпивали и закусывали, и я потерялся. Я и думать забыл, что мой сосед по столику - любовник Анны, что, приглашая её на танец и стараясь поцеловать (ведь мы так были близки в этот момент), - я наносил серьезный удар по его самолюбию. Этот парень просто с ума сходил. Она или не хотела, или не могла меня остановить. Может быть, это делалось сознательно. Никто не знает мысли другого...тем более мысли женщины.
  В самый разгар веселья, когда я остался за столиком один, (Тимур  беседовал где-то с Аней, а её сестра отлучилась по вполне понятным причинам) ко мне подошла официантка и попросила пройти к выходу.

 "Вас ожидают у входа",- я до сих пор помню эту фразу.

 Как бы там ни было, даже осознавая всю нелепость произнесенного, я пошел. Я не мог сделать по-другому. Я не мог закричать и позвать на помощь, или сказать Анне или Тимуру или сестре Анны, что меня вызывают, что это глупость какая-то, что в этом городе меня никто не знает, потому что я впервые в Нальчике, и никто не может меня "ожидать" у входа!

   Это была моя ошибка. Но, подозревая, что это могут быть местные ребята, я понадеялся на себя, на своё здоровье, на то, что к тому времени я был уже призёром Волгограда по боксу и знал, что просто так меня не возьмут, - я направился к выходу. Алкоголь не действовал на меня так, чтобы я ничего не осознавал, я очень чётко и сейчас помню даже цвет штор у входа и лица незнакомых мне людей.

   Полумрак, зловещий полумрак вестибюля..
 
 В те времена отношение к русским в республиках Кавказа более чем предубежденное. Более ста лет Россия воевала  с Кавказом,- это не могло пойти бесследно. Отсутствие земель заставляло даже балкарцев и кабардинцев напряжено соседствовать, а русские и люди других наций, живущие на их земле, были, есть и будут людьми второго сорта.

  Хотя везде прославляется горское гостеприимство - но - это вам может сказать каждый - мы там не нужны. Когда вы в гостях, не важно - приехали вы из России или пришли из соседнего села, хозяин сам пострадает, но вас в обиду не даст. Но этот же человек при случае изобьет и ограбит вас, если вы поздно вечером возвращаетесь домой. Есть мирные, как писал Лермонтов, но и они пропитаны этим воздухом сожженных деревень, сталинского режима и несоответствия  желаний и возможностей.

  В Великую Отечественную, 8-го марта, балкарцев выселяли в среднюю Азию, это возвело  барьер между двумя нациями на долгие годы.

Существует байка по этому поводу.
  Сидит кабардинец в ресторане, 8 марта, праздник и спрашивает балкарца -
  - А ты почему не празднуешь?
Тот отвечает:
  - А как мне праздновать? Нас выселяли в этот день! Для меня этот день - горе!

 Здесь можно вспомнить высказывания капитана-разведчика из кинофильма "9 рота"-

 "Главная святыня мусульманина - это его дом - Харам.
  Второе значение этого слова - "нельзя", "запрещено".
  Смотреть на мусульманских женщин – Харам
  Убить гостя, даже если он неверный – Харам.
  Поэтому, пока вы в кишлаке - вас напоят чаем, но стоит вам пересечь границу - тот же самый хозяин, что поил Вас  чаем, может выстрелить вам в спину. Потому что убить неверного - это подвиг, это ступенька в рай".

 Сейчас я глубоко убеждён - люди не виноваты в том, что у них такая религия, что с рождения они впитывают, кто им  - враг, а кто - друг, слушая старших.
Что тогда мог знать я в свои девятнадцать лет?..

 Вернёмся в ресторан "Эльбрус".

 - Пройдёмте, - коротко сказал мне  мужчина, показывая удостоверение работника милиции. Мы прошли в милицейский газончик, и меня повезли в отделение.

   Мне стало не по себе.

   Это была ловушка.

   Необходимо было что-то предпринять.

   Что?..

  Всё остальное показалось мне кошмаром. Мне тут же предъявили обвинение в разбойном нападении. Привели какого-то мужика с подбитым глазом, и я услышал из его уст, что вчера в этом ресторане я ударил его первым, он упал, а далее он ничего не помнит. Его пинали мои сообщники.
 А очнулся он без денег и документов.
 
   Мозг лихорадочно работал, я отдавал себе отчет в том, что будет дальше. Меня ожидало обвинение в разбойном нападении и срок.
 
  Западня закрывалась. Сообщить что-то кому-то было невозможно. Меня просто били и заставляли сознаться в содеянном.

  - Мы поместим  тебя в камеру с пидорасом, и  он будет делать с тобой всё, что захочет.

  Я старался не упасть. Мне казалось, что если я упаду - это будет конец. Как последнюю надежду, я показал им билет на автобус Тырныауз - Нальчик, на котором я приехал в город, но билет к концу допроса пропал.

  Иногда мне хотелось раскидать их, как щенков, но на решетках были окна, а внизу сидели менты. ...Хотя тогда ещё не было этого слова в обиходе.
 Отражая удары и прикрываясь, я соображал. Я не знал, что делать.
 
 Так прошло несколько часов…

   "Придется сказать, что это сделал я", - мысль приобретала всё более чёткие очертания. Их было четверо. Особенно усердствовал кабардинец с желтым высохшим лицом. Казалось, что издержки его профессии отражались, как в зеркале, на его внешности.

  - Хорошо - сказал я,- я подпишу всё, что вы мне принесете, любую бумагу.

 В этот момент в дверь постучались, и появилось белое как полотно лицо Тимура. Он что-то спросил, но следователь отмахнулся. Я подтвердил, что этот человек знает - когда и зачем я приехал.
   - Это уже неважно, - последовал ответ.
  "Тимур  здесь никто,"- подумал я. Клетка опять захлопнулась.
 Но я был рад, что кто-то знает, что я здесь.

   Прошло ещё несколько минут. Как они были длинны...
 
   И вдруг, совершенно неожиданно, дверь открылась, зашел старшой и сказал:
  - Ладно, пусть пишет расписку о том, что он не уедет из города.
  Я не верил своим ушам! Это было просто немыслимо!
  Когда заглядывал Тимур, по нему было видно, что он испытал сильнейшее потрясение. В этот момент он мне показался самым близким человеком во всем мире.

  На улице стояла Анна с сестрой.

  Потом я узнал, что Анна закатила Тимуру истерику и сказала, что если со мной что-то случится, произойдет нечто. Он и сам понимал, что попираются все законы гостеприимства.

  Сначала поднялась паника из-за того, что я пропал. Нашли официантку, и она рассказала, что произошло. Далеко за полночь был поднят с постели сын начальника ГАИ республики. Как и сейчас - дети высокопоставленных родителей имеют неограниченную власть в любом райотделе. Их знают в лицо. Это почетно. Это будущие высокие должностные лица. Наследственность...

  Мне как-то называли даже своеобразную формулу успеха и самодостаточности:
  Первое - от кого родился, второе - у кого учился, третье - на ком женился.

  Светало...

  Нас отвезли на какой-то милицейской машине. Краем уха я слышал разговор ментов, примерно следующее - "Да посмотри на него, по нему сразу видно, что он ограбил!". Как правило, когда разговаривали кабардинец и балкарец, как международный язык выбирался русский. Да уж... Мне казалось, что эти двое предрекают мне уголовное будущее.

  Рука распухла и не давала спать. Это я неудачно закрылся, когда наносили удар железной трубой, игравшей роль вешалки в обычное время и роль орудия пыток во время допроса подозреваемых.

  Потом пришло забытье.

  Было легко от осознания того, что я не в камере. Я тогда не знал ещё, как выглядят камеры, не знал их обитателей. Представлялось что-то ужасное.

  Попав туда однажды, уже спустя долгое время, я понял, что был очень близок к истине. Окрашенные темно-зеленой краской стены, исписанные узниками. С самыми различными пожеланиями. От "здесь был Леха, Серый, Белый и т.д. ", до очень нелестных высказываний о стражах порядка, а также обращения к возлюбленным, типа "Наташа, Света, Алла, прости, во всем виноват я!"
 Свет, который по порядку должен был гореть круглосуточно. Деревянные нары. Узкое оконце в двери. И грязь.

 "Методы дознания и содержания узников не изменились с 37 года", - это непреложная истина.

  Внезапно я услышал разговор.

  Было тихо, и я четко слышал каждое слово. Говорил в основном Тимур. Анна молчала.

 - Зачем он тебе? Он же ещё мальчик? Что ты делаешь со мной!... Я же люблю тебя!?...

  Потом он заплакал, а мне стало не по себе. Я ещё не знал, как много значат в нашей жизни женщины. Насколько они коварны. Меня мучили вопросы...

 

  Мне стало жалко его.
  "Зачем я сюда приехал?"
  Но дело сделано - я понимал это, хотя легче от этого не становилось.

 Быть причиной чьих-то страданий - очень неприятно. Мне и сейчас не по себе при воспоминании об этой сцене.

  Неловко повернувшись, я опять застонал. Разговор перешел на шепот. Я одно осознавал в этот момент - плакать не надо. Надо терпеть. Терпеть до последнего. Поистине - слезами горю не поможешь. А Тимура мне было искренне жаль. Мне легко досталось то, чего он добивался. Очень легко. Мы были в неравных положениях. И хотя тогда я подозревал, что всё случившееся со мной, возможно, было подстроено им, я не таил обиду. Ну, если только так, чуть-чуть.

  Плакать и ползать на коленях перед любимой женщиной? Только не это. Упаси Господь. Мало того - знать, что она изменила. Для любого мужчины - это серьезный удар. Удар ниже пояса. И только сильнейшие переносят всё это достойно.

 Вспоминая сейчас, я думаю, что Тимур был Мужчиной. Как бы там ни было...

 По сути, он мог запросто уничтожить сопливого мальчишку, который и жизни-то не видел…..что его остановило?

  Три дня с подпиской о невыезде. Мама сходила с ума. Позвонить я не мог, менты стояли на своем: я  избил и ограбил человека. Я был не один. Групповое ограбление усугубляло вину.

  В эти дни я почувствовал, что пришла разлука. Мы гуляли, иногда пили пиво. Погода стояла прекрасная. Осень кружила желтыми листьями, создавая вокруг нас неповторимый фон прощания.

  Тимур практически не появлялся до самого дня моего отъезда.

  Я не знаю, кто заплатил, и какие деньги были уплачены за мою свободу. На третий день меня вызвали и сказали:
 - Находясь в чужом городе - никогда никуда не выходи!

  "Кавказское гостеприимство", - подумал я.

  Когда меня провожали, Анна незаметно, чтобы не видел ее Тимур, передала мне десять руб. Это были большие деньги тогда.
  Он спросил:
  -  У тебя есть деньги на дорогу?
  -  Да - ответил я.


  Бедная Анна... Зачем это было нужно ей? Увлечь мальчишку, чтобы страдать самой?    Поистине - непостижима логика женщины. Что ей нужно было?

 Мне казалось, что это была любовь, а когда Она приходит – люди просто бессильны что-либо сделать. "Бессильны" – это слабо сказано.

 А в том, что грядущий день может быть хуже вчерашнего, она оказалась права.

  Больше мы не были близки. Пришла очередь погрустить мне. Не знал я тогда, что это - только начало жизни.

 Но мне навсегда запомнилась Анна.

 Я на всю жизнь запомнил это лето. Весь день работаешь на сенокосе, а как только стемнеет - спускаешься по ущелью вниз и предаешься веселью и любви. Может быть, поэтому мы так дорого за всё заплатили?

  Я приезжал после этого несколько раз к Анне. В Нальчике был аэропорт, и перелет до Волгограда составлял час или около того.

  Она всегда хорошо встречала меня и провожала, но как будто замкнулась. Ушла в себя. Я всё понимал. Будучи красивой и молодой женщиной - трудно жить на Кавказе.

 Это была Любовь.

 Я бы и сам, будь моя воля, - остался бы с ней, но как это сделать – тогда  не знал.

 И на всю жизнь запомнил её слова: "С женщиной в постели ты должен обращаться так же, как это делаю я, находясь рядом с тобой".

  Урок был усвоен, но мне очень часто не хватало её в жизни. И еще я мечтал увидеть Аню, когда мне будет столько же, сколько ей было тогда, но этого не произошло.

 Сейчас мне много больше, мне почти пятьдесят и если бы был малейший шанс…

   А тогда я оканчивал техникум, меня тянули на красный диплом, и впереди было много дорог.

    После всех моих злоключений мама не на шутку переволновалась и отправила меня в Волгоград.  Я не смог скрыть свою любовь от нее.

  Перед отъездом я пришел к Анне попрощаться, она была с дочерью. Дочь звали Ксенией.

  Как рассказывала мне Анна, Ксюша тайно любила меня и хотела выйти за меня замуж. Смеюсь. Надо же, ребенку шесть лет, а такое. Хотя тут нет ничего смешного... И в самом юном детском возрасте  ребенок  может мечтать о ком-то, и страдать от всего сердца. И у меня такое бывало в детстве - именно в детстве, даже не в юности!

  Откровенно признаться, я никогда не думал, что интересен женщинам. Не думал я об этом и впоследствии. Всё принимал как должное. Это меня разбаловало, и только сейчас я понимаю, что недостаточно ценил их.

  - Прощай, Анна.- Стало грустно. Я прятал глаза.
  - Всего тебе доброго, - обронила она.

  Она была спокойна, ничто не выдавало радости и тревоги прошедших дней. Это было правильно, не могла же она кинуться мне на шею! Я тоже не мог  подойти и поцеловать её, даже на прощание. По селу шли разговоры. Ей тяжело было без меня. Наверняка нашлись те, кто решил, что она - легкая добыча. Не знаю.

  Трудно передать, что творилось у неё в душе.

  Думаю, что ей было очень непросто.

  Попрощавшись, я поехал продолжать учебу.


  Мама переживала за меня, она за всех нас переживала. И в провожатые мне был назначен Андрей Степанович - мой отчим, отец трех моих сестер и ещё одного брата.
  Отчим был человеком старого склада. Войну он провел в Москве, у него была "бронь"("бронь" получали те, кто работал в тылу на военных заводах во время Великой Отечественной). За хорошую работу по приезду в Казахстан  он получил в виде вознаграждения дом. Добротный такой. Кирпичный. С очень хорошей архитектурой - карнизами и колоннами.

  Что он делал в Москве в эти годы - я так и не узнал, и хотя поговорить Степанович любил, но про это время разговора быть не могло. Однозначно. Папа, - я всегда его так называл, - знал, что можно рассказать, а что нельзя. В любом состоянии.

  Мы полетели на самолёте.

  Волгоград.
 Отдохнув с дороги, я повел папу по местам боевой славы. Ну, кто, приехав в этот город, не посетит Мамаев курган?  Мы поднимались по этим ступенькам, слушали музыку - "Идёт война народная", голос Левитана сообщал сводки Информбюро - по спине пробегали мурашки, а часовой у вечного огня и правда напоминал статую. Так неподвижен и наряден он был.

  Мне всё нравилось в этих скульптурах. Нравилось до такой степени, что приходить сюда я мог всегда, и никогда мне не было скучно и неинтересно. Очень уж впечатляет.

  Тогда же мне было грустно. Моя первая настоящая любовь была далеко, и ничего не мог я тогда поделать, чтобы мы были вместе.

 Ничего.

 Бессилие - вот что страшно. Когда человек не может ничего поделать.

 Ни–че-го!

 Вы можете кричать, плакать, резать себе вены - это протест, это нормально. Но вы бессильны. Обстоятельства выше вас. Вы молитесь Богу или всем богам, вы даете клятву, но что бы вы ни делали - это не производит ни на кого никакого впечатления. Я не мог огорчать папу и покорно водил его по местам, известным во всём мире.

  Иногда мне хотелось просто кричать от горя!

  Но кругом были люди.

 Постскриптум.

Прошло более тридцати лет. И я узнал, что Тимур ( имя изменено) был поистине очень благородным человеком. Пусть земля ему будет пухом.
 Он считал, что у каждого человека есть "личное пространство" в которое вторгаться недопустимо. И всячески содействовал этому.С моей точки зрения - это очень благородная позиция.

 Текст переделан с учетом пожеланий главной героини повествования .

Ворс. Собеседница. 2008 г.


Продолжение следует - http://www.proza.ru/2008/12/12/729.