4. Армия

  Приближалась разлука. Два года армии. Для многих парней - это проблема. И серьёзное испытание. Даже сейчас. Тогда шла война в Афганистане. Я не боялся этого. Кого в молодые годы страшит опасность и неизвестность? Мы смело бросаемся навстречу. И многие погибают.

   С этого момента начинается отсчет дефицита мужчин в обществе.

  Я не знал, что будет через два года. Это небольшой срок - по сравнению с вечностью. Но в молодом возрасте, когда только-только начинаешь познавать мир, это кажется большим промежутком. Особенно тем, кто служит.
  Кто мог сказать что-то? Служба в обычной армии, находящейся не на военном положении, не придавала уверенности. А если я попаду в Афган?
   Из рассказов старшего брата и других парней я знал, что в армии существуют дембеля и деды. Это парни на год-два старше.  Представляете, чего можно ожидать от людей, измученных тоской по дому?
  Это меня не страшило. Я знал одно: нужно быть правым и стоять на своем. В эти моменты мы и проверяем себя на мужество.
  Подсознательно я боялся, что Наташа, моя жена, мне будет изменять - это было немыслимо. Я решил, что тогда мы расстанемся, как ни горько было об этом думать. Но случилось иначе.
  Во всём виноват оказался я сам, как выяснилось впоследствии.
 
  Проводы.

  Брат зарезал козла, и собралось много людей. На проводы пришла  Анна.
  Каждый второй подходил ко мне и предлагал выпить. Приходилось выпивать, но, то ли потому, что всё было организовано на природе, то ли это молодость, то ли действовало присутствие Анны - водка меня не брала.
  Мы расположились прямо под живописной скалой, как крыльями укрывшей нас своими изгибами.
   Я смотрел на камни, молодую зелень, на мангал, висящий над костром, лица знакомых - понимая, что Всё это нужно запомнить, что это,- как бы громко это ни звучало,- и есть Родина.

  Саша –  мой старший брат, подолгу скитавшийся с пастухами в горах, и знавший все их обычаи, сделал всё так, как это принято у горцев. Свежее парное мясо и печень, пожаренные прямо на огне.
  Требуха, в которую были завернуты внутренности, и просто свежее мясо, сваренные прямо на воздухе, придавали приготовленному блюду необычайный вкус. Но почему-то я так и не наелся. И долго потом в армии вспоминал вкус этого мяса.

  "Почему мне так часто наливают?" - мелькнула мысль, но я тут же отогнал ее. Гости подходили и подходили, так как всё было не за столом, тамады не было и мне казалось, что все поголовно хотят выразить своё уважение. Мне наливали, и очередной гость подходил,  и начиналось красноречие, которым так славится  Кавказ. Но, помня школу, пройденную мной в этих горах, я старался не расслабляться.
  И ещё мне страшно хотелось на прощание пообщаться с Анной, моей первой любовью, но я не мог сделать этого при Наташе.
   "Как это сделать? Как?"… мысль неотвязчиво преследовала меня.

  Были мои одноклассники, соседи,  коллеги Анны, мои братья и сестры.
   В медучреждении, где Аня работала,  было много людей с, мягко говоря, подмоченной репутацией.
  Особенно мне запомнился бывший наркоман исполинского роста. Неимоверно худой с до такой степени высохшим и желтым лицом, на котором очень четко вырисовывались скулы. Один вид его вызывал внутреннее содрогание. И что больше всего поражало - что все вены на его руках были покрыты следами от уколов. Это был конченый человек, отсидевший, по его словам, добрую половину своей жизни. Приходя к нам с Наташей в гости, он рассказывал  о своей трудной жизни, о своих якобы богатых родителях, о любимой, которая погибла в автомобильной катастрофе, о том, что в момент отбывания срока он убил человека. В любом случае, мне он казался довольно неординарным человеком. Звали его Слава.

  И был ещё один, балкарец, назовем его Шамиль. Неплохо сложенный. С гордым и пренебрежительным выражением лица. На нём будто было  написано, что этот человек стоИт на порядок выше всех присутствующих. Хотя, на мой взгляд, ничего он собой не представлял.
  Ох, эти коварные парни Кавказа!

  Неожиданно вслед за сумерками наступила ночь. В горах всегда так, стоит только солнцу скрыться - и всё быстро погружается во тьму.
  И тем не менее меня не покидала мысль о встрече с Аней, это был абсурд, я точно знал, что нам даже поговорить не дадут, но мне хотелось этого.
  К сожалению, ничего не получилось, я постучался к ней в дверь, она открыла и сказала,  что очень поздно. Я извинился.  Меня начали искать. "Ну и ладно",- подумал. Хотелось поговорить с ней, но это было исключено, так как все знали, что мы - бывшие любовники. И не мог я сказать никому, что мне всегда не хватало её. Что я хотел просто поговорить - и всё. Спросить - как она живет? Что с Зауром? Где Лена - сестра Анны? Как себя чувствует Ассоль, её дочь?
 Общественное мнение - вот преграда, о которую разбиваются наши мечты.
  Больше мы не встретились. И вряд ли увидимся. Прошло очень много лет с тех пор, но я до сих пор вспоминаю эту женщину, как одно из самых светлых пятен в моей жизни.

  А ночью меня ждал сюрприз.

  Открываю глаза, свет ярко горит, Наташа одетая стоит и говорит:
  - Уходи сейчас же!
  А рядом со мной на постели лежит Шамиль...
  Каким образом он и Слава оказались в квартире? - уму непостижимо! Я, по-видимому, все-таки напился. А подлый разбойник решил ночью переспать с Наташей. Он знал, что Слава "вхож" к нам и заставил его пойти на подлость.
  Потом Наташа рассказывала мне, что ночью она почувствовала, что  к ней  кто-то "пристает". Сначала она подумала, что это я. Да уж. Смеюсь, ох уж эти коварные парни Кавказа...
 
  Утром мы расстались. Наташа плакала. Я не люблю слез, поэтому постарался уйти быстро.

  Нальчик. Медкомиссия. Это унизительное - "Раздеться!"
  Сначала был слух, что нас повезут в Афганистан.
  В Минеральных Водах нас загрузили в самолет и доставили в Новосибирск. Стало понятно, что боевые действия нам не грозят.

 
  Первые полгода. Учебка в Борзе - это в Читинской области.
  Вот где проявляется стадное чувство...

Питания не хватало. Мало того, старшина Зубков, после прохождения дивизионом строевой, с песней на плацу в виде наказания за нечеткий шаг, неумение ходить строем, подавал команду: "На прием пищи - 10 секунд!"
 Что тут начиналось...

Раз -
десять рук тянутся к булке черного хлеба. Причем одна рука к хлебу, вторая к чашке. Всё расплескивается. На это никто не обращает внимания.
Два -
авторитет старшины непререкаем.
Три -
с первым  покончено.
Четыре -
второе торопливо делится по принципу - кто сильнее, тот и успел. Но слабым тоже достается что-то.
Пять -
секунды неумолимо напоминают, что сейчас снова на плац, снова строевая до ужина. Полк готовится к строевому смотру, приедут важные генералы из штаба армии.
Шесть -
все поделено и пережевывается со скоростью, на какую только способны молодые челюсти.
Семь -
те из нас, кто не наелся, - смотрят на соседние столы, а вдруг там, в пятилитровом казанке, еще есть остатки каши. Как правило, рисовой. Гречку варили по великим праздникам.
Восемь - это конец.
Если ты не успел - голод даст о себе знать в ближайшие часы.
Девять - всё! Это всё!
Это почти "десять"!
Десять - "Встать - скамейки заправить!"

Как гром среди ясного неба...

Непослушных тут же наказывали: "Упор лежа принять!"
 И ты отжимаешься от грязного пола, а в голове - ненависть, непонятно на кого и на что.
  Самое неприятное - это три наряда вне очереди. Каторжный труд: уборка туалетов, натирание до блеска паркета,  дежурство в столовой. Сон - 2 раза по 2 часа. Когда засыпаешь - как проваливаешься в вечность, а  будят тебя практически за шкирку, иначе не проснешься. Спать хочется постоянно. Многие засыпали прямо на посту дневального, за что получали еще один наряд вне очереди.
  Мне повезло. Я взял на заметку то, что дневальные иногда буквально "просыпали" появление командира дивизиона. Я  сгруппировался, дождался появления командира  и громко, во весь свой голос прокричал:
 " Смирррно!"  И тут же получил благодарность.

  Смешно, идиотизм, иногда для того, чтобы выделиться и заслужить благодарность, достаточно крикнуть громко всего одно слово, вытянуться в струнку и отдать честь.
  И так трое суток, если ты получил три наряда вне очереди. Не все выдерживали. Особенно было трудно летом, когда воду отключили непонятно почему. Многие заболевали. Грязь - руки помыть нечем. Но попасть в госпиталь считалось позором.
  Однажды во время ужина я пошел за добавкой.

   Голод, недоедание - это нормально там.
На кухне хозяйничали узбеки. Когда я попросил добавки, меня огрели черпаком. Мало того, что я был голодным, мне еще и досталось. Вне себя от гнева я так заехал обидчику,  что он, я думаю, долго еще вспоминал эту затрещину.  На меня бросились несколько человек  и все с черпаками.
Что делать?
Быстро выскакиваю в зал и кричу: "Наших бьют!"
 
Поразительно организованно из-за столов выскочили несколько человек - это была толпа, с казанками в руках они бросились к поварам.
  "Вот это - да!"- только и успел подумать.

  Мы напирали на узбеков и в мгновение ока смяли их. Мне даже понравилось, да и не только мне. Поверьте, в армии еда - это основное. А кормят из-за воровства просто ужасно.
  Что тут началось! Все сержанты стали разбираться - кто прав, а кто виноват. Ещё мгновение - и весь поварской состав был бы просто уничтожен. Мы-то не знали, что воруют не они. Но они выдавали пищу и поэтому были для нас главными виновниками.
  После происшедшего рассказывали, что ребята просто не расслышали, и слова "наших бьют" все поняли, как "каши дают". Другими словами, все хотели кушать и мчались за добавкой. Наперегонки, потому как тот, кто не успел, тот не получил бы черпак рисовой каши, сваренной просто на воде.
Мы смеялись. Это было похоже на анекдот.

  Смех... Смех - это лучший выход из любого положения.


  Старшину Зубкова убили. Нечаянно. Офицер нажал на курок, а пистолет был заряжен. Говорят, что они играли. Как дети, в войну. Офицеры сами были не намного старше нас. Жалко, Зубков мне нравился, это был весёлый парень. Справедливый. Со своим необычным юмором. Среди ночи можно было услышать его зычный голос: "Мы - онанисты, народ мускулистый, нас не заманишь сиськой мясистой",- я до сих пор не могу без смеха вспоминать это.

  Позже уже, когда мы были в действующих частях, рассказывали, что в учебке порядок. Что ночами все спали. Кормить стали нормально. Произошло это после того, как один из солдат, замученный издевательствами со стороны сержанта, решил прирезать его. А  обидчик лег спать на другую кровать. И солдат, перепутав, перерезал горло другому сержанту. Оно и понятно.
  Ночь, все надо сделать тихо. На посту дневальный. А терпеть не было сил...
  Это произошло после того, как мы уехали. Жизнь там и правда напоминала ад.


  Но более всего страшило отсутствие вестей из дома. Письма шли месяцами. Или их так долго проверяли в штабе полка?.. Трудно сказать.
  Я думаю, что это была цензура, ведь для офицеров не было тайной, что условия содержания просто невыносимые. А кому хочется неприятностей? А на первый взгляд - всё "чинно и благородно". Никто не жалуется. Хотя, настоящие солдаты не жаловались. Да, было трудно, но мы понимали, что всё это временно.
  Наконец прошли стрельбы, где мы сдавали экзамен на готовность командовать боевым расчетом.
  Меня считали одним из самых толковых - пришлось отстрелять за весь взвод.

  Результат стрельбы зависит от наводчика. Этот боец должен, сидя на станине гаубицы, правильно навести ствол орудия на цель. Эта задача выпала мне. Но от частой стрельбы орудие расшаталось, и во время наводки на цель, - это были неподвижные макеты танков,- происходил сбой в наводящем устройстве.
  Несколько мишеней я все-таки поразил к радости не только моей, но и всего взвода. Незабываемое ощущение. "Орудие!"- кричит командир расчета. Я, сидя на станине, нажимаю рычаг и кричу -  "Выстрел!", но моего крика никто не слышит. Орудие подпрыгивает, я, вцепившись в металл, подпрыгиваю вместе с ним. Голова прижата к подбородку, глаза крепко сжаты. Мне страшно. Рядом находится источник энергии невиданной силы. Грохот. Дым. Адреналин - через край просто!
  Потом появился писк в ушах - оглушило. Но это скоро прошло.
  И вот она - армия, где дембеля "воспитывали" из нас бойцов, а деды ждали отправки домой.




  В  действующих воинских частях -
  это была Даурия, с казармами, оставшимися еще со времен Екатерины. Всех прибывших, от греха подальше, поместили в кабинет командира взвода. Час ночи, в это время в казармах начинается другая жизнь, отличная от той, которая происходит днем.
 Нас закрыли в этой комнатенке до утра, о душе и постели и речи быть не могло. После учебной части - это воспринималось как должное.
  Возня за дверью.
   Голос:
  - С Кавказа есть кто-нибудь?
  - Есть.
  С Кавказа был я.

  Дверь тут же открылась.
  Поистине - нет таких запоров, которые нельзя открыть.
  Вошел дагестанец. Статный. Гордый взгляд. Взгляд, не замечающий никого, кроме нужного. Все были одинаковы. Ярко выраженных горцев среди нас не было.
 - Кто с Кавказа?
 - Я.
 - Откуда?
 - Кабардино-Балкария.
 - А я с Дагестана.
 - Я учился с дагестанцами, - этой фразой я дал понять, что я знаю этот народ.
  Он подошел, мы обнялись. Уселся рядом. Началась беседа, которая продлилась всю ночь.
  И дело совсем не в том, что в военной части не было кавказцев, были, как потом выяснилось, и очень даже немало. Но ему было поручено принять вновь прибывших и определить их. Посмотреть, послушать и указать правильный путь. Поистине - невиданная забота. Многие солдаты пожелали бы, чтобы их так встречали.

   Мы вспоминали гражданку, я не заметил в его вопросах ничего подозрительного. Его не смущало то, что я был русским по национальности. Просто шла беседа. Она закончилась к утру. На прощание он сказал, что при артиллерийском дивизионе есть взвод ПТУРС - (ПТУРС - противотанковый управляемый реактивный снаряд) - там замкомвзвода - Тагир, он - чеченец.
  - Если возникнут проблемы - подходи к нему, не стесняйся, - мы обнялись на прощание, и он ушел. Больше я его не встречал.

  Я сдал очередной экзамен. Впоследствии мне пришлось оправдывать доверие, оказанное мне подобного рода приемом. Это было похоже на принятие в члены некоего братства.
  Мы с Тагиром сошлись, это был бойкий постоянно улыбающийся парень, моложе меня на два года.
  Всё у него было легко. Порядок в расположении - так называлось место, где стояли кровати в два яруса (как на кораблях - постоянно думал я). В каптерке. Весь взвод беспрекословно слушал его. Причем он никогда не повышал голоса. Иногда он рассказывал, как находясь на карантине,- это первые дни пребывания в воинской части прибывших новобранцев, - он и его земляк хотели зарезать сержанта...
 - Мы так спорили - кто это сделает - что пришлось обратиться за советом к  старшим землякам! - смеясь, рассказывал он. -  И только они нас образумили.

  Тагир познакомил меня с Селимом. Тоже чеченцем. Так мы и встречались, время от времени. Пили чай. Вспоминали Кавказ и нисколько не замечали, что мы разных национальностей и из разных республик.
   Интересное по сути явление:  когда ты вдали от родины, то даже иноверец - но земляк(!) может быть ближе, понятнее, скорее поможет и поддержит, чем человек одной с Вами крови.
          
  Меня определили в первую батарею, командиром расчета.   
  Батареей командовал капитан Гранкин, угрюмого вида офицер, крепко сложенный, со следами алкоголя на лице. Говорили, что он жестоко бил провинившихся солдат. Его боялись. Но первая батарея всегда была первой. Во всем. Во время войны, действуя согласно Уставу, в случае гибели командира дивизиона командир первой батареи заменял его.
 Если погибал он, его заменял командир второй батареи и т.д.
 
  Будучи сержантом, я не чувствовал себя командиром. Семь месяцев службы - это практически ничего. Мы, прибывшие из учебной части, не были на войсковых учениях, поэтому считалось, что мы не прошли школу мужества. Всё проверялось там. В неимоверно трудных условиях. Где ломали ноги во время установки орудия. Где отмораживали конечности. Где от усталости засыпали за рулем. Где могли питаться морожеными консервами, выковыривая их из банки,  и пилили штык-ножом замерзший хлеб, порой делясь питанием с офицерами. Где на открытом морозе ремонтировали технику. Спали в палатках, отапливаемых буржуйкой. Где молодые офицеры плакали после трудного дня. А солдаты "стойко переносили все тяготы и невзгоды воинской службы". Так написано в Уставе, и это воспринималось как должное.
  Мне сразу пришлось испытать на себе неуставные взаимоотношения. Но после беседы с дагестанцем в первую ночь я знал, что за моей спиной кто-то есть. Невидимая, но очень грозная сила. Сила, способная в любой момент снести всё на своем пути. Это поддерживало меня.
  Печалиться о разлуке с Наташей  не было времени. Подъем, зарядка (голый торс), завтрак, построение на плацу, политзанятия, обед. Строевые занятия и парко-хозяйственный день, когда технику приводили в порядок, мыли, ремонтировали. Несколько минут перед ужином, ужин, прохождение строем с песней и - отбой.
 А по ночам начиналась вторая жизнь подразделения.
  Картошка, приготовленная в казане при помощи паяльной лампы, песни под гитару. Чай. Иногда алкоголь. Иногда анаша. Но это было очень редко. В воинскую часть пронести спиртное или наркотики -  это было равносильно тому, чтобы лишить себя свободы. Особенно в  Гвардейском полку.
  Я писал письма и ждал их.
 
 Однажды по дивизии прокатилась весть. Весть о том, что некая кавказская нация считает себя превыше всех.
   Ко мне пришли Селим и Тагир и сказали кратко:
   - Пошли.

   Я оделся, и мы вышли. Приехали в степь. Это было стрельбище,  такое место называют полигоном (для стрельбы). Офицеры не будут сидеть там сутками.
  А когда их нет, и речи о соблюдении Устава быть  не может. Поговаривали, что в соседнем с нашим полку были свои - командир полка, начальник штаба, замполит и т.д. Теневая иерархия. Смех, да и только. Не думаю, что в наше время что-то изменилось. Заброшенный от цивилизации военный городок Даурия.

  Так и на полигонах для стрельб. Пока офицерский состав дома занимался воспитанием детей или чем-то другим, солдаты чувствовали себя хозяевами. На полигонах всегда устраивались дни рождения, приглашались девушки. Подъемов и отбоев там не было. Главное, чтобы к приходу командира всё сияло. Для этого были молодые солдаты, которые под присмотром и "чутким руководством"  старших товарищей следили за порядком.
  Я толком и не помню, куда мы приехали, но всё сразу пришло в движение.

  Загорелся огонь, потянуло запахом жаркого.
  Мясо. Я не помню, что это было - шашлык или еще что-то, но хорошо запомнил, что было сытно и вкусно. И всё это в действующей армии в нескольких километрах от монголо-китайской границы. Привели какого-то паренька, и он стал играть на баяне лезгинку. Эх, что тут началось! Настоящие танцы. Такую лезгинку увидишь редко. Я, вкратце зная о случившемся, слегка побаивался предстоящего столкновения, ни разу мне не приходилось выходить толпа на толпу. А ведь парни были не слабые! Перед лицом опасности они лихо отплясывали сложные па, изумляя своим темпераментом, непередаваемой грациозностью и мужеством. А как красиво танцуют! Я бы много отдал, чтобы где-то блеснуть подобным умением танца.

  Все хлопали в ладоши, став  кругом, а на середину выходил танцор. За ним следовал другой, потом еще один, и под одну и ту же мелодию каждый показывал именно свое умение. Лезгинок существует столько, сколько проживает народов на Кавказе. Есть лезгинка балкарская, есть кабардинская, есть чеченская, есть дагестанская  и т.д.
 
  Потом стали произноситься речи. Говорили на родном языке, но я понял, что это было что-то типа настроя на битву. Лица всех присутствующих были суровы и полны решимости - дать отпор зарвавшимся. Причем, что интересно - все нации Кавказа объединились для того, чтобы наказать "посмевших возвыситься".
  После этого подъехало несколько машин. Это были вездеходы типа ГАЗ-66.

  Мы залезли в кузова и поехали  к назначенному месту.
  Приехали.
  Встали в шеренгу. Напротив стоял строй противника.
  Я был поставлен посередине рядом с чеченцем на голову выше меня. Его рост был за два метра. Даже здесь чувствовалась способность расставлять силы. Впереди были самые высокие и сильные. По замыслу, как я понял, мы должны были рассечь строй противника. Расколоть его. И обратить в бегство.
  Так и вышло.

  По непонятно кем сделанному сигналу люди начали сближаться.
  В какой-то момент я дрогнул и оказался на шаг  сзади от впереди идущего бойца.
  Что это было? Трусость? Может быть. Но я шел, я не мог не идти. И ранее я не мог сказать, что я не пойду. Это претило всем законам. Всему, что я читал и о чем слышал.
  Не пойти вместе со всеми - означало позор, это было хуже смерти.

  - У вас ножи есть? - спросил кто-то из рядов противника. Как будто это имело какое-то значение. Ночь, темнота, Кавказ на Кавказ. Только законы предков имели решающее значение. А ребятам было... Да я был, пожалуй, самым старшим,  призывался после техникума и тогда имел за плечами двадцать один год.
  - Какие тебе ножи? - ответил мой вожак и нанес удар.

  В воздух стали взмывать ракеты, всё осветилось, как днём, мы разорвали ряды противника в течение секунд, и они после короткой стычки дрогнули и побежали. Мы бросились в погоню. Ракеты, освещающие местность, закончились, каждого пойманного держали и подносили к лицу горящие спички, чтобы ненароком не побить своего.
  Зрелище, достойное любого экрана. Ни после этого, ни до я не припомню ничего подобного в своей жизни. Так бились во времена наших далеких предков. С тех пор я четко уяснил, что Кавказ - это воины. И после, уже находясь на гражданке, я не раз убеждался в этом.
 
  Мне толком и ударить никого не пришлось. Повинуясь стадному чувству, я тоже побежал на противника,  увидел, что наш схватился с каким-то азербайджанцем, а другой с палкой подбирается с тыла. Я побежал на этого другого, но он ловко увернулся и я успел только ногой прибавить ему скорости.

  Наш оказался мингрелом (одна из национальностей, населяющих Грузию, говорят, что Берия тоже был мингрелом), запомнил меня  и всегда после этого при встрече здоровался и, не зная русского языка, рассказывал, как я спас его в ту ночь. Хороший парень такой, всегда улыбался.
 Жаль, что я не знал языка.




  Вновь прибывшие сержанты, приживались. Каждому нашлось место.
  Места не нашлось только мне.
  Накануне моего приезда из подразделения был уволен в запас старшина Кюев, он был  секретарем комсомольской организации, а призывался из Тольятти. Это была самая высокая должность в артиллерийском дивизионе. Ему подчинялись все солдаты срочной службы, не взирая на звание и должность. А по комсомольской линии все офицеры-комсомольцы.
  Это место предложили занять мне.

  Гранкин, командир батареи, в которой служил я, был против моего назначения но,  понимая, что против мнения  замполита, а тем более командира дивизиона не попрешь - вяло сопротивлялся. Пришел день выборов, которые были чисто номинальными. Все знали, что главным комсомольцем буду назначен я. Мне пришлось подготовить доклад, на котором были упомянуты случаи появления офицеров-комсомольцев в подразделении ночью, в нетрезвом состоянии, огрехи в наглядной агитации, отсутствие фотогазет и т.д.. И состоялись выборы. Единогласно. Без воздержавшихся. Они и понятно - это армия.

  Офицеры с тех пор меня побаивались. За мной маячила фигура замполита.
  В мои обязанности входило выпускать стенные газеты, сплошь пропитанные решениями партии и призывами к достойному несению службы. Фотогазеты. Наглядная агитация  - как мы несем службу и т.д. Проводить собрания. Собирать членские взносы. Устраивать концерты для солдат. Ходить на собрания к замполиту полка.
  А еще - снабжение белым хлебом семей старшего офицерского состава, когда те были на учениях. Булка белого хлеба была очень большим дефицитом. Даже для офицеров


   Мне выделили стол в помещении взвода управления.
   Я очень серьёзно относился к ВЛКСМ и принялся за дело с воодушевлением. Закончилась неопределенность. Офицеры, по-прежнему появлявшиеся в подразделении части "под шафе", старались незаметно проскользнуть мимо меня. Но я не докладывал замполиту. Зачем? Солдатам они не мешали, а что они делали и как воспитывали личный состав в помещении командира батареи - меня не касалось.

  Замполит мне как-то высказал по этому поводу. Но я пропустил его замечание мимо ушей.
  Пошли солдатские будни.
  Первые полковые учения, комсомольские собрания.
  Там я часто думал о гражданке.

  Поведение человека, стремящегося к свободе, ничем нельзя объяснить, кроме как желанием ни от кого не зависеть и самому выбирать направление
.
 Мне хотелось познавать новые города и новых людей. Новых женщин.
 А ту, которая была рядом, обманывать нельзя. Это неправильно. Жить с женщиной и иметь любовницу на стороне - это предательство. Я не осуждаю других. У людей всегда много причин для измены. Некоторые понятны. Некоторые непонятны.
 "Вот у всех есть любовницы - и у меня должна быть" – это тоже вариант.

  Но попробовать ЭТО стремятся все. Зачем? Может потому, что эта тема постоянно мелькает в кино?
 А может быть, каждый хочет узнать - а как это будет? Опять же риск, адреналин, попытки проникнуть в психологию женщины.
  Хотя, откровенно признаться, было бы много лучше, если бы молодой человек имел жену и любовницу, чем  бродил от женщины к женщине. Это как вариант.
   Сейчас - это нормально. Новое поколение, то, которое вырастает в нашем обществе - проще смотрит на все это. Сейчас необязательно быть первым в первую брачную ночь, и быть первой. Сейчас после попойки поехать в баню и купить там женщину - это нормально. Кто-то это даже приветствует.

   Хотя - о чем речь? Тогда мне только-только исполнилось 20 лет. Что знает человек в этом возрасте? Да ничего. Он и в тридцать ничего не знает, и в сорок.
  Два года армии пролетели незаметно, я до сих пор храню блокнот, где я отмечал дни службы. Это время требует особой оценки. Когда-нибудь я многое поведаю. И о землячестве, и о любви в армии, и о том, как солдаты убегают, как начинаются неуставные взаимоотношения, о голоде, о гауптвахте, о том, как мы там ждали писем.
    
      Осень, листья опали,
      Скелеты деревьев стоят.
      Жизнь, в сапогах и шинели -
      Нас радует солнца взгляд.
 
      Письма, сколько ни жди -
      Приходят всегда с опозданьем.
      Осень, ты не спеши -
      Скажешь свое "до свиданья".
 
 ... А они так долго шли, это было нечто!

  Вспомнил Даурию, рядового Шинтаева, командира дивизиона подполковника Богача, замполита майора Камерзана. Командира полка  - высокого и сильного воина. С лицом настолько напряженным, что при виде его хотелось стоять по стойке смирно - и молчать. Его грозный вид полностью убивал любое желание что-то сказать, казалось, что стоит ему открыть рот - и все побегут, помчатся просто… выполнять его команду.
  Места настолько загадочные и красивые, что будь моя воля - я бы прямо сейчас поехал туда.
  Пришла весна 1983 года.
  Полк готовился к учениям, которые продлятся месяц.
  На Новый год я был дома, на Кавказе и в Волгограде, и казалось, что все нормально. Что ничто не нарушит планы, что я буду учиться и жить в этом прекрасном городе.
  Я привез гражданскую одежду и мечтал о своих первых шагах в мире, называемом "Свобода".
 И в отношениях с Наташей, моей женой, всё было хорошо. Как сейчас помню её фигуру на перроне и прощальный взмах руки.
  А 24 апреля я получил письмо, в котором Наташа писала, что она не любит меня и просит не приезжать к ней.
  Перед глазами всё поплыло.

  Нет, я был внешне спокоен, но на всё взирал с безразличием. Смотрел на мир как на кино, где я - и зритель, и актер, играющий одну из ролей.
  Сослуживцы поддерживали меня, как могли, за что я им благодарен. Хотя было такое ощущение, что время остановилось.
 Одна мысль крутилась в голове: "Что делать?.. Что делать?. Что делать?"
 Эта мысль преследовала меня днем и ночью. Мне казалось, что это неправда. Что так не бывает.
  Как ни странно - я не плакал. Я точно знал, что стоит мне оказаться там, и я всё улажу. И всё у нас с Натали будет хорошо.
  Мне любой ценой, чего бы это ни стоило, необходимо было оказаться там, по ту сторону забора, ограждающего воинскую часть. Деньги меня не интересовали. Свобода передвижения - вот что мне было нужно.
  Свобода... Вы уверены, что знаете, что это такое?
  Плен - он и есть плен. Клетка, даже золотая, остается всего лишь клеткой.
  Я ел, спал. Ходил на какие-то построения. От должности меня освободили, я уже не был секретарем комсомольской организации дивизиона. Уныло смотрел на свои фотогазеты, которые мне когда-то нравились больше всего.
 
 
  Прошли сутки. Это были самые страшные сутки в моей жизни. Еще сутки. Я был взаперти и не знал, что мне делать. Забор, который отделял полк от внешнего мира, казался невероятно большим и высоким.
  "Другой, наверное, застрелился бы", - так думал я.
   И тут меня осенило.
  "Я скажу, что если меня не отпустят - я застрелюсь", - это была единственная возможность покинуть воинскую часть.
  "Я должен сказать всё это очень серьезно, мне должны поверить."
  "Когда и как это сделать?"
  "Каким должно быть выражение моего лица?"
  "Что мне скажет замполит?"
  "Что я отвечу?"
  "А если кто-то решит, что это трюк, чтобы скорее уволиться?"
  Все эти мысли не давали мне покоя ни днем, ни ночью.

  И вот однажды, когда меня стал смешить своими рассказами, чтобы как-то отвлечь, солдат из первой батареи, я понял: момент настал. "Раз посторонний человек видит, что мне плохо - значит, это видят все".
 
  В любом армейском подразделении есть "стукачи" - это не секрет, по роду своей должности - секретарь комсомольской организации дивизиона - я тоже должен был докладывать о нарушениях воинской дисциплины происходящих в части, но я старался этого не делать. Единственный раз мне пришлось доложить, когда наш боец украл патроны и открыл стрельбу. Это было чревато. АКМ - грозное оружие - Автомат Калашникова Модернизированный.
 " А если бы он кого-нибудь убил?" - эта мысль напрочь отметала все сомнения.
  Боец загремел на "губу" - гауптвахту. Как ни странно, меня поддержал Сурикян - армянин: "Комсомолец всё правильно сделал!" - так сказал он.

    Я полагаю, что стукачи есть везде.
  В современном обществе - это просто необходимый элемент существования любой, мало-мальски  серьезной организации. Любой руководитель никогда не откажется от подобного рода услуг.
 
  Одним словом - о моем состоянии доложили.
  Я пришел к замполиту и так ему и сказал:
  - Жить я не хочу,- и показал письмо.
  Откровенно признаться, мне и правда, было всё совершенно безразлично. Всё. Даже если бы он отказал, что ожидалось, - это нисколько бы меня не смутило. Армия есть армия.
  Всё остальное произошло, как один миг.

  Строевая часть полка, билет на дорогу, и вот она - Свобода.
  Грусти я не испытывал, меня томило совсем другое.
  Каким будет мой следующий шаг?
  И странное дело - решение пришло само: оставить всё до приезда в Волгоград.
  Я пришел на станцию, взял билет до Читы и с удивлением посмотрел по сторонам.
Мне никуда не нужно было спешить.
         Неповторимое состояние покоя и умиротворенности захватило меня, стоило мне только покинуть воинскую часть.

  Иногда мне снится,что пришла повестка,что я должен пополнить ряды Вооруженных Сил.Деталей нет.Всё преподносится как некая неизбежность.
 Опять два года,два года каторги,ненужно и неизбежно вычеркнутых из жизни.
 Я просыпаюсь и радуюсь,что это был сон.



Ворс.Собеседница.2008г.

  Продолжение следует - http://www.proza.ru/2008/12/22/362.